ГЛАВА XXIII НАСТУПЛЕНИЕ НА ЮГЕ ПЕРСИИ. АЛЬ-ХОРМУЗАН ВЗЯТ В ПЛЕН

ЕЩЕ раз обратив взор на восточные провинции халифата, мы обнаружим, что осторожная политика Омара все еще сохраняла тенденцию сдерживать мусульманское продвижение в пределах арабского Ирака, то есть, местности, ограниченной западными склонами Персидских гор. Но вскоре, просто по стечению обстоятельств, мусульмане пренебрегли этим естественным барьером.

К северу от Аль-Медайна мусульманские границы были надежно прикрыты Холваном и другими крепостями, возведенными на границе холмов. После неоднократных столкновений в Нижнем Ираке Отба закрепился в Аль-Басре, откуда он мог беспрепятственно контролировать все область при оконечности Персидского залива. Но персидские сатрапы все еще оставались в силе в Аль-Ахвазе и Рам Хормузе, находясь в сотне миль от Отбы.

После тяжелой стычки, не в силах противостоять умножающему свои силы врагу, арабы повернули в последней надежде к Аль-Басре, но нашли путь в том направлении перекрытым. Посланники погнали коней в Медину, и Омар, рассерженный на Аль-Алу за безрассудство, отдал срочный приказ Отбе освободить окруженную армию. Войско численностью в двенадцать тысяч человек выступило немедленно; и, соединившись не без трудностей с Аль-Алой, отбросило персов назад и возвратилось в Аль-Басру. Отряды Отбы завоевали в этой битве добрую славу и особую благодарность Омара. Этот поход Аль-Алы известен под названием «Первый Истахар».

Но это отступление, пускай и проведенное с искусством и храбростью, привело к возобновлению враждебности. Аль-Хормузан, персидский сатрап, бежал из Аль-Кадисии в свою собственную провинцию Аль-Ахваз, на невысоком горном хребте, не слишком далеко от Аль-Басры. Теперь он стал совершать набеги на арабские заставы, и Отба решился ударить на него. С прибывшими из Аль-Куфы подкреплениями Отба сумел привлечь на свою сторону еще и местное кочевое племя. Эти бедуины, хотя и обитали долгое время близ Аль-Ахваза, будучи близкими по крови к мусульманам и разделяя их интересы, присоединились к гарнизону Аль-Басры. Усиленный таким образом, он выбил врага из Аль-Ахваза и отогнал за реку Карун. Противники согласились на перемирие; и Аль-Ахваз, уступленный мусульманам, был передан Отбой в руки своих бедуинских союзников. После очередной победы в качестве трофея халифу отправили пояс побежденного «марзубана», персидского «смотрителя границы». Под давлением Омара посланнику пришлось согласиться, что мусульмане вдали от родины начали привыкать к роскоши. «Любовь к сей преходящей жизни, — говорил он, — множится средь них, блеск злата и серебра ослепляет им взор». Обеспокоенный этим вынужденным признанием, Омар вызвал к себе Отбу, который прибыл, оставив за главного в Аль-Басре вождя бедуинов. Такое назначение оказалось в высшей степени неприятно Омару. «Как! — возмутился халиф, — ты человека пустыни ставишь над соратниками Пророка? Этому не бывать никогда!»

А посему управляющим был назначен Аль-Могира; и когда Отба умер на обратном пути из паломничества, Аль-Могира стал правителем вместо него. Это послужило причиной, как мы сможем увидеть, стремительного возрождения давней неприязни между бедуинскими вождями и простыми кочевниками Мекки и Медины.

На следующий год возник спор относительно границы между бедуинским племенем и Аль-Хормузаном; и последний, не удовлетворенный решением мусульманского военачальника, вновь поднял знамя войны. Он был обращен в бегство мусульманами, которые подавили восстание в этой провинции, и просили позволения закрепить достигнутую победу дальнейшим наступлением. Но Омар, ответив отказом, предложил им лучше заняться восстановлением оросительных систем, тем самым возродив заброшенные поля Хузистана. Аль-Хормузан подался дальше на восток, будучи во второй раз пощажен.

Вскоре после этих событий было обнаружено, что шпионы Йездегерда в Мерве подстрекают народ к новому восстанию. Позиция Аль-Хормуза вновь внушала опасения; и халиф, предвидя серьезное сопротивление, распорядился собрать сильное войско из Аль-Куфы и Аль-Басры, во главе которого поставил Ан-Номана. Они преследовали Аль-Хормузана с множеством персидских сторонников; и вновь разгромили его в Рам Хормузе. Тогда он бежал в Тостар, крепость, в пятидесяти милях севернее Аль-Ахваза, которая упорно защищалась персами от осады мусульман в течение нескольких месяцев. Наконец, с серьезными для арабов потерями, крепость была взята штурмом, и Аль-Хормузан, сдавшийся со всем гарнизоном на милость халифа, был соответственно отправлен к мединскому двору.

Затем была предпринята осада Суз, величественного древнего Шушана; все еще грозного города, раскинувшегося между двух рек на изумрудной долине со снежными вершинами на горизонте. Арабы преуспели в замене персидской аристократии на местных уроженцев; им сразу же были доверены важные посты, мусульмане ставили их начальниками, с исключительным почетом выделяя таких людей из числа их племени. Однако произошло это лишь после того, как после длительной осады и борьбы город был взят.

Омар дал указания о почтительном отношении к гробнице Даниила. Пред нашими глазами предстает незабвенное видение библейского пророка «у реки Улая»; и там и по сей день эта святыня остается нетронутой благодаря благоговейной заботе последовавших поколений на протяжении тринадцати столетий, несмотря на постоянные перемены.

Важный город Джундай-Сабур с прилегающими землями также был покорен Ан-Номаном, и наступление угрожало уже Исфахану. Но эти события, в результате которых открывался путь для наступления в самое сердце Персии, стали известны в Хорасане и побудили его вождя к более активным действиям.

Посланники, которые вместе с трофеями доставили в Медину плененного Аль-Хормузана, проливают свет на причины, заставившие халифа отменить свой давний запрет на дальнейшее продвижение. Перед вступлением в Медину они переодели пленника в парчовые одежды, чтобы показать горожанам, как одевается персидская знать. Утомленный приемом отряда из Аль-Куфы (ибо так он по большей части вел дела своих провинций), Омар заснул с кнутом в руке на устеленном мягким ковром полу Большой мечети. Когда пленного принца ввели внутрь двора, тот воскликнул, оглянувшись кругом: «Где халиф? Где его стражники и телохранители?» Действительно, скромное окружение могущественного халифа резко отличалось от роскоши хосровских дворцов, к которой он привык! Разбуженный шумом, Омар встал, и, догадавшись, кто этот незнакомец, воскликнул: «Благословен Господь, смиривший такого человека и подобных ему!» Он приказал раздеть пленника и облачить в грубые одежды. Затем, не выпуская из рук кнута, он стал укорять Аль-Хормузана и (Аль-Могира переводил) попросил объяснить, зачем он повторно нарушил свои обещания. Пленник сделал вид, будто не может говорить от слабости; затем, чуть шепча, будто страдая от жажды, попросил глоток воды. «Принесите ему, — распорядился халиф, — и пусть пьет в покое». «Э-э, — промолвил пленник, дрожа, — я боюсь пить, чтоб кто-нибудь не поразил меня внезапно». «Твоя жизнь в безопасности, — сказал Омар, — пока ты не выпьешь эту воду». Не успел он договорить, как Аль-Хормузан вылил чашу на землю. «Я хотел не воды, — сказал он, — а пощады, и ты даровал ее мне». «Лжец! — вскричал Омар гневно, — ты будешь казнен». «Ну, нет! — вмешались другие, — не раньше, чем он выпьет эту воду». «Странно, — сказал сбитый с толку Омар, — парень одурачил меня; но не могу же я пощадить жизнь тому, из-за чьей повторной измены так много правоверных лишилось жизни! Клянусь, твой обман не поможет тебе, если ты не примешь ислам!» Аль-Хормузан с превеликой охотою тут же произнес символ веры; и, поселившись в отведенном ему месте в Медине, получил пенсию внушительного размера.

«В чем причина, — дознавался Омар у посланников, — что эти персы упорно разрывают договоренности и восстают против нас? Может быть, вы обращаетесь с ними слишком сурово?» «Да, нет, — отвечали те, — но ты запретил нам расширять наши границы; а там в глубине страны остался царь, который их будоражит. Два царя не могут ужиться вместе по-доброму, пока один не свергнет другого. Это не наша суровость, но их царь подстрекает восстать против нас покоренных персов. И это будет продолжаться до тех пор, пока ты не снимешь запрет и не позволишь нам двинуться вперед и прогнать их царя. Только тогда рухнут все их чаяния и прекратятся поиски».

К этому мнению присоединился также и Аль-Хормузан. Омар начал понимать необходимость отмены своего запрета на дальнейшее продвижение. Для сохранения своих же собственных завоеваний арабам не оставалось ничего, кроме как сокрушить хосровов и полностью овладеть их царством.

ВСКОРЕ затянувшимся сомнениям Омара был положен конец. Задетый воинственностью персидского двора, он был вынужден, наконец, отдать приказ своей армии отныне вести борьбу до конца, чтобы нанести империи окончательный удар.

Хотя Йездегерду и пришлось бежать, возможно, он не переставал тешить себя надеждою, что, удовлетворившись плодородной равниной Междуречья, арабы оставят нетронутыми его владения за горным хребтом. Но захват Суз, древней столицы Мидии, и наступление на Исфахан, положили конец любым его иллюзиям. Шайки арабских головорезов продолжали угрожать его царству; и их вторжение вглубь Персии было неизбежно. Царь, решив еще раз попытаться сдержать вражеское нашествие, приказал правителям провинций собрать все силы для мощного натиска. Многие из его сатрапов были фактически независимы, но отныне их сплотила общая опасность. От побережья Каспийского моря до Индийского океана, от Окса (Амударьи) до Персидского залива толпы вооруженных людей сливались в многочисленную армию под знамя царя. Его войска располагались на равнине с видом на снежную вершину потухшего вулкана Демавенда, к югу от Каспийского моря.

Вести о надвигающейся грозе, поступающие Сааду, сразу же передавались непосредственно халифу. С каждым новым посланником тревога лишь усиливалась. Стопятидесятитысячное войско под командою Фирузана; только что находившееся в Хамадане, уже двигалось к Холвану, и скоро должно его следовало ожидать на самых подступах к Аль-Куфе, на самом пороге центра арабской провинции. Ситуация была, безусловно, критической. Любое поражение на горных границах грозило потерей господства на нижележащих равнинах; и мусульмане могли лишиться всей Халдеи вместе с Аль-Куфой и Аль-Басрой. Как и прежде, при надвигающейся опасности, Омар объявил о своем желании лично участвовать в кампании. Он собирался расположиться на полпути между двумя этими городами, надеясь своим присутствием возродить уверенность воинов ислама в своих силах; и в то время как он будет руководить оттуда наступлением, его резерв прикоет армию с тыла. Но старые аргументы восторжествовали вновь, и Омара уговорили остаться в Медине. Ан-Номан был отозван из похода в Хузистан, чтобы принять общее командование. Оставив в обоих городах по сильному гарнизону, войска двумя колоннами выступили из Аль-Басры и Аль-Куфы. Арабская группировка в Сузах, помимо поддержки основного наступления, возобновила свое движение на Истахр (Персеполь), тем самым, лишив противостоящих ей персов возможности соединиться на этом участке с главными силами царя.

Прибыв в Холван, Ан-Номан отправил вперед шпионов, которые донесли, что огромные силы противника скопились на равнине, окруженной высокими вершинами Элванда, или Арванда, к юго-западу от Хамадана, но дорога к настоящему моменту еще свободна. Итак, арабы устремились вперед и вскоре сошлись с персами лицом к лицу в схватке. То была памятная битва при Нехавенде. Мусульман было тридцать тысяч, персов в пять раз больше; но, слабые количеством, они были сильны верою и возбуждены присутствием ветеранов и героев былых сражений. После двух дней стычек персы отошли за линию своих укреплений, откуда им было удобно атаковать и досаждать своему противнику. Мусульмане, вконец утомленные задержкою, решили выманить их хитростью. Последовав примеру Толейхи, они отошли назад, а когда персы устремились в погоню, их окружили и отрезали путь к отступлению. Произошла жестокая схватка, в которой Ан-Номан был убит. Но арабы в итоге добились такой желанной победы. Тридцать тысяч врагов полегло на поле боя; остальные бежали на близлежащую возвышенность, где полегло еще более восьмидесяти тысяч. Из огромной армии удалось спастись лишь небольшой части. Судьба Фирузана отражена в набожной поговорке. Он бежал в направлении Хамадана, но, обнаружив, что горный перевал перекрыт караваном, везущим мед, заблудился, был схвачен и убит. Оттого и говорят: «Часть воинства Господа — пчела медоносная». Хамадан попал в руки победоносной армии; и царские сокровища и драгоценности, спрятанные там, в большом храме огня, были захвачены.

Вожди и жители всей западной Персии покорились мусульманам и стали их данниками. Добыча была несметной; среди прочего были взяты два ларца редких драгоценных камней, которые Омар вначале поместил в мединскую казну. Но на следующее утро халиф велел привезти к нему доставившего драгоценности воина. Омару было видение, в котором ангелы предостерегали его о грядущем наказании за хранение этих драгоценностей. «Лучше возьмите-ка все это, — распорядился халиф, — продайте, а стоимость разделите среди воинов». Так было выручено четыре миллиона дирхемов.

Предпринятую Омаром кампанию, было уже не остановить. Гордый Йездегерд отказался покориться, и халиф, больше не колеблясь, преследовал перса до самой смерти. Воинственные племена с юга Каспия снова сплотились под началом Исфандияра, брата несчастного Рустена, для защиты Ар-Рея. Мусульмане выступили им навстречу; и еще одна громкая победа отдала этот город на их милость. Исфандияр отступил к Азербайджану; но, снова потерпев поражение, был взят в плен. Тогда, отчаявшись в успехе, он перешел на сторону противника, предпочитая разделить свой жребий с армией захватчиков. Из Ар-Рея Йездегерд бежал в Исфахан; не найдя там убежища, он поспешил в Керман, а откуда отправился в Балкх. В конце концов, он остановился в Мерве, где искал помощи у тюркских племен и даже у китайского императора. Первые поддержали его дело; и в течение нескольких лет близ Мерва с переменным успехом проходили столкновения. Но в итоге, тюрки отступили, и вместе с ними за Окс ушел Йездегерд. Противоборство впоследствии возобновилось, но Йездегерду больше никогда не удавалось восстановить свою власть; лишенный сокровищ и оставленный всеми приверженцами, напрасно увещевавшими его покориться, он дожил до воцарения Османа, при котором, как мы увидим позже, принял позорную смерть.

После падения Ар-Рея арабы направили свои силы на другие персидские провинции. Некоторые из них, хотя номинально признавали власть царя, фактически оставались сами себе господами; и теперь, когда метрополии настал конец, сохраняли опасную живучесть. Шесть групп, двинувшиеся из Аль-Куфы и Аль-Басры, и постоянно пополнявшиеся новыми арабскими добровольцами, жаждущими грабежа и славы, захватили множество различных земель. Для управления в каждой из них создавалось новое правительство во главе с покорившим ее военачальником. Так, друг за другом были заняты Фарс, Керман, Макран, Сиджистан, Хорасан и Азербайджан. Правда, местные жители повсюду вскоре поднимали мятежи; и это происходило до того, как захватчикам удавалось наладить размеренную жизнь и почувствовать себя в безопасности вдали от своих твердынь с гарнизонами. Однако, привилегии, которыми пользовались мусульмане, были так велики, что приверженцы зороастризма недолго противостояли искушению: постепенно персы стали переходить в ислам, по крайней мере, на словах, и, в конце концов, сопротивление прекратилось. Упоминания о семьях, исповедующих зороастризм, и о храмах огня, разрушенных уже после завоевания, свидетельствуют, разумеется, о том, что во многих областях обращение в ислам было медленным и частичным.¹

Однако после падения персидского трона политические и социальные императивы для принятия ислама оказались для основной массы чрезвычайно сильны. Приученные к изысканности персы образовали в мусульманском обществе новую прослойку. Все же, несмотря на утонченность и благородное происхождение, они долгое время стояли обособленно, и в целом занимали положение ниже, чем грубый, но господствующий класс арабов. Отдельные люди или семейства, представлявшие подчиненные народы, могли добиться признанного положения, только примкнув к какому-нибудь арабскому вождю или клану, в качестве «мавали» (мн. ч. от «маула»), «иждивенцев» или сторонников; и, хотя, таким образом, они становились зависимыми, но могли требовать некоторых привилегий, обещаемых господствующей религией. Тем не менее, ни в Иране, ни в какой другой стране они не могли вступать в брак с арабами на равных условиях, при этом инородцы фактически рассматривались, как люди низшей касты. Таким образом, хотя теоретически, становясь мусульманами, покоренные народы имели возможность войти в «равное братство» ислама, на практике они считались более низким сословием. Для арабов приоритет их расы и языка, их преимущества в наследовании и их политические привилегии, сохранялись еще на протяжении многих поколений.

В ТО ВРЕМЯ как отряды мусульман с быстротою молнии подчиняли Восток своему мечу, волна завоеваний, прокатившаяся по Сирии, приостановилась у южной границы Малой Азии. Жители этих земель получили временную передышку. После смерти Ираклия у византийцев иссяк боевой дух для продолжения борьбы, как на суше, так и на море. Время от времени предпринимались отдельные попытки на побережье, но они не могли привести к какому бы то ни было существенному успеху. Тем временем Муавия занимался объединением сирийской администрации и с благоразумной предусмотрительностью укреплял свои завоевания на случай грядущей опасности. Повсюду преобладал мир. Амр сохранял прочную власть в Египте; и, ведя непрекращающуюся войну с местными племенами и византийскими поселенцами, постепенно расширял границы ислама на запад. Арабы, все еще побуждаемые своим неугомонным духом продолжать борьбу за пределами полуострова, у себя дома были спокойны.

Помимо уже упомянутых поездок в Сирию, Омар покидал свою резиденцию в Медине только для совершения ежегодного паломничества. Наместники различных провинций также посещали Мекку с этой целью; и халиф по своему обыкновению не упускал возможности переговорить с ними на обратном пути в Медину о положении дел в их землях. За несколько лет до своей смерти он провел в Мекке три недели, расширив за это время пространство вокруг Каабы. Жилища, слишком близко подобравшиеся к священному строению, были снесены, и был сделан первый шаг в формировании огромной площади и крытой галереи таким образом, чтобы они со временем стали местом поклонения для всего человечества. Некоторые собственники отказались продать свои родовые владения; но, не смотря ни на что, их дома были снесены, а деньги, причитавшиеся им в счет компенсации, сохранены в казне. Были обновлены колонны, ограничивающие «харам» или священные окрестности города; также оборудованы удобные места для привала на стоянках паломников, за охрану которых и уход за прилегающими источниками стали отвечать местные племена.

На седьмой год правления Омара произошло извержение вулкана на горе рядом с Мединой. Халиф приказал раздать беднякам милостыню, это благочестивое дело сплотило народ, последовавший примеру своего властителя; «и таким образом, извержение прекратилось». В тот же год была отправлена военно-морская экспедиция через Красное море для предотвращения нападений, которым подвергались мусульмане на абиссинском побережье. Суда потерпели крушение, и экспедиция оказалась в большой беде. Это несчастье вынудило халифа поклясться никогда больше не позволять своим войскам связываться со столь ненадежной стихией. И лишь спустя несколько лет после смерти Омара мусульмане набрались храбрости попытать счастья в морском бою.

С назначениями правителей в беспокойные города Аль-Куфу и Аль-Басру Омару, в общем, не повезло. Отба, правитель Аль-Басры, умер, как мы знаем, вскоре после завершения неудачного налета на Персеполь. Решение поставить новым наместником Аль-Могиру оказалось необдуманным. С ранних лет грубый и отталкивающий от себя людей, он еще в юности оказался повинен в убийстве в Ат-Таифе, и ислам не смягчил его характера и не изменил его морали. Гарем из восьмидесяти жен и наложниц не мог удовлетворить его похотливых желаний. В Аль-Басре о похождениях правителя узнали недоброжелатели, которые, заглянув в окно, стали свидетелями его тайной любовной связи с женщиной-бедуинкой, пришедшей к нему домой. Когда он вышел после этого на люди, чтобы возглавить публичную молитву, его заставили замолчать, назвав прелюбодеем; и Омар призвал его ответить на это обвинение. Согласно любому разумному закону о доказательствах, очевидность преступления не вызывала сомнений; но по странным условиям, провозглашенным Мухаммадом после неприятностей с его любимой женой, в показаниях Зийяда, четвертого свидетеля, обнаружилось слабое место.¹ Халиф, с трудом сдерживая недовольство судебной ошибкой, приказал, чтобы свидетелей, согласно правилам, наказали плетьми, а обвиняемого освободили. «Бей сильней! — бесстыдно кричал Аль-Могира, обращаясь к палачу, с неохотою исполнявшему наказание, — бей сильней, и успокой этим мое сердце!» «Успокойся, — сказал Омар, — нам требовалась самая малость, чтобы доказать твою вину; и тогда ты был бы побит камнями до смерти, как прелюбодей». Подсудимого заставили замолчать, но не раскаяться. Он продолжал жить в Медине, лукавый придворный при халифском пороге.

Правителем Аль-Басры Омар назначил Абу Мусу, человека совсем иного сорта. Небольшого роста, с гладким лицом и неброской наружностью, он, однако же, отличился при Хонейне, и был назначен посланником Пророка. Ему не хватало силы и твердости для тех трудных времен, что были уже на подходе, но он был мудр и достаточно сообразителен, чтобы держать беспокойных бедуинов Аль-Басры под контролем. Он сам принадлежал к бедуинскому племени, и это, возможно, давало ему преимущество, в растущей теперь вражде, находиться вне клики граждан Мекки и Медины. Но, чувствуя еще потребность в их поддержке, он обратился к Омару перед отъездом: «Ты должен укрепить мою власть обществом соратников Пророка, ибо поистине они — соль среди людей». Его просьба была удовлетворена, и двадцать девять прославленных мужей ислама были отправлены вместе с ним. Однако даже Абу Муса едва не лишился своего места, что характеризует правление Омара с весьма любопытной стороны. После успешной кампании против курдов, Абу Муса отправил, как обычно, посланников в Медину с отчетом о победе и халифской пятиной. Дабба, недовольный житель, которому было отказано принять участие в триумфе, сам поехал в Медину и там выдвинул обвинения против Абу Мусы, который был вызван Омаром для объяснений. После нескольких дней заточения, он встретился лицом к лицу в присутствии халифа со своим обвинителем.

Первое обвинение заключалось в том, что взятая в поход группа юношей использовалась им в качестве прислужников. «Это верно, — отвечал Абу Муса, — они сослужили мне хорошую службу, как проводники; поэтому я заплатил за них выкуп, и теперь, будучи свободными, они служат мне». «Он говорит правду, — ответил Дабба, — но то, что я сказал, тоже правда». Вторым обвинением было то, что он имел два земельных владения. «Да, это так, — объяснял Муса, — один участок у меня для пропитания моего семейства, другой для поддержания народа». Дабба ответил, как прежде. Третьим было то, что правитель завел в своем дворе девочку и содержал ее в чрезмерной роскоши. Абу Муса ничего не ответил на это. Далее его обвинили в том, что он передал печати правления Зийяду. Абу Мусса вынужден был признать это, «так как считал юношу мудрым и годным к службе». Последнее обвинение было в том, что он заплатил некоему поэту тысячу дирхемов; и это признал Абу Муса, сказав, что поступил так, дабы защитить свою репутацию от непристойных выпадов. Халиф был удовлетворен и разрешил Абу Мусе вернуться к своим полномочиям, однако пожелал, чтобы Зийяд и девочка были отправлены в Медину. Когда они прибыли в столицу, Омар, оставшись очень доволен Зийядом, и уже предчувствуя его административный талант, отправил его обратно, одобрив его участие в государственных делах; однако девочку, возможно из-за ее чрезмерного влияния, он оставил в заточении в Медине. На Даббу халиф остался очень сердит. Ведь тот по злому умыслу собирался погубить Абу Мусу односторонними обвинениями. «Искаженная правда не лучше лжи, — сказал Омар, — а ложь ведет к адскому пламени».

Несколько лет Аль-Куфа оставалась под управлением своего основателя Саада, покорителя Халдеи. В конце концов, к девятому году правления Омара, против него выросло большое недовольство. Ревность между бедуинами и корейшитами уже дала первые ростки; и Саад был обвинен в несправедливом дележе добычи. Его также обвиняли в недостатке боевого духа и нежелании первенствовать на поля боя — то было возрождение клеветнических нападок в духе Аль-Кадисии. Он был вызван вместе со своими обвинителями в Медину; однако главный его проступок оказался совсем иного рода, чем те, что их действительно заботили. В своем публичном служении он сократил привычные всем молитвы; и Омар счел именно этот проступок непростительным и снял его с поста. На освободившееся место, которое требовало исключительных способностей, опыта и энергии, Омар опрометчиво назначил Аммара, гонимого раба и мученика первых дней ислама, человека непревзойденного в вере, но бесталанного, и теперь уже в преклонных годах.¹ Жители Аль-Куфы обнаружили вскоре его несостоятельность; и по их просьбе Омар перевел Абу Мусу из Аль-Басры и поставил их правителем. Но обуздать зарождавшиеся в народе распри тому оказалось не под силу. Арабы обвинили его раба в злоупотреблении своим влиянием для закупки фуража, прежде чем его перевозили по мосту; и по такому незначительному поводу после годичного правления халиф отправил Абу Мусу обратно в Аль-Басру.

Омар уже собирался сделать новое назначение, когда коварный Аль-Могира выведал его планы; и, рассуждая о ста тысячах беспокойных жителей, предположил, что рассматриваемый халифом кандидат не сможет справиться с таким бременем. «Однако, — сказал Омар, — граждане Аль-Куфы настаивают, чтобы я не посылал им ни жестокого тирана, ни слабого и беспомощного фанатика веры». «Что касается слабого верующего, — отвечал Аль-Могира, — то его вера для него самого, а его слабости — твои слабости; что же до сильного тирана, то его тирания вредит ему, а вот сила его тебе на пользу». Пойманный в эту ловушку, Омар оказался достаточно слаб, чтобы назначить Аль-Могиру, несмотря на его скандальное прошлое, в правители Аль-Куфы. Со всеми своими недостатками, Аль-Могира был, несомненно, человеком сильным, который и требовался для управления таким упрямым городом; и он сохранял свое положение в течение двух оставшихся лет жизни Омара.

Примерно в то же самое время Омар назначил в Аль-Куфу другого рано принявшего ислам, исключительно религиозного человека: Абдаллу Ибн Масуда. Абдалла был рабом в Мекке в первые дни ислама, подобно Аммару, и халиф доверил ему должность казначея Аль-Куфы, с которой тот прекрасно справился. Он служил у Пророка камердинером, и Мухаммад называл его человеком с «легким телом, но с весомою верою». ² Абдалла хорошо изучил Коран и имел собственное «прочтение», которого, как лучшего варианта, постоянно придерживался, отвергая все иные.

Аль-Басра все еще испытывала зависть к своей более богатой сопернице. Армии от двух этих городов принимали участие в завоевании Хузистана и, соответственно, в дележе добычи. Но Аль-Басра со своими несметными тысячами, была сравнительно беднее; и Омар, чтобы уровнять благодеяния всем, кто участвовал в более ранних кампаниях, приказал увеличить пособия жителям Аль-Басры за счет излишних доходов с территорий, управляемых Аль-Куфой.

В наиболее влиятельных провинциях судебные функции исполнялись чиновниками, получавшими свои полномочия, как кади непосредственно от халифа. Контроль над остальными сферами оставался за местным правителем, который в силу своего положения вел ежедневные молитвы и, главным образом, по пятницам обращался с речью, имеющей нередко важное политическое значение. Военные и налоговые функции, которые, как и прочие обязанности, были возложены сначала на правителя, постепенно перешли в руки чиновников, специально для этого назначаемых.

Государство занялось подготовкой учителей ислама. В связи со стремительностью, с которой целые народы принимали новую религию, возрастал риск возникновения отклонений, как в постулатах, так и в ритуалах у огромного множества «новых мусульман», как их называли. Чтобы предотвратить эту опасность, Омар назначил во всех провинциях учителей, которые должны были разъяснять — мужчинам и женщинам по отдельности — Коран и его требования. Также на заре своего правления он ввел, в качестве законного требования, чтобы весь народ, от мала до велика, посещал публичные молитвы, особенно по пятницам. И чтобы, особенно в месяц поста, все мусульмане постоянно собирались вместе в мечетях.

Эра хиджры, 17 г. хиджры

Общеизвестно, что Омару принадлежат не только заслуги учреждения «дивана» или казначейства и систематизации распределения средств, но также и установления аравийского летоисчисления. Он начал отсчет времени с новой луны первого месяца (мухаррама) в год, когда Пророк бежал из Мекки. Поэтому магометанское летоисчисление называется «хиджра», иногда пишут «хеджира», или «эра от побега».¹

Мы не располагаем достаточным материалом для детальной оценки состояния магометанского общества того периода. Постоянное участие в битвах, несомненно, в определенной степени должно было препятствовать разлагающему воздействию, которое во времена передышек от войн и роскоши нарушало уклад и чистоту жизни бедуинов. Однако существует много свидетельств того, что ценности отношений между полами уже начали утрачиваться. Пагубное влияние полигамии, разводов и института наложничества усугублялось раздачей или продажей большого количества пленниц среди солдат и народа в целом. Жена благородной крови согласно старинным обычаям бедуинской знати занимала почетное и главенствующее место в домашней жизни, которого она не могла лишиться из-за соперницы более низкого происхождения, какой бы красивой и плодовитой та ни была. Теперь же она оценивалась мужем, всего лишь как одна из многих. Наложница, рожавшая детей, сразу же как «ум велед»² становилась свободной; и по закону ее потомство имело равные права с детьми от свободных жен знатного происхождения. Красота и нежные уговоры, таким образом, нередко затмевали благородство и породу, и сиюминутная фаворитка вытесняла свою знатную госпожу.

От непристойного сластолюбца, наслаждающегося, подобно Аль-Могире, гаремом, полным греческих и персидских рабынь, такого можно было ожидать. Но таким было положение и в домах многих более благовоспитанных арабов, имеющих добрую славу. Некая дама, похищенная, возможно, из знатной семьи, одаренная очарованием и благами изысканной жизни, могла пленить своего господина, и на время приобрести высшую власть. История Лейлы служит примером. Эта красивая гассанидская принцесса была выкуплена Халидом в Думе из числа общих трофеев. Слава о ее очаровании достигла Медины, и разожгла романтический огонь в груди Абд Ар-Рахмана, сына Абу Бекра. Несчастный влюбленный не переставал воспевать хвалу своей возлюбленной и свои собственные страдания в стихах, дошедших до наших времен. Наконец, он стал ее господином, и она была отправлена из войскового стана к нему домой. Он сразу же сделал ее своей женой. Его любовь была так велика, что, бросив всех остальных, он проводил время с нею одной, пока не угасла ее красота. Она была царицей его дома. Через какое-то время она заболела и стала чахнуть. Красота поблекла, а с нею и любовь ее господина: пришла ее очередь быть оставленной. Его друзья говорили ему: «Зачем держать ее такой, брошенной и забытой? Отправь ее домой, обратно к своему народу». Он так и поступил. Судьба Лейлы была счастливей большинства других женщин. Пресытившись своей игрушкой, если она оставалась еще молодой и привлекательной, хозяин мог продать ее другому для забавы. Или же, если болезнь или годы источили ее красоту, он предоставлял ей унылый жребий несчастной, утомленной домашней рабыни, без надежды на будущее.

На падение нравов указывают частые упоминания о случаях пьянства. Немало примеров, когда даже правителей снимали по этой причине. Омар был непреклонен, строго налагая следующие по закону наказания. Взыскивая за распитие вина, он не делал скидок ни на какие звания, будь то его собственный сын или его боевые соратники. В Дамаске скандал вырос до таких размеров, что Абу Обейде пришлось привлечь за это нарушение группу граждан во главе с прославленным героем Дираром. Не решаясь исполнить закон, он умолял Омара простить раскаявшихся преступников. Пришел гневный ответ. «Созови собрание, — писал Омар кратким слогом, характерным для раннего периода его правления, — и приведи их туда. Затем спроси: “Вино разрешено или запрещено?” Если они признают, что запрещено, дай по восемьдесят ударов каждому; если же скажут, что разрешено, пусть им всем отрубят головы».

Пристрастие к вину, возможно, могло остаться лишь напоминанием о днях, когда поэт пел эту песнь: «Как умру, похороните средь лозы корней…» Но обширные пополнения гаремов мусульман за счет греческих, персидских и египетских пленниц, повлияли на семейный уклад и привели к неожиданным результатам. Иудейки и христианки могли оставаться в своей прежней вере, будучи как наложницами, так и женами своих новых хозяев. Со своей наследственной верой они, несомненно, сохранили и многие обычаи своего отечества; то же самое можно сказать и о рабынях-язычницах или парсах-огнепоклонницах, даже когда они номинально принимали ислам. Бесчисленные дети от таких союзов, внешне обученные принципам и обычаям ислама, должно быть во многом переняли от матерей, их вынянчивших и воспитавших, образ жизни и национальные черты. Переполненный гарем, с его институтом наложничества также служил дурной школой для подрастающего поколения. Богатство, роскошь и праздность в таких обстоятельствах также часто провоцировали всякие вольности и потворствовали похоти, и слишком часто приводили к несдержанности и распущенности.

Ведь за исключением войн и раздоров жизнь мусульман была праздной и бездеятельной. Мало что могло удержать их от еле прикрытого ханжеством сладострастия. Часы, проведенные вне гарема, делились между скучными беседами в городских собраниях и молитвами в мечети по пяти раз на дню. Женщины теперь появлялись на людях, порхая под скрывающими их очертания покрывалами. Блеск и изящество, очарование и изысканность, до той поры свойственные арабскому обществу, теперь оставили его; мягкость, живость и теплота характера, так прекрасно воспетые в древней арабской песне, были охлаждены и изгнаны прочь. Азартные игры и прочие увеселения запрещались; даже ростовщичество денег под процент отныне не допускалось. Само собой, жизнь мусульманина проходила в изоляции; мужчины за пределами гарема уже не испытывали на себе благотворное влияние нежного пола. Жизнь общества постепенно принимала все более мрачный, унылый и тоскливый вид. Но природу человека невозможно обуздывать вечно; в конце концов, возникает обратный эффект; и, сбрасывая искусственно навязанные цепи, человеческое естество нередко вырывается за границы религиозных убеждений. Беззаботные мусульманские юноши, пресытившись однообразными наслаждениями в замкнутом пространстве гарема, стали пренебрегать религиозными запретами вне дома, и, впадая в искушение, искали в вине, музыке, играх, и разгуле тех утех, что требовались для беспечного и молодого сердца. В больших городах воцарились разврат и вседозволенность. Распространение этой язвы часто усугублялось ее утаиванием. Более уравновешенных людей возмущали не только развлечения, излишества и чувственные наслаждения, которым предавалась молодежь, но даже такое распутство, о котором здесь стыдно поведать. Полностью развиться этим порокам предстояло позднее, но их плевелы уже были посеяны при строгом режиме Омара.¹

Пока что такие излишества преобладали только в иноземных провинциях. Дома халифам, подкрепленным освященной близостью Медины, удавалось сохранять простоту древней арабской жизни. Строгая простота, разумеется, не исключала (как в случае самого Мухаммада) удовольствий гарема. Но даже в этом отношении первые три халифа, исходя из мусульманских стандартов, были умеренны и сдержанны. Омар, говорят, не имел страсти к противоположному полу. Еще до хиджры у него было четыре жены, две из которых, не пожелав оставить Мекку, разошлись с ним. В Медине он вступил в брак еще с пятью женщинами, с одной из которых, однако, разошелся. В последний раз он женился на восьмом году своего халифата, примерно в шестидесятилетнем возрасте. За три года до этого он вступил в брак с внучкой Пророка, при обстоятельствах, проливающих свет на забавные стороны его домашней жизни. Ему понравилась Ум Кульсум, первая дочь Абу Бекра и сестра Аиши, через которую он и устроил помолвку. Но Аиша обнаружила, что легкомысленная девица не горит желанием выйти замуж за старого халифа. Попав в затруднительное положение, она обратилась за помощью к мудрому Амру, который с готовностью взялся расстроить эту свадьбу. Он поведал обо всем Омару, который решил, что Амр сам хочет жениться на этой девушке. «Нет, — возразил Амр, — мне этого не надо; однако девушка воспитывалась в семье своего отца Абу Бекра с нежностью, и я боюсь, что ей нелегко будет терпеть твои жесткие манеры и строгость твоего дома». «Но, — продолжал Омар, — я ведь уже пообещал жениться на ней; как я могу отменить помолвку?» «Предоставь это мне, — сказал Амр, — действительно, твой долг заботиться о семье Абу Бекра, но сердце этой девушки не принадлежит тебе. Оставь ее в покое, и я найду тебе другую ум кульсум, еще лучше этой — вот, хотя бы дочь Али и Фатимы». Таким образом, Омар взял в жены ту другую девушку, которая подарила ему сына и дочь.

Многие из знакомых нам лиц к этому времени уже покинули сей мир: Фатима, дочь Мухаммада, Сафия, его тетя, Зейнаб, одна из его жен, и Мария, наложница-коптянка; Абу Обейда, Халид и муэдзин Билаль. И многие другие, также игравшие заметную роль в жизни Пророка, сходили со сцены, и новое поколение постепенно занимало их место.

Абу Суфьян дожил до 32 г. хиджры и умер в возрасте восьмидесяти восьми лет. Один глаз он потерял при осаде Ат-Таифа, другого лишился в битве при Ярмуке, так что он уже давно был слепым. Он развелся с Хинд, матерью Муавии — той, что «жевала печень» Хамзы в битве при Оходе.¹ О причине развода ничего не упоминается.