Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

ОБНАРУЖИВ, что отряды мятежников с Аишей, Аз-Зубейром и Талхой уже прошли дальше, Али, как мы помним, приостановил на время свой поход на Аль-Басру. Он перекрыл к ней дорогу [из Аль-Куфы] и постарался как можно скорее подтянуть дополнительные войска для наступления. Ибо, несмотря на то, что по пути к нему примкнули некоторые верные халифу племена, он все еще чувствовал себя недостаточно сильным для немедленных действий. Он направил специальное воззвание в Аль-Куфу, население которой состояло во многом из ветеранов, на чью лояльность Али мог определенно рассчитывать; и подкрепил его обещанием того, что Аль-Куфа станет резиденцией халифа. «Посмотрите, — писал он, — разве я не избрал ваш город для себя, предпочтя его всем другим городам? К вам обращаюсь я за поддержкою, чтобы по возможности восстановить мир и единство, как это надлежит, среди собратьев по вере». Однако поначалу этот призыв оставался без внимания. Разросшийся город был разделен на многие группировки; и во многих из них послание Аиши, требующей отмщения за кровь Османа, уже нашло отклик. Абу Муса, правитель Аль-Куфы, оказался не готов к таким чрезвычайным обстоятельствам. Верный памяти убитого халифа, он намеревался успокоить волнения, сохраняя нейтралитет, и призывал граждан не примыкать ни к одной из сторон, а оставаться дома. Повторная делегация была встречена с тем же успехом. Али решил послать своего старшего сына в сопровождении Аммара, бывшего наместника Аль-Куфы, чтобы убедить упрямого эмира поддержать его дело. Обращение Аль-Хасана, внука Пророка, произвело, наконец, желаемый эффект. Ему удалось затронуть чувствительные струны патриотизма в сердцах столь непостоянных жителей города; начались волнения, и Абу Муса, не в силах удерживать ослабляющий его позицию нейтралитет, был смещен. Арабские племена объединились, делая это в тот момент вполне искренне, вокруг приверженцев Али. Вскоре десять тысяч воинов, кто по суше, кто по реке, отправились, чтобы присоединиться к халифу, который, медленно продвигаясь, ожидал их подхода. Таким образом, усилившись, Али, в конце концов, оказался способным к решительному сражению, и бросил свои силы на мятежную Аль-Басру.

Далеко не все жители Аль-Басры были настроены против халифа, и многие граждане оставили свой город, чтобы примкнуть к лагерю Али. Повстанческая армия, почти не уступающая численностью войску противника, двинулась вперед, возглавляемая Талхой и Аз-Зубейром, и сама Аиша восседала на верблюде в хорошо защищенном паланкине. В намерения Али входило уладить все миром, если только это возможно. Он был человеком компромисса; и здесь, в интересах ислама, он был готов великодушно забыть нанесенное ему оскорбление. Не считая, разумеется, личной зависти, не существовало достаточно весомых противоречий, чтобы воспрепятствовать примирению сторон. Талха и Аз-Зубейр призывали к мести убийцам Османа; против этого Али ничего не имел, он не отрицал, что правосудие должно восторжествовать. Но ему необходимо было выиграть время. В числе воинов его собственной армии было довольно много людей из тех, что поднялись на Османа; и он понимал, что подвергнуть их наказанию, как того требовали его противники, в настоящий момент просто невозможно. Принимая во внимание эти соображения, он решил остановиться невдалеке от Аль-Басры, послав вперед Аль-Кааку (который вместе с другими прославленными вождями присоединился к войску халифа с отрядом из Аль-Куфы) для переговоров с Талхой и Аз-Зубейром. «Вы в Аль-Басре уложили шесть сотен человек, — заявил им Аль-Каака, — в отмщение за кровь Османа; и что же?! Теперь, чтобы отомстить за них, на вас поднимутся шесть тысяч! Когда же прекратится эта междоусобная война? Исламу сейчас нужен мир и спокойствие. Бросьте свое дело, и владычество закона будет восстановлено, а виновные подвергнуты наказанию». Благодаря его словам в сознании Аз-Зубейра и Талхи начала проясняться истина, даже Аиша согласилась, отвечая, что, если таковы подлинные чувства Али, они готовы ему подчиниться. После нескольких дней, прошедших в таких переговорах, халиф, возрадовавшись перспективе избежать кровопролития, велел своим войскам подойти к городу.

Однако, как мы уже знаем, армия Али, набранная из кого попало по разным бедуинским стоянкам, включала в себя большое число весьма приметных убийц Османа. Опасаясь, чем может кончиться их соприкосновение с разгоряченными противниками, все еще желавшими обеспечить пламень ада для злодеев, халиф приказал, чтобы в его авангард не входил ни один из участников нападения на Османа. В свою очередь, встревожилась и группа убийц халифа, верховодил которою хорошо знакомый нам Аль-Аштар. Войска Талхи, давшие обет мести, превосходили их группу вдвое: если мир будет заключен, никакой надежды избежать правосудия у них не останется. Понимая это, они собрали тайное совещание, на котором пришли к выводу, что смогут уцелеть, только если вражда между сегодняшними противниками сохранится, и они заставят Али сокрушить их врагов. Они решили оставаться с основными силами, не входя в авангард, но быть готовыми в удобный момент броситься на противника, чтобы спровоцировать столкновение.

Войска Аль-Басры, насчитывавшие примерно двадцать тысяч человек, стояла лагерем на окраине города. Силы Али, не встречая сопротивления, остановились на виду у противника. Начатые сторонами мирные переговоры, безусловно, велись искренне и заинтересованно. Сам Али выехал вперед верхом на коне, навстречу ему поскакали Талха с Аз-Зубейром. «С чего это вы на меня поднялись? — сказал Али, — Разве вы не присягали мне на верность?» «Э-э, — отвечал Талха, — это с мечом-то, воздетым над нашими шеями! Мы требуем, чтобы свершилось правосудие над убийцами Османа». Али заявил, что он не меньше их уверен в виновности убийц прежнего халифа; он даже обругал этих мерзавцев неприличным образом, но добавил, что для их наказания им нужно выбрать более подходящее время. Аз-Зубейр, с его стороны, был тронут обращенными к нему словами Пророка, которые напомнил ему Али, и тут же связал себя клятвою, что не будет с ним сражаться. На этом они и разъехались. Оба войска, понимая, что переговоры идут успешно, расположились на ночной отдых в уверенности, что им ничто не угрожает. Уже много недель воины не были в таком спокойном состоянии.

Но вскоре эта идиллия была грубо нарушена. Под утро мирная сцена сменилась для людей страшным шоком. Убийцы халифа за ночь сумели привести свой план в действие. Нацелив свои пики, конные бедуины, ведомые заговорщиками, еще в темноте понеслись на шатры воинов Аль-Басры. В считанные минуты все смешалось. Обе стороны были уверены, что подверглись нападению противника; и рассвет застал оба лагеря сошедшимися в битве. Завязалась смертельная схватка, как того и хотели заговорщики. Тщетно Али пытался остановить своих людей. Конфликт усиливался чувством коварной измены. То было странное сражение: первое, в котором мусульмане скрестили свои мечи с мусульманами. Оно напоминало прежние битвы из староарабских времен, с той лишь разницей, что древняя межплеменная вражда сменилась иными чувствами. Кланы смешались друг с другом, в какой-то степени этот конфликт отражал соперничество между двумя городами-соседями. «Представители Бени Ар-Рабиа из Аль-Куфы сражались против соплеменников из Бени Ар-Рабиа из Аль-Басры, воин из Бени Модар бился с другим воином Бени Модар»; и так происходило с различными племенами, и даже семьями: одна часть выходила на бой с другою. Армию Аль-Куфы гнали вперед убийцы халифа, понимавшие, что в случае поражения Али они окажутся обречены. Жестокость и упорство, проявленное в этой битве, можно объяснить только этим. Один из участников сражения вспоминал, что «когда противоборствующие стороны сошлись вместе грудь в грудь, от этой сумасшедшей резни возник такой шум, будто множество людей одновременно начали стирать белье на берегу реки».¹ Отношения друг к другу вождей резко отличались от той жестокой резни, в которую оказались вовлечены сражающиеся. Аз-Зубейр, пребывавший в нерешительности после разговора с Али, вообще оставил поле боя, верный своему обещанию, и был убит в призлежащей долине.

Талха, обездвиженный стрелой, попавшей ему в ногу, был доставлен в Аль-Басру, где и скончался. Лишившись своих вождей, войска повстанцев дрогнули и начали отступать. Они были отброшены к самому городу, где дорогу бегущим внезапно преградил верблюд самой Аиши. Будучи жестоко теснимой со всех сторон, она не переставала кричать из глубины своего паланкина: «Крошите убийц Османа!» Отступающие ряды моментально оказались охвачены вестью, что «мать правоверных в опасности», и воины храбро повернули назад, на врага, чтобы выручить свою предводительницу. Вокруг ее высоченного верблюда завязалась продолжительная и очень жестокая схватка. Один за другим различные смельчаки устремлялись к нему, с целью добыть знамя вдовы Пророка, и один за другим они падали наземь изрубленными. Только из числа корейшитов в схватке за узду этого рокового зверя полегло семьдесят человек. Наконец Али, сообразив, что ключевой точкой вражеского войска является верблюд Аиши, послал одного из своих командиров перерезать ему ахиллово сухожилие, и вскоре животное с протяжным криком рухнуло на землю. Борьба была окончена, повстанцы отступили в город. Захваченный паланкин Аиши, весь подобно гигантскому ежу утыканный стрелами, был, по желанию Али, помещен в уединенное место, где брат знатной пленницы Мухаммад раскинул для нее шатер. Когда он отогнул завесу, Аиша завизжала от страха перед лезущим к ней незнакомцем. «Что, твои же собственные люди, — сказал он, — уже стали для тебя чужими?» «Ба, да это мой брат!» — вздохнула она с облегчением, согласившись, чтобы ее уложили в шатер. Храброй, хоть и своенравной, женщине удалось выйти из жаркого боя без единой царапины.

Потери в злосчастной «верблюжьей битве» (ибо именно так она и была названа) оказались очень велики. Поле было покрыто десятью тысячами трупов, в равном соотношении с обеих сторон; причем, следует учитывать, что победители не смогли развить преследования противника. Ибо Али отдал распоряжение, чтобы ни за одним из отступников не гнались, и чтобы ни один раненый воин не был добит или ограблен. Халиф также запретил вторгаться в жилища или захватывать чью-либо собственность. Был выкопан огромный ров, куда сложили вместе все тела: и своих, и врагов. Али, остававшийся в течение трех дней в лагере за пределами города, сам провел погребальную службу. Это был первый случай, когда хоронили павших не в битве против неверных, но верующих, сражавшихся с другими верующими. Вместо того, чтобы проклинать память своих врагов (что в скором времени войдет в обычай в гражданских войнах), Али говорил с надеждою о будущем состоянии тех, кто вышел на поле боя с праведным и честным сердцем — неважно, на какой стороне он сражался. Когда ему принесли меч Аз-Зубейра, он проклял человека, лишившего его жизни; и, призывая вспомнить подвиги, которые свершил этот храбрый воин в ранних битвах ислама, продекламировал:

«С чела Пророка морщины забот
сгонял сей меч не раз без хлопот!»

У мусульман было немало причин скорбеть о потере Талхи и Аз-Зубейра. Они оплакивали память этих героев, вспоминая, как в битве при Оходе первый спас жизнь Мухаммада, рискуя своей собственной; а второй столько раз вносил замешательство в ряды идолопоклонников Мекки. Их гибель, как и гибель многих, поддержавших их сторону «соратников», было поражением всей империи ислама, так как корейшитам, серьезно ослабленным в этой битве, еще предстояла схватка с остальными арабскими племенами. Фактически, эта победа Али на деле являлась серьезным успехом убийц Османа, поддерживаемых раздираемыми враждою гражданами Аль-Куфы. С этого момента Али оказался полностью зависимым от них. Если бы вместо битвы он пошел на компромисс с Талхой и Аз-Зубейром, его положение стало бы несравненно сильнее.

Отношение Али к поверженным врагам была исключительно великодушным. Войдя в город, он разделил содержимое сокровищницы между воинами, сражавшимся на его стороне, пообещав им еще большее вознаграждение, «когда Господь предаст Сирию в его руки». Но во всех остальных случаях он обращался с друзьями и врагами равным образом, предав забвению всю прежнюю вражду. Мерван и приверженцы дома Омейядов разбежались по своим домам или искали прибежища в Сирии. Все, находившиеся в городе, присягнули на верность Али. Единственными недовольными оставались рабы и чернь, роптавшие, что с ними не поделились сокровищами, и лишили возможности пограбить. Объединившись в банды мародеров, этот сброд причинял немало беспокойства халифу. Они стремились ускорить его отъезд из города, чтобы устранить препятствия для своей вожделенной цели: поживиться чужим добром и погреть-таки руки на чужой беде.

С Аишей Али обращался так, как приличествует обращаться с особой, носящей титул «супруги Пророка в этой жизни, равно, как и в жизни грядущей». Она была в возрасте сорока пяти лет, но не утратила ни пыла, ни жизнерадостности юности. После битвы халиф посетил ее шатер и выразил удовлетворение, найдя женщину не раненой; добавив мягко, но несколько укоризненно: «Да простит тебя Господь за то, что случилось, и да будет Он к тебе милостив!» «Так же и к тебе!» — моментально последовал дерзкий ответ. Аише был предоставлен лучший дом в Аль-Басре, где она и затаилась в окружении своих сторонников. Вскоре она отправилась в обратный путь, сопровождаемая эскортом из сорока служанок, предоставленных ее братом. Сам Али небольшую часть пути провожал их, идя рядом с нею пешком; большая группа знати сопровождала Аишу до первой стоянки, где пожелала ей счастливого пути. Добравшись до Мекки, вдова Мухаммада совершила малое паломничество; и затем, удалившись в Медину, больше не предпринимала попыток вмешиваться в дела государства. Ее племянник, Абдалла, сын Аз-Зубейра, ¹ ушел вместе с нею. Он прославится в последующей истории халифата; но это произойдет только после смерти Аиши. Оставшиеся годы она проведет в Медине. Толпы паломников, стекающиеся на могилу Пророка (в ее собственные покои), удивленно будут взирать на некогда прекрасную и любимую жену Мухаммада; в то время как она, словоохотливая к старости, будет служить богатым источником преданий и рассказов о случаях из жизни Пророка, начиная со своего раннего детства. Она покинет сей мир на пятьдесят восьмом году хиджры, в возрасте шестидесяти шести лет, проведя из них сорок семь лет во вдовстве. ²

Али оставался в аль-Басре недолго. Назначив наместником своего кузена Абдаллу, сына Аль-Аббаса, а Зийяда, способного администратора, в помощь ему по сбору налогов, халиф отправился в Аль-Куфу.

36 г. хиджры   /   656-657 г. от р. Х.

КОГДА Али выезжал из Медины, преследуя мятежные войска, один из жителей, схватив его за уздечку, воскликнул в волнении: «Остановись! Если ты сейчас покинешь этот город, верховная власть удалится отсюда и никогда больше не вернется». Его оттолкнули в сторону, как человека, потерявшего разум; но словам этого человека суждено было запомниться надолго, пророчество его сбылось. Медине не суждено было долее служить центром империи.

На тридцать шестом году хиджры, семь месяцев спустя после гибели Османа, Али вошел в Аль-Куфу. Первые четыре из этих месяцев он провел в Медине; оставшиеся три в «верблюжьей» кампании, и недолго побыл в Аль-Басре. Ни один халиф еще не бывал в Аль-Куфе до этого. Теперь же ей предстояло стать местонахождением правительства Али. Жителям этого города льстила оказанная им честь. У Аль-Басры были свои определенные преимущества; ибо там проживало много вождей, способных поддержать халифа. И немалая часть из них шла на это с охотою. Кроме того, Али мог использовать ревность Аль-Ирака по отношению к Сирии в предстоящей борьбе с Муавией. Увы! все эти преимущества с лихвой уравновешивались склонностью жителей Аль-Басры к раздорам. Это был центр бедуинской демократии; и дух кочевников был до сих пор не укрощен. Что они выиграли, интересовало граждан Аль-Куфы, восстанием против Османа? Призывы к отмщению убийцам халифа на миг приумолкли; но общий ход дел, сетовали куфинцы, медленно возвращался в старую колею, протоптанную корейшитами. Руководство в Аль-Куфе оказалось, по сути, таким же, какое было установлено этими «сыновьями пустыни» повсеместно. Али поставил наместниками своих кузенов, сыновей Аль-Аббаса, повсюду: в Медине, Мекке, Йемене, а теперь и в Аль-Басре, в то время как сам собирался править из Аль-Куфы.

«Какая польза нам от того, что, убрав Османа, мы проливали свою кровь, сражаясь против Аз-Зубейра и Талхи?» — разглагольствовал главный заговорщик Аль-Аштар среди своих друзей в Аль-Басре. Али, напуганый такого рода разговорами, забрал Аль-Аштара со своим караваном в Аль-Куфу, но там, среди легко возбудимого народа, его речи представляли еще большую опасность. Другим источником постоянных тревог служил рабский сброд и прочие отбросы общества Аль-Басры. Вырвавшиеся на свободу из-под всяческого контроля, они сплотились в большую банду и захватили область Сиджистан на границе с Персией. Эта шваль прикончила вождя, посланного Али, чтобы подавить мятеж, и была утихомирена только Абдаллой Ибн Аль-Аббасом, который самолично разделался с бандой, приведя карательную армию из Аль-Басры.

Хуже всего, как бы то ни было, тучи сгущались на западе. Лишь ограниченный, усеченный халифат оставался подвластен Али, в то время как в Сирии влияние халифа оказалось подорвано. Смертельная схватка с Муавией угрожала на этом направлении. Но, прежде чем продолжить повествование о событиях в Сирии, нам необходимо обратить свой взор на время в сторону Египта.

Тяжкое бремя правителя было возложено на Кейса, одного из важнейших ансаров, сына Саада Ибн Обейды, человека, который едва не был избран халифом по смерти Пророка.¹ Человек проверенных способностей и суждений, преданный приверженец Али, он отказался брать с собой в Египет войско, считая, что халифу солдаты нужны больше, и предпочел вместо этого воспользоваться поддержкою семи «соратников», которых и выбрал себе в сопровождение. При его приближении, мятежный наместник бежал из Египта в Сирию, где и был лишен жизни. Кейс был неплохо принят египтянами, принесшими перед ним клятву верности Али. Однако, влиятельная фракция под предводительством Язида Ибн Аль-Харисы из племени Кинана, нашедшая прибежище в соседней провинции, громко требовала удовлетворения за смерть Османа. Кейс благоразумно согласился оставить их до поры в покое, не решившись даже потребовать с них десятину. Но в остальных вопросах он держал Египет твердою рукой. В ожидании могущего последовать вскоре со стороны Али нападения, Муавия чувствовал себя на египетской границе неспокойно. Он всеми силами старался оттолкнуть нового наместника Египта, проявившего себя столь способным властителем, от халифа.

Укоряя его в присоединении к группе, на которой все еще лежала кровь Османа, он призвал Кейса покаяться, и пообещал, что если тот примкнет к мстящим за это преступление, то он будет признан как наместник Египта, и его родственники будут выдвинуты на те посты, какие он только захочет. Кейс, не желая содействовать росту враждебности, составил свой ответ в хорошо взвешенных словах. Об участии Али в этом грязном деле, сказал он, не существует никаких доказательств; и он пока подождет со своим решением. Между тем, он не имел никакого намерения нападать на Сирию. Попав вновь под давление Муавии, он еще раз открыто заявил, что был и остается убежденным сторонником халифа. Тогда Муавия вознамерился возбудить ревность между Али и его наместником посредством коварства. Он распустил слухи, что Кейс на самом деле лишь тянет время: дескать, он терпим к египетским мятежникам, что свидетельствует о том, что в душе он с ними. Известие, распространенное с прилежностью, достигло, как и предполагалось, двора Али, где оно было подхвачено теми, кто либо сомневался в верности Кейса, либо завидовал его успеху. Чтобы удостовериться в его покорности, Али приказал Кейсу выступить против мятежников; и протест Кейса против такого шага, как преждевременного, был принят, как доказательство его соучастия с ними.

Он был смещен, а на его место поставлен один из убийц Османа: Мухаммад, сын Абу Бекра. Разозлившийся Кейс возвратился в Медину, где, на нейтральной территории, приверженцы обеих сторон должны были бы оставить его в покое. Однако, не найдя и там спокойствия из-за досаждений Мервана и прочих, он, в конце концов, решил отдать себя на милость Али; который, очистив его от клеветы, восстановил снова свое доверие, и с тех пор использовал его как главного советника. Муавия, порицая Мервана за то, что выжил Кейса из Медины, говорил: «Если бы ты поддержал Али стотысячной армией, это было бы меньшим злом, чем то, что ты дал ему такого советника».

Со своей стороны, как бы то ни было, и сам Муавия имел влиятельного и проницательного советника: в лице Амра, покорителя Египта. Во время нападения на Османа Амр находился с двумя своими сыновьями вдали от Медины, в Палестине. Вести о трагедии, усугубленные его собственным недобрым обращением с халифом, произвели на него сильное впечатление. «Это я, — говорил он, — оставив старика в трудную минуту, повинен в его гибели». Из тиши своего уединения он внимательно следил за ходом событий в Аль-Басре; и когда Али вышел победителем, немедля отправился в Дамаск, чтобы предстать перед Муавией. По причине недружелюбного отношения Амра к Осману, Муавия встретил его поначалу довольно прохладно. Впоследствии, однако, прошлое было предано забвению, и их дружба восстановлена. С тех пор Амр становится доверенным советником Муавии.

Этот союз и неверный шаг Али в отстранении Кейса от управления Египтом, здорово укрепили позицию Муавии. Успех Али под Аль-Басрою также давал Муавии то преимущество, что павшие там в бою Талха и Аз-Зубейр — единственные его конкуренты в вопросе лидерства в борьбе за справедливость — сошли со сцены. Склонность Али уступать арабам в их междоусобицах грозила постоянной опасностью. Хотя он ясным образом всячески отказывался напрямую отождествлять себя с убийцами Османа, фактически он сражался за их же дело; и тем самым, в равной степени халиф оказывался на стороне арабских племен против корейшитов и аристократии ислама. И Али следовало бы предвидеть, что социалистический элемент в этом необычном компромиссе, рано или поздно неизбежно должен был привести самодержца к столкновению с интересами самого халифата.

…и сила Муавии в Дамаске.

Авторитет Муавии покоился на твердом основании; его позиция была смелее, его поведение последовательней. Он с самого начала сопротивлялся опасным требованиям групп, враждебных Осману. Таким образом, теперь у него имелось оправдание для их преследования с точки зрения справедливости, хотя, одновременно, поступая таким образом, он утверждал превосходство корейшитов. Влияние «соратников» всегда было в Сирии первостепенным; в то время как арабский элемент там по большей части состоял из представителей аристократических племен с юга; в результате бедуины у Муавии находились полностью под контролем. Крики об отмщении, воспламененные окровавленными символами, все еще развешенными на кафедре мечети, раздавались сверху и снизу; в то же время нерешительная позиция Али осуждалась всеми, как косвенное доказательство его соучастия в деле убийц старого халифа. И хотя многих пугала возможность возмездия со стороны Али в случае его победы, основным чувством, охватившим всю Сирию, являлось страстное желание отомстить за убийство его несчастного предшественника.

Заметим все же, что, независимо от того, какие бы мотивы ни шли в ход в разных местах, тогдашнее соперничество между Али и Муавией на самом деле велось за трон халифа; и многие полагали, что «серый мул Сирии» имеет лучшие шансы на победу.

Личное противостояние Али и Муавии.

Возможное решение этой проблемы находилось, несомненно, в отделении Сирии в независимое царство бок о бок с Аль-Ираком и Персией. Но идея о распаде халифата едва ли в те годы могла посетить умы правоверных. Единство ислама, утвержденное в качестве важного для арабов постулата и сохранявшееся на протяжении четверти века, оставалось тогда, и еще долго будет оставаться, преобладающим чувством для всей их нации.