Старший советник юстиции Ковалев Валерий Николаевич

П
Гаджиево

Кроме того, полагаю, что, обладая всем объемом оперативных сведений по флотилии, Василий Ефимович профессионально и интуитивно чувствовал, что в этом штабе может быть «крот». Тем более, что длительное время он обслуживался формально. Старый начальник дивизионного отдела капитан 2 ранга А.В.Касаткин - умница и большой оригинал, ко времени нашего прибытия с Василием Нечаем в подразделение, готовился к выходу в отставку и переезду в Ленинград, а приезд нового задерживался.

Почему адмирал остановил свой выбор на мне? Это отдельный разговор. Коротко. Он подбирал меня кандидатом для поступления в ВКШ с только что прибывшего в Гаджиево на временное базирование после государственных испытаний и приемки РПК СН К-450 под командованием капитана 1 ранга В.Н. Милованова.

В период обучения в Школе, я шел третьим по успеваемости в группе, на последнем курсе имел уже практические результаты работы - по полной схеме подготовил кандидата для поступления в наш Лицей (сейчас он подполковник ФСБ). После окончания ВКШ, Василий Ефимович затребовал меня к себе и уже с первых месяцев службы я выполнял его поручения, касающиеся оперативного взаимодействия Отдела со спецмилицией Гаджиево, Полярного и Снежного, командованием Арктического погранотряда и некоторыми другими подразделениями, обеспечивающими безопасность флотилии. Перед другими оперативниками это никак не афишировалось и я вместе с Нечаем по полной схеме проходил свое профессиональное становление под руководством опытных наставников - капитанов 3 ранга М.Г.Габидулина и В.А.Гуменюка, передававших нам свой опыт и объекты перед выходом в отставку. Эти «зубры» довольно быстро меня вычислили, но то, что знали, не афишировали, конфиденциально дав несколько ценных советов.

Итак, получив распоряжение, продублированное Ли-Си-Цином (это прозвище оперы дали Алексею Анатольевичу за действительно восточную хитрость в работе), я в тот же вечер, предварительно сгоняв в строевую часть штаба и ознакомившись с делами личного состава ПКЗ, стал выполнять его. Работа в отделе была поставлена так, что день отводился для сбора информации, работе в экипаже, встреч с людьми, а вечер для документирования и анализа информации, поэтому только примерно в ноль часов, нацепив на рукав шинели сине-белую повязку «РЦЫ», я нагрянул на ПКЗ, в помещения нижних чинов штаба.

Там царствовали Содом и Гоморра. Вахтенный на нижних палубах отсутствовал. Каюты командира и дежурного помощника заперты, и из последней доносится разухабистая песня про Мурку. По коридорам дефилируют полуодетые моряки в тапочках, отдельные их которых явно навеселе. На меня ноль внимания. Захожу в кубрик. В нем дым коромыслом. В дальнем углу, у иллюминаторов, группа полуголых моряков густо покрытых наколками, с хохотом и матами сражается в «козла», с грохотом всаживая костяшки домино в пластик стола. На переднем плане, удобно возлежа на койках, несколько мордастых старшин, один из которых с повязкой вахтенного на рукаве форменки, покуривая, внимательно слушают декламацию стоящего посреди кубрика на «банке» рослого матроса с фингалом под глазом, явно первогодка. Держа руки по швам и опустив голову, он мрачно изрекает, сколько осталось до дембеля славному старшине 1 статьи Сайкину. Эта картина мне знакома по срочной службе в подплаве на этой же базе, но молодых на тумбочку у нас не ставили. Да и «годковщины», как таковой, в то время на лодках не было. Подхожу к стоящему на банке, становлюсь рядом. Старшина с повязкой на рукаве нехотя поднимается с койки. Остальные неспешно прячут дымящиеся сигареты, гитарист сбавляет ритм, но продолжает бренчать. Несколько секунд смотрим друг на друга. В кубрике постепенно устанавливается тишина.

-Дай!,- протягиваю руку к музыканту. Гитара явная дешевка стоимостью девять рублей, оклеенная полуголыми девками. Швыряю ее за себя, в коридор. Инструмент летит по линолеуму палубы и издает первый чистый аккорд, врезавшись в дверь каюты дежурного. Одновременно рявкаю - Команде п-а-адъем! Построиться на среднем проходе! Время пошло!

Через пару минут в шеренге передо мною стоят два десятка моряков. На правом фланге все бодрствовавшие - это старослужащие, старшины и матросы, их человек семь. Дальше отдыхавшие - это молодые, перепуганные и ничего не понимающие.

- Дневальный, ко мне! Этих,- указываю на годков, - переписать. Дежурного на выход. –Вы-пал-нять! Мордоворот с повязкой начинает что-то черкать в замызганном журнале.

- Товарищ лейтенант, дежурный по команде, мичман Шилов, - вкрадчиво слышится из-за спины. Оборачиваюсь. Передо мною пожилой коренастый «сундук» с широкими шевронами и звездами на рукавах габардинового кителя. На широкой груди два ряда орденских нашивок и жетон « За дальний поход». Служака на сильном «подогреве», но держится достаточно устойчиво.

-Вы из штаба дивизии?

-Берите выше, флотилии, - так же вкрадчиво отвечаю я.

-Прошу в каюту,- делает радушный жест мичман.

-С удовольствием, список этих героев резерва, - показываю старшине на годков,- занесешь через пять минут.

В каюте дежурного явно пьянствовали, что следует из специфического запаха который не может перебить даже сильный сквозняк врывающийся в эту обитель через отдраенный иллюминатор. Присаживаемся за стол, на котором графин и несколько пустых стаканов. Беру один из них, нюхаю - пахнет шилом. Мичман неуверенно ерзает в кресле.

-Так вы помдеж по флотилии? Рад, очень рад! Давненько к нам оттуда не заглядывали. Мичман икает.

- Знаю, давненько, только я не оттуда.

-Из штаба тыла?!,- веселеет ветеран и снова икает.

-Почти. Я из Особого отдела. Ваш новый куратор...

Челюсть ветерана отвисает. Трясущейся рукою он пытается расстегнуть тугие крючки на вороте кителе. Стук в дверь. На пороге возникает старшина с бумажкой в руке. Беру, читаю. В ней переписаны фамилии и должности годков. Почти все они вестовые и коки (по-нашему гарсуны) из кают-компаний старшего и среднего офицерского состава штаба.

-Заходи, - приглашаю я. Постой пока. Ну, что будем делать, товарищ мичман? Этих в дисбат, - указываю на старшину,- вас на пенсион?

Мичман тяжело сопит, выпучив глаза. У него явно начинается приступ астмы. -Не переборщить бы,- проносится в голове. Наливаю стакан воды, протягиваю ветерану. Он высыпает в пасть горсть каких-то таблеток и постепенно успокаивается.

- Пшел отсюда, салага!,- рявкает внезапно на застывшего столбом старшину. Тот мгновенно выскакивает за дверь.

-Товарищ лейтенант, я же верой и правдой, почти тридцать лет на флоте, из них десять на лодках. Всегда был в хороших отношениях с вашими ребятами еще со времен СМЕРШа, и Мариоз Галимович меня знает. Может, пожалеете старика?

Я это отлично знаю. По характеристике Габидуллина мичман, в прошлом лодочник, действительно прекрасный специалист, уважаемый человек, но в последнее время увлекался зеленым змием, попал в опалу и был списан на ПКЗ.

-Ну что ж, Иван Семенович, будем считать эту тему закрытой. К вам претензий у нас особых не будет. Но бардак в команде, а тем более «годковщину», пора кончать. Завтра всех этих героев, - показываю на бумажку,- после завтрака к Чичкареву на губу, пусть даст им жизни. Решите?

- Нет проблем, - веселеет мичман, - тем более Васька мне кореш. С командиром ПКЗ все утрясу.

-Добро. Спать буду у вас. Каюту найдете?

-А то, Галимыча каюта всегда готова. Сейчас бельишко сменим, и будь ласка.- Стучит в переборку. Как черт из коробки появляется все тот же старшина.

- Я мигом,- рокочет ветеран и они исчезают. Через несколько минут возвращается с матросом, который профессионально накрывает стол. На нем появляются горячие котлеты и хлеб, масло, икра и окутанный душистым паром кофейник.

-Может по лампадке? - щурится мичман.

- Как-нибудь после, - сглатываю голодную слюну. На часах время перевалило далеко за полночь. С аппетитом едим. Прошу мичмана разбудить меня в шесть и сразу же пригнать всех годков и их жертву для беседы. Ухожу в габидуллинскую каюту. Кругом тишина все отдыхают и нам пора.

Утром первым беседую с молодым. Парень этот с Западной Украины, явно не глуп и не робок, но рассказывать о вечернем происшествии и причинах появления «фонаря» под глазом опасается. Приходится использовать весь арсенал знаний по психологии личности, плюс создать у пострадавшего уверенность, что в экипаже все будет представлено так, как будто информация получена именно от годков. Убедил. Предупреждаю, что для его же пользы буду орать. Делаю это и выгоняю его из каюты. Больше для проформы, а также для ознакомления, беседую еще с несколькими членами экипажа. Теперь, имея полную картину событий, подхожу к стоящим на некотором отдалении в коридоре и слышавшим мой ор годкам. Они все в шинелях, робах и сапогах - приготовлены для препровождения на губу. Сообщаю, что пока молодой не желает ничего писать о прошлой ночи. Однако дальнейший разговор с ним впереди, после чего приглашаю самого бледного из них в каюту. Парень подавлен. Сразу ставлю его перед выбором: только правда и «губа» (гауптвахта) или молчание - вранье и «дисбат». Осознал… Заставляю подробно написать объяснение. Вызываю второго, третьего… Материалы собраны, проблем нет. И, главное, с людьми я немного познакомился, определился, кто на что способен. Это в работе оперработника немаловажно.

Выхожу из каюты. В кубрике, перед строем моряков, раскачиваясь с пятки на носок и заложив руки за спину, здоровенный капитан-лейтенант громогласно рычит. - А кто из годков поднимет руку на молодого, так с поднятой рукой и почапает к прокурору. Поднял левую - пойдет с поднятой левой рукой, поднял правую - с правой. Такое ему мое командирское слово!

По дороге в отдел делаю крюк и заскакиваю к моему старинному знакомому еще по срочной службе, начиная с 1973 года, начальнику гауптвахты Михаилу Ивановичу Чичкареву. Теперь он уже старший прапорщик. Это удивительный человек, о котором в гарнизоне, да и далеко за его пределами, рассказывают всяческие байки, многие из которых являются правдой. Короче, этот человек - ревностный почитатель Устава, созданный Творцом для надзора за его исполнением. О Чичкареве можно написать книгу не менее популярную, чем о Чонкине, с той лишь разницей, что первый реальный флотский служака, а второй - плод больного воображения писателя Войновича.

Здание самой «губы» обнесено трехметровым глухим забором со спиралью Бруно на его гребне и неизменной вышкой часового, на которой лет пять назад, приходилось бдеть и мне.

На плацу «губы» Миша Чичкарев во всей своей красе самовыражается перед строем стоящих вдоль ограды губарей. Такого по телевизору не увидишь.

Начальник распекает арестантов за вчерашнее ночное воровство продуктов и вина с баржи, которая пришла из Североморска для военторга.

- То, что вы умыкнули пуд колбасы и выпили ящик сухого на барже, мне по барабану! Торгаши это все спишут, и что положено, на лодки пойдет. Но, того, что вы караси стали приставать к завбазой и учетчице, я вам не прощу! Это святые женщины, кроме мужей их может быть никто и не трахает. А вы? Короче, через пять минут, мазурики эти стоят перед строем. Не встанут, все пойдете на ДП, а они под трибунал! Это вам я сказал, - Чичкарев, не будите во мне прокурора. У него как раз по нашей линии давно дел нету.

После этих сентенций прапорщик приглашает меня в помещение начальника гауптвахты, где чисто и казенно. Как всегда зимой, помимо парового, в нем налажено и печное отопление. В обшитой жестью голландке весело трещат дрова.

Через несколько минут пьем дегтярно черный чай, с сушками и колотым сахаром, вспоминаем общих знакомых, побывавших в стенах гауптвахты. Прошу «достойно» принять завтра моих подопечных.

-Понял, сам ими займусь, добавлю ДП и прокручу в режиме трибунала. Небо с овечку покажется.

- Ну, бывайте, Михаил Иванович,- жму его сухонькую руку.

-Бывай лейтенант, если что, заскакивай. Вспомним старые дни. Что-то не так у нас пошло, чувствуешь?

-Нет.

-Это плохо. А мы старики чуем. И Лева Матушкин и Василий Ефимович. Ну, да ладно, давай, кати, не бредь душу.

Поднимаемся на второй этаж. Водитель идет в матросский, а я в «греческий» зал старшего офицерского состава. Там немноголюдно. Но наши - Габдуллин, Гуменюк и Воронин на месте, допивают компот и о чем то весело травят. За столиками, кроме них, несколько командиров лодок и их старпомы, два замполита и какой-то полковник в форме морской авиации. Обмениваюсь рукопожатиями со знакомыми.

- Ха! Явление Христа народу,- радостно хрипит Мариоз Галимыч. А тебя в отделе Ли-Си-Цин заждался, наверное, голову оторвет. А на хрена она после вышки нужна, добавляет Гуменюк. Каптри автоматом получит, лишь бы не запил. Галимыч поднимает руку - появляется гарсун.

-Лейтенанту поесть по первому разряду. Понял? Давай, сынок, шустри.

Через пару минут ем обжигающий рассольник, затем полтавскую котлету с чем - то. Все обильно запиваю компотом из сухофруктов с несколькими пончиками. Коллеги молча наблюдают за мной.

-Ну и здоров же ты пожрать,- смеется Толя Воронин.

- Он и поработать здоров,- парирует Габидулин.

Через полчаса мы в отделе. Докладываю Лисицину о результатах.

Удовлетворительно попыхивая сигаретой, он внимательно перечитывает объяснения старшин и аккуратно укладывает их в папку.

Одновременно звонит начальнику политотдела дивизии и договаривается о встрече.

-Сейчас напустим тумана по высшему разряду.

Развернуто докладываю оперативную обстановку на ПКЗ и результаты изучения личного состава, а также планы работы на курируемом объекте.

-Путево, путево...- бормочет он.

Забираю все бумаги и направляюсь в свой кабинет. В нем накурено и вкусно пахнет цейлонским чаем, завариваемым ветеранами только по им известному рецепту. За двумя сдвинутыми столами Габидулин, Гуменюк, Нечай и Дятчик громоподобно сражаются в морского козла. Если учесть, что самый молодой из них Нечай весит около центнера, а остальные несколько больше, можно представить с какой силой они вбивают несчастные кости в крышки столов. Гуменюк и Габидула явно проигрывают и злятся (проигрыш для них чреват позорным ползанием под столом, по которому изо всех сил будут лупить кулаками выигравшие).

При моем появлении они в один голос требуют прекратить игру, поскольку мне нужно срочно «описываться». После недолгих препирательств гости покидают кабинет. А мы открываем верхнюю фрамугу окна и проветриваем кабинет. Столы водворяются на место, начинаем работать. Я быстренько исполняю на пишущей машинке все необходимые документы.

Ровно в 20.00 мы у адмирала. Василий Ефимович внимательно слушает Лисицина.

-А не зря оперативники прозвали тебя Ли-Си-Цин, поработали вы с Ковалевым за сутки неплохо. Разворошили этот гадючник в низах штаба (сейчас там политрабочие шуруют). На сегодня все, свободны.

Быстро одеваемся и выходим на крыльцо. На улице снег и мороз, воздух неподвижен. Ночь стоит дивная. На небе ни облачка и внезапно в его бездонной глубине со звоном вспыхивает северное сияние, рассыпавшееся на множество гирлянд, играющих всеми цветами радуги.

-Красота-то какая, смотри!- толкает меня в бок начальник. Для него это сияние первое. Для меня - четвертое. И привыкнуть к чуду природы невозможно. Его неоднократно пытались запечатлеть фото и кино репортеры, написать многие художники-пейзажисты. Не получилось. С относительным успехом отобразил это явление швед Рокуэл Кент.

За массивной дверью отдела разлается команда Смирр-на! На крыльцо неспешно выходит адмирал в распахнутой шинели, в сопровождении дежурного капитан-лейтенанта Саши Лазебного. Тот в щегольской мичманке с шитым крабом, отлично подогнанном кителе с белоснежным подворотничком. У бедра болтается ПМ во флотской кобуре.

- В нашей команде охраны, - вещает адмирал, - с обогревателями такое творят, что московский институт слабых и сильных токов, додуматься не может, а вот молодцы Соболевского... Мне кажется, дай им в руки серп и молот, они и из них сделают обогреватель. А посему, после отбоя навести их, ни дай Бог казарму снова запалят.

-Вы домой?,- поворачивается Василий Ефимович к нам, - так поехали. Адмиральская «Волга» уже у подъезда тихо урчит скрытым под капотом движком. Здоровенный Худяков с трудом усаживается на заднее сиденье. При его громадном росте и весе, это довольно непростая процедура. Лисицын усаживается рядом. Я, с разрешения адмирала, впереди.

-Вообще-то, мужики, ходить надо побольше, для здоровья хорошо. Врачи рекомендуют. Вы спросите у меня, за сколько я дохожу до 13 пирса? За 10 минут, вразвалочку, слегка посвистывая ... на машине.

В полном молчании въезжаем в жилой сектор гарнизона. Мы с Лисициным высаживаемся у ДОФа, адмирал уезжает к себе домой.

-Утром еще заскочи на ПКЗ, к 13 00 в отдел, я в гостиницу,- заявляет начальник.

-Пошли лучше ко мне, квартира пустая, жена на большой Земле. Ждем ребенка.

-Ну что ж, пошли.

Уже около 22 часов. Весело хрустит под ногами пахнущий антоновкой снег. Из окон и дверей ДОФа доносится веселая музыка и хохот. По ярко освещенным улицам в центре, дефилирует флотская молодь с подругами - своими и чужими. Здесь же стайки детей, катающихся на салазках с горок. Жизнь идет своим ходом.

В 47 доме, «На вертолетке» по-нашему, у меня неплохая двухкомнатная квартира под №4. Досталась от Вени Дятчика, которого переводят в Североморск. Сдал он мне ее по-божески - чистенькой и оклеенной новыми обоями, с казенными кроватью, стульями и шкафом. Однако жить в этих апартаментах прошлой зимой было просто невозможно, поскольку проржавели и текли батареи, а на кухне по ночам замерзала вода в ведре. До автономки я успел с помощью бригады стройбатовцев заменить все это хозяйство не только у себя, но и у соседей сверху и снизу. Пришел с моря и был приятно удивлен. Татьяна весь ремонт сделала за 75 суток сама. Начиная от побелки потолков, оклейки обоев, покраски окон и заканчивая циклевкой паркета, который оказался из настоящего мореного дуба. Под это дело мы приобрели сразу же необходимую мебель, телевизор, эектропечь «Мечту», холодильник и всю кухонную утварь. Теперь жена на Юге, у родителей, ждем первенца. А я с шефом иду домой, где меня никто не ждет. На «вертолетной» площадке, в гастрономе, покупаем бутылку коньяка, ветчины, хлеба и копченого палтуса.

В моей квартире шеф впервые и не перестает удивляться качеству ее отделки, и особенно теплым батареям.

- Мне «партизаны» (стройбатовцы) делают уже почти месяц и больше поломали, чем отремонтировали. А у тебя кто делал? Они же, только без специальной заявки, по ночам. Бригада называется «Ух». Нужно - подключим их вам. - Добро, давай поедим и покалякаем о делах наших скорбных,- смеется шеф.

-Низы на ПКЗ ты шуранул знатно. Теперь нужно активно поработать над тем, чем они дышат и о чем думают. В «Верха» не лезь. Там мне придется рогом самому поупираться. Последний год «Шотландец» (Касаткин) там только коньячок посасывал, а Галимыч тоже грезил о переводе и эта ПКЗ со штабом ему была до фени. Василь Ефимыч, что-то чует там непростое. А он, как ты знаешь, редко ошибается.

Мы быстренько поужинали и завалились спать. Напоследок Ли-Си-Цин удивился наличию теплой воды в кране ванной.

Утром встали пораньше, попили лодочного кофейку под сигареты и каждый двинул по своим делам. Шеф на поджидавшем его у подъезде УАЗе в отдел, я на ПКЗ.

Обстановка там, действительно напоминала, как накануне выразился Василий Ефимович, - «разворошенный гадючник». В низах штаба дым коромыслом. Все моют, драят и перетаскивают с место на место. Руководят мои знакомцы капитан-лейтенант и ветеран сверхсрочной службы. В данный момент помощник «разносит» стоящего перед ним молоденького мичмана:

- Отодрать всех девок по кубрикам с мылом, а то личный состав ходит по ним и пиллерсы сбивает! Вы-пал-нять!

В переводе на обычный язык это означало - снять все женские фотографии с переборок, чтобы они не возбуждали личный состав.

Здороваемся, заходим в каюту.

- Сколько вашим парням еще на губе припухать? Трое суток. Добро. Затем желательно всех разжаловать до стармосов.

- Сделаем,- мрачно басит каплей. По нему видно, что с утра он получил серьезный разнос от высокого начальства. Ну, да ничего, ему это на пользу.

Захожу в отдел. В кабинете начальника как всегда, дым коромыслом. Он что-то внушает известному упрямцу Толе Воронину. Тот мрачно огрызается.

-Ну, все Анатолий Иванович, давай, делай, как знаешь.

-А ты садись, можешь курить, и мне, кстати, дай. Тоже, наверное, перейду на «Казбек». Рассказывай.

Коротко докладываю об обстановке на ПКЗ.

-На обеде был? -

-Нет еще.

-На, поешь -протягивает сверток. Жена передала.

Захожу в кабинет. Там один Гуменюк. На обогревателе парит чайник.

-А где собрат по оружию?

-В ОМИСе- контейнер выбивает в Обнинск. Парни на объектах. Что там у тебя,- показывает на сверток.

-Да вот, шеф дал, я на обед опоздал, а работать сегодня до полуночи. Разворачиваем бумагу. В ней половина жареной курицы и пироги с творогом.

-Рубанем!,- радостно вопит Василий Игнатьевич (прозвище Тарапунька).

Из стола достает сахар, печенье и початый батон сервелата. Пока накрываем стол, появляется запорошенный снегом Коля Матяев, тоже голодный как волк, с пакетом беляшей, и мы плотно закусываем.

Уже пять вечера. Пора двигать в поселок, заскочить домой - там снова что-то потекло в трубах, а оттуда опять на ПКЗ. Начинаю искать «оказию».

Держа в руке пачку «Опала», останавливаю первый же КРАЗ, следующий из зоны «хитрой» сопки, доверху груженый породой. Разговорчивый солдат-водитель из стройбата быстренько подвозит меня почти до места, получив взамен желанную пачку.

На ПКЗ я уже примелькался, стали узнавать. Особенно доброжелательно ко мне относились молодые матросы первогодки. Парни рассказали, что после моего первого посещения плавказармы, они воспрянули духом. Раньше их пугали, в том числе и замполит, что за драку можно угодить в дисбат, поэтому и терпели издевательства годков. Вечером, после моего выступления, те попытались опять восстановить свой «статус-кво», как будто бы ничего и не произошло. Но «салаги» взбунтовались и послали их подальше. Двое вроде бы присмирели, отстали. А один был неугомонный: - пойдем поговорим, да пойдем поговорим… Поговорили… Вот и пошел он на «губу» «разукрашенный».

Отделал его в отместку, уже мой добрый знакомый хохол с фингалом, закончив мордобой утверждением: «Мы квиты!». Больше молодежь на ПКЗ не обижали. С тех пор у нас с земляком установились прекрасные отношения. Он был парень веселый, сообразительный и однажды оказал мне неоценимую услугу.

При очередной встрече без свидетелей, протянул мне сложенный вчетверо тетрадный листок.

- Вам, наверное, это может быть интересно.

Разворачиваю, смотрю и не верю своим глазам. На листке записаны стратегические номера подводных крейсеров, ушедших в последние месяцы на боевое дежурство, воинские звания и фамилии их командиров. Перечислены бортовые и стратегические номера лодок, перебазировавшихся в другие базы Заполярья и на Тихоокеанский флот.

-Откуда это у тебя?

Парень рассказал интересную историю. По возвращению с «губы» годки радикально изменили свое отношение к нему, за то, что он их «не сдал» и не стал писать заявление прокурору, как того требовал оперработник. Они пригласили его отметить вновь обретенную свободу в своем тесном кругу. А после употребления некоторого количества шила с томатным соком (известный флотский коктейль «Кровавая Мэри»), пообещали рекомендовать младшим вестовым (гарсуном) в кают-компанию старшего офицерского состава дивизии. При этом намекнули, что в этом деле, решающее слово будет принадлежать некоему Питеру, присутствовавшему на этой попойке. Он вестовой в кают-компании старшего офицерского состава. Пользуется авторитетом и среди офицеров, поскольку высоко эрудирован, имеет незаконченное высшее образование, и даже владеет английским языком.

Тот также выразил молодому свою признательность по этому поводу.

В дальнейшем парня действительно взяли гарсуном в кают-компанию, где он был под началом у Питера и выполнял обязанности посудомоя и уборщика в этой же кают-компании. Питер был достаточно общительный и много рассказывал молодому о своей жизни и планах. А человек он был интересный.

И вот когда старательному салаге присвоили звание старшего матроса, он организовал по этому случаю маленький «сабантуйчик», накрыв для своего покровителя стол в одной из «шхер», в чисто в украинском стиле: самогон и хлебное сало с лучком, «з риднои нэньки Украины».

Не зная коварства хохлацкой горилки, Питер после нескольких чарок сильно захмелел и рассказал своему протеже историю личной жизни, а также причины, побудившие его пойти на службу в ВМФ.

Суть их сводилась к следующему. До гибели родителей, которые работали в крупном закрытом НИИ, они с братом жили в одном из северных приморских городов и практически ни в чем себе не отказывали. Учились в престижном вузе, посещали рестораны и кафе, где отдыхала «золотая» молодежь. Имели много интересных знакомых, в том числе иностранцев.

После смерти родителей все изменилось, и в первую очередь в части финансов. Пенсия бабушки была небольшая. На веселую жизнь рассчитывать не приходилось. Пробовали с братом фарцевать - засветились почти сразу. В связи с этим пришлось оставить институт. На флот попросился потому, что там маячили перспективы многое увидеть и узнать. Но по состоянию здоровья на атомоходы не пропустили. Об этом сейчас не жалеет, поскольку знает о них побольше любого моряка, а может быть и мичмана.

На вопрос подчиненного, а зачем нужны эти знания на гражданке, Питер ответа не дал, обещая рассказать все в следующий раз и на трезвую голову…

- А листок с записями как у тебя оказался?

- От Питера. Вин дуже одурив от горилки и коли став показувать фото родителей, с бумажника выпав такий же листок. Я його и переписав.

- А Питер?

- Вин за столом и заснув. Листок я положил ему в карман, а самого уложив спочивать.

- Ну и что ты сам обо всем этом думаешь?

- Мне кажется, он такие сведения собирает, щоб их потом в Ленинграде финнам или еще кому загнать, а может и рвануть с ними за «бугор». Правильно?

- Правильно, и что мы, по твоему, должны предпринять?

- Треба пасти його дальше, но осторожно, очень умный и хитрый чертяка. Он мне еще рассказал, что был в «дыре» под хитрой сопкой.

От такой информации у меня глаза полезли на лоб. Дело в том, что в районе базы, в одной из сопок действительно ведутся особо секретные подземные буровзрывные и строительные работы. Их цель - обеспечение скрытности выхода в автономки и возвращения из них наших РПК СН. Короче, готовится такое же укрытие, как в фантастической повести «Секретный фарватер», только в несколько крат грандиознее. Попасть в «дыру» можно только по специальным пропускам, даже для офицеров нашей конторы. У меня, допустим, такого пропуска нет. И кто конкретно обслуживает «дыру» я не знаю. Об этом не принято говорить.

На том расстаемся.

Немедленно докладываю материалы Лисицину. Он тут же идет вместе со мной к адмиралу. Василий Ефимович требует представить план изучения Питера, в котором делает несколько серьезных замечаний и, в первую очередь, по его срокам.

- Вы молодые, все спешите, а спешка знаете, когда нужна. Давайте потише, поглубже и поконспиративнее. Паренек чую, нам попался не простой.

Работа закипела.

На срочную шифровку в Ленинград был получен ответ, подтверждающий нашу версию о возможном сборе Питером информации для передачи ее иностранным спецслужбам. В нем указывалось, что фигурант происходит из семьи известных инженеров-конструкторов, работавших в одном режимном институте и погибших в автокатастрофе в Крыму два года назад. Бабушка Питера - почетный гражданин Ленинграда, сподвижница Землячки. До призыва, он с братом-близнецом обучался в институте, который после смерти родителей братья оставили. Замечался в кругу фарцовщиков, имел контакты с иностранными студентами, туристами и моряками.

От «смежников» из Казахстана по нашему запросу поступила официальная информация о том, что брат Питера, служит в одной из частей РВСН и тоже проявляет интерес к сведениям, выходящим за рамки его специальности.

По-видимому, «Близнецы» еще на гражданке определились заработать себе капитал «шпионской деятельностью». Услышав об «измене», к нам зачастили кураторы из Особого отдела флота. Общаться с ними, слава богу, мне не пришлось и с ведома руководства я продолжал работать в том же достаточно свободном режиме. Насколько мне известно, Василий Ефимович и Лисицин сумели отбиться от «помощи» вышестоящей конторы в части переработки наших планов по проверке данной информации.

В результате были достаточно быстро выявлены несколько тайников Питера, где находились записные книжки и кассеты с отснятой фотопленкой. В них оказалась масса сведений, стратегического характера о количественном и качественном составе флотилии, ее командовании, районах боевого патрулирования, местах базирования РПК СН, «хитрой сопке» и многое другое. На фотопленках были зафиксированы подводные ракетоносцы уходящие в автономки и возвращающиеся из них. Более того, имелись снимки отдельных отсеков и в том числе центрального поста субмарин последнего поколения. То - есть к своему ДМБ Питер готовился с размахом. Вся эта атрибутика нами была оперативно зафиксирована и оставлена до поры на своих местах.

В действиях фигуранта налицо имелся состав преступления, предусмотренного статьей 64 Уголовного кодекса РСФСР – измена Родине в форме шпионажа,- то есть передача, а равно собирание, похищение или хранение в целях передачи иностранному государству, иностранной организации или их представителям сведений, составляющих государственную тайну, а также передача или собирание по заданию иностранной разведки иных сведений для использования их в ущерб внешней безопасности Российской Федерации.

Указанные действия в тот период, наказывались лишением свободы на срок от десяти до двадцати лет.

Имеющихся материалов с лихвой хватало на возбуждение уголовного дела. Тем не менее, адмиралом по согласованию с руководством Особого отдела флота было принято оправданное, по моему мнению, решение о профилактике Питера.

Ее готовил и осуществлял заместитель начальника флотилийского отдела капитан 1 ранга В.И. Семенков, при участии моего однокашника по ВКШ Василия Нечая.

Я при этом не присутствовал и деталями не интересовался, поскольку поступила личная команда адмирала готовиться к выходу на боевое дежурство в район Бермудских островов с экипажем капитана 1 ранга В.М.Ефименко, где предстояло поработать еще по одним интересным материалам, которые в итоге сыграли роковую роль в моей дальнейшей судьбе, но об этом в другой раз.