Глава одиннадцатая. УЗНИК СХОДИТ С УМА

Февраль 1600 года начался с усиленных допросов Маврицио ди Ринальди. Члены трибунала непременно хотели, чтобы устами Ринальди был полностью изобличен Дионисий Понцио. Однако и на очной ставке Дионисий остался верен себе. В деле Маврицио протокол этой очной ставки был Предпоследним документом. Убедившись, что Маврицио рассказал все, что знал, судьи нашли бесполезным дальше откладывать казнь.

3 февраля его перевели из Кастель Нуово в камеру смертников тюрьмы Викарии. Хотя трибунал и считал, что осужденный Ринальди больше никаких интересных сведений дать не может, священник, исповедовавший Маврицио, был другого мнения. Он убедил его еще раз облегчить свою совесть – и теперь перед чинами Святой службы. Маврицио не противился. В тот, же день три инквизитора прибыли в тюрьму. Их мало интересовала подготовка восстания – этим занимался трибунал, но они без устали принуждали Маврицио вспоминать проявления ереси в словах и поступках известных ему людей. Повторные вопросы ничего нового не давали. Им стало ясно, что из Маврицио больше ничего не вытянуть. Теперь он был никому не нужен.

4 февраля Маврицио ди Ринальди стал главным действующим лицом той же самой церемонии, что и в первый раз. Его провезли на телеге через город в Кастель Нуово. Рядом с ним шли те же самые священники, только теперь никто из них не уговаривал его облегчить душу откровенным признанием. Теперь даже на утешения не тратили много слов.

Его повесили на тюремном дворе неподалеку от церкви. Когда агония кончилась и Маврицио затих навсегда, его вытащили из петли и швырнули на плаху. Деловитый палач, не торопясь, разрубил тело на четыре части...

Акт о приведении казни в исполнение завершил дело Маврицио ди Ринальди. В нем говорилось, что Ринальди, повешенный в возрасте двадцати восьми лет, оставил после себя трехлетнюю дочь по имени Констанца.

Это было простым установлением факта. В ту пору в Италии много детей оставалось без отцов...

Кампанеллу вытащили из "Крокодильей ямы", когда вода доходила ему почти до шеи. Он лежал на полу в коридоре у двери карцера. Вокруг него толпились тюремщики. На него смотрели как нa диковинку: выдержать столько времени в самом тяжелом из карцеров Кастель Нуово!

Он сам не мог даже одеться. На него напялили кожаные штаны и суконную куртку. Тюремщикам пришлось поднимать его. На дворе он зажмурился от яркого солнца. А как все-таки прекрасно сознавать, что никакой "Крокодил" не в состоянии заставить человека поступать против собственной воли, если он твердо решил стоять на своем! Зря члены трибунала надеялись, что карцер поможет им быстро закончить процесс и осудить Кампанеллу как "упорствующего" и "изобличенного"! Они считают, что уже полностью разобрались в преступлении и для них не может быть ничего нового? Они еще плохо знают Кампанеллу – даже полумертвый он всегда что-нибудь придумает для достопочтенных судей!

Его понесли не в камеру, а прямо на допрос. Самые худшие догадки оправдались: его держали в "Крокодильей яме" до тех пор, пока из Рима не пришло разрешение применить пытку.

Тюремный врач осмотрел опухшие ноги Кампанеллы. Из разъеденных солью ран сочилась кровь. Он что-то сказал Санчесу. Тот усмехнулся: "Приступайте!"

Неаполитанские палачи любовно называли эту пытку "полледро" – "жеребенок" и гордились тем, что она впервые была применена в их родном городе. Хотя история и не сохранила имени ее изобретателя, говорили, что он был знатоком коннозаводского дела. Чтобы обуздать диких, необъезженных лошадей, обычно применяли особое устройство. Тот же принцип было предложено употребить и для смирения самых "диких" преступников. Пыточный станок представлял собой деревянную раму, похожую на лестницу, поперечные перекладины которой были так затесаны на острый угол, чтобы, когда человека положат на них спиной, они врезались в тело от затылка до пяток. Лестница заканчивалась огромной деревянной ложкой, в которую, словно в чепец, вкладывали голову. С обеих сторон рамы и в "чепце" были просверлены отверстия, в каждое из них продевались веревки. Первая из них накладывалась на лоб пытаемого, последняя связывала большие пальцы ног. Как правило, веревок было тринадцать, но для особенно упорных число их увеличивали. Специальными приспособлениями веревки натягивались все больше и больше – казалось, что, раздавив мускулы, они впивались в кости. "Полледро" употреблялась лишь в исключительных случаях.

Палачи рассчитывали, что "полледро" будет долгой. Ведь недаром о Кампанелле говорили, что он не боится пыток! Но их ждала неожиданность. Кампанеллу словно подменили. От его гордыни не осталось и следа. Вместо ожесточения и упрямства, с которым он обыкновенно приходил на допрос, он был полон смирения и страха. Члены трибунала понимающе переглянулись: "Крокодилья яма" вернет благоразумие любому упрямцу!

После обычной формулы увещевания Санчес – уже совсем другим голосом – пообещал Кампанелле, что замучает его до смерти, но добьется своего. Он приказал еще туже стянуть веревки. Пусть у проклятого еретика лопается кожа, если он, посинев от нарушенного кровообращения, все еще думает отделаться молчанием! Кампанелла закричал. Его былая заносчивость исчезла. Он орал так, словно от боли окончательно потерял рассудок. Он взывал к милосердию и просил сохранить ему жизнь. Он клялся, что расскажет всю правду. Недолго он выдержал!

Первые же его слова изумили судей. Он признался, что в его намерения входило установить в Калабрии республику. Наконец-то он подтвердил, что замышлял против короля и Испанской монархии. Против Испанской монархии?! Нет, ничего подобного! Все его действия были направлены к ее укреплению. Но ведь он же мечтал о республике? Да, о республике, объединяющей весь мир, во главе которой стоял бы сам испанский монарх! Новой, универсальной республике христиан!

Томмазо употреблял множество богословских и астрологических терминов, подробно останавливался на приметах, предвещавших близкий конец, света. Санчес прервал его: ведь все это не относится к делу. Кампанелла возразил, что если Санчес ничего не понимает в астрологии и богословии, то он, конечно, не сможет разобраться в мотивах, которыми руководствовался Кампанелла, проповедуя республику. Поэтому следует призвать других судей, разумеющих истину. Он сыпал именами астрологов и святых, ссылался на библию, на блаженного Августина, св. Екатерину и св. Бригитту, на старые пророчества и на свидетельства звезд. Он говорил языком Апокалипсиса. Санчес хотел, чтобы его показания были более конкретными. Де Вера сдерживал его нетерпение. Не кажется ли Санчесу, что республика должна была быть республикой еретиков? Он настоял, чтобы трибунал не мешал Кампанелле высказать все, что он находит нужным.

Томмазо не отрицал, что для защиты республики от врагов можно прибегнуть и к оружию. Установить ее следовало как с помощью проповеди, так и с помощью меча. Эта республика была предсказана в откровениях Иоанна. Ему напомнили о союзе с турками. Он категорически отстранил от себя все обвинения в преступных сношениях с неверными. Он не может нести ответственности за выходки фуорушити. Он тут ни при чем, если Маврицио ди Ринальди, возлагал какие-то надежды на Амурат Раиса. Он, Кампанелла, случайно узнав о переговорах Ринальди с турками, порицал его за это.

Томмазо нарочно давал путаные и пространные показания. Он упомянул, что, судя по предсказаниям, Османская империя скоро распадется на две части, одна из которых станет христианской. В его речах то и дело фигурировал папа. Разумеется, новая республика мыслилась только как государство, находящееся под верховным попечением римского первосвященника!

Санчес насторожился. Недаром поговаривали, что папа приложит все усилия, чтобы облегчить заговорщикам их участь!

На этот раз Кампанелла очень долго давал показания. Члены трибунала устали. Решено было продолжить допрос на следующем заседании.

Подписывая протокол, Кампанелла вздрогнул. Он не знал, сколько времени провел в "Крокодильей яме". Пищу приносили четыре раза. А сколько суток он просидел? Пять? На протоколе стояла дата – 7 февраля. Семь суток!

Он надеялся, что его вернут в старую камеру, но его отвели в карцер. Правда, он был не таким страшным, как "Крокодил", однако и отсюда нельзя было поддерживать связь с друзьями.

На следующий день его вызвали для продолжения допроса. Он по-прежнему старался все запутать и усложнить. Санчес хотел новой пыткой заставить Кампанеллу подтвердить намерение установить республику. Он настаивал на продолжении "полледро". Это благое желание наткнулось на юридическое препятствие: одну и ту же пытку не разрешалось применять дважды. Выход был найден скоро. Члены трибунала согласились рассматривать новую пытку не как "повторение, а лишь как продолжение" старой. Кампанеллу снова бросили на пыточный станок. Санчес, ждавший отягощающих вину признаний, ошибся. Кампанелла с еще большим упорством уверял, что республику он думал установить в интересах короля и папы!

Вторая пытка не дала ничего нового. Санчес находил, что Кампанеллу надо считать "признавшимся", не входя ни в какие подробности и не принимая во внимание его хитроумных объяснений. Но в чем?

В том, что он хотел в интересах испанского короля и папы содействовать скорейшему установлению идеального христианского государства, предсказанного пророками, святыми и Апокалипсисом?

Мотивы, выдвинутые Кампанеллой, были очень сложны. Несмотря на всю нетерпеливость Санчеса и понукания со стороны вице-короля, торопиться не следовало. В этом вопросе могли разобраться только самые сведущие богословы.

Томмазо очень боялся, что не успеет связаться с товарищами, а в это время Санчес использует его показания, чтобы сбить их. Он покажет им только те места протоколов, где Кампанелла признает намерение установить республику, и так сможет ввести товарищей в роковое заблуждение. Надо было обязательно их предупредить. Из карцера этого не удавалось сделать. Он надеялся, что после второй пытки его переведут в обычную камеру. Самая большая опасность заключалась в том, что после его допроса могут вызвать кого-нибудь из калабрийцев или сразу же устроят очную ставку. Как воспрепятствовать этому?

Он затягивал допрос, говорил многословно, возвращался все к одному и тому же, ссылался на забывчивость, долго вспоминал какой-нибудь пустяк.

Потом он принялся с великим жаром доказывать трибуналу, что во имя скорейшего выявления истины необходимо сразу же дать ему очные ставки с Дионисием Понцио, Битонто и другими. Он клятвенно уверял судей, что очень легко докажет правдивость своих признаний. Он с таким неподдельным рвением требовал очных ставок, что трибунал, видя в этом какую-то очередную увертку Кампанеллы, тут же самым категорическим образом отказался удовлетворить его просьбу.

Томмазо внутренне торжествовал. Его радость увеличилась еще больше, когда подтвердилось и второе его предположение – после допроса он был водворен в свою старую камеру. Ему было очень тяжело двигаться, но он добрался кое-как до окна и позвал Маврицио. Ответа не последовало. Неужели его снова отправили в Викарию? Кампанелла во второй раз окликнул Маврицио. Ему ответил кто-то другой. Он узнал голос Пьетро Понцио. Что с Ринальди? Пьетро рассказал, что четыре дня тому назад Маврицио на глазах узников Кастель Нуово был повешен. Изверги!

Несмотря на слабость, проявленную Маврицио в последние дни, Кампанелла его очень любил. Но мертвым ничто не поможет – надо думать о живых. Получив от Пьетро бумагу, Томмазо изложил свой план, который уже начал осуществлять. Он просил, чтобы Пьетро, приняв все меры предосторожности, сообщил о нем остальным товарищам. Процесс не сегодня-завтра может закончиться. Одних казнят как "признавшихся", а других, которые отрицают свою вину, как "изобличенных". В результате признаний Ринальди, Пиццони и Петроло трибуналу стал известен ряд важнейших фактов, которых никак не опровергнуть. Отрицать намерение заговорщиков установить в Калабрии республику было теперь бессмысленно. Надо было дать ему объяснение, которое бы доказывало, что в замыслах калабрийцев не было ничего преступного. Кампанелла, начав свои "признания", утверждает, что он и его единомышленники стремились своими действиями принести пользу испанскому королю и папе, он сознательно путает судей богословскими и астрологическими тонкостями. Он требует, чтобы во всем этом деле разобрались люди, сведущие как в теологии, так и в расположении звезд. Он преднамеренно прибегает к аргументам, стоящим на грани ереси. Это требует большого искусства. Он хочет, чтобы в дело вмешалась римская инквизиция, а вместе с тем тщательно следит, чтобы не дать инквизиторам ни малейшего повода для осуждения их как еретиков. От его высказываний, разумеется, отдает душком ереси, но он сумеет доказать любому квалификатору, что они образец христианского благоверия. Все, что касается пророчеств и Апокалипсиса, очень деликатно. Людей, не искушенных во всех тонкостях теологии, опытные богословы смогут сбить, запутать, склонить к высказыванию ереси. Поэтому необходимо, чтобы только один Кампанелла давал объяснения по этим вопросам. Все остальные должны по-прежнему отрицать свою виновность и настаивать на освобождении. Томмазо высказывал уверенность, что это позволит оттянуть вынесение приговора и даст возможность хорошо подготовить побег. Он призывал друзей быть мужественными.

На следующий день после второй пытки, как этого требовала обычная судебная процедура, Кампанелле вручили копии протоколов и обвинительное заключение. Ему установили срок для написания защиты и разрешили пользоваться услугами адвоката. Процесс подходил к концу. Когда стали искать человека, который взял бы на себя защиту Кампанеллы; выяснилось, что в Неаполе не нашлось никого, кто захотел бы помочь. Политический процесс по обвинению в оскорблении величества, да еще осложненный подозрениями в ереси! Защищать подобных преступников в Неаполитанском королевстве было небезопасно для самих адвокатов. К тому же Кампанелла не имел за душой ни гроша.

Тогда трибунал поручил защищать Кампанеллу "адвокату для бедняков". Томмазо не строил себе никаких иллюзий в отношении защитника, назначенного трибуналом. Однако он ошибся. "Адвокат для бедняков" оказался человеком, с которым он быстро нашел общий язык. Джамбаттиста Леонарди caм учился на медные деньги, жил долго в Козенце, знал Телезия. Леонарди очень внимательно отнесся ко всем пожеланиям Кампанеллы. Он тщательно записывал все выдвигаемые им аргументы. Он искренне хотел быть полезен, однако не скрывал от Кампанеллы суровой правды. Никакие доводы не смогут смягчить ужасной участи, которая ждет заговорщиков.

Неизвестно, что руководило Санчесом, – интерес к предсказаниям о близком конце света или желание убедить трибунал в том, что Кампанелла нарочно придумывал различные пророчества, чтобы баламутить народ и подбивать его на восстание. Однажды он вызвал Кампанеллу и велел немедленно продиктовать секретарю все соображения и резоны, которые заставляли его говорить о неминуемом наступлении великих перемен. Томмазо должен был без всякой подготовки дать ответы на сложнейшие вопросы. Он увидел в этом еще один подвох: не было ничего проще как позволить ему самому изложить в письменной форме все интересующие следствие вопросы. Однако его заставляют диктовать, чтобы его аргументы не были бы достаточно обоснованы. Но зря, господа, вы надеетесь, что после "Крокодила" и пыток измученному Кампанелле изменила память и ему не собраться с мыслями! Еще не родился человек, который бы его переспорил. Вы не даете ему ни времени подумать, ни книг, чтобы проверить ссылки, но тщетны ваши ухищрения. Голова его по-прежнему ясна, по-прежнему необъятна память, он и теперь наизусть процитирует вам столько страниц из писаний святых отцов, что ученым педантам только придется развести руками. Вам не поймать Кампанеллу на том, что он неправильно толкует то или иное место священного писания!

Он, не задумываясь, продиктовал свое мнение о пророчествах. Писец был вынужден просить его говорить медленней.

Когда Санчес, размножив рукопись, показал ее видным богословам Неаполя, в том числе и иезуитам, они в один голос выразили удивление, что Кампанелла, не имея под рукой никаких книг, смог экспромтом продиктовать целое сочинение на сложнейшую тему и сослаться на множество признанных церковью авторитетов, не извратив ни одной цитаты. Его доводы были очень убедительными. Нет, нельзя было утверждать, что все сказанное Кампанеллой о пророчествах придумано им с единственной целью мутить народ. А что, если признаки надвигающихся перемен – невиданные наводнения и кометы, небесные знамения, страшные ливни, землетрясение, нашествие червей — на самом деле свидетельствуют о близком конце света?

Кампанелла, все еще не оправившийся после пытки, лежал на своем тюфяке, когда за ним пришел надзиратель. Он думал, что его ведут на допрос. Тем с большим удивлением он увидел, что в зале сидело много людей. Оказалось, что Санчес пригласил богословов-испанцев, которым особенно доверял, и просил их высказаться по поводу пророчеств. Мнения разделились. Одни считали, что необычные явления природы находятся в полном соответствии с Апокалипсисом и не видели в рассуждениях Кампанеллы ничего преступного. Другие, напротив, уверяли, что Кампанелла ловко пользуется пророчествами в своих целях. Санчес предложил им публично уличить Кампанеллу во лжи. Служитель ввел его в зал. Диспут? Кампанелла принял неравный бой. Затея Санчеса обратилась против него самого. Томмазо разбил противников. Он подтвердил правильность своей точки зрения рядом дополнительных свидетельств святых отцов, выдающихся астрологов и даже кардиналов, в том числе и Беллармина. Ему не смогли ничего возразить. Тогда, обращаясь к Санчесу и де Вера, Кампанелла сказал:

– Что вы хотели доказать этим спором? Даже если бы было признано, что мои высказывания о пророчествах ошибочны, это никак не служило бы доказательством нашей виновности в преступных замыслах против Испанской монархии. Меня можно было бы обвинить в извращении богословия. Но вы не в силах разобраться в этом и не ваше это дело! Право заниматься этими вопросами принадлежит исключительно и всецело Святой службе!

Санчес потерпел неудачу. Неслыханная вещь, чтобы светский суд ущемил интересы инквизиции! Он слишком многое берет на себя, когда хочет закончить процесс, самолично решив вопросы, подлежащие ведению инквизиции. Апостолический нунций счел, что это наносит непоправимый вред престижу церкви, и еще настойчивей стал требовать, чтобы дело калабрийских заговорщиков не было бы завершено, пока на это не будет согласия Рима.

Леонарди вместе с Кампанеллой составляли защиту, а в это время допросы других обвиняемых шли полным ходом. Теперь можно было пытать всех, кого было угодно. Трибунал не замедлил воспользоваться предоставленным ему правом. Кампанелла опередил судей и объяснил товарищам, как им вести себя. Его пример придавал другим мужество: никто еще за всю историю Кастель Нуово не выдержал столько времени в "Крокодильей яме"!

Дионисия Понцио подвергли той же пытке, что и Кампанеллу, – "полледро". Палачи до предела натянули веревки. Он не признавал себя виновным. Тогда Санчес приказал увеличить число веревок с тринадцати, как было обычно принято, до девятнадцати. Однако и это не принесло никакого результата. Дионисий настойчиво твердил одно и то же: он ни в чем не виноват ни перед испанским королем, ни перед церковью. Веревки так впились в тело, что казалось, они сейчас перережут Дионисия на куски. Врач, присутствовавший на допросе, предупредил, что если истязания будут продолжены, Понцио навсегда останется калекой. Прокурор цинично ответил, что это не имеет никакого значения – преступнику и так осталось жить считанные дни, а к виселице его довезут и на тележке. Дионисий Понцио должен признаться!

Палачи снова принялись крутить палки, которыми натягивались веревки. Но человек выдержал – не выдержали веревки. Они стали лопаться одна за другой. Санчес настаивал на продолжении пытки. Палачей нельзя было обвинить в недостаточном усердии. Дионисий молчал...

Когда его отвязали от рамы, он был без сознания. Тело было синим, все в кровавых полосах. Его не стали одевать, а захватив в охапку одежду, голым потащили обратно в карцер. Тюремный врач, обращаясь к прокурору, сказал:

– Ваше чрезмерное рвение только помешает вам быстро закончить процесс. Теперь Понцио очень долго не сможет даже подписывать протоколов, которые вы будете ему давать, – и врач показал на раму: во время пытки лопнули семь веревок.

Санчес зло огрызнулся:

– Я заставлю его держать перо зубами!

Пример Кампанеллы и Дионисия оказал большое влияние на всех остальных. Даже слабые духом люди почувствовали прилив мужества. Кампанелла сумел, убедить друзей, что единственная возможность сейчас избежать казни заключалась в том, чтобы, все отрицая, дождаться, пока в дело вмешается римская инквизиция, а за это время подготовить побег. Пиццони и тот решил виновным себя не признавать.

Члены трибунала, помня его податливость, велели пытать Пиццони на простой дыбе. Сверх ожидания он не стал говорить. Тогда возникла необходимость усложнить пытку. Было приказано пытать Пиццони на дыбе "с веревочками". Человека не просто подтягивали за руки кверху – предварительно его особым образом связывали отдельными тонкими веревками. Ему набрасывали петли на запястья, на предплечья, под мышки и только потом на этих веревках поднимали под потолок.

Два часа без перерыва истязали Пиццони на дыбе "с веревочками". Он так и не признал себя виновным. Его внезапно вспыхнувшее упорство возмутило членов трибунала. Они приказали палачам не церемониться с ним. Во время пытки Пиццони нанесли несколько тяжелых увечий и сломали плечевую кость. Надзиратели ругались – им пришлось его тоже нести обратно в камеру на руках.

Вслед за тем дыбе "с веревочками" были подвергнуты Петроло, Битонто и Контестабиле. Они тоже виновными себя не признали. Им всем вручили копии протоколов с обвинительными заключениями и назначили адвокатов. Они, как Дионисий и Пиццони, считались "изобличенными" в "оскорблении величества" то есть в тягчайшем государственном преступлении, а это значило, что смертная казнь их не минует.

Санчес имел намерение быстро закончить процесс, не дожидаясь, пока Рим станет выяснять, нет ли ереси в пророчествах Кампанеллы. Он очень торопился. Защиты – пустые формальности, и он не собирался тратить много времени на их рассмотрение. Главное, успеть вынести приговор до того, как вмешается Рим, а там, смотришь, вице-король прикажет не посылать его на одобрение папы и, как это было в случае с Пизано, привести в исполнение. Теперь заседания трибунала происходили почти каждый день.

Кампанелла не только усиленно работал вместе с Леонарди над своей защитой, но и постоянно помогал товарищам советами. Пусть их защиты и будут иногда противоречить одна другой – они ведь пишутся не для того, чтобы выяснить истину, а, наоборот, чтобы ее скрыть.

Леонарди честно сказал Кампанелле, что положение его безнадежно. Сколько бы Кампанелла ни уверял, что его нельзя ни считать признавшимся в преступлениях против Испанской монархии, ни рассматривать как "изобличенного", любой трибунал на основании имеющихся свидетельств не примет во внимание его уверений. Адвокат еще раз объяснил ему, что, когда дело идет об "оскорблении величества" – а любой антиправительственный заговор и является таковым, – испанские правоведы не делают большого различия между совершенным злодеянием и преступным намерением. Тот, кто допустил кощунственную мысль о ниспровержении царствующего монарха, одинаково карается смертью, как и тот, кто осмелился поднять на него руку!

В середине марта "Защита" Кампанеллы, написанная Леонарди, была представлена в трибунал и подверглась обсуждению. Прокурор настаивал на том, что никакие смягчающие обстоятельства не могут быть приняты во внимание и Кампанелла, вдохновитель и организатор заговора, должен быть наказан по всей строгости закона. Санчес спешно составил свои "Возражения" и попытался отвести все доводы защиты. Он видел в рассуждениях о пророчествах только уловку.

Приближалась пасха. Нунций и де Вера все чаще противились тому, чтобы заседать в трибунале каждый день. Они ссылались на свои обязанности, связанные с надвигающимся праздником. Санчес весьма подозрительно относился к их нерадивости. Вице-короля в Неаполе не было. Перед праздниками быстрый темп, в котором завершался процесс, несколько замедлился. Однако Санчес был уверен, что сразу же после пасхи он добьется вынесения приговора и казни осужденных.

Леонарди поставил Кампанеллу в известность, что прокурор отверг все доводы защиты. Трибунал не находил нужным проводить дополнительных расследований. Тяжело было выслушать это известие. Неужели близок конец? Неужели не удастся спасти ни товарищей, ни себя? Дионисий передавал, что появились шансы на побег, но сейчас он не может двигаться и необходимо любой ценой добиваться отсрочки. Каким путем снова выиграть время?! Он и так долго морочил голову судьям своими рассуждениями об универсальной христианской монархии. Ни Санчес, ни де Вера не могли толком разобраться в его хитроумной аргументации. Однако они были убеждены, что такой закоренелый враг испанцев и церкви, как Кампанелла, которым много занималась инквизиция, разумеется, мечтал о государстве, ничего общего не имеющем с Испанской монархией!

Всю историю сношений с турками можно было валить на Ринальди и распространяться о предсказаниях, что половина Османской империи откажется от мусульманской веры. Но как доказать, что он, Кампанелла, был не врагом, а горячим приверженцем Испанской монархии? Если бы это можно было сделать, то тогда его туманные рассуждения об универсальном христианском государстве оказались бы совсем на другой почве. События, имевшие место в Калабрии, приобретали совершенно иную окраску. Он и его друзья из опасных заговорщиков превратились бы в экзальтированных фанатиков, которые, ожидая конца света, проповедовали наступление золотого века, возвещенного Апокалипсисом. Как доказать, что именно в тот период, когда готовился заговор, он был ярым сторонником Испанской монархии и что республика, к установлению которой он стремился, была даже "больше на пользу королю, чем папе"?! Свидетельскими показаниями? Таких не найдешь! Несуществующими документами? Своими книгами?

А что, если в Стило среди его пожиток вдруг совершенно случайно был бы обнаружен политический трактат, прославляющий Испанию и датированный концом 1598 года? Вот это-то и докажет трибуналу, что его настроения накануне ареста совершенно не носили того характера, который хотят придать им лжесвидетели и клеветники. Кто тогда поверит, что человек, боготворящий Испанскую монархию, мог возглавить направленный против нее заговор? Он в деталях продумал свой новый план. Здесь, в тюрьме, тайком от надзирателей и доносчиков он напишет большое сочинение, в котором будет, не жалея восторженных слов, описывать Испанскую монархию как идеальное государство, равного которому нет на свете. Затем, воспользовавшись своими связями, он переправит в Калабрию рукопись, которая будет датирована задним числом. Когда все будет готово, он обратиться в трибунал с заявлением о своей невиновности и самым решительным образом потребует, чтобы в Калабрии "среди его пожиток" разыскали это сочинение. Его действительно обнаружат. Этот трактат – вещественное доказательство его любви к испанцам! – будет иметь куда больший вес, чем свидетельские показания.

Новый план при всем своем остроумии был не лишен существенного недостатка: для его выполнения требовалось время, и не дни, а месяцы. Написать в тюрьме большое сочинение, чтобы ни одна его страница не попала в руки надзирателей, то и дело устраивающих обыски, было очень сложно. Ведь иногда за целые сутки не удавалось даже нацарапать записки в несколько слов! Нужно было время. А его-то как раз почти не оставалось.

Вызванный в трибунал Кампанелла продолжал защищаться. Он требовал опроса новых свидетелей, настаивал, чтобы ему дали возможность написать жалобы испанскому королю и папе. Члены трибунала потеряли терпение. Ему заявили, что его дело закончено и он считается "изобличенным" и "признавшимся", так как он не отрицает, что хотел установить республику. Его вина доказана. Все дальнейшие ухищрения, имеющие целью оттянуть вынесение приговора, совершенно бесполезны. Его больше не будут вызывать на допросы и не будут выслушивать его защитительных речей. Санчес напоследок сказал:

– Государственные интересы требуют, чтобы вы были преданы смерти. Вам надо думать не о том, чтобы защищаться, а о том, чтобы готовиться к последнему причастию.

Эти слова не были пустой угрозой. В тот же день Кампанеллу перевели в камеру с окном, забитым досками, лишили возможности писать и общаться с адвокатом.

Итак, все кончено. Надеяться было не на что. Случай с Пизано показывал, что испанские власти не будут дожидаться, пока вмешается Рим.

То ли в связи с приближающейся пасхой, то ли в связи с окончанием дела, но в камеры к калабрийцам зачастили священники, иезуиты и доминиканцы, Они увещевали узников подумать о неминуемой смерти, покаяться и признаться во всем. Не забывали они и Кампанеллы. Особенно настойчивым был Педро Гонзалес. Он убеждал Кампанеллу раскаяться, а когда тот отказался, стал в грубых и резких выражениях попрекать его:

– Подумай о душе, потому что тебя самого ничто уже не спасет!

Кампанелла прогнал его прочь. "Тебя самого ничто уже не спасет!"

Даже новый план, который не удастся осуществить из-за недостатка времени. И его никак уже не выиграть? Положение было отчаянным. Конец?! Все средства были исчерпаны. Выхода не было. Оставалось только ждать казни.

На пасху, 2 апреля 1600 года, в тюрьме Кастель Нуово случилось чрезвычайное происшествие. Под утро надзиратель Мартинес, дремавший на своей скамейке, был разбужен необычным шумом. Заключенные барабанили руками и ногами в двери. Сильно чувствовался запах дыма. Пожар!

Мартинес вызвал по тревоге солдат, а сам побежал разыскивать, что горит. Из камеры, где сидел Кампанелла, шел дым. Надзиратель распахнул дверь. На полу рядом с тлеющими остатками досок и одежды лежал Кампанелла. Мартинес решил, что он мертв, но вдруг услышал какое-то невнятное бормотание. Он перетащил Кампанеллу в другую камеру.

Что произошло? Вечером, после ссоры с Гонзалесом, Кампанелла попросил, чтобы надзиратель оставил ему на время ужина лампу. В припадке ли отчаяния или с намерением покончить с собой Кампанелла разломал кровать, скамью, стол. На кучу досок швырнул одеяло, белье, соломенный тюфяк. Он запалил костер и бросился в огонь.

Прошло много времени, пока Кампанелла очнулся. Надзиратель тщетно старался его растормошить. Он нес какую-то ахинею и безумно пялил глаза. Вскоре по всей тюрьме разнеслась новость: Кампанелла сошел с ума.

_______________________