Шокан Алимбаев Формула гениальности (2001) Великая мечта. Даже слишком великая для мечты

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Наркес оказался прав. Через пять шесть дней вершина кризиса медленно пошла на убыль. Баян был по прежнему невозможно худ. По прежнему были резкими и порывистыми его движения, но не было в нем уже испепеляющей все дерзости и не знавшей никаких границ воинствующей властности. Почти незаметно для глаз, необычайно медленно начала отступать и худоба. Все эти дни юноша находился дома и, не вставая из за стола, что то писал и писал. Наркес знал, что период величайшей депрессии духа сменился сейчас безудержным творческим взлетом. Баян писал целые дни напролет и, когда его звали позавтракать, пообедать или поужинать, с явной неохотой вставал из за стола. Поев, он снова спешил за письменный стол, исписывал страницы, рвал их, снова писал и снова перечеркивал написанное. Через десять дней он подошел к Наркесу, только что вернувшемуся с работы, и протянул ему тоненькую стопку листков. Наркес взглянул на них и ничего не понял. Тринадцать страниц сугубо математического текста были исписаны мелким бисерным почерком. Великое множество формул понадобилось для того, чтобы вывести одну коротенькую формулу в самом конце тринадцатого листа.

– Что это? – все еще ничего не понимая, спросил Наркес.

– Формула Лиувилля, – ответил Баян и, видя недоумение в глазах Наркеса, добавил: – та, которую он оставил науке без доказательств.

Некоторое время Наркес старался осознать сказанное ему, потом резко произнес: – Едем! – Куда? – не понял Баян.

– К Тажибаеву!

Баяну не надо было повторять дважды. Он быстро исчез в своей комнате и через несколько минут предстал перед Наркесом в светлом костюме и на ходу застегивал пуговицы рубашки.

Они вышли из дома, спустились в гараж и вскоре уже мчались по улицам города.

Профессор оказался дома. Он очень радушно встретил молодых людей и провел их в свой кабинет. Баян изредка и робко поглядывал вокруг. Всюду книги, книги, книги. Мебель в старинном духе, тяжелая, громоздкая. Здесь тоже было немало диковинных вещей и статуэток.

– Ну как, Наркес, дела, работа, проблема гениальности? – радостно спрашивал старый академик, когда они удобно устроились в креслах.

– Ничего, спасибо, – сдержанно произнес Наркес и, немного помолчав, обратился к академику: – Маке, мы к вам вот по какому поводу… Этот юноша, Баян, вывел одну теорему… Не посмотрите ли вы ее?

– С великим удовольствием, Наркес. Ну ка, где ваша теорема, молодой человек?

Баян с большим смущением протянул исписанные листы.

– Теорема Лиувилля! – воскликнул старый академик, просмотрев первые ряды цифр. – И вы решили ее?

Больше он ни о чем не спрашивал. Быстро проглядывая страницу за страницей, он оторвался от рукописи только тогда, когда кончил читать ее.

– Вот черт! – с юношеской живостью воскликнул снова старый ученый. – Так просто. А ведь полтора столетия ломали голову над этой формулой.

Теперь он взглянул на Баяна с нескрываемым интересом.

– Вы применили аналитический метод. Помнится, сам Лиувилль завещал арифметическое решение своих формул. Ну, да это ничего, – произнес он, увидев, что юноша слегка смутился и хотел что то сказать. – Еще неизвестно, зачем он завещал арифметическое решение, – шутливо и добродушно произнес он.

– Главное, что вы вывели ее. Где вы учитесь, айналайн?

– На первом курсе математического факультета КазГУ, – робко и почтительно ответил юноша.

– Вы уже сейчас прошли весь курс высшей математики. Я думаю, что из вас получится второй Галуа. Сколько вам лет?

– Семнадцать, – ответил Баян.

– Да… да… получится второй Галуа… – старый академик задумчиво посмотрел в окно, поверх голов собеседников.

– Маке… – нарушил затянувшуюся паузу Наркес, – можно ли будет опубликовать эту работу?

– Да, конечно, – быстро ответил академик. – Мы опубликуем ее в «Математических анналах». Я попрошу редакцию, чтобы статью поместили в следующем же номере.

Разговор был окончен. Можно было идти. Но тут их задержала жена ученого, пожилая и дородная Рабига апай.

– Нет, никуда вы не пойдете. Сейчас будем пить чай, – улыбаясь, ласково сказала она, глядя на молодых людей.

За чаем в огромной гостиной Рабига апа шутливо упрекала Наркеса:

– Наркесжан совсем стал редко заглядывать к нам. Все никак не может выбрать время проведать нас.

– Да, Рабига апа, – чистосердечно признался Наркес. – Особенно с начала этого года закрутился совсем.

– Не слушай, не слушай ее, – пожурил жену старый ученый.

– Кого любят, того и упрекают, – ответила мужу Рабига апай.

Все казалось Баяну необычным в доме у известного ученого: и обстановка, и сервиз на столе, и самые обычные слова, которые говорились за столом. Он был бесконечно рад знакомству с Муратом Мукановичем.

После чая гости тепло попрощались с хозяевами и поехали домой.

С утра время от времени в нем звучала какая то мелодия, и при этом, как начало не написанных еще стихов, возникала строка: «Титаны мира, трепещите!»

Строка эта возникала в сознании каждый раз мягко и ненавязчиво и не мешала Наркесу работать.

Перед обедом, сразу, как только пришла новая почта. Динара принесла письмо с заграничным штемпелем. Наркес взял его в руки и взглянул на обратный адрес. Письмо было из Австрии, из Вены. Ректорат Венского Университета просил его принять участие в юбилее по случаю шестисотпятидесятилетия со дня основания Университета, который должен был пройти в июне этого года. Наркес знал, что это высшее учебное заведение является одним из старейших научных центров Европы и всего мира. Он был знаменит многими своими выпускниками и в первую очередь блестящей плеядой представителей медицины. В юбилейных торжествах, проводившихся обычно с колоссальным размахом, принимали участие крупнейшие ученые многих стран, поэтому Наркес решил поехать на юбилей. К тому же он еще не был в Австрии, так что можно заодно повидать и Вену. Перевернув на настольном календаре листки с датами за весь июнь, Наркес пометил что то на одном из них и снова приступил к работе.

Ощущение легкости и бодрости духа не покидало его весь день.

С этого дня тревога Наркеса за судьбу Баяна стала понемногу уменьшаться. Он понимал, что юноше предстоит еще много трудных дней и месяцев, что у выздоровления также, как и у болезни, много спадов и подъемов. Но самое страшное – пик кризиса – уже было позади. Теперь он чувствовал себя спокойнее на работе и не спешил домой после рабочего дня, как раньше.