Шокан Алимбаев Формула гениальности (2001) Великая мечта. Даже слишком великая для мечты

2

Баяну становилось все лучше и лучше. Он был пока еще очень худ, но худоба уже начала отступать. Временные отрицательные явления в психике стали сглаживаться. Юноше надо было немного отдохнуть после тяжелого духовного и физического кризиса, но он так же, как и раньше, много работал. Изредка ездил домой, навещал родителей и, вернувшись, снова принимался за какую то неотложную работу. Наркес не знал, чем был занят Баян, но по его одержимости чувствовал, что это было что то очень важное – Однажды, сидя в своей комнате за работой, Баян раздумывал над рукописью, которую он писал. Внимание его вдруг привлекла знакомая мелодия, которую напевала в соседней комнате Шаглан апа. Юноша старался вспомнить, как называется мелодия этой удивительной песни, которую он уже слышал однажды, и вдруг радостно вздрогнул. «Белый Яик»! О, эта волшебная песня! Снова, как и в первый раз, пленяли ее дивные звуки. Снова, как и в первый раз, рождалась в душе великая скорбь по родной земле.

Много лет стремлюсь к тебе я, мой белый Яик, Много лет не дойду до тебя, мой белый Яик, Много лет на твоем берегу, мой белый Яик, Не катались мы на качелях – алтыбакан…

Голос Шаглан апы задрожал и прервался. Через некоторое время он возник опять.

Не найти мне сравнений великим твоим степям…

Горячую любовь к тебе, земля моя,

Унесу с собой я в могилу…

Лебединое озеро мое!

Песенный народ мой!

Как соскучилась я по тебе, Белый Яик мо о й!
Было слышно, как Шаглан апай заплакала. Огромная жалость охватила Баяна, но он не решался подойти к пожилой женщине и успокоить ее. Он понимал, что она тоскует и плачет по родной земле, и что никто сейчас не может помочь ей. Через некоторое время плач стал утихать, а потом и совсем исчез. Шаглан апа изредка и негромко сморкалась в платок.

С тяжелым чувством юноша снова принялся за работу, но уже не мог продолжать ее. Встав из за стола, он прошел к дивану и лег на него. Закинув руки за голову и глядя вверх, он думал о том, как сложна жизнь. О том, как по разному складываются человеческие судьбы, и никому не понять, не постичь их. Он понял, что на свете существует не только математика и не только творчество. И что всю эту жизнь, великую, ни с чем не соизмеримую жизнь, со всеми ее трудностями и бедами, со всеми ее страданиями и радостями, не вместить ни в какую самую универсальнейшую математическую формулу, как это ему казалось совсем недавно. Миллионы людей еще пройдут по этой земле, и каждый раз человек будет заново открывать для себя мир. Будет любить и страдать, бороться и искать, но так и не поймет, почему он пришел в эту жизнь и почему он должен уйти из нее. О многом думал и многое хотел понять своим юным, чутким и чистым сердцем Баян.

Весь день Шаглан апай была грустной и задумчивой. Наркес, придя с работы, заметил необычное состояние матери. Не было ее обычных ласковых слов, которыми она всегда встречала сына. Он прошел в свою комнату и снова вернулся в зал. Мать по прежнему сидела над кружевами, не поднимая глаз, тихая и молчаливая. Наркес внимательно посмотрел на нее и спросил:

– Что вы такая грустная сегодня, мама? И молчите все время? Что случилось?

Шаглан апай словно только и ждала этого вопроса. Глаза ее несколько раз моргнули, и по одутловатому лицу потекли слезы. В последнее время с ней часто случалось такое. Постоянно думая о самом сокровенном, о муже и своей жизни с ним, она, казалось бы, без видимой причины начинала плакать, незаметно от окружающих утирая слезы. Никому из знакомых, родственников и даже детей не была понятна до конца эта боль, тайно и нестерпимым огнем сжигавшая ее душу. Любое упоминание о муже, любое ласковое слово вызывало у нее слезы. Наркес понял, что ему надо было промолчать, и сейчас жалел о сказанном. Пожилая женщина достала платок, несколько раз провела им по глазам и, не выдержав, разрыдалась.

– Наркесжан… Не могу я больше жить здесь, в городе… Поеду… поеду в аул… Буду жить рядом с могилой твоего отца… и с непослушным моим Сериком… Все мои дети там: Казипа, Казиза, Канзада, Бейбит… Зачем ты неволишь меня? Я простая женщина, сынок… и не привыкла жить в городе… Уеду, уеду я… не держи меня…

– Ну, хорошо, хорошо… – тихо говорил Наркес, гладя мать по плечу и стараясь ее успокоить, – хорошо… поезжайте…

Пожилая женщина начала понемногу успокаиваться.

Наркес знал, что рано или поздно он услышит эти слова, и теперь стоял рядом с матерью, забыв обо всем. Он снова – уже в который раз – думал о своей судьбе. Все было призрачным в его жизни. Призрачным было семейное благополучие, призрачной была личная жизнь, призрачными были надежды на счастье и на жизнь вместе с матерью. Непризрачной была только страшная, трагическая явь долгих лет, непризрачной была только мечта об открытии, в жертву которому он принес здоровье, счастье семьи, заботу о родственниках – Открытие отняло все, что у него было в жизни, и теперь отнимало мать.

Он знал, что мать тоскует по родным местам. Она была родом с берегов озера Саралжин, находившегося в Джанибекском районе Уральской области. Отец же был родом из актюбинских степей. В последние годы своей жизни, волею судеб очутившись в Джамбулской области, они часто мечтали переехать в родные места, но все как то не получалось. Их удерживали взрослые дети, у каждого из которых была своя семья, многочисленные родственники. Так и не удалось отцу осуществить свою последнюю мечту, и зимой этого года он скончался. С его смертью словно кто то обрезал крылья у матери. Она вся сникла, потеряла интерес ко всему и часто, тайком от всех, плакала, думая о муже. Он присутствовал в ее мыслях постоянно.

Отец… Он был для Наркеса человеком безупречной нравственной чистоты и крайне обостренного чувства долга перед людьми. Он был великим педагогом и великим историком. Всех знавших его всегда поражали его неуемная страсть к знаниям, его стремление постоянно совершенствовать их и в пожилые годы. По характеру он был человеком очень искренним и несколько вспыльчивым, но не злопамятным и отходчивым. Зная исключительную чуткость и отзывчивость его отца, Алданазара Казбаевича Алиманова, люди всегда называли его почтительно: Алеке.

В дни смерти отца Наркес находился рядом с ним. Никогда и ничем не болевший в своей жизни до шестидесяти семи лет, отец медленно умирал от непобедимой, а потому страшной болезни, одно название которой люди боялись произносить вслух. Истощавший до чудовищной немыслимой степени, потерявший от слабости речь, он еще накануне слабым взмахом руки запретил пускать к себе всех друзей и знакомых. То ли потому, что не хотел предстать перед ними в таком изнуренном, предсмертном состоянии, то ли потому, что стремление обособиться от людей было свойственно этой болезни на последней ее стадии. Рядом с ним были только жена, дети и кое кто из самых близких родственников, сменявших друг друга по очереди. Видя, что Наркес долгие часы стоит у кровати, не отходя ни на шаг, отец рукой, давно уже превратившейся в плеть, нащупал руку сына и молча прижал ее к своему лицу. На дне глубоких и громадных от чудовищной худобы глазниц его возникли и задрожали две маленькие, светлые слезинки. Не видя ничего перед собой от слез, смотрел на отца и Наркес. Через некоторое время, после очень короткой агонии, отец скончался. В этот миг Наркес проклял всю медицину, все свои ненужные перед лицом смерти знания и все свои заслуги… Это было пятого января этого года. С тех пор Наркес боялся много думать об отце, боялся, что бесконечными своими мыслями о нем может потревожить его душу. Да и казалось ему все время, что отец где то близко, где то рядом, что он на время отлучился куда то и что он скоро придет. И боялся он того, что обман этот самого себя вдруг вскроется самым неожиданным и страшным образом и что тогда с пугающей неотвратимостью станет ясно, что отец уже никогда больше не придет. И еще боялся Наркес, что в этот миг – через многие месяцы или долгие годы – он почувствует себя тоскливо и сиротливо, словно маленький мальчик наедине со своим горем перед лицом гигантского, безудержно рвущегося вперед неизвестно куда мира.

Он сел на диван, задумчиво глядя перед собой. О чем то своем думала Шолпан. Молча сидел Баян.

За ужином Наркес мягко спросил мать:

– Мама, на какой день вам взять билеты, на завтра, на послезавтра?

Шаглан апай промолчала.

Утром перед отъездом на работу Наркес позвонил в агентство Аэрофлота и заказал билет.

– Да, на завтра, пожалуйста, – сказал он, опуская трубку. Потом прошел в зал к матери.

– Мама, часа через два доставят билет. Я заказал его на завтра. Шолпан сегодня тоже пораньше придет с работы. Деньги я положил на стол в зале.

Шаглан апа начала собираться. Неторопливо и без радости укладывала она в чемодан вещи.

Через полтора часа девушка курьер доставила билет на дом. Шаглан апа рассчиталась с ней и поблагодарила за услугу.

В обед приехал Наркес.

– Ну как, мама? – спросил он. – Привезли билет?

– Привезли, – ответила мать.

– Ну и хорошо. Сегодня я позвоню еще друзьям и вас встретят на машине. Шолпан еще не пришла?

– Нет еще.

Пообедав, он уехал. В начале третьего пришла Шолпан. Через некоторое время раздался телефонный звонок. Трубку взял Баян. Звонил Наркес. «Позови, пожалуйста, Шолпан», – попросил он. Баян позвал к телефону молодую женщину. Слушая в трубку мужа, она согласно кивала.

– Да, да, конечно, – иногда повторяла она.

Пообедав одна, – все другие давно пообедали, – она обратилась к юноше:

– Баян, пойдем сходим в магазин. Мама завтра уезжает. Надо купить кое что.

Юноша охотно согласился. Вызвав по телефону такси, они поехали в ЦУМ.

Огромная красная хозяйственная сумка, которую они захватили из дома, едва вместила в себя все покупки.

Поймав на улице такси, они вернулись домой. Шолпан сбегала в продовольственный магазин и накупила всевозможных гостинцев.

Пока все бегали, хлопотали в связи с отъездом Шаглан апай, Баян с грустью думал о ней. Юноше было трудно расставаться с ней. И даже не потому, что Шаглан апа была безгранично добра к нему. Нет. Благодаря ей, Шаглан апай, он впервые так ясно и глубоко осознал себя казахом, понял все величие и богатство народного искусства. Это было равносильно второму рождению. Если в первый раз он пришел в мир ничего не понимающим, слабым и беспомощным, то на этот раз, благодаря Шаглан апай, на мир широко открылись и его глаза. Легкое бездумное детство и юность остались позади, и Баян чувствовал, что он перешагнул какой то невидимый рубеж и отныне начиналась новая, осмысленная, взрослая жизнь. И какая то тихая грусть охватила его. Он не знал, отчего она возникла, то ли потому, что душа расставалась с прошлым, то ли потому, что она предчувствовала всю сложность и неизвестность будущего…

Вечером пришли самые близкие друзья и несколько дальних родственников, живших в городе. Наркес позвал их по случаю отъезда матери. Гости разошлись поздно ночью.

На следующий день в девять часов по московскому времени Шаглан апай должна была улететь. Наркес приехал домой за два часа до отлета. Шолпан была на лекциях. Она еще утром, уходя на работу, простилась со свекровью. После приезда Наркеса Шаглан апай и Баян, взяв приготовленные заранее вещи, вышли из дома. Когда они приехали в аэропорт, регистрация билетов уже началась. Баян зарегистрировал билет, получил бирки на вещи и посадочный талон. Наркес с матерью стояли снаружи, со стороны посадочных площадок, и беседовали. Юноша подошел к ним. Шаглан апай что то тихо говорила сыну. Наркес слушал ее и думал о другом. Он понимал, что сердце матери разрывалось между умершим недавно отцом, им, Наркесом, и между остальными пятью детьми. Великое сердце матери! Неустанно печешься ты о каждом из детей своих, переживая их беды и радуясь их успехам. А смогут ли дети, взращенные и взлелеянные тобой, разлетевшись по белу свету, отплатить хоть часть твоих слез, пролитых тобой за них и искупить хоть толику великого долга перед тобой? И не часто ли за множеством будничных повседневных дел, радуясь маленькому успеху и огорчаясь от крохотной неудачи, мы, быть может, забываем о самом главном в жизни – выказать хоть немного внимания матери, доставить лишний раз ей нехитрую, простую радость? И только потеряв ее, вдруг со всей неумолимостью осознаем, кем была для нас в жизни мать…

– Я приеду, обязательно приеду к вам в отпуск, мама… и не думайте так много о папе…

Пожилая женщина молча кивала головой. Баян, глядя на нее, с благоговением думал: «Мать, родившая своего сына для людей… Только такой она и должна быть: не гордой, не чопорной и не властной. Великая мать…»

Мысли его прервал громкий и четкий голос диспетчера:

– Объявляется посадка на самолет, вылетающий рейсом Алма Ата – Джамбул. Пассажиров просим пройти на посадку.

Шаглан апа, Наркес и Баян прошли к посадочной площадке. Шаглан апа с вещами прошла за металлическую перегородку. Один юноша тут же предупредительно взял ее чемодан, и они прошли в автопоезд. Через некоторое время он тронулся и, набирая скорость, быстро покатился к самолету. Шаглан апай помахала рукой, затем вытерла глаза. Наркес и Баян постояли у металлического барьера, пока самолет не поднялся в воздух. Потом молча и медленно пошли к зданию аэровокзала. На площади перед вокзалом сели в машину.

Всю дорогу от аэропорта до города Наркес вел машину молча и задумчиво.

Сидя на заднем сиденье, думал о чем то своем и Баян.

Приехав домой, они наскоро пообедали, и Наркес поехал на работу. Баян остался дома один. Ему вдруг стало очень грустно в большой и роскошной квартире. Здесь жила Шаглан апай. Здесь он познакомился с человеком великой доброты и любви к людям. Здесь она пела свои удивительные песни. И как далекий отзвук волшебных песен Шаглан апай, слабо и, как показалось Баяну, жалобно звенел серебристый колокольчик. Юноша уже не мог оставаться дома. «Приду вечером, когда все вернутся с работы», – подумал он. Он решил съездить к своим родителям.

Вечером, когда он вернулся, Наркес, Шолпан, Расул уже были дома. Шолпан готовилась к завтрашним лекциям. Наркес был в своем кабинете и чем то занимался. Расул, предоставленный самому себе, разъезжал на велосипедике из комнаты в комнату, Баян тоже прошел к себе и принялся за работу. В последнее время он много работал над Великой теоремой Ферма. Испытывая с каждым днем все больший прилив физических и духовных сил, он находил огромное удовольствие в напряженной и нескончаемой умственной работе. Поздно вечером Шолпан позвала его на ужин. Ужинали молча. Наркес не проронил ни одного слова. Не нарушили молчания Шолпан и Баян. Один только Расул, поглядывая все время на пустое место Шаглан апы за столом, время от времени медленно и нараспев спрашивал:

– А где наша ма ма? По примеру всех других в доме он тоже называл свою бабушку мамой.

Ему никто не отвечал. Но мальчик не унимался. Он все снова и снова интересовался: – А где наша ма ма, а?

Наконец Шолпан пояснила ему: – Наша мама уехала. – Уехала… А куда наша мама уехала?

– В Джамбул, – коротко ответила Шолпан. – В Джамбул, да? А зачем она уехала? – не унимался мальчик.

Наркес молча встал из за стола и вышел из кухни. Вслед за ним встал и Баян.