Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

СО смертью халифа, его родственники, а также те, кто пытался защитить его, сошли со сцены. Город был объят ужасом. Арабы вряд ли предвидели такой трагический конец. Многие, кто приветствовал мятежников, а то и присоединялся к ним, после свершения их злого дела отшатнулись в сторону. Родня убитого халифа бежала в Мекку, поклявшись отомстить. Один из жителей Медины, бережно завернув отсеченные персты Найлы в окровавленную рубаху Османа — говорящие сами за себя свидетельства злодеяния — отвез их в Дамаск и положил к ногам Муавии.

Несколько дней в Медине царила анархия. Мерзавцы овладели всем городом. Особенно отличились в эти первые дни террора египтяне: даже молитвы в мечети возглавлялись их главарем. Немногие из жителей города отваживались приходить на собрания. В конце концов, на пятый день безвластия, мятежники настояли, чтобы до их отъезда из Медины жители выбрали нового халифа, и империя обрела свое обычное состояние. Али, трясясь от страха перед тяжким бременем, которое неизбежно должно было лечь на плечи преемника Османа, попытался уйти в сторону и предложил принести присягу Талхе или Аз-Зубейру. Но под конец, под нажимом своих друзей и под угрозами со стороны повстанцев, сдался. Итак, спустя шесть дней после случившейся трагедии, Али торжественно принес обет править «согласно Книге Господа» и принял почести, предназначенные халифу. Аз-Зубейр и Талха стали первыми, признавшими его власть. Позже они заявили, что дали ему клятву против своей воли, из страха перед заговорщиками. Народ в своей массе последовал их примеру. Были и исключения, но Али был к таким снисходителен и не стал требовать принесения клятвы ему на верность от приверженцев прежнего халифа. Мятежники же, оказав формальное почтение новому повелителю, подались восвояси, чтобы побыстрее рассказать историю своего похода у себя в Аль-Куфе, Аль-Басре и Фустате.

Путь Али не был усеян розами. Дома ли, или за пределами Аравии, повсюду его ждала тяжелая работа. Дни его полнились заботами. К продолжающемуся соперничеству между корейшитами и бедуинами добавились требования отомстить подлым мятежникам. Кровавая измена сильно ослабила узы, скреплявшие арабское общество, и с законно избранной властью люди теперь мало считались. Банды кочевников, издалека почуявшие запах наживы, роились в окрестностях города. Воодушевленные тем, что городское население утратило бразды правления над ними, бедуины отказывались оставить Медину в покое.¹ Многие требовали от Али подтвердить непреклонность закона и покарать тех, кто запятнал свои руки кровью Османа. На этом настаивали даже Талха и Аз-Зубейр, слишком поздно осознавшие всю пагубность свершившегося на их глазах злодеяния, которому сами же почти никак не пытались воспрепятствовать. «Братья мои, — отвечал Али, — мне не безразличны ваши требования, но здесь я бессилен. Дикие кочевники и отбившиеся от рук рабы все равно пойдут своим путем. Что это, как не вспышка их языческого характера, что сдерживался так долго? Это временное возвращение к дням отступничества, работа сатаны! Сейчас они нам неподвластны. Но подождите, и Господь направит нас!» Эта склонность к ожиданию, к колебаниям, служила символом всей жизни Али. Ему уже стукнуло пятьдесят, и, несмотря на храбрость, отличавшую его в былые годы, Али давно превратился в тучного медлительного человека. Он любил покой; хотя порой Али и проявлял упорство и своеволие, лучше всего четвертого по счету халифа характеризовало убеждение, что дела, предоставленные самим себе, непременно пойдут на лад.

Корейшиты были встревожены создавшейся обстановкой. Восстание, первоначально направленное против нечестивого правления Османа, принимало слишком широкий размах. Бедуинам надоел контроль со стороны корейшитов; то, что случилось с семейством Омейядов, вынужденным бежать из Медины, в любой момент могло статься и со всеми корейшитами. Однако Али, хотя и называл деяния мятежников самой настоящей изменой, не предпринимал никаких шагов к их наказанию. Он лишь тянул время. Если бы он сразу решил энергично преследовать злоумышленников, халифа, без сомнения, поддержали бы и душой, и сердцем, все лидеры и знать ислама. Но он предоставил кораблю власти самому дрейфовать по волнам, и нерешительность халифа очень быстро занесла это судно в губительный водоворот восстания.

Другим неотложным делом было утверждение в должности наместников, либо их смещение. Здесь Али не стал слушать своих друзей, проявив себя достаточно своевольным и безрассудным. Когда Ибн Аль-Аббас возвратился из паломничества в святую Мекку, он увидел, что Аль-Могира весьма мудро уговаривает Али оставить наместников на их местах, хотя бы до тех пор, пока вся страна не признает его права на трон. Но Али не послушал его. Тогда и Ибн Аль-Аббас попытался убедить халифа: «В любом случае, сказал он, — не трогай хотя бы Муавию: его туда назначил Омар, а не Осман; за ним вся Сирия готова последовать куда угодно». Стоило прислушаться к этому совету, последовавшему со стороны столь близкого родственника. Но новый халиф, с его генетической ненавистью к линии Омейядов, резко ответил: «Ну, нет! Я не утвержу его даже на один день!» «Если ты его снимешь, — пытался урезонить Али его друг, — сирийцы поставят под сомнение твое избрание. Даже хуже: они обвинят тебя в крови Османа, и все как один поднимутся против тебя. Утверди его правителем Сирии, и им никакого дела не будет до того, кто у них халиф. А вот когда ты прочно утвердишься, можешь снять его, если захочешь — это будет нетрудно». «Ни за что! — отвечал халиф, — Ему от меня ждать нечего, кроме меча!» «Ты храбр, — заметил Ибн Аль-Аббас, — но простодушен в вопросах войны; разве не сам Пророк сказал: “Что такое война, как не искусство обмана?”» «Это верно, — согласился Али, — но Муавию я больше не потерплю!» «Э-э, — протянул со вздохом Ибн Аль-Аббас, — тогда тебе лучше удалиться в свое имение в Янбо и попрочнее запереть там за собою ворота; ибо повсюду бродят шайки бедуинов. Если ты делаешь и других своими врагами, то эти бродяги уж точно с тобой разберутся, и обвинят твой дом в крови Османа». «Послушай, — попробовал другой подход Али, — поезжай-ка в Сирию сам. Вот, я назначаю тебя туда наместником!» «Да ни за что на свете! — воскликнул Ибн Аль-Аббас, — Муавия точно снесет мне голову! Или бросит в темницу, как виновника смерти Османа и твоего родственника. Лучше послушай моего совета и уладь с ним все дела по-доброму, пока еще не поздно». Но Али оказался глух к его словам.

…и назначает новых наместников по всей империи, i 36 г. хиджры, июль 656.

Действуя крайне импульсивно, под воздействием этого минутного настроения, Али послал своих людей заменить всех наместников по всем областям исламской империи. В большинстве случаев эти перемены были приняты, хотя и с огорчением. Даже в Аль-Басре Ибн Амир, не желая провоцировать народ на мятеж, согласился вернуться в Мекку, где и остался жить после отставки. Сменивший его Осман Ибн Хонейф не встретил никакого сопротивления; однако группа людей, придерживавшихся памяти убиенного халифа, была там отнюдь не слабее партии сторонников халифа нынешнего. Остальные жители Аль-Басры ожидали, как повернутся события в Медине. В Египте получилось то же самое. Кейс, поставленный на место правителя, оказался мудрым и способным администратором, но перейти границу своей провинции и попасть в нее он смог, лишь притворившись приверженцем дела Османа. Очень большая группа людей в Египте, настроенных крайне агрессивно, поклялась, что не успокоится, пока справедливое возмездие не постигнет убийц их повелителя. В Йемене новый наместник смог вступить в должность лишь после того, как его предшественник перевез с собою в Мекку всю казну. А вот те два чиновника, что были направлены в Аль-Куфу и Сирию, встретили такой грубый отпор, что были рады хотя бы тому, что им удалось унести ноги в Медину.

Обеспокоенный последними событиями, совсем упав духом, Али решил посоветоваться с Талхой и Аз-Зубейром. Пламя восстания, которое он предвидел, уже разгорелось и готовилось разлететься по всей стране подобно жуткому пожару, уничтожающему все на своем пути. «Ну что ж, — сказали они халифу, — позволь нам в таком случае удалиться, чтобы послужить тебе на поле брани». «Подождите, — остановил их Али, — прижигание следует использовать как последнее средство». Он решил сначала послать письма Муавии, а также Абу Мусе в Аль-Куфу, требуя от них повиновения. Абу Муса отвечал весьма вежливо, однако в своем письме предупреждал халифа о том неудовольствии, что возрастало в Аль-Куфе против Али. С Сирией же все коммуникации казались отрезанными; неделя проходила за неделей, а ответа все не было. На самом деле, там разыгралась весьма интересная сцена.

Как только Муавия получил свидетельства убийства Османа: окровавленную рубашку и искромсанные пальцы Найлы, он повесил их на кафедре дамаскской мечети. Выставленные на всеобщее обозрение, эти символы страшного преступления пробуждали в сердцах и без того раздраженных сирийцев жажду мести. Однако же, эмир не спешил действовать. Пребывая в ожидании, он хотел понять, на что способен новый халиф. Если бы у Али хватило мудрости, он сумел бы обратить желание мщения сирийцев на головы мерзавцев, совершивших убийство. Таким образом, он задавил бы начинающееся восстание арабских племен. В этом случае, они оказались бы его наилучшей опорой, поскольку Сирия никогда не испытывала бедуинских волнений, постоянно будораживших Аль-Ирак и Египет. Она изначально являлась излюбленной колонией для корейшитов, которые оседали там в большем количестве, чем в других провинциях. Их влияние в Сирии было общепризнанным. Более того, они переезжали в города Сирии, населенные христианами, что покорились арабам на почетных условиях. По этой причине все классы общества оставались законопослушными; в то время как Аль-Басра и Аль-Куфа оказывались постоянно переполнены племенами горделивых арабских кочевников, привыкших считать завоеванные земли своею родовою собственостью. В Сирии преобладал закон; в Аль-Ираке и Египте царили дерзость и оружие. Кроме того, Сирия всегда была более привержена семейству Омейядов, и осталась такой до самого конца.

Сирийцам недолго пришлось ждать раскрытия планов Али. Его резкая попытка отстранить Муавию и отказ преследовать убийц Османа дали основания предполагать о связи Али с заговорщиками. Взирая на висящую перед их глазами кровавую рубаху, сирийцы не замедлили поднять голос против нового халифа. Величие отверженного закона должно было быть восстановлено; если убийцы не предстанут перед правосудием, кого же тогда и винить, как не Али? Весь Дамаск находился в возбуждении, когда Муавия получил послание Али. Поначалу он не удостоил его ответом. Привезший письмо человек день за днем проводил в ожидании, глядя на надвигавшуюся бурю. Наконец, Муавия подготовил ответ: более странного послания мир еще не видел. Снаружи был написан адрес: «От Муавии Али», скрепленный государственной печатью. Больше в письме не содержалось ни слова, оно было пустым. Послание халифу должен был доставить Кабиса, вождь бедуинов, вместе с ним разрешили поехать и прибывшему гонцу от Али. Приехав в Медину спустя три месяца по смерти Османа, Кабиса принес письмо Али. Халиф в нетерпении сломал печать. «Что это значит? — воскликнул он, глядя на пустой лист бумаги, — объясни эту загадку!»

Прежде всего, Кабиса осведомился, следует ли ему опасаться за свою жизнь. «Ты в безопасности, — отвечал Али, — неприкосновенность посла — дело святое. Говори!» «Знай же, — заявил посланник Муавии, — что я только что оставил рыдающими над окровавленной одеждой Османа шестьдесят тысяч воинов, которые натянуты, подобно тетиве лука, и горят желанием отомстить за смерть халифа — отомстить тебе!» «Что-о-о! — воскликнул пораженный Али, — Мне?! Уж не думаешь ли ты, что я бессилен покарать убийц? О, Господи! Беру Тебя в свидетели, что я неповинен в крови Османа. Пойди прочь! Как видишь, твоя жизнь в безопасности». Посол собирался удалиться, но толпа дерзких рабов и черни провожала его криками: «Зарезать этого пса! Прикончить посланника сирийских собак!» Он обернулся и, обращаясь к корейшитам, крикнул во весь голос: «Дети Модара! Дети Кейса! Конь и лук! Четыре тысячи вооруженных пиками воинов у меня под рукою. Готовьте к бою своих верблюдов и жеребцов!»

Али объявляет поход на Муавию.

Медина была взбудоражена и потрясена этим криком посланника. Пришло время, когда Али уже не мог долее откладывать свое решение. Аль-Хасан, старший его сын, вечно робкий и слабый духом, советовал подождать; но Али слишком ясно представлял, что действовать надо сейчас, пока не стало слишком поздно. Он дал выход накопившемуся раздражению в воинственных речах, которые, оказавшись вскоре на устах у всех, свидетельствовали мединцам о решимости халифа сделать меч судьею в споре между ним и Муавией. Был объявлен поход на Сирию; назначены военачальники, собиравшие под свои знамена новый набор. Знамена им вручал сам Али, которому хватило предусмотрительности не включить в число командиров тех, кто участвовал в нападении на Османа. Были посланы приказы в Аль-Куфу, Аль-Басру и Египет собирать войска на войну. После чего Али взошел на кафедру и обратился со страстной речью к гражданам. Он говорил, что если сейчас они не станут сражаться, вскоре бразды правления уйдут у них из рук, и больше мединцам ими не завладеть. «Так сражайтесь же с проклятыми раскольниками, которые хотят разрушить единство ислама и разорвать надвое сообщество правоверных! Возможно, Господь исправит то, что извращают народы!» Но люди оставили без внимания этот призыв, и ряды халифского войска наполнялись вяло.

Талха и Аз-Зубейр, увидев, что дела идут не очень хорошо, вновь попросили у Али разрешения оставить Медину. В итоге, они отправились в Мекку под предлогом совершения малого паломничества.

ОДНАКО прежде чем скрестить мечи с Муавией, Али предстояла достаточно трудная работа у себя дома.

Возвращаясь из Мекки, Аиша узнала по дороге домой в Медину о гибели Османа и восшествии на трон Али. «Доставьте меня обратно! — заявила пришедшая в ярость импульсивная женщина, — Везите меня назад, в Мекку. Они убили халифа. Я отомщу за его кровь!»

и подстрекает народ к восстанию.

В наиболее тяжелый для Османа период Аиша, подобно многим другим, внесла свою лепту в формирование общественного недовольства. Но она не имела никакого отношения к жестокому нападению заговорщиков, более того, искала путей отвратить от них своего брата, уговаривая того составить ей компанию в поездке в Мекку. Тщеславная и склонная к расколу, она ни на секунду не забывала о некрасивом поведении Али в той истории, когда ее добродетель была поставлена под сомнение перед Пророком,¹ и потому ныне была бы рада увидеть, как место халифа займет Аз-Зубейр. Вместо того чтобы продолжить свой путь домой, она развернулась и поехала прямиком в Мекку. Там вокруг нее быстро собрались недовольные. Находясь в надежном укрытии, она стала продумывать план мести за пролитую кровь Османа. Проникновенным голосом Аиша вещала своим слушателям о страшном преступлении, обесчестившем дом Пророка вкупе с местом его упокоения.

Таким образом, когда Аз-Зубейр с Талхою прибыли в Мекку, они обнаружили город в большом волнении. Многочисленные сторонники дома Омейядов, бежавшие туда по смерти халифа, или же проживавшие в Мекке еще до этого печального события, с жадностью выслушали рассказ этой парочки. Вместе с ними слушала и большая толпа рабов и тех жителей Мекки, кто был склонен ко всякого рода междоусобицам.

Зубейр и Талха с Аишою идут на Басру, iv 36 г. хиджры, октябрь 656 г. от р. Х.

«Мы оставили жителей Медины, — говорили Талха с Аз-Зубейром, — погруженными в недоумение. Правильное настолько смешалось с неверным, что люди просто не знают, что им теперь делать. Настало время для Мекки повести нацию за собою и покарать предателей, умертвивших нашего халифа!» Вот так было поднято знамя восстания, и многие сплотились вокруг него. Аль-Басра была избрана в качестве первой цели для удара: город, поддержавший кандидатуру Талхи. В то же время, Ибн Амир, прежний ее наместник и приятель Османа, по-прежнему пользовался там влиянием. Он вывез оттуда всю казну, подобно тому, как это сделал Аль-Ала в Йемене, и теперь тратил деньги на вооружение и обеспечение своей собственной армии. Аиша, невзирая на принадлежность к слабому полу, готовилась принять личное участие в походе и начала будоражить жителей Аль-Басры, как ранее делала это с населением Мекки. Интересно, что Абдалла, сын Омара, только что бежавший из Медины и не спешивший примыкать к какой-либо из сторон, с трудом удержал на месте другую вдову Пророка — свою сестру Хафзу — горевшую желанием присоединиться к Аише. И вот, спустя четыре месяца после смерти Османа, повстанческая армия уже насчитывала три тысячи человек, треть из которых составляли жители Мекки и Медины. Аиша отправилась в поход, восседая в паланкине на спине верблюда. Этому животному было суждено дать свое имя первой стычке в грядущей гражданской войне. Прочие вдовы Мухаммада, жившие в Мекке, проводили ее, проехав небольшую часть пути, а затем вернулись домой. При этом вся группа дала волю своим чувствам, горько зарыдав при виде нахмурившихся лиц: «и не было подобного стенания ни до того, ни после, а потому этот день был прозван “днем слез”».

Люди начинали задаваться вопросом: кто из двух, Талха или Аз-Зубейр, в случае успеха станет новым халифом; но Аиша поспешила предупредить спор, считая его преждевременным. Она пожелала, чтобы молитвы вел Абдалла, сын Аз-Зубейра; было решено, что выбор будущего халифа будет поручен, как и ранее, жителям Медины. Саид, бывший правитель Аль-Куфы, усомнившись в мотивах лидеров, в последний момент повернул обратно и увел своих людей назад в Мекку. Когда брошенная ими основная группа всадников завопила вдогонку, что они идут разобраться с убийцами Османа, Саид грубо проорал в ответ: «А куда же вас несет? Те, кому вы собираетесь мстить, трясутся на верблюжьих горбах прямо перед вами!» (Он имел в виду Талху и Аз-Зубейра). «Кончите их обоих и валите по домам!» Вполне вероятно, что у обоих этих вожаков, как и у их последователей, личные амбиции ошибочно принимались за желание свершить праведное возмездие. В порыве чувств вопли сторонников зачастую заглушают голос разума; нам нет нужды сомневаться, что оба лидера и их приверженцы обманывались, пытаясь убедить самих себя, что подлинной их целью было отмщение за совершенную в Медине подлую измену.

Несмотря на громкие разговоры о благородстве цели, о желании восстановить попранную справедливость, совесть Аиши никак не могла успокоиться. Во время перехода через пустыню, человек, правивший ее верблюдом, старался развеять утомительность ночного пейзажа рассказом о тех местах, по которым они двигались. Араб громко произносил имена холмов и долин, представавших их взорам. При приближении к стоянке кочевников впереди заслышался собачий лай. «Долина Аль-Хаваб!» — раздался голос ее спутника. Аиша внезапно вздрогнула и не смогла удержаться от вскрика. В ее памяти молнией пронеслась какая-то мысль: воспоминание о чем-то жутком, связанном со словами Мухаммада о лае псов Аль-Хаваба. «Поворачивай обратно!» — закричала она, и, едва ее верблюд опустился на колени, Аиша быстро выбралась из своего паланкина. «Увы, мне, увы! — не могла она успокоиться, — я помню, как Пророк сказал, укоряя нас, когда сидел однажды в окружении своих жен: “О, я знаю, на кого из вас будут брехать собаки Аль-Хаваба!” Это я! Это я! Несчастная женщина Аль-Хаваба! Я и шагу не ступлю далее в походе, у которого такое плохое предзнаменование». Спутники попытались убедить ее, что их парень выкрикнул название долины наобум; но Аиша отказывалась двинуться с места, и войску пришлось сделать привал на целый день. В отчаянии мужчины пошли на военную хитрость. На следующую ночь они подняли крик, что на них напал Али. Больший страх пересилил изначальный. Аиша сама бросилась к своему верблюду, и поход возобновился.

Но тревога, которую арабы подняли с таким хитрым умыслом, не была вовсе безосновательной. Когда слухи об их отступничестве достигли Медины, Али отказался выступить против своих соседей, пока они не решатся на открытое восстание, могущее угрожать единству ислама. Но вскоре он получил известие об их планах идти на Аль-Басру. Вначале Али обрадовался, поздравив себя с тем, что заговорщики не выбрали своей целью Аль-Куфу, где было гораздо более значительное население. Ибн Аль-Аббас, однако, посчитал, что Аль-Басра в действительности представляет более реальную опасность, поскольку там можно было по пальцам пересчитать вождей, способных обуздать народ и подавить восстание. Али согласился с его мнением и, будучи крайне встревожен, приказал предназначавшемуся в Сирию отряду двигаться в Неджд, в центр аравийского полуострова, в надежде, что ему удастся перехватить мятежников на их пути к Аль-Басре. Но его люди не горели особым желанием выступать на войну. Наконец, ему удалось сколотить группу из девятисот человек, которую халиф решил возглавить сам. Стремительно ринувшись вдогонку инсургентам, отряд Али доскакал до дороги из Мекки на север. Увы, как выяснилось, он опоздал: мятежники уже здесь прошли. К дальнейшему преследованию мединцы не были готовы, и решили оставаться на этом месте. Халиф решил не рисковать, а дождаться там подкреплений, с требованиями которых он разослал своих гонцов в Аль-Куфу, Египет и другие земли.

Вернемся к Аише. Повстанческая армия, возобновив свой поход, подошла к Аль-Басре и расположилась лагерем поодаль. Ибн Хонейф, градоправитель, соображая, что призыв мятежников к отмщению на самом деле содержит в себе идею, направленную против его покровителя Али, привал мусульман на собрание. Он хотел попытаться успокоить местное население. Заключив из людских разговоров, что у пришельцев есть в городе сильная поддержка, он облачился в боевые доспехи и, сопровождаемый большинством жителей, поспешил навстречу врагу. В то же время ряды неприятеля пополнились группой недовольных из числа граждан Аль-Басры. Начались переговоры. Талха, любимец жителей Аль-Басры, Аз-Зубейр, и даже Аиша с ее резким голосом убеждали всех подняться на убийц Османа, требуя восстановления справедливости. Другая сторона не менее громко протестовала, обвиняя Аишу за ее решение угрожать их городу. Какой стыд, говорили они, и пятно позора на имя Пророка, что она пренебрегла святостью носимого ею покрывала и приличиями, присущими «матери правоверных». Али был избран законным образом, ему воздали почести, как халифу; а теперь Талха и Аз-Зубейр вероломно нарушают клятву верности, которую они дали ему одними из первых. Тут оба в свою очередь возразили, что присягнули Али вынужденно: их заставили. На этих словах все присутствующие схватились за оружие, от слов арабы перешли к ударам, и началась общая свалка. Ночь покрыла Аль-Басру, приостановив сражение, но на следующее утро оно возобновилось с новым жаром. Сторонники Али понесли столь чувствительные потери, что вынуждены были заключить перемирие. Стороны достигли компромисса, что следует требовать прояснения этого дела из Медины. Если Аз-Зубейра и Талху и в самом деле насильно привели к присяге, тогда Ибн Хонейф сложит свои полномочия и отдаст свой город в их руки.

В Медину был направлен эмиссар, одобренный обеими сторонами. Он приехал туда в тот момент, когда Али находился в лагере со своим войском, и объявил о цели своего визита перед собравшимися жителями. Сперва все хранили молчание. В конце концов, один из горожан заявил, что и Талха, и Аз-Зубейр отдали почести халифу вынужденно. После этого народ начал волноваться, и посланник, увидевший и услышавший вполне достаточно, чтобы доложить дома о царящих в Медине расхождениях во взглядах, без промедления поскакал назад.

Когда вести об этих событиях достигли Али, все еще стоявшего со своей армией в Неджде, он послал письмо Ибн Хонейфу, своему наместнику. «Не было никакого насилия, — писал он, — ни в отношении Талхи, ни Аз-Зубейра; ни на кого из этих моих противников не давило ничто, кроме мнения большинства. Клянусь Господом! Если цель их — мое отречение — нет им прощения; если что иное, я готов обсудить с ними». Таким образом, когда посланник возвратился в Медину, и повстанцы потребовали от Ибн Хонейфа покинуть город в соответствии с соглашением, он показал им письмо халифа и отказался. Но мятежникам уже удалось захватить плацдарм в самом городе. Вооруженные, они вошли в мечеть под предлогом вечерней службы, и, пользуясь темнотою и разразившейся ночью бурей, практически без сопротивления одолели стражу. Проникнув в находившийся обок мечети дворец эмира, они захватили Ибн Хонейфа. На следующий день в городе вспыхнула серьезная драка, закончившаяся поражением сторонников Али. Власть перешла в руки Талхи и Аз-Зубейра. Оставаясь верными своей показной цели, они сразу сделали заявление, что каждый, участвовавший в нападении на Османа, должен быть схвачен и казнен. Народ с поспешностью бросился выполнять этот указ, и большое количество людей в итоге было лишено жизни. Жизнь Ибн Хонейфа была пощажена. Прежде чем его освободить, ему обрили голову, сбрили бороду, выщипали ресницы и усы; и в таком жалком виде лишенный своего места губернатор поплелся назад в Медину к Али.

Мятежники послали сообщение о своем успехе в Сирию. Помимо этого, Аиша послала письма в Аль-Куфу, Медину и Йемен, подстрекая людей отвратиться от Али и призывая их отомстить за смерть Османа.

Между тем, граждане Аль-Басры принесли присягу Талхе и Аз-Зубейру как соправителям. Чтобы избежать причин для соперничества, они поставили своих сыновей по очереди вести молитвы. Однако симпатии к узурпаторам пробуждались в народе весьма вяло. Талха объявил военный поход против Али. Но никто не откликнулся на этот призыв, и он упал духом. Несколько недель прошли в беспокойстве, пока весь город не оказался взбудоражен известием, что на них полным ходом движется Али со своим войском.