ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МЕДИАСОБЫТИЯ И МЕДИАОБРАЗА

Ключевые слова: медиасобытие, медиаобраз, язык вражды.

Key words: mediaevent, mediaimage, hate speech.

При этом «лингвистика убеждения» становится неотъемлемой частью публицистического дискурса, наиболее заметной и востребованной в эпоху перемен» (Клушина 2008: 9-10). Н.И. Клушина подчеркивает, что у российского читателя отсутствует рефлексия на массмедийную продукцию, что оставляет широкие возможности для манипуляции (там же: 10), и, как следствие этого, речь может идти об «информационной агрессивности», навязывании определенных стереотипов, мнений, суждений, моделей поведения и т.д. только в одностороннем порядке.

Исследование особенностей деятельности современного журналиста выступает за рамки чистой журналистики или лингвистики, имеющей дело с текстом: речь идет о новых направлениях, течениях и векторах исследования. Как журналистика не может в XXI в. замкнуться только на своем материале, так и лингвистика переходит в эпоху «макролингвистики», периода, когда необходимо рассматривать язык как целостную структуру «в его отношении к различным сферам социальной, материальной и духовной жизни» (Солганик 2005: 13). Таким образом, при рассмотрении современных текстов российской прессы принцип антропоцентризма и макроанализ становятся необходимым и достаточным основанием для рассмотрения лингвистического явления на материале текстов СМИ.

Нельзя не согласиться с Т.Г. Добросклонской, что «роль СМИ как каналов активного языкового взаимодействия проявляется также в использовании и распространении определенных информационно-вещательных стилей» (Добросклонская 2008: 17), сталкиваются различные способы и средства формирования у читателя определенного, выгодного данному печатному органу образа медийного события, при этом оправданным становится все, что завоевывает читателя. Подчеркиваем тот факт, что происходит встреча различных способов и средств завоевания читателя и создания образа события. Но в разных источниках по-разному трактуется одно и то же, причем нередко приводятся противоположные точки зрения, коммуникативный фон события различен, как различны и языковые средства презентации медиасобытия или медиаобраза. Не случайно в ХХI веке оформляются такие научные направления, как медиалингвистика, предлагающая «системный комплексный подход к изучению языка СМИ» (там же: 44), и медиакритика, одним из направлений исследования которой является изучение процесса восприятия медийных произведений, «в ходе которого у аудитории формируется обобщенный образ действительности» (Короченский 2002: 25), призванные выявить как механизм формирования и возможные интерпретации, так и последствия медийного события. Взаимодействие этих направлений чрезвычайно важно, так как: 1) речь не идет уже в современном информационном пространстве просто о публицистическом тексте: «уровень массовой коммуникации придает понятию «текст» новые смысловые оттенки, обусловленные медийными свойствами того или иного средства массовой информации (Добросклонская, 2008: 47), 2) возможно прогнозирование, диагностирование и предотвращение отрицательного медиаэффекта.

Язык вражды стал предметом исследования сравнительно недавно¹. Толерантность, интолерантность, манипуляция, речевая агрессия, криминальная ксенофобия, hate speech, словесный экстремизм – одни из самых обсуждаемых тем медийного дискурса. Анализ современных медиатекстов демонстрирует и смещение акцентов в аксиосфере, системе ценностей, медиатекста. И.В. Ерофеева «аксиосферу медиатекста» характеризует как «искусственно созданное духовное бытие», являющееся относительно самостоятельной виртуальной территорией, аккумулирующей духовные ценности (Ерофеева 2009: 251).

Действительно, в отличие от аксиосферы культуры, аксиосфера медиатекста создается и моделируется уже на базе существующей системы ценностей, при этом происходит взаимодействие и взаимовлияние этих двух сущностей. В результате формируются новые понятия и стиль мировосприятия, трансформируется коллективное мышление. Происходит смещение акцентов в аксиосфере медиатекста. Базовыми аксиологическими компонентами являются понятия хорошо/плохо, свой/чужой, друг/враг. Таким образом, речь идет о противоположных явлениях, употребляемых со знаком плюс и минус. Проследим путь трансформации явления (смещение акцентов) на одном примере из языка вражды.

В вышеприведенном списке объектов языка вражды нет позиции «гастарбайтер», хотя тексты СМИ свидетельствуют об обратном. Например, статья под заголовком «Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин предложил снять отпечатки у всех гастарбайтеров» (КП.12.02.10) уже маркирует гастарбайтеров, причем знаком минус. На наш взгляд, заголовок некорректен, так как сразу же отменяется презумпция невиновности, ставится знак равенства между гастарбайтерами и преступниками, тем более что в тексте приводятся дальше сведения отнюдь нелицеприятного характера: По словам Бастрыкина, за 2009 год число преступлений, совершенных иностранцами, выросло на 8% (всего около 60 000). – Каждое второе преступление совершается мигрантами в Москве, а каждое третье в Московской области… (там же). Но опять-таки центральная газета видит проблемы, образно выражаясь, не дальше Садового кольца. А именно центральная печать, ТВ формируют тот или иной медиаобраз.

Причем при описании гастарбайтеров в провинции тональность публикаций этой же газеты меняется: Сколько наемников в колхозе, точно знает только бухгалтерия. Но, говорят, что что-то в районе двух сотен, то есть большинство. И нравится это кому-то или нет, за то, что «Шелковской» жив и вносит свою большую лепту в прокорм Рязанской области, спасибо нужно говорить именно гастарбайтерам. (КП. 20.03.10).

Броское слово «гастарбайтер», приобретающее отрицательную окраску благодаря СМИ, также стало предметом судебного разбирательства между Б. Алибасовым и владельцем Интернет-портала, в публикации которого продюсера называют «гастарбайтером» (РИАНОВОСТИ)¹. Статья так и тянет на сенсацию из-за своего заголовка «Бари Алибасов отсудил 1,1 млн. рублей за гастарбайтера». Конечно, все лексические единицы заголовка притягивают внимание реципиента, тем более обозначена такая большая сумма за оскорбление (1,1 млн рублей). Отметим, что Ксения Собчак выплатила 20 тысяч рублей в качестве морального ущерба за оскорбление Ольги Родионовой: Суду понадобилось шесть месяцев, чтобы разобраться в данной ситуации. Все претензии по скандалу в итоге свелись к одной фразе Ксении в адрес Ольги: «Обос…ли – обтекай»! (Интернет газета ДНИ. РУ. 21.01.10). Другой же Интернет-источник приводит материал уже под таким заголовком «Бари Алибасов отсудил 1,1 млн у портала, обозвавшего его «чуркой»². Таким образом, СМИ ставят знак равенства между гастарбайтером и чуркой, забывая, что гастарбайтеры – это наемная трудовая сила, иностранные рабочие. Сам же обиженный Б.Алибасов вообще говорит о фразе «татаро-казахский гастарбайтер». Таким образом, речь идет о том, что слово, первоначально обозначавшее только наемного рабочего или служащего, прибывшего в европейскую страну из-за границы с целью заработка (Комлев 1999: 84), становится ругательным, оскорбительным или употребляется для описания криминальных или негативных явлений.

Нельзя забывать, что именно в языке отражается эпоха, период, событие. Речь идет о явлении “looking glass self” (зеркальное «я») (Бачинин 2005: 89), так как «человек говорящий» (homo eloquens), его коммуникативные действия, коммуникативная среда и коммуникативные намерения становятся предметом исследований, при этом происходит рефлексия действительности в самосознание личности для согласования позиций (там же: 129), и именно средства массовой информации формируют представление о ценностных структурах и способах сохранения этих ценностей.
Литература

1. 
   Бачинин В.А. Философия. Энциклопедический словарь. – СПб., 2005.
   
2. 
   Добросклонская Т.Г. Медиалингвистика: системный подход к изучению языка СМИ: современная английская медиаречь: уч. пособие. – М., 2008.
   
3. 
   Ерофеева И.В. Игровая модель аксиосферы медиатекста. Вестник Тюменского государственного университета. – №5. – Тюмень, 2009.
   
4. 
   Землянова Л.М. Коммуникативистика и средства информации: англо-русский толковый словарь концепций и терминов. – М., 2004.
   
5. 
   Клушина Н.И. Стилистика публицистического текста. – М., 2008.
   
6. 
   Кожевникова Г. Язык вражды и выборы: федеральный и региональный уровни. По материалам мониторинга осени-зимы 2007-2008 годов. – М., 2008.
   
7. 
   Комлев Н.Г. Словарь иностранных слов. – М., 1999.
   
8. 
   Короченский А.П. «Пятая власть»? Феномен медиакритики в контексте информационного рынка. – Ростов н/Д., 2002.
   
9. 
   Солганик Г.Я. О структуре и важнейших параметрах публицистической речи (языка СМИ). В сб.: Язык современной публицистики: сб. статей/ сост. Г.Я. Солганик. – М., 2005.
   

Ключевые слова: феномен занимательности, сентенция, метафора, нарратив.

Key words: phenomenon of amuzedness, sentence, metaphor, narrative.

Сама по себе занимательность, воспринимаемая как самоцель, представляет собой тоже инструмент, инструмент воздействия журналистского текста. Престижно быть осведомлённым, быть в курсе происходящего, но, искренне сочувствуя пострадавшим, при новостной информации мы, однако, не рассматриваем своё поведение как объект коррекции. Другое дело «обычный» очерк, когда чья-либо судьба, чей-либо профессионализм, чьё-либо отношение к жизни может существенно повлиять ещё и на самоидентификацию адресата очеркового текста. В своей статье «Феномен интересного», опубликованной на страницах «Литературной газеты» в 1980 г., то есть тридцать лет назад, Юрий Андреев пишет: «Предлагаю возможным исходить из следующей общей предпосылки: интересное для меня есть новизна, обращённая ко мне». Мысль журналиста актуальна и на современном этапе развития массмедийных средств. Этика журнализма – это не только, может быть, и не столько боязнь задеть, оскорбить, сколько возможность на текстовом уровне находить и оформлять образцы поведения в самой сложной стихии – стихии повседневности. В 70–80-х годах такими журналистами были Геннадий Бочаров [Бочаров 1985], Евгений Богат [Богат 1981]. В свете сказанного практическая подготовка журналистов-профессионалов не может не включать работы по усилению занимательности не новостного, не сенсационного, а обычного, скажем, очеркового текста. Личный опыт написания очерковых текстов, на который мы также опираемся сейчас, исследуя феномен занимательности [Харченко 2003: 106–172], позволяет нам выделить три компонента занимательности создаваемого текста, которые вынесены в заголовок статьи.

Самый неудачный по обозначению – это первый компонент: «сентенция». Под термином «сентенция» мы будем понимать актуальную, свежую мысль, выраженную напрямую, вне метафорического ряда. Термин «сентенция» занят афористикой, входя в классификацию типов афоризмов. В очерковом тексте при формулировке сентенций движение мысли приближается к афористике: «Что такое неудачник? Подлинная неудача сопряжена, видимо, не с утратой чего-то, даже бесценного, а с несвершением. Мы не можем видеть неудачника ни в Данте, ни в Рембрандте, потерявших всё: дом, семью, социальное положение» (Е. Богат). «Может быть, ей не верилось, что она такой была. Нам сейчас не верится, что она могла быть иной» (Е. Богат).

Строго говоря, первый компонент занимательности очеркового текста представляет собой прямую, не иносказательную мысль, по «жанру» вбирающую в себя элементы и сентенции, и афоризма, и лозунга. «Вся власть Советам!», «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны», «Пятилетку в четыре года!» – в своё время эти воззвания звучали свежо и эффектно, пока не стали фактом истории (и нередко объектом оттачивания иронии). «Детей надо любить» – с этой, почти лозунговой фразы может начаться интересное повествование и о тех, кого любят, и о тех, кому недостаёт родительского или учительского тепла. Парадоксально, но в настоящее время наблюдается дефицит идей и соответственно дефицит лозунговой информации. При подготовке очерка такая несколько тривиальная мысль просто необходима. Можно было бы её назвать «мыслью» (не «сентенцией»), но тогда получается, что и второй, и третий компоненты механизма занимательности (метафора и нарратив) окажутся вне мысли, станут… «безмозглыми». Очерк может включать (чаще всего «абзацно начинаться») с банального лозунга: «Пьянство вредно», «Книги надо читать», «К старости надо готовиться заранее», «Будем уважать чужой труд» и т.п. – лишь бы далее следовал оригинальный материал в поддержку сказанному.

Второй компонент в механизме занимательности очеркового текста – метафора. Сжатая или развёрнутая, будто бы примелькавшаяся («стёртая») или оригинальная, метафора делает текст многослойным, объёмным, блистательным, то есть ярким. «Я всё более понимала: детский сад – это не учреждение, это сад…» (Е. Богат). «Женщина в погонах всегда завораживает, и не тем, конечно же, что умеет палить из пистолета Макарова, а тем, что легко несёт свою ношу, что преисполнена любви ко всему, за что непосредственно отвечает, завораживает она светом в глазах, знающим – не по детективам – самые тёмные углы жизни и парадоксально сохраняющим при этом и свет, и любовь» (Белгородская правда. – 2001. – 7 марта).

Третий компонент – нарратив, то есть повествовательность, рассказ. Очень важно, что в очерковом тексте нарратив настолько близок к повседневности, что становится незаметным. Из рассказа методиста: Собирали ночную группу в детском саду. Думали, не наберём. Так от родителей отбоя не было: хотят «сдать» ребёнка в понедельник, а получить в пятницу. Кандидат наук вспоминает, как с женой на руках переносили, спасали Ботанический сад в Кишинёве. Профессор-патологоанатом рассказывает о своём увлечении живописью и о написании трёх детективных романов и тут же – о необходимости восстанавливать механизм интуитивного контроля [Харченко 2003: 145, 154, 121]. Такие нарративы, точнее элементы нарратива, бывают исключительно интересными (занимательными) уже потому, что больший запас осмысливаемых, или хотя бы просто зафиксированных фактов необходим не только истории, о чём пишет академик Р.М. Фрумкина, но и современности с её «информационной насыщенностью». В этом плане уникальный, не побоимся этого слова – великий архив фактов, отобранных и запечатлённых в СМИ, требует изучения, систематизации и своего рода рекламы.

Писать очерки трудно. Но трудно не только потому, что создаётся законченный текст, жанрово близкий к рассказу, то есть к художественному дискурсу, текст, характеризующийся всеми признаками литературного слога, но главное, потому, что как отражение правды жизни и её позитива очерк требует солидного запаса тех самых компонентов, на которых и держится его занимательность. Это запас тривиальных истин (И.А. Бунин писал, что с возрастом всё больше ценил прелесть банальных истин!), и нетривиальных, свежих идей. Это запас образных ассоциаций. Наконец, это запас нарративов: небольших повествований, прошитых подчас весьма значимыми идеями. На таких мининарративах строится, например, очерк Т. Касаткиной о женском монастыре, где монахиням дают на воспитание девочек со страшными диагнозами и искалеченным младенчеством и детством [Касаткина 2008: 140-143]. Нарратив может стать моделью самокоррекции адресата текста. Это отчасти вызвано невостребованностью такого жанра, как притча. Притча о человеке, носившем воду через пустыню, чтобы полить воткнутую палку, а потом вдруг увидевшего на месте палки прекрасный сад, ценна тем, что напоминает: не каждый результат можно просчитать заранее, трудись, не печалься о результате: всё придёт в своё время.

Писать очерк трудно, потому что в момент написания очерка такой тройственный запас не создашь. Вот почему профессиональный журнализм нацеливает на накопление всего того, что, возможно, потребуется даже не завтра, а послезавтра, через неделю, через год в творческом процессе. Разумеется, «всё» записывать, собирать, перечитывать (для удовольствия и для запоминания!) невозможно. Было бы наивно и призывать к этому. Но как раз то малое, что записано, оно-то понадобится всенепременно. Ни одна деталь не пропадёт всуе, а любовь к объекту описания (Без любви даже лапти не плетут) поможет памяти и извлечь сентенцию ли, метафору, нарратив и позаботиться об их соединении, вазаимоиндукции во славу создаваемого вами текста.

1. Бочаров Геннадий. Человек – не остров // ЛГ. – 1985. – 14 авг.; Бочаров Геннадий. Поле жизни. – 1985. – 9 янв. И др.

2. Богат Евгений. Неинтересный человек. – ЛГ. – 1978. – № 2.; Богат Евгений. Опыт несвершения // ЛГ. – 1981. – 22 июля и др.

3. Касаткина Т. Колонка для живой воды. Монастырские впечатления живого человека: попытка понимания // Новый мир. – 2008. – № 2. – С. 136-144.

4. Харченко В.К. «Стихи о том, что старость – форма счастья…». Книга стихов и очерков: Белгород, Изд-во Белгородск. гос. ун-та, 2003. – 176 с.