Школа культурной политики История и время
жүктеу/скачать 207.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Т.е. в индивидуальном сложно определить, где проходит прошлое и настоящее. Существуют попытки определения прошлого и настоящего, основанные на лингвистике. Майкл Оукшот говорил: «
- Пока я наблюдаю человека с деревянной ногой, я говорю о длящемся настоящем, как только я говорю о человеке, который потерял ногу, я говорю о прошлом ».
- И последнее. Оставить 20 минут Щедровицкий П.Г. Давайте, все-таки, два-три вопроса... Коллеги... Вопрос .
- Вопрос. А в России Савельева И.М.
- должны были их сменить. Были снесены все голубятни, потому что ничто не должно возвышаться над другими зданиями. Т.е. этот маразм невозможно представить, пока не прочитаешь об этих фактах.
- Галушкин С.
- Ковалевич Д. Скажите, с Вашей точки зрения, история как наука на какой процесс направлена На понимание Т.е. на формирование понимания
- Савельева И.М. На объяснение. Щедровицкий П.Г. На объяснение по Дильтею Ковалевич Д.
Есть гипотеза, что темпоральные представления формируются в эпоху цивилизации, т.е. когда возникает письменность. В частности, специалисты Древнего мира, Египта, Китая обнаруживают представления тех ранних источников. С греками ситуация сложная, потому что есть две диаметрально противоположные точки зрения. Одна: что у греков было параисторическое сознание, т.е. не присуще чувство историзма. Эту точку зрения развивал Фридрих Ницше, Бенедетто Кроче, Роберт Коллингвуд — очень известные философы истории. Историки же, работающие с античностью, считают, что грекам было свойственно историческое сознание и работы с текстами это показывают. Видимо, допускают такие анахронизмы, т.е. переносят на греческое сознание наши представления об историческом сознании. Можно предположить, что у греков историческое сознание было совсем другим. Уже четко выраженные представления о прошлом, настоящем и будущем начинают складываться в эпоху завоеваний Александра Македонского. Это очень показательно. Эпоха завоеваний, так же как потом в императорском Риме или в Риме позднереспубликанском, способствует развитию исторического сознания и написанию истории. История всегда становится очень популярной, когда расширяется государство, потому что происходит изменение в сознании. Меняется жизнь, пространство, в поле зрения попадают неведомые раньше культуры, религии, моральные правила, другое устройство жизни. Это очень стимулирует историографию. Когда происходят всякие завоевания, приращения, усиления могущества — власть нуждается в историографии. Когда власть нуждается в историографии – происходит и ее развитие. Власти требуется историоописание, фиксирование своих доблестных деяний и, как писал когда-то историк, что «у нас происходит много поражений, но еще больше побед. И только ленивый не пишет историю». Он писал с иронией, но, тем не менее, это так. Поэтому и римская, и позднеэллинская мысль, конечно, очень историчны. Тогда же возникает идея о возрастах мира. Это первое членение исторического прошлого. У Цицерона, Саллюстия, Анней Флора возникает идея четырех возрастов римского мира. Обычно это младенчество или детство, отрочество или юность, зрелость и старость или дряхлость. Тоже такой древний или архаичный образ, но, тем не менее, у римских историков он привязан к конкретным датам. Имеется в виду конкретные эпохи. Это очень историчное хронологическое деление. Христианство эту традицию сводит на нет, хотя идеи возраста сохраняются у крупных христианских писателей: у Августина, у Иеронима, но уже эти возрасты не привязаны к событиям светской истории. Они в лучшем случае привязаны к слабо датированным событиям христианской истории, а чаще всего к шести дням творения (один день как тысяча лет) и т.д. Во всяком случае, такая историчность деления на эпохи в христианстве пропадает. Когда начинается влияние варварских темпоральных представлений, размываются уже довольно рафинированные античные представления. Все это приводит к тому, что на протяжении этой тысячи лет средневековья темпоральные представления о прошлом отсутствуют даже у самых образованных людей. Они не рефлексировали по поводу того, что раньше прошедшее как-то отличалось от настоящего. Несмотря на то, что они жили с остатками этого прошлого, как мы историки говорим, т.е. видели руины, пользовались юстинианским правом как прецедентным правом. У них была историческая книга — Библия. Но они воспринимали Библию как пророчество, данное богом, а другие реликвии прошлого воспринимали как среду обитания, не задумываясь о том, что было раньше. Хотя исторические знания у образованных людей (не более 3% от населения) были. Даже в эпоху Возрождения, когда появляется интерес к античности, не к кладоискательству, а именно сбору и музеефикации древностей, их описанию, даже тогда представления о прошлом очень причудливые. Вы знаете по картинам эпохи Возрождения, что Мадонна всегда одета как римлянка 14-15 века, а не как иудейская Богоматерь. Но при изображении античных битв они одевали всех в средневековые доспехи. Так постепенно создается картина античности, когда живописцы начинают сознательно искать: как была одета римская матрона? При этом все это причудливо сочеталось с современными артефактами. Но возникает идея, что все было по-другому и Николя Пуссен пишет целое руководство для художников: во что одевать героев разных исторических эпох. Становление чувства времени возникает в конце Возрождения и начале модерна и связано это с двумя важными изменениями в исторической жизни. Одно из них описано Жаком Ле Гоффом, связанное с развитием и становлением городов. Появляются городские часы, развивается торговля. Людям важно поспеть на ярмарку именно в определенный день и определенное место. Начинаются активные банковские операции: кредиты, векселя. И все это связано с точным измерением времени. И это чувство времени, которое появляется, способствует становлению исторического сознания. Вторая причина, по которой усиливается чувство времени, связано с семейными отношениями. Начиная с 16 века, в семье становится важно планировать будущее детей. Кем они будут? За кого выдать замуж? Какое дать образование? Куда послать на заработки? Какое наследство им оставить? Это начинает занимать обычных городских людей. В деревне это мало кого интересовало. Все это способствует возникновению чувства времени. Это осмысление, что были наши предки, которые ушли, теперь мы, но мы должны подумать о том, как будут жить наши дети. И если до этого предки существовали в сознании людей и никуда не уходили, а как бы жили вместе с близкими людьми, то теперь происходит такое отделение умерших. С другой стороны возникает забота о детях. И, наконец, третий очень важный фактор — это церковная реформация. Потому что протестанты упрекали католиков и католическую церковь с ее верхами в том, что они нарушили заповеди раннего первоначального христианства. Они искали источники раннего христианства, к истокам которого хотели вернуться и, тем самым, обращались к другому времени. Само представление, что время было другим – исторично. У них было колоссальное количество исследований по раннему христианству. Католическая церковь откликалась на это такими же многотомными исследованиями, в которых приводились другие источники, свидетельствовавшие против протестантов. Началась историографическая война, благодаря которой возникли отчетливые представления о том, что все меняется, и было какое-то совсем другое прошлое. В 16-17 веках была издана история по историографии, в которой анализировались разные исторические сочинения. В это же время возник интерес к хронологии: работы Жозе Скалигеры, Дионисия Петавиуса, которые придумал обратный счет времени от Рождества Христова. Его раньше не было. В это же время появляются «Исторические хроники» Шекспира, т.е. в художественной литературе появляется направление, которое пишет о прошлом. Появляется поэма «Освобожденный Иерусалим», которую считают первым образцом настоящей исторической прозы. В 16-17 век возникает атмосфера прошлого в сознании европейского человека. И это направление, эта тенденция развиваются все больше и больше. И здесь мы переходим уже к следующей проблеме. А что такое прошлое с точки зрения историка и человека, мыслящего исторически? Как отделить прошлое от настоящего? Все дискуссии вертятся вокруг все тех же вопросов, над которыми размышляли Аристотель и Августин. Где проходит граница между прошлым и настоящим? Как их отделить друг от друга? Обычно предлагается такое простое решение, что прошлое - это то, что уже не существует. Настоящее — то, что существует. И будущее — то, что еще не существует. Но мы знаем, что этот подход не очень плодотворен, потому что для человека, мыслящего исторически, все в сознании существует одновременно. Прошлое существует так же, как и настоящее. Другой вариант разделения - то, что произошло; то, что происходит; то, что произойдет. Тоже не очень удобное разделение, потому что все, что ни происходит в данный момент — уже произошло. Какая-нибудь древняя битва или вчерашние сводки каких-нибудь биржевых ведомостей и сделок — это все прошлое. И что тогда делать с прошлым историку? Потому что при таком разделении настоящее просто исчезает. Есть только прошлое и будущее. Будущее отделено от настоящего четко. Прошлое как бы сливается с ним. Эти различения прошлое — настоящее очень важны в индивидуальном сознании. Индивидуально человек определяет себя по-разному. Что его прошлое и что его настоящее — ключевой момент в психоанализе. Насколько ваше прошлое присутствует в вашем сознании? Это психоаналитический способ извлечения прошлого из сознания человека как раз на этом и основан. Прошлое и настоящее определяются по-разному и зависят от культурного горизонта человека. Потому что считается, что чем культурнее и образованней человек, тем дальше его настоящее. Он живет определенными культурными знаниями. Скажем, тургеневская барышня из 19 века. Все понимают, о каких девушках идет речь. Были и у нас такие. Или человек, хорошо знающий литературу и живопись, ассоциирует себя с серебряным веком. И Ахматова, и Северянин, и Гумилев ему близки, и не являются для него прошлым. Они его настоящее. Т.е. в индивидуальном сложно определить, где проходит прошлое и настоящее. Существуют попытки определения прошлого и настоящего, основанные на лингвистике. Майкл Оукшот говорил: «Пока я наблюдаю человека с деревянной ногой, я говорю о длящемся настоящем, как только я говорю о человеке, который потерял ногу, я говорю о прошлом». Такая вот грамматическая конструкция. Для историка очень важно это понятие «другого». Это понятие возникает еще у Платона в «Тимее». В новое время понятие «другой» возникает у Иоганна Фихте, уже как концептуализированное понятие, и у Вильгельма Дильтея. Постепенно в 20 веке оно укореняется в исторической науке. Другой — не такой как я. Он может быть похожим на меня, может быть не похожим на меня. Может быть – друг, может быть – враг, но он другой. И вот это понятие «другой» применяется к прошлому. Т.е. прошлое — это время или социальная реальность не похожая на ту реальность, в которой живет тот или иной герой историка – группа, общество, человек. Т.е. другие представления, другие способы отношения, другие способы коммуникаций, другие ценности, другой быт. Как когда-то говорил Бродель, что «мне очень легко представить себя беседующим с Руссо, но мне очень трудно представить себе, чтобы я провел пару дней в его доме без канализации» и т.д. История быта будет отчленяться как другое, как прошлое на гораздо более позднем этапе. Кто был в маленьких городах, знает про другой быт. Наступит время, когда это будет прошлым. В истории мысли наоборот. Для человека образованного и культурного эта граница прошлого может быть отодвинута и до Платона. Тот же Бродель говорил, что: «Как бы я дорого не дал, чтобы пообщаться с Платоном и поговорить с ним о Древней Греции, но если бы я попал в современную Грецию и говорил бы с современным греческим специалистом, то этот разговор ничего не дал бы мне, потому что я ничего не знаю о современной Греции». Т.е. представления о культуре или социальном бытии могут в совершенно разных хронологических местах проводить эту градацию другого. Но есть очень известные способы разделить признаки прошлого или его присутствия. Первые такие попытки были сделаны Иоганном Густавом Дройзеном и Бернгеймом — это великие историки второй половины 19 века и начала 20-го, которые пытались разделить прошлое и настоящее, выделяя в прошлом предания и остатки. Предания — это тексты, дошедшие до нас из прошлого, но чуждые нам. А остатки — это все артефакты, институты, вплоть до межевых полос на полях, которые сохранились с незапамятных времен. Например, в современной Франции. Они из прошлого, но присутствуют в нашей жизни. Наиболее интересный подход предложил Майкл Оукшот. Он выдвинул идею о наличии трех прошлых. Первое прошлое, которое присутствует в нашем настоящем. Начиная со зданий, в которых мы живем. Мы знаем, что они построены давно, но это наши в настоящем дома. Или разного рода институты: университет, партия, правительство, Парламент. Т.е. институты, которые очень давно возникли. И мы знаем, что они из прошлого, тем не менее, пользуемся этим, живем в этом, воспринимаем это прошлое как свое настоящее, потому что оно модифицировалось и в настоящем существует. Второе прошлое, по Оукшоту, — зафиксированное (recorded) прошлое. Речь идет о продуктах прошлой человеческой деятельности, отчетливо воспринимаемых как “созданные в прошлом”. Это могут быть те же самые, частично пересекающиеся с первой группой продукты. Собор, например. Он может восприниматься как созданный в прошлом и функционирующий в настоящем. Мы туда можем ходить только потому, что хотим посмотреть собор как произведение искусства 14 века. И воспринимаем его точно также. Есть много таких зафиксированных остатков прошлого, которые мы воспринимаем только как предметы прошлого. Они никак не используются в нашей жизни. Включая тексты. Потому что тексты тоже могут быть актуальными сегодня или же совсем неактуальными для историка или человека, который по ним хочет восстановить картину прошлого. И, наконец, третье прошлое — прошлое, которое зафиксировано в человеческом сознании. Оно конструируется, прежде всего, на основе прошлого второго типа. В отличие от этих остатков, которые реально присутствуют, прошлое, зафиксированное в нашем сознании, реально в настоящем не присутствует. Таким образом, первое прошлое является составной частью настоящего и не воспринимается, фактически, как прошлое. Его «настоящесть» важнее, чем его «прошлость». Второе прошлое, по сути, является тем, что историки называют источниками. Все, что сохранилось от прошлого. Все, что говорит о прошлом. Но что совершенно не релевантно настоящему. Третье прошлое — это тот самый образ прошлого, который создается усилиями историков. И не только историков, но и представителей самых разных форм знания. Для нас в данном случае важен тот образ, который конструируют историки и который становится признанным знанием в исторической науке. Процесс признания знания — это отдельная тема. Есть разные истории по охвату. Есть национальная история, есть история более узкая, а есть история, которая вообще не имеет такой привязки к национальному или государственному. Есть масса интересных историй теперь. От истории детства до истории запаха, еды, зубных щеток, которые активно развиваются и составляют картину нашего другого прошлого. Потому что другое — это очень важная для историка категория, чтобы отделит прошлое от настоящего. И последнее. Оставить 20 минут? Щедровицкий П.Г. Давайте, все-таки, два-три вопроса... Коллеги... Вопрос. Будьте любезны, как изменялась в различные периоды такое индивидуальное ощущение, как принадлежность к роду, династии, этносу? Савельева И.М. Этого очень сложный вопрос. Ответ на него я не знаю. Могу только некоторые ориентиры предложить. Потому что для этого, действительно, надо заниматься разными эпохами, разными реалами. Я думаю, что принадлежность к роду у американских индейцев, у афинян — совсем разные. Вопрос. А в России? Савельева И.М. В России? Я вам скажу то, что точно знаю. В России прошлым начинают заниматься в 18 веке, когда происходит европеизация России Петром. Вводится европейская наука, европейские критерии культуры. До 18 века в России никто не интересовался прошлым. Было плохо с источниками по прошлому. Тогда как в Париже во времена Мишле в 19 веке был архив площадью 7 квадратных километров. Только парижских источников. Еще в Департаментах были свои источники. А в России все источники исчислялись нескольким десятками. При Петре активно развивается интерес к прошлому, к образу нации в прошлом. Когда в обиход вводятся античные герои, античная история в качестве моделей поведения и моделей описания прошлого. Устраивают большие государственные церемонии на античный манер. Русских царей и полководцев скульпторы и начинают изображать в виде античных героев. В Европе все это было, но только намного раньше. Может быть, тоже знаете, что вся Французская революция была наряжена в античные тоги. Консул, Конвент — это все римская риторика и героизация на античный манер. Кстати, Франция дала пример, когда общество пытается порвать со своим прошлым и уничтожает все его приметы. Было запрещено играть в шахматы, т.к. там есть король и королева. Те, кто имел фамилии со словами руа должны были их сменить. Были снесены все голубятни, потому что ничто не должно возвышаться над другими зданиями. Т.е. этот маразм невозможно представить, пока не прочитаешь об этих фактах. Возвращаюсь к России. Первым русским историком считается немец Мюллер, который начал писать историю России, историю Сибири в 18 веке. В 19 веке появляется полноценное историоописание России. Историческое сознание России 19-го века в этом плане вполне европейское. Русские читают французские исторические книги. Тогда появляются романтики в Европе. Это последнее ненаучное историографическое направление, которое стало очень популярным и способствовало становлению исторического сознания. Они писали о ценностях Средневековья, пытались изобразить его как другую эпоху, оставляя современную психологию героям. Галушкин С. Ирина Максимовна, я правильно понял, что как такового собственного представления о времени у истории нет. Она заимствовала его. Правильно? Почему так случилось? И почему нет необходимости иметь собственное представление о времени? Савельева И.М. У истории очень много проблем. Наверное, это то, что я дальше хотела рассказать, как раз об этом. Я говорила, что историей до 19 века мы можем назвать историей любую социологию, любую политологию, любое искусствоведение. Это все называлось историей. Это было такое единое знание. И там была политическая философия, до этого была теология. Понятно, что опираться только на нее было невозможно. Были какие-то протосоциологические идеи. И это все было едино. А когда науки разделились, то формализация других наук, во всяком случае, социологии и экономики, пошла намного быстрее, чем в истории. Мы можем говорить о каком-то теоретическом отставании на тот момент. Это произошло потому, что в отличие от социолога или экономиста, занимающихся, в основном, настоящим, историк занимается прошлым. Это прошлое очень большое и очень разное. Скажем, если историк изучает семейные отношения в феодально раздробленной Руси, он не может использовать представления экономические о земельном пользовании 19 и 20 веков, он должен создать отдельную аграрную экономическую теорию об этих отношениях. А если он занимается проблемой микровласти в больнице для умалишенных 18 века, он должен что-то свое придумать, потому что проблема микровласти в тюрьме, больнице и концлагере 20 века — это другие проблемы. Их очень сложно плодотворно изучать на материале отдаленных эпох. Поэтому историк не может иметь такое комплексное образование. Даже два образования: например, полноценное экономическое и историческое или полноценное лингвистическое и историческое, невозможно иметь, как правило. Поэтому история обречена на заимствование других концепций. Если бы еще их можно было бы менять! Когда их применяют к другому обществу они, иногда, дают неадекватные результаты. Были случаи, когда американские историки Фогель и Энгельман, например, хотели написать историю рабства в США, используя какие-то сложные современные экономические модели, которые в середине 20 века были разработаны. И у них получилось (в 2-х томах), что рабство было экономически выгодным. Что сначала вызвало вой у политизированных противников рабства, а потом при проверке оказалось, что и на самом деле эти модели 20 века нельзя было применять к веку 19-му. Они не успокоились и попробовали посмотреть альтернативные истории. Т.е. что было бы, если бы не произошло какого-то ключевого события или процесса. Как бы тогда развивалась история? Свои фэнтези бывают и в исторической науке. Они попробовали посмотреть, что было бы, если бы в Америки не строили железные дороги. А мы знаем, что железные дороги колоссально ускорили развитие Америки. Дорога на Запад. И у них получилось, что если бы не строили железных дорог, то рыли бы каналы. И было бы еще лучше. Когда все перепроверили экономисты, то были найдены грубые экономические ошибки именно из-за другой экономической системы. Это может произойти и с другим историком. Когда-то в России был не догматический, а именно академический марксизм, пытающийся продуктивно прилагать теорию Маркса к разным областям и явлениям. Тогда писали о революции рабов в Древнем Риме, об интеллигенции Древнего Рима, о буржуазии Древнего Рима, но это было то, что называется в истории анахронизмом. Т.е. когда обществу, существовавшему в другие времена, навязывают понятия, для которых в этом обществе не было явлений. Не то, что не было понятий — их может не быть, а явление есть. Но там не было именно явлений. Например, был придуман азиатский способ производства, для того, чтобы не европейскую историю объяснить с помощью информационной модели. Так и получается. Ковалевич Д. Скажите, с Вашей точки зрения, история как наука на какой процесс направлена ? На понимание? Т.е. на формирование понимания? Савельева И.М. На объяснение. Щедровицкий П.Г. На объяснение по Дильтею? Ковалевич Д. И менялась ли функция ее в истории? Функция истории в истории? В чем ее роль? Савельева И.М. Когда в 19 веке представители социальных наук, такие как Дройзен, Риккерт, додумались, что социальные науки не могут быть похожими на естественные по своим методам, потому что у них другой более изменчивый и сложный объект, то выдвинули идею, что в естественных науках главное — объяснение, а в социальных (или тогда их называли историческими, как все науки о культуре, науки о духе) — там главное понимание. По такому принципу их разграничивали. В общем, до сих пор достаточно много философов истории, которые так и считают. Мое мнение такое. Если вы что-то понимаете, то вы это можете объяснить. Если чего-то не понимаете, то вы этого не объясните. Возьмем эмпирику и теорию. На эмпирическом уровне проводятся эксперименты, собираются данные. На уровне теории собирают факты. Дальше: одни объясняют, другие понимают. Вот историк, социолог и экономист понимают факты. И социологи, и экономисты, и историки объясняют. Сначала понимаешь сам, потом пишешь и объясняешь. Последний кусочек, этот кусочек о том, что все социальные науки занимаются настоящим. Хотя они тоже занимаются прошлым, которое мы определяем как настоящее, потому что оно одно, а историки занимаются прошлым, которое мы теперь идентифицируем как другое. Занимаясь настоящим, другие социальные науки используют те же самые методы, что и историки. И предмет у них тот же самый, только ограниченный. А у историков неограниченный. Потому что социолог занимается социальными отношениями, и как говорил Бернгейм: «Социолог должен все социальное объяснить социально». А историк занимается самыми разными системами: система личности, система общества, система культуры. Внутри них и нормы, и институты, и партии, и государства, и этносы, и школа, и семья и т.д. В эту социальную систему попадает любая норма. Если говорить о личности, то историк занимается и ментальными процессами. жүктеу/скачать 207.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|