Сборник текстов (ридер) к модулю повышения квалификации по истории ислама (Сост. И. Ю. Морозова) Берлин 2012

Как мы уже обосновали во вступительной части нашей работы, структурный анализ монгольского общества в начале ХХ века показывает его неравновесное состояние: маньчжурская система администрирования, тактически сталкивавшая интересы князей и лам, становилась всё менее и менее эффективной и устойчивой на фоне оформления модернистских идей монгольского национализма, в разных частях страны из местных элит выделялись сильные лидеры, чьё влияние усиливалось корпоративной системой на местах и препятствовало тенденциям объединения, исходившим из центра. К 20-ым годам в Монголии стали проступать черты эпохи перемен: одновременно создавались условия маргинализации и стремительного продвижения вверх по социальной лестнице. В этот период политической разобщённости и социальной нестабильносити новые течения могли кардинальным образом повлиять на переструктурализацию общества. Одним из такия веяний стал русский большевизм.

В Советской России партия профессиональных революционеров эволюционировала до разветвлённой бюрократической карательно-репрессивной организации, пронизывающей и контролирующей все слои общества. Тактика большевиков по захвату власти оказалась легко усвояемой определёнными активными элементами монгольского общества. Выделение таких социально-инициативных единиц регулярно происходит в кочевом обществе и особенно усиливается в периоды политического хаоса, разобщённости правящих кругов. Их характеризует открытость, деятельность, готовность взламывать существующие устои и всёвозрастающая тяга к успеху и власти. Эти энергичные люди, - как правило, выходцы из непривилегированных или маргинальных слоёв. Именно такими личностями были члены Монгольской Народной Партии (МНП), Народного правительства и «сочувствующие элементы» на первых этапах своего утверждения.

Набросаем несколько штрихов к портретам монгольских революционеров-первопроходцев³⁰, иллюстрирующих их социальное происхождение: уртонщик Дамдингийн Сухэ-Батор работал наборщиком в типографии, угонщик лошадей Солийн Данзан дослужился до чиновника министерства финансов, лама Догсомын Бодо был писарем, корректором и редактором в русско-монгольской типографии. Такие деятели монгольской революции как Амбагийн Япон-Данзан, Сундуй, Жигмит-гун вышли из низших слоёв общества. Образованный интеллектуал Б. Цэрэндорж был аратом по происхождению. Партийные ряды пополняли также светские и шабинские чиновники бывшего правительства: Намсрайжав-гун, Доржмерин, Максаржав. Показателен род деятельности будущих лидеров партии накануне революции: они не занимали высоких постов (некоторые находились в оппозиции), но обладали способностью оказаться «в нужном месте в нужный час», а именно: имели возможность общаться с русскими белыми эмигрантами, революционерами, бурятскими общественными деятелями, читали советскую печать и, таким образом, получали информацию о событиях в России. Ещё до революции лидеры двух нелегальных политических группировок в Урге (в ортодоксальной советской и монгольской литературе называемых революционными кружками – Ургинским и Зунхуренским) испытали на себе определённое влияние большевизма.

Интерес к большевизму у монгольских активистов возникал, в первую очередь, в связи с геополитическим положением Монголии, - зажатая между «молотом и наковальней», ей приходилось прислушиваться к советам новой власти в России, распространившей свои щупальца по всему периметру советско-монгольской границы. На фоне репрессивной политики Цин (ликвидации автономии Внешней Монголии в 1919 и действий генерала Сюй Шучжэна в Урге) факт аннулирования правительством РСФСР прошлых неравноправных договоров с Монголией и Китаем подкупал монгол, заставляя их прислушиваться к советам русских коммунистов.

Первые шаги монгольские революционеры делали с ведома и при чутком руководстве Секции восточных народов при Сибирском бюро ЦК РКП(б) в Иркутске, в начале 1921 функции которого перешли в ведение Дальневосточного секретариата Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ). Именно эта организация - Коминтерн (периодически переживая изменение своей внутренней структуры и испытавая на себе издержки всех этапов построения коммунистического общества в СССР³¹) и сыграла главную скрипку в общественных преобразованиях в Монголии в 20-30-ых годах.

Под руководством Коминтерна в Монголии начинает формироваться пусть очень слабая, малочисленная, разношёрстная, непоследовательная, но всё же Народная партия. Её рождение знаменовало слияние двух политических группировок в Урге 25 июня 1920. Представители МНП с самого начала стремились копировать советские структуры и методы борьбы по завоеванию и удержанию власти, и их преемники в дальнейшем делали то же самое, лавируя между проблемами, вызванными социалистической стратегией развития. На подобное широкомасштабное заимствование опыта общественного развития у Советского Союза монголов толкало не только международное положение и традиционное стремление примкнуть к сильному покровителю. Внутренние распри между представителями различных слоёв монгольского общества, существовавшие на протяжении веков и обострившиеся за длительное время маньчжурского господства, разобщённость правящих кругов и обособленное положение многих частей страны, отсутствие централизованного управления, провоцировали трансформацию общества в рамках традиционной борьбы за власть. Советская Россия и Коминтерн явились для монгольских активистов новым эффективным способом ликвидации политических противников и завоевания власти.

С самого начала Коминтерн замышлял организовать МНП по образу и подобию ВКП(б). Вообще, политика и курс МНП (а впоследствии МНРП), её состав, рост, усиление её влияния, внутренняя борьба членов, - зеркало общественных изменений в Монголии на всём протяжении ХХ века. Цели МНП были заложены в принцип её организации и структуры: приход к власти, удержание власти и предоставление растущим партийным рядам социальных благ и гарантий. Тактические задачи партии изменялись на разных этапах её становления и развития. Также менялся и социальный состав партии, её номинальные и фактические руководители, субординация между ними. Ядром партии стали участники Ургинских группировок: С. Данзан, Д. Бодо, Д. Сухэ-Батор, Д. Доксом, М. Дугаржав, О. Дэндэв, Д. Лосол, А. Жигмиддорж, Д. Чагдаржав, Х. Чойбалсан. В 1921-1922 как и партия, так и ЦК самопроизвольно и бессистемно расширялись. Впоследствии МНП этого периода назовут «коалицией между пастухами, аратами и массой монгольских национальных феодалов для борьбы против китайцев и империализма»³². В этой характеристике МНП налицо стремление притянуть за уши понятия и термины коммунистической идеологии к монгольским реалиям: во-первых, в становлении и оформлении партии простые араты не могли сознательно участвовать, во-вторых, противодействие китайской колонизации никем не воспринималась как борьба с империализмом, да и слово это было незнакомо.

В процессе совещаний в Иркутске в августе 1920 представители монгольской делегации заявили о социальном составе своей партии (МНП) как «трудовой интеллигенции», подчёркивая, что она является «чисто монгольским образованием», «незначительная по численности, но зато компактная и интеллектуально развитая»³³. Для расширения этой малочисленной партии и успешного проникновения её во все структуры монгольского общества было необходимо заручиться поддержкой «широких слоёв населения». Араты в общей своей массе были пассивны, и в политике большой роли не играли (вопреки постулатам коммунистической идеологии). Партийцы в первую очередь собирались завоевать власть в столице, политический климат в которой определяли высшие ламы, князья и тонкая прослойка монгольских чиновников. Однако к кому примкнуть – к ламам, князьям или чиновникам, как наиболее выгодным образом использовать интриги двора Богдо-Гэгэна? На кого опереться? Чьим влиянием воспользоваться? Монгольское чиновничество, состоявшее, главным образом, из невладетельных князей, было слабым, в прошлом подавленным цинской администрацией. Владетельные князья в свою очередь представляли собой малочисленную группу населения³⁴. К тому же, маньчжуры старались постоянно провоцировать конфликты между князьями и высшими ламами.

К началу ХХ века в Монголии ламы были, во-первых, самым многочисленным (и богатым) привилегированным сословием, во-вторых, наиболее опытными администраторами, грамотными чиновниками и политиками, в-третьих, духовными наставниками аратов. К тому же, в первой четверти ХХ века Внешняя Монголия во многом ассоциировалась с фигурой Богдо-Гэгэна. Учитывая все эти факторы, монгольские революционеры уделяли особое внимание буддийской сангхе в борьбе за власть. В 1920 Бодо и Доксом писали в Монголо-Тибетский отдел Секретариата Восточных народов: «учитывая прения между князьями и ламами… НРП (до 500 членов) могла бы объединиться с партией чиновников (до 1000 членов)… но по указаниям Советской России… вступит в соглашение с правящими кругами Шабинского ведомства…чтобы уничтожить наследственных князей… а противниками будет только немногочисленная группа правящих кругов Шабинского ведомства»³⁵. В Декларации делегации Внешней Монголии на съезде народов Дальнего Востока говорилось: «Мы пользуемся поддержкой не только простого народа, но и состоятельных классов, этими элементами руководит чувство, инстинкт национального самосохранения»³⁶. Инстинкт самосохранения не советовал монгольским революционерам сразу отказываться от монархической формы правления, так как население Монголии почитало Богдо-Гэгэна как живого бога.

Таким образом, монгольские революционеры по указанию советских коммунистов заключили альянс, который впоследствии всегда затушёвывали, - с ламами. МНП вступила в соглашение с правящими кругами Шабинского ведомства, отказаться от услуг которого было нереально. «Пользуясь влиянием и силой Шабинарии, Народно-революционная партия рассчитывала достигнуть свержения власти китайцев и, провозгласив Хутухту конституционным монархом, уничтожить наследственных князей, одновременно ведя усиленные работы по популяризации народно-революционных идей в массах с распространением среди них европейской культуры и тем самым, подготовляя почву для своего выступления для окончательного сломления существующего порядка (т.е. для смещения с позиций власти и представителей самого Шабинского ведомства – И.М.)…»³⁷ На данном этапе официально была провозглашена тактика единого национального фронта, а лозунги классового расслоения и борьбы, которые имела в виду Советская Россия, отодвинуты до лучших времён (которые таки настали).

Двор Богдо-Гэгэна был внутренне слаб и расколот, некоторых его представителей советские инструктора тщательно обрабатывали, всячески склоняя на свою сторону. Агент Коминтерна С.С. Борисов ещё в июле 1920 старался завязать контакты с влиятельным высшим ламой при ургинском дворе – Джалханцзой-хутухтой. Через него он и получил известное «Письмо-обращение от князей и монахов Внешней Монголии уполномоченному российского правительства» за подписью и печатью Богдо-Гэгэна. В обращении говорилось: «Мы желали бы образовать самостоятельное небольшое государство, возвести Богдо в цари, вручив ему управление верой и государством», далее: «…мы просим учесть эти обстоятельства и оказать непременную помощь и защиту»³⁸. Иными словами, теократические круги, со своей стороны, хотели восстановить независимость 1911 года, и надеялись добиться этого при поддержке России. Богдо-Гэгэн оказывал нерешительное сопротивление интригам и заигрыванию своих подданных с МНП, провозглашение которой фактически являлось вызовом живому Будде. Об этом можно судить по некоторым высказываниям Богдо-Гэгэна в адрес Народной партии: «…в районе Кяхты Сухэ-Батор, Данзан и прочие назвались народно-революционной партией без директив правительства, из окрайных хошунов мобилизовали представителей и цириков… у этих чиновников и простолюдинов…с самого начала было искреннее намерение освободиться от китайцев и восстановить монгольское государство…»³⁹; «Мои убеждения расходятся с убеждениями членов партии не потому, что мои взгляды верны, а их лживы и наоборот, а потому, что всякий век имеет свои убеждения и взгляды. Пусть же люди нового века творят своё новое дело, а людям старого века пора подумать о своих загробных делах»⁴⁰.

Итак, некоторые ламы и князья признали Народно-революционную партию и проявили к ней лояльность. До смерти Богдо-Гэгэна партия и ламство фактически составляли политическую коалицию – исторический факт, который впоследствии фальсифицировали. Период 1921-1924 годов – альянс Коминтерна с ламством, время, когда широких кампаний против ламства не проводилось. Богдо-Гэгэн оставался неизменным символом независимого монгольского государства. В день вступления в Ургу революционных отрядов (7 июля 1921) члены Народной партии наравне с высшими ламами воздали почести Живому Будде⁴¹. 1 ноября 1921 между Народным правительством и Богдо-Гэгэном был подписан Клятвенный договор. Провозглашалась ограниченная монархия, Джебцзун-Дамбе-Хутухте оставляли неограниченные права в религиозных делах, государственные целиком переходили в ведомство Народного правительства. Его члены должны были докладывать Богдо-хану о новых законах и важнейших мероприятиях, однако последний не мог их ни отвергнуть, ни аннулировать⁴². Для СССР, Коминтерна и большинства членов МНП Богдо-Гэгэн являлся куклой марионеткой, выставляемой напоказ, для монголов же Хутухта оставался по-прежнему главным религиозным и политическим деятелем, символом независимой Монголии.

К князьям и светским чиновникам революционеры проявляли меньшую терпимость. Претерпевшие в бытность свою от «сильных мира сего» некоторые члены партии принялись незамедлительно и с удовольствием обличать «классовую сущность» чиновников старого режима, «которые как псы, воспитанные у ног и дверей господ, привыкли рабски подчиняться»⁴³. В замен старой рабской структуре правительства советские советники предлагали монголам новую – революционную. В директивах Коминтерна отмечалась целесообразность «общенационального органа» - правительства (16 июля 1921 Временное народное правительство было переименовано в Народное правительство), но значение его определялось как «номинально демонстративное», так как «вся практическая работа должна была быть сосредоточена в руках членов Народной партии»⁴⁴. Эта цитата отражает квинтэссенцию социально-политической системы коммунистического толка, ещё далеко не в полной мере проявившуюся в Монголии 20-ых. До 1924 Монголия ассоциировалась с Богдо-Гэгэном и правительством, а не с МНП, о которой население отдалённых районов страны имело весьма смутные представления. Партия была оторвана и «далека от народа». Ситуация могла бы напоминать обыкновенный верхушечный переворот, если бы не эффект войны, сопровождавшей первые мероприятия новой власти. Трудно переоценить значение войны в кочевом обществе. Война вела кочевников к единству, сплачивала их вокруг сильной личности. Военные действия для монголов – это способ интеграции социума (на время ведения войны)⁴⁵. Именно война, наличие общего противника (китайцев или войск барона Унгерна), воинский дух, победа объединяли монголов, которые сами сложили эпические легенды о Народной Армии, герое Сухэ-Баторе…

Интеграционная функция войны для общества была исключительно понята коммунистами. Русские большевики применили в монгольских степях метод «комбинированной войны» - сочетание идеологической пропаганды с военными действиями. Армию старались использовать как площадку для агитации в пользу Народной партии и правительства. Цирикам предлагалось вступать в партию. Боевые дружины формировались по возможности из членов партии и сочувствующих ей, на посты командиров партизанских отрядов назначали членов партии, в военных частях и отрядах пытались создавать парт ячейки⁴⁶. Уже 3 августа 1921 комиссия военных спецов 5-ой Армии завершила работу над проектом организации военной системы в Монголии. Был утверждён принцип территориальности при военных призывах, наличие постоянной кадровой армии, институт советских военных инструкторов во главе с начальником штаба.

Фактор военной помощи Советской России в разгроме Унгерна и приходе к власти в Урге МНП Коминтерн считал решающим⁴⁷. Красноармейцы, пришедшие в монгольские степи уже после того, как Унгерн прогнал оттуда китайцев, с видимой целью добить остатки его войска⁴⁸, достаточно выигрышно смотрелись на фоне зверств Кровавого барона и проводили открытую агитацию среди монгол. В свободное от «работы» время красноармейцы были обязаны завлекать местное население на агитационные митинги, на которые охотливые до зрелищ монголы приходили ради концертов в конце программы. Красным воспрещалось принижать национальные и религиозные чувства кочевников. Так, в «Памятке», напечатанной в связи с походом на Ургу, чётко определялась «лояльная религиозная политика»: «монгольские монастыри, храмы, духовные лица.., религиозные отношения… должны быть неприкосновенны»⁴⁹. При частях Красной Армии в Монголии состояли 5 Уполномоченных НКИД, которые и были всецело ответственны за «урегулирование взаимоотношений движущейся по чужой территории армии с туземным населением»⁵⁰. Буферные части, не имевшие такого института, создавали себе самую отрицательную репутацию. Вообще, метод «комбинированной войны» успешно удалось воплотить лишь в Халхе, так как больше всего сил было брошено на завоевание столицы. В отличие от Халхи в Западной Монголии находилось больше китайцев от старого режима и белогвардейцев, пользовавшихся их покровительством; сильны были антикитайские настроения. В связи с этим Коминтерн рекомендовал монгольскому правительству применить метод «комбинированной войны» и на Западе, «используя для этого антикитайское движение населения». «Необходимо придать этому движению определённую форму, вложить в него социальную подкладку»⁵¹. Борьба с китайцами (с их влиянием в экономической, хозяйственной жизни Монголии), как и с некоторыми другими национальностями (позже бурятами, баргинцами), как с «классовым врагом», требующим физического уничтожения, ещё много раз будет вспыхивать в 20-40-ых годах. Поскольку монгольская история знала этнический геноцид, страницы уничтожения, вырезания целых народностей по кочевым законам племенной вражды, быть может, что и принцип классовой борьбы был по-своему понятен монголам…

1 августа 1921 было проведено открытое совещание представителей аймаков и различных слоёв населения Монголии, на котором под вывеской отстаивания общегосударственных интересов Монголии провели идею создания единого национального фронта для борьбы с белогвардейцами (и другими классовыми врагами)⁵². 23 августа 1921 сколотили комиссию по «расследованию зверств Унгерна»⁵³, а также начали набирать милицию из монгольских цириков. Таким образом, новая власть пыталась контролировать и подавлять неправильные политические настроения масс. В том же году Военное Министерство объявило мобилизацию⁵⁴. Военные действия по «ликвидации белобандитов» и «воссоединению страны под властью Народного правительства» продолжались вплоть до конца 1922. В который раз в монгольской истории повторялся сюжет насаждения административного порядка военными методами. В 1921 Военное ведомство даже занималось доставками продовольствия⁵⁵.

С продовольствием и товароснабжением в отдалённых районах Монголии ситуация была неблагоприятной. В 1921 наблюдался неурожай хлеба в отдельных районах страны, а в 1922 случился кризис хлебного рынка⁵⁶. Выполнение распоряжений правительства по доставке продовольствия населению было крайне трудно проконтролировать с учётом зачаточного состояния новой административной системы (хотя ещё 11 сентября 1921 в Урге было создано бюро помощи голодающему населению). Происходили миграции населения в «области, более удобные по климатическим условиям»⁵⁷, явление для Монголии в целом обычное.

Летом 1921 вышел проект по организации власти в автономной⁵⁸ Монголии. ЦК НРП учредил Институт Уполномоченных НРП, в задачи которого входило привлекать виновных в нарушении революционного порядка и ограждать бедное население от притеснений⁵⁹. Такая формулировка прав и ответственности уполномоченных партии открывала простор для самоуправства и репрессивной деятельности на местах. С целью упорядочивания административного управления предполагалось также произвести точную перепись населения с учётом возрастного состава и имущественного положения⁶⁰. В кочевой стране такую задачу было нелегко выполнить, перепись провели только в 1925. И по ныне сбор корректных статистических данных в Монголии весьма затруднён и проблематичен.

Несмотря на «альянс» с ламами, новая революционная власть спешила урезать их права, и в первую очередь ликвидировать Шабинское ведомство, растворить его в аймачной администрации. Уже в 1921 решили «уровнять шабинцев и хошунцев»⁶¹. Однако у этой реформы было много противников, и её удалось провести только в 1923.

В Урге министерства нового Народного правительства пытались прибрать к рукам (экспроприировать экспроприированное) активы и хозяйство бывших ведомств. 31 октября 1921 начало функционировать новое финансовое экономическое министерство. В его ведение находились все стратегические продукты и сырьё: учёт скота и пшеницы, заготовки сена, дров, паровая мельница, пушнина и шерсть, два кожевенных завода, скипидарный завод, угольные копии и электростанция⁶². Министерство спускало указы аймачной и хошунной администрации, но проследить их выполнение в то время и в тех условиях было нереально. Постановления, тем не менее, были очень красноречивы: национализировать покосы, «изымать излишки у князей в ведение Министерства с помощью «наёмных сил пленных»; регистрировать заарендованные участки земли, площадь которых превышала 1000 десятин, и передавать урожай с этих участков «в государственные органы»⁶³. Беда не приходит одна: в то время в отдельных районах Монголии свирепствовала чума, и новому министерству пришлось изыскивать средства на противочумную амбулаторию и ветеринарные пункты⁶⁴.

В 1921 правительство неумело справлялось с финансовым кризисом: в Урге падение бумажных долларов привело к разорению и банкротству иностранных фирм, прежде всего китайских. Правительство пыталось поддержать русские деньги, установить их курс в зависимости от содержания в монетах чистого серебра и тем самым сдерживать валютных спекулянтов. Тем не менее, существовал «чёрный» курс, а на рынках некоторые знаки не принимались вообще⁶⁵.

Среди прочих «мирных» и «демократических» преобразований новой революционной власти были два принципиально важных: создание Союза Революционной Молодёжи (СРМ) 10 августа 1921 по инициативе Х. Чойбалсана и появление на арене монгольской политики 30 июня 1922 Государственной Внутренней Охраны (ГВО), у истоков которой в то время стоял бурятский коммунист Э. Ринчино. Это были совершенно разные организации по характеру и целям, но в 1921-1924 их объединяла революционно-карательная деятельность. Естественно, фактическими идеологами-основателями этих организаций были советские и коминтерновские советники.

СРМ под предводительством Чойбалсана, а также Гурсэда, Бавасана, Жадамбы, Буяннэмэха, сыграл огромную роль в политических и социальных переменах в Монголии. Союз развернул активную и экстремистскую деятельность. В его задачи входило создание подобных себе мини-союзов на периферии Монголии, куда народная власть доходила с трудом. Юные члены Союза были радикально революционно настроены и выражали недовольство «медлительностью» МНП по ряду вопросов, например, по поводу политики в отношении лам. Деятели СРМ настаивали на форсировании процесса «внутреннего расслоения» ламства⁶⁶ и «подрыве авторитета буддизма и теократии»⁶⁷. В замен молодые революционеры предлагали аратам изучать европейские естественные науки, представление о которых сами имели весьма смутное. Вообще, ультралевую радикально-настроенную молодёжь, призывающую отказаться от традиционных общественных ценностей, не любит никто во все времена. СРМ, в частности, «дискредитировал себя глупой кампанией по снятию кос и головных украшений»⁶⁸. Союз недолюбливали и деятели МНП, и правительства, однако за ним стояла влиятельная организация – Коммунистический Интернационал Молодёжи (КИМ).

В 1921-1924 в Монголии работал уполномоченный КИМа А.Г. Старков. Между тем, Коминтерн не имел подобного постоянного представителя вплоть до 1924 года! Примечательно также, что первый съезд Союза Молодёжи проходил в 1922, а первый съезд Народной Партии фактически в 1923⁶⁹! За «успехами» Союза стояли и более серьёзные планы Коминтерна, который в этот период вёл двойную игру на монгольской арене – с одной стороны, поддерживая и направляя МНП, с другой, готовя ей замену – СРМ. Союз Молодёжи ориентировался на захват власти и «превращение» в правительственную партию. Возможность преобразований всех сторон внутренней жизни патриархальной и отсталой Монголии коминтерновцы ставили в зависимость от успеха Союза Молодёжи. Средств на этот эксперимент было потрачено немало. Впоследствии коминтерновцы признали, что, не зная Монголии, с самого начала неправильно поставили вопрос о «воспитании СРМ в духе борьбы с НРП», захвате власти и «всяких левых лозунгов, вроде европеизации той же культуры…»⁷⁰

Политическая конфронтация РСМ и МНП в 1921–1924 отображает социальные противоречия этого периода. Монгольская политическая элита была разделена на два лагеря: жадных до власти ультралевых экстремистов, (РСМ и часть МНП), и «националистов-прогрессистов», стремящихся к независимости Монголии (часть МНП и правительства). Первые были за переход к республиканской форме правления, вторые – за сохранение монархического строя. Представитель КИМа Старков, будучи сам революционером с «юношеским пылом», образно охарактеризовал РСМ как «партию кочевников», а МНП как «партию оседлых и дворянских сословий»⁷¹. Конечно, этим популяризаторским противопоставлением Старков пытался добавить дров в огонь политических распрей монгольской верхушки, однако, позволим себе ниже некоторые рассуждения на сей счёт. «Кочевничество» в этом контексте следует понимать аллегорически, как особый социальный тип, для которого характерна мобильность, отход от традиций, энтузиазм, восприимчивость к новым веяниям времени, желание активно участвовать в политической жизни и добиваться власти, преодолевая все существующие социальные и нравственные барьеры. Такое «кочевничество» обычно носит возрастной характер и свойственно людям с подростковым менталитетом. А какой был возрастной состав членов Союза? (да и МНП)? Среди них сложно было найти кого-нибудь старше тридцати. Работники Коминтерна и КИМа в 20-ых годах в Монголии «делали серьёзную ставку на молодых, смелых, решительных и энергичных», их же они и «вытаскивали, учили выпрямляться и приспосабливаться»⁷².

Вообще, социально-политический сценарий захвата власти в центре активными молодыми людьми при общей пассивности основной массы населения, в особенности на периферии, и дальнейшего осуществления передачи власти и передела собственности полулегальным путём, - слишком часто и регулярно повторяется в истории некоторых государств и народов. Более того, как считают некоторые исследователи, в отдельных странах этот «случайный» сюжет эволюционировал до уровня системы. К таким странам порой относят и Россию. Некоторые сторонники этой точки зрения отмечают, что Россия в свою очередь позаимствовала эту социально-политическую модель у кочевников Центральной Азии, т. е. политические и культурные традиции России имеют корни в монгольских степях в не меньшей степени, чем в Византии. Преемственность политических традиций Золотой Орды в Московской Руси отмечало не мало историков⁷³, некоторые из которых пошли ещё дальше и предположили, что «деспотизм Советского государства в ХХ веке является в значительной степени логической кульминацией одного из его наиболее важных корней, деспотизма Монгольской империи, который в XIII веке был установлен на русской почве…»⁷⁴ Эти предположения, возможно, наконец, дадут ответ на вопрос: почему исповедуемый большевиками принцип передела власти-собственности средствами широкомасштабного террора столь благополучно прижился на монгольской почве. Не потому ли, что Советская Россия «вернула» Монголии «саму себя» – тот принцип политической жизни и существования социума («интеграции большого количества населения, рассеянного по огромным степям, в единый военно-политический механизм» при сильной власти)⁷⁵, который на время был «отнят» у монголов маньчжурами. Конечно, подобное историческое сравнение остаётся не более чем неразработанной гипотезой, и в рамках данной работы мы не ставим задачу её развить, оставляя эту тему для будущего исследования. Тем не менее, мы уверены, что понимание особенностей интеграции кочевого общества может пролить свет на природу МНП и РСМ.

Природа же ГВО не замедлила проявиться. 29 июля 1922 Народное правительство «для всеобщего сведения» опубликовало «Обращение по поводу распространения слухов», в котором припугнуло «князей, лам, чиновников – всех» «законами и средствами», способными образумить «легкомысленных и несознательных», тех, кто «станет поперёк дороги…»⁷⁶ 30 августа 1922 по делу, сфабрикованному ГВО, расстреляли 15 человек. Эта первая политическая репрессия новой власти была направлена против первого премьер-министра этой власти (революция пожирает своих героев) Д. Бодо. Вместе с ним за дело революции сложили свои головы и другие «борцы» – Д. Чагдоржав, У. Дэндэв, Да лама Пунцагдорж… Здесь и в дальнейшем мы не будем углубляться в описание всех перипетий внутрипартийной борьбы, тем более что политический аспект темы подробно освещён в работах С.К. Рощина и Д. Дашпурэва⁷⁷. Отметим другое. Документально известно, что главным «застрельщиком» кампании против Бодо был С. Данзан. Почему эти два лидера партии не могли смириться с разницей во взглядах друг друга, подобно кукушатам пытаясь выбросить соперника из гнезда? Первый трагический жребий судьбы выпал Бодо, но вскоре придёт очередь и Данзана, а потом этот сценарий ликвидации бывших товарищей будет неоднократно повторяться. Напоминает ли это внутрипартийную борьбу в Советском Союзе? А может быть старые страницы истории: месть Чингисхана своим обидчикам, его расправы с могущественными соперниками или бывшими закадычными друзьями⁷⁸? Вероятно, многим покажется не совсем корректным такой исторический параллелизм. Но столь ли корректна точка зрения о том, что СССР привнёс весь ужас коммунистических репрессий в монгольскую историю ХХ века? На наш взгляд, принцип уничтожения всех противников (и союзников) на пути к власти был заложен в саму структуру кочевого общества⁷⁹, а политика Советского Союза и Коминтерна только возбудила дремавшие силы в монгольской степи…

Зато советские и коминтерновские работники учили монгол новым современным методам государственной идеологической пропаганды. Осенью 1920 вышел первый выпуск «Монгольской Правды», а летом 1921 начинает печататься еженедельная газета ЦК МНП на монгольском языке⁸⁰.

Русские революционеры поощряли своих младших монгольских братьев митинговать и праздновать: 8 сентября 1921 в Урге состоялся большой митинг, на котором Данзан «разоблачил деятельность Унгерна и призвал монгол учиться», а 7 ноября столица праздновала четвёртую годовщину Великой Октябрьской Ссоциалистической Революции, и на главной площади собралось 6 тысяч человек⁸¹.

Собрать кочевников на праздник не так уж трудно. Гораздо сложнее отучить их собираться, - именно это пытались сделать члены СРМ в отношении посещения буддийских храмов, выполнения обрядов, соблюдения ритуалов и т.д. Ещё более устойчивыми были традиционные социально-экономические отношения, араты продолжали исполнять повинности и платить налоги князьям и монастырям. Судопроизводство осуществлялось по старым законам, с применением пыток и телесных наказаний. (Поэтому большевики и хотели извлечь пункт об общей подсудности (и общих налогах) из монгольского проекта по экстерриториальности русских.)⁸²

В первые годы революции коминтерновские работники в поисках широкой платформы для своего молодого «детища» - МНП не имели иного выхода, как сохранять титулы князей и высших лам, прибегать к их административному опыту и услугам, участвовать в их междоусобной борьбе, используя её для укрепления своих позиций и авторитета МНП. Монгольские духовные иерархи и крупные влиятельные князья в свою очередь считали, что прибегли к поддержке России в борьбе против Китая за свои национальные интересы.

Об общественной жизни в России и революции 1917 превалирующее большинство князей и лам (за исключением некоторых членов МНП и правительства) если и знали что-то, то это были разрозненные сведения, почерпнутые из бесед с путешественниками, торговцами, бурятскими буддистами, а также из редких книг и газет, издававшихся на монгольском языке. В глазах населения дружба с Советским Союзом была традиционным обращением Внешней Монголии к старшему соседу в сложный период (хотя многих монгол смущало убийство царя), а МНП была новой политической группировкой, хотя и несколько непонятной. Дезинтеграция страны и сильное корпоративное управление монастырей на местах зажигало «зелёный свет» деятельности революционеров в центре. Удержание власти Народным правительством в Урге и стало возможным благодаря «лояльному», в целом, отношению князей и высших лам четырёх аймаков. Занятые, в первую очередь, своими «домашними» делами, привыкшие к тому, что проблемы центра их не касаются, они в начале 20-ых так и не поняли, что произошло, какие перемены грядут в их жизни.

Характерно, что саботаж отдельных князей носил пассивный характер (князь Тушету-ханского аймака Дархан-цинь-ван). Некоторые князья спокойно и безразлично восприняли новое правительство (Ширнин-Дамдин, Намсрай). Многие, вдохновлённые изгнанием китайцев со своей земли (как владетельный князь Цэцэн-хан), выражали желание помогать и содействовать мероприятиям Народного правительства, которое порой вызывало в Ургу отдельных хутухт и князей (Бату-Сури-Хубилгана). Ургинским властям с некоторыми удавалось договориться, кого-то купить, от кого-то, наоборот, получить деньги... Члены правительства состояли в личных и деловых (финансовых) отношениях с отдельными князьями и хутухтами, и в таких случаях последние назначались на новые административные должности. Так, Дугар-бэйсе из Цэцэн-ханского аймака благодаря протежированию со стороны Бодо и Чойбалсана в 1922 получил должность командира и сановника пограничного охранного отряда в Дариганге⁸³. Чойбалсан стремился проводить в аймачную администрацию «своих» кандидатов из Союза Молодёжи (военный губернатор Цэцэн-ханского аймака сын Хатан-батора-вана был его протеже).

Некоторые владетельные князья и высшие духовные иерархи становились членами партии, при этом оставаясь её явными и прямыми (скрытыми и косвенными были практически все) идеологическим противником (Ламжаб-гун, назначенный сановником Улясутайского округа).

Были и другие князья, хутухты и командиры, инстинктивно правильно почувствовавшие направление ветра перемен и поспешившие примкнуть к партии и новому правительству, стать проводниками их политики на местах. Например, бывший командир Юго-западного охранного отряда Дамдин был назначен в 1922 военным губернатором Тушэту-ханского аймака и стал одним из основоположников первой парт ячейки в районе Эрдэнэ-Дзу. По замечанию Э. Ринчино, эта ячейка отличалась особой активностью и «состояла из бедняков и середняков»⁸⁴. Насаждением парт ячеек промышляли и ламы (Цоржи-лама-Санджап-Джансан), причём, в таких случаях революционная пропаганда имела особый успех, так как аратам её несли их учителя, наставники и врачи - ламы.

Отдельные сообразительные карьеристы среди ноёнов и хутухт пытались прорваться в высшие эшелоны новой власти, записываясь в её прислужники. Так, невладетельный князь Дугар-бэйсе, состоявший при старом правительстве пограничным сановником в Кяхте, превратился в ревностного сторонника революции в Монголии, публично выступал с речами, резкой критикой и обвинениями в адрес теократов, работал следователем ГВО. Он был и Управделами ЦК партии, и заседал в министерствах, а в 1922 его назначили председателем сейма Сайн-нойон-ханского аймака. Как и многие другие «агенты» новой власти Дугар-бэйсе имел репутацию человека нечистого на руку, что не смущало партийных идеологов в те времена. Взаимовыгодное «сотрудничество» Дугар-бэйсе с партией, на наш взгляд, довольно метко охарактеризовал Ринчино: «Партия в своих верхах портит его постольку, поскольку он ей служит»⁸⁵. О восприятии монгольскими князьями и религиозными иерархами революционного правительства и МНП как временных союзников в достижении своих частных целей можно судить и по деятельности Дугар-бэйсе на новых административных должностях: он продолжал вести старую тяжбу с одним хошунным князем. Противники Дугар-бэйсе утверждали, что «желание получать княжество является единственным мотивом революционности»⁸⁶ Дугар-бэйсе.

Были и князья, демонстрировавшие страх перед новыми порядками, боявшиеся политической и военной расправы (в особенности после случая с Бодо). Например, князь Сайн-нойон-ханского аймака Далай-чойн-хор, будучи непопулярен среди населения из-за своих китаефильских взглядов, стал ещё менее популярен, совершив ряд «чудаковатых» поступков: распустил своих батраков и домашних слуг, начал вести себя как простолюдин – ходить в старых рванных шубах, сам собирать аргал для топлива⁸⁷. Этими поступками Далай-чойн-хор пытался продемонстрировать своё согласие с революционным правительством и его идеями социального равенства. Однако это равенство никак не соответствовало традициям монгольского общества, социально-возрастной иерархией, правилам поведения, которые князю подобало соблюдать должным образом. Вместе с тем, цель странного князя была достигнута, он оказался на специальном учёте в Народном правительстве и ГВО…

Некоторые представители духовенства признавали платформу Народной Партии назло своим коллегам-конкурентам (в Шабинском ведомстве было много интриг, религиозных разногласий и личных распрей). Дараб-Нбандид-Гэгэн из Сайн-нойн-ханского аймака даже сочинил брошюру под названием «О светлой правде демократии», в которой очернил Богдо-Гэгэна, изобразив его как «сильного мира сего», приносящего страдания бедному народу⁸⁸. Презрение, которое испытывали отдельные буддийские иерархи к Богдо-Гэгэну, ведшему далеко неблагочестивый и святой образ жизни, подталкивало их к сотрудничеству с Народным правительством, вплоть до поддержки республиканского строя.

Так или иначе, пока Богдо-Гэгэн оставался номинальным владыкой Монголии, а в правительстве были ламы (после Бодо пост премьера занимал Джалханза-хутухта из Дзасакту-ханского аймака), у большинства владетельных духовных иерархов (Дараб-Нбандид-Гэгэн, Дильба-хутухта, Бату-сури-хубилган и др.) была надежда, что «своих» не забудут и не обидят.

Особо взрывоопасные социальные элементы монгольского общества, как, например, Джа-лама⁸⁹, физически ликвидировались новой властью.

По завершении военных действий на территории Монголии Народное правительство в 1923 приступило к активному реформированию старой социально-административной системы. Административное деление страны сохранялось, в целом, в прежних границах вплоть до 1931. 10 юрт (как и при Чингисхане) составляли минимальную административную единицу - арван, 50 юрт объединялись в баг, 150 – в сомон. Из сомонов формировались хошуны, из хошунов – аймаки. Границы основных четырёх аймаков – Дзасакту-ханского, Сайн-нойон-ханского, Тушэту-ханского и Цэцэн-ханского оставались прежними, только сами аймаки стали именоваться соответственно – Хан-тайшир-ульский, Цэцэрлэг-Мандальульский, Богд-хан-ульский и Хан-Хэнтэй-ульский аймаки. Из Кобдоского округа сформировали пятый аймак – Чандманьульский. Для него, как и для Дариганги были выработаны особые положения. Исключения пришлось сделать и для Шабинского ведомства, однако увидевшее свет в 1923 «Положение о Шаби» по ряду вопросов приравняло права шабинаров к сомонным аратам: аннулировалось право шабинаров на свободное кочевание.

Важной вехой в политической истории монгольской революции явился новый закон о местном самоуправлении. 5 января 1923 Народное правительство утвердило два взаимосвязанных указа – «Положение о местном самоуправлении» и «Положение о правах владетельных и невладетельных князей». Суть этих документов заключалась в ликвидации правления хошунных ноёнов и замене их новым институтом выборных местных начальников, кандидатуры которых должны были утверждаться в центре. Кандидатов должны были выдвигать народные собрания аратов – хуралы. Сформировать такие местные органы власти, заставить их функционировать в условиях корпоративной системы традиционного кочевого общества было крайне сложно. В 1924 местные хуралы имели во-многом номинальное, демонстративное значение.

Продолжалась национализация государственного аппарата. Вводились ограничения иностранной торговли, преимущества на рынке отдавались русским компаниям. 1 ноября 1923 открылся Госторг. В 1924 было принято решение об организации государственного кредитного учреждения, ввели запрет на обращение китайских кредитных билетов. В том же году начались госпосевы. В налоговой сфере господствовало так называемое «подоходно-прогрессивное обложение», призванное выбить экономический фундамент из-под ног князей и богатых аратов. С определёнными льготами налогом облагались и монастыри. Бороться с иностранным капиталом (преимущественно китайским) монгольские революционеры по примеру Советской России решили с помощью национально кооперации. Монгольский Центральный Кооператив (Монценкоп) был создан ещё в декабре 1921 при 70 членах-пайщиках. В 1921-1924 гг. наблюдался рост кооператива, однако, капитал его увеличивался в основном благодаря правительственным ссудам. Существование Монценкопа было на данном этапе не было в достаточной степени продуктивно, и рынок он завоевал далеко не сразу⁹⁰. В 1924 Москва предоставила Монценкопу право импорта товаров транзитом через Советский Союз. Товары, завозившиеся из России, реализовывались в Монголии по более низким ценам, нежели в странах-производителях⁹¹. СССР содействовал монголам и в создании торгово-промышленного банка на акционерных началах. Вообще, финансовая поддержка, оказываемая Советским Союзом новой политической элите Монголии, являлась немаловажным условием продвижения СССР и Коминтерна в Монголии. Большевики аннулировали монгольский долг русскому царю в 5 млн. рублей, выдавали ссуды революционному правительству (оформляя их в качестве секретного дополнения к совместным соглашениям), погашение которых (монгольскими продуктами!) растягивалось на долгие годы.

Вышеперечисленные мероприятия Народного правительства не уменьшили существующий разрыв между партией и правительством с одной стороны и народом с другой. Жизнь простого населения не улучшалась от «упрочнения правительства и установления государственного контроля»⁹². Увеличение таможенных пошлин не способствовало росту благосостояния аратов. Несмотря на правительственные постановления об отмене круговой поруки в случаях хищений и при погашении долгов отдельных несостоятельных должников⁹³, взяточничество и насилие при сборе долгов не исчезали. Официально правительство отменило право ванов, гунов, тайджи и лам владеть аратами-хамджилга и использовать труд аратов в принудительном порядке. Однако термин «хамджилга» продолжал фигурировать в документах, а у отдельных лам Шабинского ведомства оставались печати на владение хамджилга⁹⁴, что позволяет судить о сохранении элементов домашнего рабства. Даже ограничения в исполнении уртонной повинности не облегчали положения пастухов.Традиционные повинности в реальности не ослабевали, а приобщение к новой власти выливалось в членские взносы, составлявшие существенную статью доходов бюджетов местных парт ячеек и революционных союзов⁹⁵.

Все социальные и экономические перемены в Монголии проходили на фоне острой политической борьбы МНП и СРМ, «националистов-прогрессистов» и «революционной молодёжи», сторонников теократической монархии и республиканской формы правления, «противников» Коминтерна и его «союзников». Стратегия социальных преобразований монгольского общества путём нивелирования политического и экономического влияния привилегированных слоёв (с их последующим физическим уничтожением), «расслоения ламства» и воспитания аратов уже жила в умах (и на бумаге) советских и коминтерновских деятелей. Реформы 1921-1924 были «полумерами», возможными в тех условиях, а разговоры в верхах о будущем Монголии велись гораздо более серьёзные. Обстановку накаляла и внутрипартийная борьба.

В начале 20-ых в Монголии новые политические и социальные факторы, привнесённые извне стратегией Советской России и Коминтерна, получили лишь незначительное, точечное развитие, и, в сущности, не изменили образа традиционного монгольского общества. Более того, и СРМ, и ГВО, и новое правительство, и даже МНП, многими с самого начала воспринимались не в духе революционных преобразований, а в рамках традиционных представлений о политических изменениях в центре, освобождения от китайцев и неких скоротечных перемен. Усиление социального гнёта на местах только подтверждало подобный сценарий. Осознание глобальности происходящего приходило со всё возрастающим давлением со стороны Советского Союза и Коминтерна. Во время переговоров с советскими представителями о поставках оружия и предоставлении долгосрочных кредитов, монгольские делегаты порой прямо задавали вопрос: «Что мы за это должны?», и получали ответ о бескорыстной помощи трудящемуся монгольскому народу⁹⁶. При этом обе стороны были далеко не наивны.

Служебные записки некоторых советских работников в Монголии (в особенности, представителей КИМа и негласного «консультанта» ГВО Э. Ринчино) были выдержаны в самоуверенном тоне дирижеров монгольской политики. «Привлекая» на государственную службу представителей княжества и ламства, они оправдывались: «Мы намеренно добивались создания в тех же тёмных массах идеологической путаницы и неразберихи (и князь, и святой, а идут вместе с нарревправительством…), чтобы на почве этой же путаницы и сдвига народной идеологии выдвинуть новую революционную идеологию»⁹⁷. Хотя эти слова Ринично, написанные в 1924, - суть политическая игра со своим оппонентом Т. Рыскуловым, в них сдержится и доля истины. Ринчино не прав в том, что именно советские работники добились «путаницы и неразберихи» в умах монголов. Это состояние социального хаоса, неравновесия системы было характерно для Монголии первой четверти ХХ века, а политика Советской России и Коминтерна явилась тем внешним фактором, который приобрёл решающее значение в переструктурализации монгольского общества. Верно то, что «ни князь, ни святой», вступая в соглашение с новой революционной властью, не ведали, не могли предвидеть довольно быстрого исхода этого «альянса», хотя «первые звонки» грядущей расправы уже прозвенели (дело Бодо). По всей видимости, они надеялись, что союз с Советской Россией был временной мерой, «исторической необходимостью» в смутное время, то, что эти времена растянуться на целый век и принципиально изменят культурные ориентиры монголов, они начнут осознавать только в конце 20-ых.

В 1924 произошли важные события, имевшие символическое значение. 20 мая скончался Богдо-Гэгэн, «продемонстрировав всю тленность мира сего» (советские ведомства не выразили официальных соболезнований по поводу кончины духовного лидера и владыки Монголии). 3 июня состоялся Пленум ЦК, принявший решение об установлении республиканского правления в Монголии, а 4 августа на III съезде МНП ликвидировали «отслужившую» группировку Данзана (который в 1922 был один из первых, активно выступавших за республиканскую форму правления) и озвучили фактическое принятие советской стратегии на «некапиталистическое развитие».

III съезд стал исходом политической борьбы между левым крылом СРМ (во главе со Старковым и С. Буяннэмэхом) и правым крылом Народной Партии (Данзан). Победителем вышла третья сила – левое крыло НРП. III съезд продемонстрировал кризис партии, которая не была в полной мере «революционной» (такой, какой её хотел видеть Коминтерн). Попытка группы Данзана придать партии националистические черты, «развернуть» её с курса «некапиталистического развития», была названа Коминтерном «правой опасностью». Таким образом, в жизнь монгольского общества были привнесены новые методы политической борьбы, - в последующие годы ярлык «левый» – «правый» станет первым инструментом по уничтожению оппонента. На III съезде одновременно с победой группы Цэрэндоржа (будущие «правые») оформилась и их оппозиция – «молодое крыло МНП»⁹⁸ (будущие «левые»).

13 июня Народное правительство издало указ о введении в стране республиканского строя и Положения о Государственном Хурале. 26 ноября Великий Народный Хурал утвердил первую конституцию Монгольской Народной Республики (МНР).

Первая монгольская Конституция была соткана из указов, постановлений и решений Народного правительства по реформированию административной системы управления, ограничению прав князей и лам. Таким образом, она закрепляла предшествующие мероприятия правительства. Документ состоял из введения, провозглашавшего в Монголии республиканский строй без президента, и шести глав. Первая глава «Декларация прав народа Монголии» содержала общие положения о независимости МНР, власти народа, Великом Народном Хурале и правительстве; вторая глава «О верховной власти» повествовала о компетенции и структуре Великого Народного Хурала, Малого Хурала, Президиума Малого Хурала и правительства. Третья глава посвящалась местному самоуправлению, четвёртая – избирательным правам⁹⁹, пятая – бюджетному праву, шестая – государственной печати, гербу и флагу¹⁰⁰. Содержание Конституции, её структура, как и модель административно-политическая системы МНР, были во многом позаимствованы у СССР. Вообще, первая монгольская Конституция значилась основным законом страны преимущественно на бумаге, в худонах о ней зачастую мало слышали… Новому государству – новая столица: в ноябре 1924 Ургу переименовали в Улан-Батор.

События 1924 – это вехи истории Монголии ХХ века, появление на карте нового «социалистического» государства, Монгольской Народной Республики. В политическом измерении переход от монархии к республике был весьма драматичной страницей монгольской истории. Он состоялся благодаря активной деятельности МНП, СРМ и ГВО, руководимых и направляемых Коминтерном и КИМом, на фоне военных действий и в союзе с высшими ламами. Последние, чей административный опыт и влияние на население использовали монгольские революционеры и советские коммунисты на первых этапах социальных преобразований, позже были принесены в жертву революции. Переход к республике в 1924 серьёзно ущемлял политические интересы ламства, а конституция лишала владетельных князей политической власти. Тем не менее, законы и указы Народного правительства, провозглашение республики и принятие конституции не оказали существенного влияния на социальные устои и культуру монголов, и до их реального проведения на местах в худонах, где продолжал господствовать традиционный уклад, было ещё далеко.