ГЛАВА LXII АБУ ДЖАФАР АЛЬ-МАНСУР

КОГДА смерть настигла Ас-Саффаха, Абу Джафар, как мы помним, совершал паломничество в Мекку. Его двоюродный брат (племянник?), Иса, которого умерший халиф успел назначить вторым в ряду своих наследников, заставил всех в Аль-Куфе без промедления провозгласить новым халифом Абу Джафара, и тому была незамедлительно принесена клятва на верность. Получив сообщение о смерти брата, Абу Джафар поспешил воротиться в Аль-Куфу. Свое восхождение на трон он отметил вознесением молитв и обычным обращением к верующим с кафедры Большой мечети, а потом перебрался в халифский дворец в Аль-Анбаре. Он принял новое имя, Аль-Мансур, «Побеждающий». Он был старше, чем Ас-Саффах, но по рождению происходил от берберской женщины-рабыни, а мать его брата была родом из могущественного йеменского клана: Аль-Харис Ибн Кааб.

Абу Муслим, как уже упоминалось, находился в этом паломничестве вместе с ним. Аль-Мансур сразу же по получению известия о смерти своего брата, находясь в дороге из Мекки домой, велел послать за ним. Он сказал Абу Муслиму, что боится, как к нему отнесется его дядя Абдалла. Абу Муслим посоветовал ему не тревожиться понапрасну, пообещав, что в случае, если Абдалла рискнет поднять восстание, он безотлагательно с ним разберется. Но повод для опасений был весьма серьезный. Под началом у Абдаллы на границе Малой Азии находились большие силы. Недавно скончавшийся халиф, его племянник, как-то пообещал ему сделать его своим наследником — в награду за его успешную кампанию против Мервана. Поэтому, заставив армию присягнуть себе на верность как халифу, Абдалла, недолго думая, осадил Харран. Аль-Мансур больше всего опасался за способность Абу Муслима сохранить ему верность, ведь в противостоящей ему армии дяди халифа находилось семнадцать тысяч воинов из Хорасана, весьма приверженных своему прежнему лидеру. Абу Муслим быстро выступил против Абдаллы, которому,

…подавлено Абу Муслимом, vi 137 г. хиджры, ноябрь 754 г. от р. Х.

в связи с его приближением, пришлось оставить осаду Харрана и двинуться к востоку, на Нисибин, где он расположился в сильно укрепленном лагере, окружив себя рвом и валом со всех сторон. Однако, по пути туда, из боязни перед только что упомянутыми хорасанцами, он безжалостно предал их всех мечу.¹ Для того, чтобы выкурить его из укрепления, Абу Муслим притворился, что решил повернуть свои войска на Сирию. Армия повстанцев, состоявшая в основном из сирийцев, узнав об этом, обеспокоилась за судьбы своих семей, принудила своего командира выступить в том же направлении. Абу Муслим тут же повернул обратно и захватил оставленные противником укрепления. Борьба продолжалась в течение пяти месяцев с переменным успехом, но, в конце концов, благодаря хитрой тактике Абу Муслима, сирийская армия была полностью разбита. Абдалла бежал, но был в итоге задержан и оставлен под надзором его брата Сулеймана, губернатора Аль-Басры.

Вскоре после этого к халифу был позван Абу Исхак, один из приближенных Абу Муслима. «Ну, рассказывай, что ты знаешь о своем хозяине, — потребовал халиф, — и о его намерении перебраться в Хорасан!» Напуганный, тот сначала посмотрел направо, а затем налево, как бы от страха, нет ли где поблизости Абу Муслима: а вдруг тот подслушивает? «Тебе нет нужды страшиться!» — прикрикнул на него халиф, и скрывавший жуткую картину занавес, был вновь отдернут. «Да пребудет вовеки хвала Господу!» — воскликнул Абу Исхак, низко поклонившись и распростершись, как на молитве. Глядя на труп, он продолжил: «Как же я благодарен, что избавился от тебя, о, тиран!» Затем хитрец повернулся к халифу: «Клянусь, ни одного дня не проходило, чтобы я мог почувствовать себя в спокойствии, из-за страха перед ним я уж и вовсе не считал свою жизнь своею, и каждый раз, когда он меня вызывал, я всегда готовился к смерти». С этими словами он откинул в сторону полу своей одежды, и под нею показался специально изогнутый щит. Халиф испытал жалость к Абу Исхаку, решив пощадить его и избавить от участи, которая вполне могла бы ожидать того, как явного приверженца своего только что убитого покровителя.

Насладившись поздравлениями, которые поспешили принести ему придворные — они желали радости халифу, «наконец-то ставшему настоящим царем!» — Аль-Мансур вышел к народу и ошарашил собравшуюся толпу невероятной новостью. «Этот урок, — сказал он, — следует каждому хорошенько запомнить. Человек начал хорошо, но кончил плохо, и вот теперь, из-за своей гордыни и бунтарства, лишился жизни». Арабские историки отдают много места описанию этой сцены, и они совершенно правы. Ибо Абу Муслим бесспорно являлся величайшей фигурой своего времени. Людей, равных ему по значимости, не было. Не достигнув еще и тридцати пяти лет, он, за счет своей редкой мудрости, целеустремленности и полководческого таланта всецело изменил весь облик ислама, и поднял дом Аль-Аббаса над руинами разрушенного дома Омейи. Нет сомнения, что он сам заслужил свою судьбу, ведь на его главу пала кровь многих жертв. Но не от руки Аль-Мансура он должен был погибнуть — ведь тот стольким был ему обязан. Ревность к влиянию, которым пользовался Абу Муслим, породила ненависть к нему халифа. Следует признать, что в оценке характера Абу Муслима прав оказался вовсе не Аль-Мансур, а Иса, поскольку в поступках или отношении Абу Муслима к халифу не было ничего такого, что можно было бы истолковать как нелояльность к династии, которая самим своим существованием была обязана этому человеку.¹

Заслуживает отдельного упоминания и история Абу Насра, которого Абу Муслим оставил во главе своих войск в лагере под Холваном. Аль-Мансур, желавший привлечь на свою сторону этого способного командира, послал тому приказ, исходивший якобы от Абу Муслима: немедленно явиться ко двору со всем своим добром. Халиф запечатал послание печатью убитого Абу Муслима. Однако тот заранее предупредил всех своих друзей не доверять ни единому письму от него, если оно не будет скреплено лишь половиною его печати. Таким образом, заподозрив неладное, Абу Наср бежал в Хамадан. Чтобы развеять его подозрения, халиф послал ему особый указ, в котором назначал Абу Насра правителем Шахразора. Однако в то же самое время халиф решил предупредить губернатора Хамадана, чтобы тот убил Абу Насра, когда тот соберется в дорогу. Но первое послание добралось до Абу Насра скорее, чем предупреждение наместнику Хамадана, и Абу Наср, не замедлив с отъездом, сумел избежать предназначавшейся ему горькой участи. В конце концов, отчаявшись найти безопасное место, он решился предстать пред лицом халифа. Признавшись, что это он советовал своему бывшему владыке искать убежища в Хорасане, Абу Наср всецело предал себя в руки своего верховного суверена, обещая отныне быть ему верным слугою. Аль-Мансур позволил ему свободно удалиться, и эта снисходительность халифа, как мы сами еще убедимся, со временем принесет свои плоды.

Но полностью мир в Месопотамии или в Персии был восстановлен лишь пару лет спустя. В Персии мусульманской империи серьезно угрожало восстание под руководством довольно примечательного вождя, «волхва» Сунбаза. Он выступил против халифа под предлогом отмщения за убийство Абу Муслима и, сумев привлечь на свою сторону большое число сторонников, завладел страной от Ар-Рея до Нишапура.¹ Схожее восстание последовало и в Месопотамии, где карательные войска халифа терпели одно поражение за другим. Как бы то ни было, на следующий год действия армии властелина правоверных увенчались успехом, и мир утвердился как в Междуречье, так и на землях Персии.

Почувствовав облегчение после того, как миновали все эти угрожавшие ему опасности, халиф мог бы оставить своего дядю Абдаллу в покое в Аль-Басре; но, прослышав, что тот, не доверяя своему племяннику, попытался скрыться в каком-то укромном месте, послал за ним пару его дядьев: Сулеймана и Али, повелевая им доставить строптивца ко двору. Положившись на торжественное обещание Аль-Мансура даровать Абдалле полное прощение, они разыскали его и привели с собою, а сами предстали перед халифом. Тот принял их

Халиф бросает в темницу своего дядю Абдаллу, конец 139 г. хиджры, 757 г. от р. Х.

весьма милостиво и занял беседою. Но в то же самое время халифского дядю Абдаллу, оставленного снаружи, схватили стражники и отвели в замок, где и заточили в темницу. Спустя некоторое время халиф велел своим гостям «пойти и присоединиться к Абдалле». Увидев себя так жестоко обманутыми, они рассердились и бросились обратно, протестуя, но им было отказано в повторном приеме. Их товарищи, придя в бешенство от такого гнусного вероломства, уже склонялись к тому, чтобы оказать сопротивление, но были разоружены. Несколько человек убили сразу, а остальных отправили в Хорасан, где их постигла та же участь. Остается лишь поражаться тому, что у подданных еще оставалось хоть какое-то доверие к этому вероломному и жестокому монарху, настолько склонному к измене. Объяснением тому может послужить лишь предположение, что он практиковал столь бесстыдное вероломство лишь в тех случаях, когда опасность угрожала ему лично или всей правящей династии. За исключением подобных моментов в целом правление Аль-Мансура можно считать мудрым и справедливым.

В течение сто тридцать восьмого года хиджры Константинополь вел войну против сирийской армии халифа. Византийцы взяли Малацию и разрушили ее укрепления. На следующий год эта крепость была отбита мусульманами, стены вновь возведены, гарнизон усилен. Эта кампания примечательна тем, что в ней приняли участие две женщины благородной крови — тетки халифа. Они присоединились к армии из-за данного несколько лет тому назад обета: если Мерван будет побежден, то они примут участие в священной войне против неверных. Халиф согласился обменяться военнопленными с императором Византии. Противники заключили перемирие сроком на семь лет; Аль-Мансур был вынужден пойти на такую меру, поскольку беспорядки в пределах своей собственной страны отнимали все силы и средства, имевшиеся в его распоряжении.

На сто сороковом году хиджры халиф после выполнения ежегодного паломничества посетил Иерусалим, а затем проехал через Сирию и Месопотамию. По возвращении домой странное выступление подвергло его жизнь непосредственной опасности. Персидская секта, именуемая «Равендийя» (названная так по названию их города), разделявшая такие взгляды, как имманентность (неизменность) божества и переселение душ, решила посетить двор халифа. Начальник телохранителей, как посчитали прибывшие гости, был наделен душою Адама, в другого из приближенных халифа переселилась душа Гавриила, и так далее. А тело же самого халифа, по их туманным намекам, являлось вместилищем Самого Бога.

Окружив дворец, они принялись кричать: «Это дом нашего Господа, Того, Кто дает нам пищу для еды и воду для питья!» Халиф приказал арестовать пару сотен из числа их лидеров, но это привело остальную толпу в такую ярость, что они, бесчинствуя по всей округе, кинулись на штурм тюрьмы. Аль-Мансур отважился выступить вперед без эскорта, намереваясь утихомирить возбужденных персов. Однако одичавшие сектанты, не считаясь долее с тем, что божество сделало тело халифа своею обителью, накинулись на него. Если бы не Абу Наср (о котором говорилось выше) и не один из приверженцев Омейядов — заслуживший таким образом благосклонность двора — отважно бросившиеся между бушующими мятежниками и халифом, тому пришлось бы очень туго.¹ К счастью, в эту минуту подоспели солдаты, и члены Равендийя, от которых местные жители благоразумно закрыли ворота своего города, были истреблены. Этот инцидент важен для нас тем, что он показывает правительство Аббасидов вовсе не связанным с крайним крылом шиитов.

Вскоре вслед за этим наместник Хорасана взбунтовался против власти халифа, и тому пришлось отсылать для подавления этого мятежа Ибн Хозейму, уже прославившегося военачальника. Вместе с карательными войсками Аль-Мансур послал и собственного сына и наследника, Аль-Мехди, которому к тому времени было около двадцати лет. С приближением карателей на мятежника набросились его собственные люди, которые, посадив его задом наперед на осла, отослали в таком виде к халифу. И с ним, и с его последователями обращались с ужасающей жестокостью. Их пытали до тех пор, пока они не отдали всего, чем владели. Мятежному губернатору отрубили руки и ноги; а затем он был обезглавлен. Его сына сослали пожизненно на остров, расположенный в Красном море.

…и Табаристане, 141-143 г. хиджры, 758-760 г. от р. Х.

После этого мусульманские войска были выдвинуты против Табаристана, правитель которого, Испахенд, вышел из своей покорности исламу. Эта кампания оказалась успешной. Как бы то ни было, на следующий год этот князь опять взбунтовался, а его неприступная крепость отбила натиск магометанских карателей. Тогда один из мусульман, притворившись дезертиром, сумел снискать милость Испахенда и вошел к нему в доверие. Ему удалось открыть ворота своим товарищам. Таким образом, крепость была взята, и все сражавшиеся с оружием в руках мужчины преданы смерти, а их семьи обращены в рабство. Аль-Мехди выбрал пару девушек для себя, а дочерью Испахенда завладел его дядя.¹ Затем армия повернула на Дейлем; но там восстание приняло столь широкие формы, что пришлось затребовать новый набор рекрутов из Аль-Ирака и Мосула. Это пополнение оказалось готовым вступить в бой лишь к следующему году. Между тем, Аль-Мехди возвратился ко двору. Ему было к тому времени двадцать три года. Он взял замуж Риту, единственного ребенка своего дяди, предыдущего халифа, а затем отправился назад в Хорасан, где и оставался довольно долгое время. Сам же халиф и в этом году, как он уже на раз делал, решил лично предводительствовать паломничеством в Мекку.

Но его династии уже грозила новая опасность. Исходила она со стороны внука Али, потомка его сына Аль-Хасана, [которого также звали Аль-Хасаном]. Главою семейства в этом ответвлении рода Алидов считался правнук Али Абдалла, чьи два сына, Мухаммад и Ибрахим, уже долгое время вынашивали весьма амбициозные планы.² У Аль-Мансура зародились подозрения в отношении этой парочки еще со времени его первого паломничества, когда они открыто манкировали своим участием. Как обычно, халиф решился прибегнуть к хитрости. Его доверенный человек, подделав письма из Хорасана, где всегда можно было найти сильную партию готовых сторонников для любого отпрыска из дома Али, вошел в доверие к их отцу Абдалле. Он настолько удачно завлек его в свои сети, что спровоцированный бедолага вскоре оказался в темнице вместе со всей своей семьей. Однако обоим сыновьям удалось бежать: одному в Аден, другому в Синд. Но затем они тайком возвратились в Аль-Ирак, а потом скрывались — то в Медине, то среди бедуинских племен — и везде их преследовали эмиссары халифа. Аль-Мансур летом сто сорок четвертого года, совершая ежегодное паломничество, потребовал от их отца и прочих родственников, по-прежнему находившихся в тюрьме, чтобы оба скрывавшихся от него вышли из своего укрытия. Семье не удалось этого добиться, и всех узников в наказание отправили в Аль-Куфу, где с ними обращались с беспримерным варварством. Сыну Ибрахима, совсем еще ребенку, мальчику нежного возраста, жестокий Аль-Мансур заявил, что он будет умерщвлен такою страшною казнью, о какой еще никто не слыхал. Тиран сдержал свое слово, приказав вмуровать несчастное дитя живым в тюремную стену.¹ Остальную родню Мухаммада и Ибрахима кого поубивали, кого отравили; и лишь несколько человек было пощажено. Голову одного из убитых послали показать по городам Хорасана, выдавая ее за голову старшего брата Мухаммада, чтобы сломить волю сторонников Алидов в тамошних местах.

Зверства бессердечного халифа, за которыми последовали прочие жесткие меры, имевшие целью раскрыть местонахождение Мухаммада, скрывавшегося тогда в Медине, спровоцировали его на выступление в этом городе. В то же время его брат Ибрахим поддержал его в Аль-Басре. В Медине, где против халифа поднялся весь город, губернатор был брошен в тюрьму, и власть была передана в руки Мухаммада. Вокруг него сплотилось большое число горожан, хотя многие все же предпочли держаться в сторонке, в страхе перед неминуемой яростью халифа. Когда весть о мятеже достигла халифского двора,² Аль-Мансура это сильно взволновало. Дело было в том, что хотя до сих пор все волнения происходили со стороны наследников Аль-Хосейна, однако положение и возможные претензии на трон со стороны дома Аль-Хасана (старшего сына Али) были, по крайней мере, не менее серьезными.

Халиф немедленно отправил Мухаммаду депешу, в которой, после всевозможных угроз в его адрес, предлагал ему прощение, а также достойное обращение со всем его семейством. Но претендент на трон отвечал ему с негодованием: уж скорее это он, писал Мухаммад, мог бы предложить пощаду Аль-Мансуру, узурпировавшему права потомков Али и Фатимы, дочери Пророка. Это благодаря ее добродетелям хашимиты получили хоть какие-то основания претендовать на власть. Но, даже и в этом случае, каково может быть доверие словам того, кто столь вопиющим образом нарушил свою клятву, данную Ибн Хубейре, Абу Муслиму и своему собственному дяде? Халиф ответил очень пространным и утомительным для чтения посланием, в котором, основывая свои доводы на неполноценности женщин, он высмеивал претензии по наследованию, как со стороны Фатимы, так и со стороны всех женщин вообще. В противоположность Фатиме, он всячески превозносил Аббасидов-мужчин, считая именно мужское потомство дома Пророка подлинными его наследниками: они должны были править именно потому, что являлись мужчинами.¹

Ничего не добившись в этом споре, Аль-Мансур решил прибегнуть к силе меча. Больше всего его беспокоило ставшее расхожим в Аль-Куфе присловье: «Хорасан идет за Аббасидами, Аль-Ирак — за Алидами, а Сирия — за неверными, которые всегда пойдут за любым мятежником!» На самом же деле, посланники Мухаммада не нашли никакой поддержки в Сирии, где народ, после стольких перенесенных им несчастий, посчитал за благо оставаться в стороне. Поэтому основными точками восстания так и остались Мекка, Медина и Аль-Басра.

Иса наносит поражение Мухаммаду в Медине, 145 г. хиджры, 762 г. от р. Х.

Против Медины, являвшейся в тот момент центром восстания, халиф отрядил своего племянника Ису, дав ему в подчинение сирийскую армию. Для его природной склонности к предательству является очень характерным то, что Аль-Мансур поведал одному из своих наперсников: его могла в равной степени порадовать неудача любого из этих двух лидеров. Для халифа было неважно, кто из них мог оказаться проигравшим, Мухаммад или Иса. Последнего халиф замышлял устранить из числа наследников в пользу своего сына Аль-Мехди. Однако если не считаться с сентиментальными чувствами, что он поднял оружие на одного из наследников Пророка Мухаммада, перед Исою стояла не слишком сложная задача. Мухаммад, последовав примеру самого Пророка, выкопал ров вкруг всего города; но с подходом карательного отряда Исы все жители бросились бежать целыми толпами, и Мухаммад оказался брошен мединцами. Теперь вождя окружала лишь незначительная кучка особо верных ему людей.

Отказавшись принять пощаду, он повязал себе на пояс меч Пророка, «Зуль-Факар»,² и вступил в бой, но вскоре пал, пронзенный стрелою. Его голову, отосланную халифу, выставили на всеобщее обозрение в Аль-Куфе, а затем и в прочих городах. Ему суждено было войти в историю под чисто пуританским прозвищем «Чистая душа». В Медине тела убитых мятежников оставались развешенными вдоль ведущей в Сирию дороги в течение трех дней, после чего их просто бросили на земле иудейского кладбища. Лишь по ходатайству сестры Мухаммада его останки позволили захоронить на древнем кладбище рода Баки.¹

Медина тяжело пострадала от последствий этого восстания. Присутствие сирийских вояк оказалось для населения таким тяжким бременем, что на борьбу с угнетателями поднялись все рабы; градоправитель вынужден был бежать; и призвать его обратно отступников мединцев заставил лишь страх перед тем, что Аль-Мансур может вообще стереть их город с лица земли. Зачинщикам поотрубали руки, и порядок в городе был восстановлен. Для того чтобы подчеркнуть свое неудовольствие Мединой, халиф велел прекратить ее снабжение морем, от которого город почти полностью зависел.²

Но еще большая опасность угрожала со стороны Аль-Басры. В этом городе Ибрахим, сначала в полной тайне подготовив свое выступление, решился, наконец, поднять знамя мятежа, начертав на нем имя своего брата. Жители Аль-Басры, всегда склонные поддержать любое противостояние властям, с энтузиазмом восприняли подкинутую им новую идею; причем ее быстро воспринимали весьма образованные люди, например, знаменитый ученый-правовед Малик Ибн Анас.³ Число подобных приверженцев стремительно росло. Находившийся в Аль-Басре карательный правительственный отряд был разгромлен, восставшие под руководством Ибрахима взяли штурмом дворец наместника и разделили между собою захваченные там сокровища. Фарс, Аль-Ахваз и Васит оказались захваченными мятежниками, наряду со многими другими городами, где также полыхал огонь восстания. По получению вестей о гибели своего брата, Ибрахим решил сражаться дальше сам по себе и двинулся на Аль-Куфу, где, как ему сообщали, народ был уже готов подобно басрийцам подняться на борьбу с халифом. Хотя общее число сторонников Ибрахима достигало ста тысяч, в походе на Аль-Куфу ему последовало лишь тысяч десять воинов.

Однако же, наступивший кризис был достаточно серьезен, чтобы не на шутку встревожить халифа. В тот момент он был занят разбивкой плана своей новой столицы, Багдада; но, с получением сообщения о наступлении войск Ибрахима, Аль-Мансур немедленно вернулся в Аль-Куфу, население которой уже собиралось разжечь пламя мятежа и присоединиться к наследнику «их собственного халифа Али». Верные правительству войска были разбросаны далеко по городам Персии, Африки и Аравии, и в распоряжении халифа оставался лишь небольшой гарнизон, расквартированный в центре халифата. Отовсюду продолжали приходить известия о новых волнениях, в то время как в самой Аль-Куфе «стотысячная толпа куфинского сброда была готова кинуться против халифа со своими мечами».

Находясь в состоянии крайней тревоги, Аль-Мансур поклялся, что если ему дано будет преодолеть этот кризис, он никогда не выступит из своей столицы, не имея под рукою менее чем тридцать тысяч воинов. В течение семи недель он прятвлся за занавесом в своем гардеробном помещении, спал на своем молитвенном коврике и не сменял одежду, кроме редких переоблачений в черное, специально для публичной молитвы. В подарок халифу были присланы две девицы. «Они непременно обидятся, — сказал повелителю его помощник, — если ты откажешься к ним войти». «Этого я не сделаю, — отвечал халиф, — сейчас не время для женщин! Я не собираюсь входить ни к какой девушке, покуда не увижу у своих ног головы Ибрахима — или пока мою голову не бросят к его ногам!» В конце концов ситуация стала меняться. Аль-Мехди выслал карательные отряды из Ар-Рея, которым удалось подавить мятежи в Фарсе и Аль-Ахвазе. В то же время, Иса поспешил из Медины, чтобы предупредить наступление Ибрахима на Аль-Куфу. Две армии сошлись лицом к лицу примерно в шестнадцати лигах о города. Сперва мятежникам удалось опрокинуть авангард войска Исы, за которым была увлечена и часть основных его сил. На какой-то момент казалось, что знамени Алидов будет сопутствовать удача;

но вскоре вслед за этим Ибрахим был убит стрелою, и его армия обратилась в бегство. Ему суждено было войти в историю под прозвищем «Убиенный под Бахамрою» (таково было название местности, где происходила эта битва). Вот так, продержав в страхе всю империю ислама в течение трех месяцев, восстание Алидов пришло к своему логическому концу.

С получением первых известий о том, что войско Исы обращено вспять мятежниками, Аль-Мансур, совсем было, упал духом. Халиф уже собирался бежать к своему сыну в Ар-Рей. Можно себе представить, какой безграничной оказалась его радость, когда к ногам халифа была брошена отсеченная голова Ибрахима. «Восторг мой подобен радости, — сказал властитель правоверных, цитируя арабского поэта, — изнуренного жаждою путника, вышедшего на брег живительного потока!» Однако перед глазами посторонних он свою радость намеренно скрыл: выйдя к народу, Аль-Мансур взял в свои руки окровавленную голову повстанца, прослезился и сказал добрые слова об убиенном. Впрочем, гнев халифа не замедлил с ужасной силою обрушиться на город, осмелившийся поддержать притязания его соперника на трон. Дома многих жителей были конфискованы и подвергнуты разрушению. Более того, вокруг всей Медины были повырублены финиковые рощи, что явилось для людей гораздо худшим несчастьем, имевшим тяжкие последствия.

Когда тучи на горизонте мусульманского государства рассеялись, Аль-Мансур возвратился на место постройки своей новой столицы, Багдада, чье основание было заложено в предшествующем году. Искать более безопасное место для собственной резиденции его заставила угроза, исходившая от движения Равендийя. Мнение халифа о необходимости нового места для своего двора со временем лишь укрепилось. Оставить резиденцию правительства в Хашимии означало бы находиться в опасной близости к ненадежной и вечно беспокойной Куфе. Недостаточно лояльные партии в Аль-Куфе и Аль-Басре могли разлагающе влиять на собственных телохранителей халифа. Просмотрев все подходящие места вплоть до Мосула, халиф остановил свой выбор на возвышенности, находившейся на правом берегу Тигра, примерно в пятнадцати милях выше по течению от Аль-Медайна. При описании войн Аль-Мусанны об этом месте упоминается как о «старом Багдаде».¹ Рядом с этим местом оказался христианский монастырь, и его патриарх и монахи хорошо отзывались о климате, воде и окружении. Вот там, в конце концов, Аль-Мансур и решился основать новую столицу ислама. Были намечены рвы вдоль линии будущих крепостных стен, отмечены места для важнейших строений,² заготовлены строительные материалы в огромных количествах, обожжены кирпичи из глины и со всех концов империи созваны различные умельцы. Самый первый кирпич был заложен собственною рукою халифа со следующими словами: «Во Имя Господа! Вся слава принадлежит Ему, и вся земля принадлежит Ему: Он побуждает Своих рабов приносить Ему славу и землю, и Ему приятно принимать эту славу от них. Успех сопутствует благочестивым! Ну, теперь, с благословения Господня, приступайте к строительству!» Строители успели возвести городские стены лишь на несколько футов в высоту, когда весть о восстании Ибрахима вынудила халифа поспешить обратно в Аль-Куфу. Оставленный главным на стройке надзиратель за работами, испугавшись, что огромные запасы могут попасть в руки мятежников, велел предать все склады огню, что привело к весьма большому недовольству его повелителя.

Аль-Мансур смог вернуться к строительным работам лишь после того, как было разгромлено войско Ибрахима. Теперь во главе предприятия был поставлен Халид Бармеки, который возражал против разрушения Аль-Медайна: города, в котором было множество античных памятников Селевкии и Ктесофона, но для строительства новой столицы требовалось большое количество материалов. «“Большой Иван” хосровов, — возражал он халифу, — одно из чудес света, к тому же, сам Али останавливался там на молитву». «Э-э-э! — протянул халиф, которого ничуть не убедили речи Халида, — да в тебе заговорила старая любовь к персам!» Но как бы то ни было благородная арка, затвердевшая как железо, устояла под ударами кирок разрушителей. «Ну вот, — сказал Халид, — я же тебя отговаривал! Но теперь, раз уж ты решился, то лучше продолжай, иначе люди начнут смеяться над тобою, говоря, что халиф начал, но так и не смог разрушить того, что построил до него другой!» Итак, работы по разрушению продолжились, но все было без толку. Так и остался стоять на левом берегу реки прекрасный в своем величии монумент, который окаймляет опустевшая песчаная равнина. Для нужд новой столицы пришлось пожертвовать своими железными воротами не только Аль-Куфе и Васиту, но даже и Дамаску. Стены Багдада были нарочно возведены по кругу, чтобы дома никого из придворных не оказались бы в слишком большом удалении от дворца, который вкупе с Большой мечетью занял место точно посредине города. Городские рынки, наоборот, решено было вынести за пределы столицы.¹

Расположившийся на западном берегу Тигра, с глубокими каналами, защищавшими подступы к городу с другой стороны, с легким доступом к Персидскому заливу, равно как и с удобными путями в Аравию, Сирию, Армению и на Восток — Багдад оказался в самом сердце исламской империи. Помимо всего прочего, из него можно было прекрасно контролировать спокойствие в Аль-Куфе, Васите и Аль-Басре. На восточном берегу Тигра, наиболее уязвимом для внезапного нападения, было решено создать все необходимые условия для размещения большого гарнизона, который, таким образом, был бы отрезан рекою от разлагающего влияния из Аль-Куфы и Аль-Басры. Кроме того, для воинов из разных кланов, йеменского и модарского, были предусмотрены различные поселения, так же как и для рекрутов из Хорасана. Намеренная поддержка различий в интересах этих трех групп могла гарантировать определенную безопасность, однако в вопросах сохранности своей собственной жизни Аль-Мансур был склонен доверять лишь хорасанцам. Помимо этого, халиф стремился использовать воинов из Хорасана в качестве своеобразного противовеса растущим претензиям арабской солдатни: ведь арабы до сих пор пытались выставлять себя перед другими нациями в качестве цвета ислама, этакой его аристократии. Однако же Аббасидам удалось использовать этот просчет халифа и весьма преуспеть. Как мы сможем убедиться, его план разделения своих войск послужил им только на руку.

Спустя несколько лет был построен дворец и специально для Аль-Мехди. Его возвели на восточном берегу Тигра и назвали «Ар-Русафа». Именно туда, после возвращения из Хорасана, Аль-Мехди любил приглашать своих друзей и родственников, которые гостили у него подолгу.

Очень сомнительно, что Аль-Мансур изначально рассчитывал превратить свою новую столицу в огромный и густо населенный торговый центр, каким в скором времени и стал Багдад. Скорее всего, он планировал основать его исключительно для размещения своего двора, в качестве надежной твердыни в чисто военном отношении. Он предупреждал своего сына не допускать разрастания пригородов, в особенности на левом берегу Тигра. По тем же самым стратегическим соображениям халиф надумал основать у верхних притоков Евфрата сильную крепость неподалеку от Ар-Ракки, которую он назвал «Рафика» («Сотоварищ» или «Спутник»). Ее гарнизон составляли исключительно хорасанцы. Считалось, что Аль-Мансур приписывал (и не без причины) внезапное падение Мервана тому, что тот не располагал подобною крепостью, куда бы он мог укрыться после своего поражения на Большом Забе. Именно поэтому Аль-Мансур так много усилий прилагал укреплению своих рубежей в том направлении. Также немало сил и средств было затрачено на то, чтобы усилить укрепления, защищавшие Аль-Куфу и Аль-Басру.¹

На одиннадцатом году своего правления Аль-Мансур решился, наконец, претворить в жизнь свой план и объявить престолонаследником халифата вместо Исы своего сына Аль-Мехди, которому к тому времени исполнилось двадцать пять лет. Однако получив отказ от своего племянника, Аль-Мансур оказался очень сильно раздосадован. Он лишил Ису почетного права занимать место по правую руку от халифа и с этого момента стал обращаться с ним крайне заносчиво. Оказавшись обманутым в своих ожиданиях, он заявил Исе, что тому следует знать: это ради сына Исы, Мусы, халиф желает освободить первоочередную вакансию наследника престола. В подтверждение этого один из придворных набросился на Мусу, притворяясь, что хочет удавить того. Иса, встревоженный криками своего сына, в конце концов, согласился на то, чтобы Аль-Мехди был объявлен наследующим титул халифа перед ним.²

Но после этого Аль-Мансур возненавидел Ису еще больше,

Замыслы халифа против Исы и Абдаллы, 147 г. хиджры, 764 г. от р. Х.

и задумал против него настоящий заговор — более жестокий и коварный, чем можно было бы себе вообразить. Он решил избавиться одним ударом и от Исы, и от своего дяди Абдаллы, который все еще был заключен в темницу. Он отослал Абдаллу под надзор Исы, сопроводив заключенного секретным приказом предать его смерти, в то время как сам халиф направится с паломничеством в Мекку. Находясь в поездке, он писал Исе, интересуясь, выполнено ли его указание, в ответ на это получил уверения, дескать, все сделано как надо. Но Иса сообщил Аль-Мансуру неправду: он не решился лишить жизни дядю халифа. По совету своего помощника, заподозрившего какой-то коварный подвох, он лишь убрал узника в надежное место, подальше с глаз. Так все и оказалось: помощник был прав. После возвращения халифа из паломничества к нему пришли друзья Абдаллы, умоляя помиловать его. Халиф даровал тому прощение и велел Исе отпустить Абдаллу на руки просителям. «Разве ты не велел мне предать его смерти? — удивился Иса, — Я сделал то, что ты мне приказал». «Ты лжешь!» — отвечал халиф, заявляя, что отдает Ису родне Абдаллы, чтобы те могли свершить свою месть над убийцей. Но, не успели те выволочь Ису из покоев халифа, как он закричал, укоряя властителя правоверных: «Ты приказал мне предать его смерти, чтобы избавиться от нас обоих; но вот он — живой и здоровый!» И тотчас же слуги Исы ввели Абдаллу, к великому разочарованию халифа. Впрочем, узнику вновь не поздоровилось: его бросили в камеру с мокрым потолком и смертельно просоленным полом, и свое восстание против Аль-Мансура он вскоре искупил смертью, мало чем отличающейся от насильственной.

Ису с бесчестьем отстранили от управления Аль-Куфою, городом, руководить которым ему довелось весьма успешно в течение тринадцати лет.

Обратимся на время к колониям исламской империи. Отметим, что на протяжении правления Аль-Мансура Испания оказалась окончательно отделенной от восточной части халифата. Она во многом стала самостоятельной еще при предыдущей династии. Долгая междоусобная борьба закончилась в Испании полным триумфом клана Модара над йеменской фракцией, и властителем страны был провозглашен модарский ставленник Юсуф.

Но все-таки на испанском троне оказался наследник из рода Омейядов. Это был Абд Ар-Рахман, внук Хишама. Ему удалось сохранить жизнь во время резни его родни в Палестине. О его бегстве и последующих скитаниях мы узнаем из весьма трогательной истории. Когда его семья скрывалась в небольшом селении на Евфрате, сынишка Абд Ар-Рахмана бросился к отцу с леденящим душу криком: «Черные флаги! Черные флаги движутся на нас!» Абд Ар-Рахман вместе со своим тринадцатилетним двоюродным братом отважно бросился в воды Евфрата и переплыл реку. Плывший рядом паренек, будучи не в силах преодолеть течение на стремнине, повернул обратно и взмолился о пощаде. Но нет, озверевшие солдаты прикончили его на месте. Скрываясь при свете дня в перелесках, Абд Ар-Рахман пускался в путь лишь по ночам. Так, проделав долгий путь в постоянном страхе, он, наконец, достиг Африки, где к беглецу присоединилась его сестра и верный слуга Бедр, сумевший сохранить семейные драгоценности. Абд Ар-Рахману с большим трудом удалось избежать погони, снаряженной правителем Африки, отцом Юсуфа. Достигнув западного побережья, беглец послал Бедра, которому посчастливилось пересечь море и сообщить испанским приверженцам Омейядов о местонахождении их нового кумира.

…и высаживается в Испании, iii. 138 г. хиджры, сент. 755 г. от р. Х.

Они быстро снарядили за Абд Ар-Рахманом корабль, и в начале сто тридцать восьмого года хиджры многострадальный скиталец высадился на оказавшейся для него гостеприимной земле Испании. С помощью йеменцев, которые с огромным энтузиазмом сплотились вкруг долгожданного вождя, он с триумфом вошел во дворец Кордовы. Весь полуостров был настроен против Аббасидов. Ведь почти все арабы там были из Сирии, и они с готовностью приветствовали представителя Омейядов. Хариджиты, составлявшие многочисленную партию в Испании, предпочитали кандидата из рода Али вместо аббасидской ветви дома Хашима, и не стали ни в чем противодействовать Абд Ар-Рахману.

Что же касается собственно испанского населения, уставшего от постоянных междоусобиц, после нескольких бесплодных восстаний, оно вынуждено было склониться под безоговорочную власть Абд Ар-Рахмана. Конечно же, багдадский халиф долго не отказывался от попыток обрести почву для своих посланников, но все его ухищрения так и не привели ни к каким результатам. После очередного провала он направил посланников к испанскому королю Пепину. Тот, прожив несколько лет в изгнании при галльском дворе, рискнул возвратиться на родину вместе с посольством франков. Франки возвратились назад, изрядно отягощенные богатыми восточными дарами. Однако их переговоры с «маврами» ни к чему не привели, если только не считать некоторым успехом то, что опасение нападения со стороны христианского монарха в определенной степени удержало Абд Ар-Рахмана от враждебных действий против багдадского халифата. Аббасидам пришлось скрепя сердце согласиться на то, чтобы оставить Омейядов в покое. Таким образом, дальнейшие события в Испании полностью исчезают из поля нашего зрения.

Африка, даже и на короткое время, в отличие от Испании, не была самостоятельной: ни формально, ни фактически. Тем не менее, вся эта обширная провинция практически на всем протяжении правления Аль-Мансура находилась в полнейшем неповиновении. Как берберы, так и арабы, впадшие в хариджитскую ересь, не желали признавать переход власти к Абасидам. Вновь и вновь приходилось отряжать против повстанцев карательные отряды, но толку от этих экспедиций было мало. Одной из них руководил Аглаб, отец основателя династии, носящей это имя. Он был убит неподалеку от Туниса, и его могилу в окрестностях этого города чтят, как могилу мученика. Кайруан же попеременно переходил из рук в руки.

Восстания продолжались почти до самого конца правления Аль-Мансура, пока, наконец, халиф, избавившись от основных своих противников, не оказался в состоянии собрать огромную карательную армию, сумевшую на какое-то время утвердить власть Аббасидов практически по всей стране. Конечно, по временам у него еще возникали проблемы то тут, то там, но по своему чисто локальному характеру они уже не могли угрожать существованию всей империи ислама.

В горах Армении племена диких хазар, вышедшие из своих ущелий, наделали большой переполох. Им посчастливилось захватить в плен и увести с собою множество мужчин и женщин. Отряд карателей, посланный с ними разобраться, был разбит наголову; хазарами был взят Тифлис, и вся Армения оказалась надолго охваченной пламенем мятежа.

На Востоке серьезное восстание было возглавлено властелином Герата, Устад Шишем, выдававшим себя за пророка. За ним последовало большое войско, и Шиш (Сис) сумел завладеть большею частью Хорасана и Сиджистана. Разбив правительственную армию, он гнал ее перед собою пока не пал жертвою хитрой тактики Ибн Хозеймы. Страшное побоище закончилось победой карателей, и Ибн Хозейма насладился резнею пленников: мечу было предано четырнадцать тысяч человек.¹ Главарь мятежников обратился в бегство, но впоследствии решил сдаться на милость победителей, и ему, как и остаткам его войска, была сохранена жизнь. Говорится, что дочери этого вождя суждено было стать матерью халифа Аль-Мамуна.²

…и Мосуле,148 г. хиджры.

Вскоре, примерно в середине царствования Аль-Мансура, произошло еще одно народное волнение. На этот раз — на землях, окружавших Мосул. Оно весьма серьезно обеспокоило халифа, поскольку в Хамадане получили сильное распространение взгляды в поддержку Алидов, а именно оттуда брал начало этот мятеж. Повстанцев поддерживали курды, волнение быстро перекинулось на Персию, а оттуда даже на Синд. В конце концов, этот мятеж удалось подавить, но Аль-Мансур настолько озлобился против Мосула, что хотел было вовсе его разрушить. Лишь благодаря усилиям великого ученого-правоведа Абу Ханифы удалось отговорить халифа от этого шага. Абу Ханифа аргументировал свои возражения тем, что замыслы халифа вступают в противоречие с исламскими законами.³

Результатом восстания в Мосуле стало выдвижение на пост губернатора этого города Халида Бармеки. С его назначением связан один курьезный эпизод. Из-за какой-то провинности халиф наложил на него штраф в три миллиона, требуя незамедлительной выплаты в течение трех дней (так гласит предание); иначе Халид мог поплатиться жизнью. Его сын Яхья бросился умолять всех друзей в округе, но к исходу третьего дня все еще недоставало около одной десятой части требуемой суммы. Но тут, к счастью, прискакал гонец с тревожными вестями из Мосула, что и заставило халифа назначить туда Халида градоправителем. Сам халиф немедленно выступил вместе с ним. Сперва они двинулись к Ар-Ракке, якобы собираясь совершить паломничество в Иерусалим, но затем внезапно повернули на север, благодаря чему появились под стенами Мосула совершенно неожиданно. Застав местного губернатора врасплох, халиф сместил его, и тут же назначил на этот пост Халида. Стиль руководства Халида Бармеки строгий, но смягченный подлинной добротою, снискал себе отзывчивость жителей Мосула, и он оставался править этой провинцией вплоть до самой смерти Аль-Мансура. В то же самое время его сын, Яхья, получил назначение в Азербайджан. В Ар-Рее у Яхьи родился сын, названный Аль-Фадлем. Одновременно на свет появился и сын Аль-Мехди: Харун, и эти мальчики стали молочными братьями.¹

Романтическая история, рассказывающая о раннем периоде жизни Аль-Мансура, когда он еще был беженцем в Мосуле, служит прекрасной иллюстрацией, как его характера, так и нравов того века. Скрываясь в этом городе, он взял замуж женщину-арабку. Оставив ее одну с родившимся от него ребенком на руках, Аль-Мансур снабдил женщину документом, в котором приглашал ее явиться к халифскому двору, когда бы его семейство ни пришло ко власти. В свое время сын этой женщины, по имени Джафар, отправился в Багдад и поступил там на службу секретарем к Абу Эйюбу, халифскому визирю. В этой должности ему довелось послужить и самому халифу, выполняя работу писца. Тому молодой человек понравился; халиф расспросил его о происхождении и, в конце концов, увидел документ, который он сам же оставил у его матери. В итоге, халиф отправил юношу в Мосул, велев ему привезти обратно с собою в Багдад свою мать. Но Абу Эйюб, возревновав к новому фавориту, послал своих людей прикончить его по дороге. Дни проходили за днями, но никаких вестей от юноши не поступало. Встревоженный халиф поднял на ноги своих телохранителей, отправив их на поиски Джафара.

Злодеяние вскоре раскрылось; и следы преступления привели прямиком в дом визиря. Однако в наказание, не только сам визирь был лишен жизни, чего он, бесспорно, заслуживал, но подобная же участь постигла его брата и племянников, причем все они были казнены с поистине варварской жестокостью.¹

Последние годы царствования Аль-Мансура не принесли ему никаких особых беспокойств, ни дома, ни за границами его владений. Набег мусульман на Лаодикию принес им шесть тысяч женщин и детей, взятых пленными. Вскоре вслед за этим император Византии запросил у халифа мира и согласился выплачивать магометанам ежегодную дань.

Ближе к концу сто пятьдесят восьмого года хиджры Аль-Мансур, уже несколько раз совершавший ежегодное паломничество в Мекку, стал готовиться к участию в очередной церемонии. По дороге в Аль-Куфу он почувствовал себя нехорошо, сильно занемог и вынужден был остановиться на отдых в замке, расположенном у него на пути. Его сопровождал сын, Аль-Мехди, которому, предчувствуя свой близкий конец, халиф и поручил ведение дальнейших дел. Халиф дал сыну общий совет касательно тех обязанностей, что вскоре неизбежно должны были лечь на его плечи. Аль-Мансур предупредил сына, чтобы тот не позволял Багдаду разрастаться на восточном берегу Тигра; а также попросил его возвратить законным владельцам ту собственность, которой халиф их когда-то несправедливо лишил. «Тогда тебя полюбит народ, — объяснил отец, — и руки твои станут сильнее. Постарайся также, — добавил он, — побольше продвигать людей из Хорасана; ибо они воистину не пожалели ни своей жизни, ни средств, сражаясь за наше дело». Спустя несколько дней халиф, будучи на пороге своей кончины, распрощался со своим сыном, оставив того горевать в замке, и приказал двигаться дальше. Болезнь усугубилась в дороге, и Аль-Мансур оказался принужден поторопить своих слуг: «Поспешайте-ка со своим господином, который уже совсем готов улететь прочь от своих грехов в благословенные земли своего Господа!»

Не добравшись всего лишь трех миль до Мекки, халиф умер в своем походном лагере, и был похоронен в Священном городе.² Правление его составило почти двадцать два года, а скончался он в возрасте около шестидесяти пяти лет. Аль-Мансур оставил после себя потомство от трех жен, а также от трех наложниц, из которых одна была курдка, а еще одна — гречанка.

Если бы только было возможно забыть о присущем этому халифу вероломстве, с которым он добивался смерти тех людей, кого боялся и ненавидел, то наша оценка деятельности Аль-Мансура получилась бы совсем другой. Если рассматривать его как мусульманина, то следует признать его жизнь благочестивой и во многом примерной. При его дворе никогда не наблюдалось ничего вульгарного или недостойного. В делах государственных он был весьма аккуратен, и постоянно посвящал им первую половину своего дня: время после полудня он привык проводить со своею семьей. Но после вечерней молитвы он опять возвращался к делам, ознакомлялся с новостями дня и советовался со своими министрами. Спать он ложился поздно, а поднимался рано утром, никогда не опаздывая на молитву. Армия при нем была прекрасно оснащена самым лучшим оружием и снаряжением; а министр, занятый вопросами вооружения, говорил, что халиф заставлял его слишком много работать, несмотря на то, что тот привык

к менее активным, но скорее умственным занятиям при других правителях. И все это, в основном, являлось следствием того, что он продвигал людей из Хорасана и Персии, равно как и в определенной степени, к более либеральным отношениям к византийской империи, которые начали утверждаться именно при правлении Аль-Мансура.¹