Глава 6. На Кольской земле

В этот период к нам вновь зачастил оперуполномоченный Особого отдела флотилии старший лейтенант Г.А.Петров. В одной из кают он беседовал с моряками, задавая самые различные вопросы. Вызвал и меня. Поинтересовался, как служилось в Северодвинске и каковы планы на будущее. Службу я хулить не стал и заявил, что, наверное, останусь на сверхсрочную. Через несколько дней мой близкий приятель Слава Гордеев рассказал по секрету, что ему предложили поступать в школу КГБ. Причем не кто-нибудь, а сам начальник Особого отдела флотилии, к которому из Москвы приезжал Славкин шурин, занимавший какую-то крупную должность в этом ведомстве. Гордеев согласился и попросил, чтобы вместе с ним для поступления направили и меня.

Это новость заинтриговала, ибо зря Славка никогда не трепался, и считался у нас особенным человеком. Он был из семьи военного летчика, командовавшего в свое время эскадрильей, в которой начинал свою службу Ю.А.Гагарин. И это не досужий вымысел. У Гордеева имелось несколько снимков, где он запечатлен со своим отцом и первым космонавтом, тогда еще никому не известным старшим лейтенантом. Впрочем, по этому поводу Славка особо не распространялся. Попал он на флот, будучи исключенным из одного из Липецких ВУЗов за разгильдяйство и не без участия родителя, который после демобилизации из ВВС занимал крупную административную должность в этом городе. Впрочем, не в укор Славе, особой любви к службе он не питал и мечтал о «гражданке».

Уже через несколько дней меня вызвали в Особый отдел, где навещавший нас Петров сообщил, что в Москве находится высшая школа КГБ, которая готовит контрразведчиков. Ему поручено подобрать двух кандидатов для поступления в это учебное заведение. Один имеется - это Гордеев. Если я не против, то буду вторым.

Согласие я дал без колебаний, ибо всегда тяготел ко всякого рода авантюрам и предложение меня заинтриговало. Тем более, что оно касалось системы, деятельность которой тогда была тайной за семью печатями.

Спустя некоторое время Гордеева и меня пригласили в Особый отдел вместе, где теперь уже с нами беседовал сам начальник - громадный капитан 1 ранга, разъяснивший, что для поступления в их учебное заведение необходима серьезная подготовка, поскольку по рангу оно приравнено к военной академии. Слава воспринял эту новость без энтузиазма и, немного поколебавшись, отказался, я же заверил нахмурившегося начальника, что постараюсь должным образом подготовиться и поступить. После этой беседы нас никуда больше не вызывали и служба покатилась дальше.

Сдавая курсовые задачи, мы постоянно находились в море, где помимо прочего осуществили торпедные и ракетные стрельбы, а затем в районе мыса Могильный занялись размагничиванием корабля.

Это было довольно тяжелое и вымотавшее весь экипаж мероприятие, необходимое для корректировки навигационного космического комплекса субмарины, а также ее защиты от магнитных мин.

Для начала мы отшвартовали крейсер на бочки - разновидность плавучих якорей. Затем к нам подошло специальное судно с громадными барабанами, на которых был намотан электромагнитный кабель, который подали на лодку. и швартовные команды, усиленные всеми свободными от вахт, начали наматывать его на корпус подобно спирали. Если учесть, что кабель был в тяжелой водонепроницаемой оболочке и диаметром в пятьдесят миллиметров, а кроме того через каждый метр пропускался под днище корабля вручную, то можно представить, насколько тяжелой была эта работа. Бурлаки Репина, которые на Волге, отдыхают.

Тем не менее, под бодрые возгласы отцов-командиров, неоднократно упоминавших Творца и наших мам, обливаясь потом, мы довольно быстро справились с этой работой и облегченно вздохнули. Кто-то из специалистов кабельного судна даже угостил нас хорошими сигаретами. Но бойтесь данайцев, дары приносящих!

Включив свои системы, они потребовали через определенные промежутки времени разворачивать крейсер под различными курсовыми углами. А поскольку наша «букашка» водоизмещением более десятка тысяч тонн сама этого делать не умела, пришлось ворочать ее дедовским способом, а именно на шпилях. Таких же, какие стояли и на парусных судах, с той лишь разницей, что у нас они были электрическими. Это были устройства в виде массивных шкивов, располагающихся в носу и на корме субмарины, опускавшиеся в надстройку в походном положении. При швартовых же работах они поднимались и вместе с выдвижными кнехтами и «утками», использовались как тяговая сила. Причем громадная. Электроприводы у них были мощнейшие.

Между легким и прочным корпусом, в надстройке, находились, кроме того, жестко закрепленные «вьюшки», на каждой из которых было намотано метров по сто тяжеленного металлического троса, щедро промазанного солидолом.

При швартовых работах, через специальные люки, трос сматывался с вьюшек на необходимую длину и разносился по палубе. После этого к его петле, по морскому «огону», крепился тонкий пеньковый проводник, иначе «бросательный», с «легостью», на конце. Это на самом деле было грузило, в виде небольшого мешочка, набитого свинцовыми шариками.

При подходе корабля к месту швартовки, с мостика поступала команда «Подать носовой!», после которой специально обученный моряк раскручивал в руке свернутый в бухту бросательный и на манер лассо метал его на пирс, желательно на головы, собратьям, которые принимали проводник с тем, чтоб вытащить и набросить на кнехты прикрепленный к нему швартов. После этого, излишне стравленный за борт трос обносился несколькими петлями вокруг шпиля, который включался и выбирал слабину, подтягивая корабль к пирсу. Если швартовная команда была опытной, весь этот процесс проходил четко и слажено. В противном же случае был чреват самыми негативными последствиями. Наши швартовщики, в числе которых были все ракетчики и минеры, к тому времени были достаточно хорошо натасканы, благодаря неустанным заботам своих начальников в лице Толокунского и Мыльникова, а также старпома, который гонял нас, как сидоровых коз.

Досталось однажды и мне, как штатному метателю носового бросательного. Для этой операции я был отряжен с учетом того, что швырял его дальше всех, включая здоровенного Ксенженко. В то утро, возвратившись с моря, мы швартовались к причалу при сильном волнении. На расстоянии примерно тридцати метров от него, я по команде с мостика метнул свой снаряд на берег. Однако в середине полета он был отброшен встречным порывом ветра. Следующие две попытки также не увенчались успехом.

Все это время два работавших с нами буксира, непрерывно лавируя с подветренного борта, с трудом удерживали крейсер на месте.

В конечном итоге, воодушевленный рычанием командира в мегафон с мостика и подкрепляющими его матами Сергея Ильича, я забросил проклятую снасть на причал. Принявшие ее моряки стали выбирать конец, а мы травить швартов, который по закону подлости заклинило. Когда вся эпопея закончилась, к построенной у рубки команде подошел старпом.

- Сергей Ильич, у вас не швартовщики, а пингвины обос..ные. Всем неделю без берега. А этого ковбоя,- указал на меня,- тренировать, пока не посинеет…

Несколько следующих дней, под присмотром Ксенженко, я мечу злосчастную снасть с носа лодки на причал, к немалой радости зевак с ближайшего дебаркадера. Наука не проходит даром. В ближайшее время я достиг немалых успехов и возвратил, было утраченное расположение командования.

Но вернемся к размагничиванию. Приведя в рабочее состояние все швартовное хозяйство, мы под команды Мыльникова и Толокунского, которые руководили всей операцией, стали заводить швартовы на расположенные с четырех сторон крейсера бочки. Они находились примерно в кабельтове и представляли из себя, выполненные из прочного металла герметичные цилиндры диаметром по несколько метров, стоящие на мертвых якорях. Лодочные швартовы доставлялись на них катером и там крепились к рымам. Эту работу выполняли ракетчики Сережа Осмачко и Фарид Гарифуллин из кормовой швартовной команды. После того, как лодку таким образом «привязали», с помощью шпилей одни концы выбирались, а другие потравливались, и крейсер ворочался вокруг своей оси.

При подготовке к очередному повороту едва не случилась трагедия. Едва работавшие на очередной бочке ракетчики успели закрепить на ней правый носовой швартов, корабль, имевший небольшую инерцию, стало относить и трос мгновенно натянулся. Через секунду раздался хлопок, швартов лопнул и бочка исчезла в пучине. А вместе с ней и ракетчики. Через несколько секунд на этом месте возник фонтан, из которого вынырнула бочка со скрючившимися на ней моряками. Их быстро сняли и примчали на корабль. От ледяной купели ребята посинели и потеряли дар речи. Потерпевших спустили вниз, раздели и долго оттирали спиртом. Ракетчиков спас рым, за который парни уцепились при погружении. В противном случае, тяжелая экипировка неминуемо утащила бы их на дно. Повезло и нам, поскольку лопнувший швартов никого не перерубил пополам. А такое случалось.

После возвращения в базу, а это было накануне воскресенья, Башир Нухович организовал в экипаже соревнования по перетягиванию каната. Этот вид спорта издавна культивировался на флоте и по популярности стоял тогда на втором месте после забивания козла. Были сформированы две команды, в одну из которых включили личный состав БЧ-5, а во вторую моряков из так называемых люксовых подразделений. В качестве приза командование выделило ящик сгущенки. Победившей считалась команда, трижды перетянувшая противников.

Боцмана притащили мягкий швартов и растянули по пирсу. Затем с разных сторон за него ухватились атлеты и по знаку замполита стали тянуть в разные стороны. Поскольку с каждой из них действовало по два десятка крепких парней, можно представить, какова была тяговая сила. Швартов натянулся как струна и с переменным успехом медленно полз то в одну, то в другую сторону. Все это сопровождалось криками и улюлюканьем многочисленных зевак с нашей и соседней лодки.

Большинство прочило победу команде люксов, в которой находились все корабельные швартовщики во главе с Ксенженко. Однако ни тут-то было. Поднаторевшие в таскании кабелей при приеме электропитания с берега, механики оказались сильнее. Через несколько минут канат неумолимо пополз в их сторону. Этим маслопупы не ограничились и по знаку командира БЧ-5 рванули канат в сторону. Часть люксов повалилась на пирс, а остальные во главе с матерящимся Олегом были утянуты за роковую черту. То же самое повторилось еще дважды и механики уже предвкушали победу, когда выяснилось следующее. В то время как мы тупо тянули канат, хитрые механики особо не напрягались, ибо находящийся с их стороны конец оказался закрепленным за одну из уток пирса. Проделал это трюмный из числа болельщиков, по кличке «Желудок». В результате победа никому не досталась, хотя сгущенку у нас и не отобрали.

Кстати, этот трюмный был весьма оригинальным кадром. За давностью лет фамилию я его запамятовал, но отлично помню, что был он москвичом и внешностью напоминал херувима. На этом все его достоинства исчерпывались. Малый отличался ленью, отвращением к воде и небывалой прожорливостью. Но если с первой его начальники худо-бедно справлялось, водобоязнь и чувство голода, у Желудка были неистребимы. Он никогда не умывался и постоянно что-нибудь жевал. Когда экипаж следовал в баню, грязнуля прятался и туда его тащили принудительно. Мыли тоже общими усилиями, награждая зуботычинами. В то же время аппетит Желудка мы всячески развивали, ибо он служил предметом своеобразного развлечения.

Между корабельными обжорами регулярно устраивались негласные соревнования, проводившиеся, как правило, на камбузе. В течение зимы наш Гаргантюа со значительным перевесом победил нескольких соперников из лодочных экипажей и был допущен к встрече с местной знаменитостью. Это был кок-азербайджанец с базового камбуза. В отличии от тощего подводника весил он больше центнера и об аппетите сына гор в матросской среде ходили легенды.

Встреча состоялась после ужина в варочном цехе, когда мы стояли в камбузном наряде. Весь день Желудка держали впроголодь, и он закатывал истерики. Однако, как только их с коком усадили за стол и перед каждым поставили по полному бачку котлет, успокоился и сразу же проглотил половину из них. Причем это были не те жалкие полуфабрикаты, что подаются в столовых, а настоящие флотские котлеты – сочные, душистые и величиной с небольшой кулак. Размеренно двигающий челюстями кок усилил их ход, но было поздно. С невозмутимым видом Желудок заглотал все оставшееся в его посудине, затем сыто рыгнул и продекламировал,- Еще бокалов жажда просит, залить горячий жир котлет! После чего прямо из соска выдул целый чайник компота. Азербайджанцу ничего не оставалось, как признать свое поражение. В казарму мы возвращались затемно, бережно ведя под руки что-то жующего сонного победителя.

Незаметно пришла весна. Нарождающийся день радовал первыми лучами солнца, о котором мы забыли за долгую полярную ночь

В составе гаджиевской флотилии, состоявшей из ракетных крейсеров класса «Янки», «Мурена» была единственным кораблем нового поколения и на нее часто приходили поглазеть моряки из других экипажей.

Пришвартованы мы были к седьмому пирсу, с другой стороны которого стоял и был готов к выходу на дежурство один из заслуженных «Янки», под командованием капитана 1 ранга Ю.Ф. Бекетова. Это был один из лучших экипажей флотилии, регулярно ходивший в автономки в районы Северной Атлантики. Между командами сразу же установились дружеские отношения. Борт «Мурены» посетил командующий флотилией, в составе которой мы пока находились, вице - адмирал Г.Л.Неволин.

То ли по причине временного подчинения (решался вопрос о перебазировании корабля в Гремиху), или по другим каким - то мотивам, но командующему мы не глянулись. Это незамедлительно сказалось на взаимоотношениях с береговыми службами, не торопившимися доставлять на лодку оружие, необходимые технических средства и продовольствие.

Наконец, в начале мая, в бухте Окольная загрузились ракетами. Шли мы туда своим ходом по Кольскому заливу под маскировочной сетью, скрывающей очертания крейсера, с находящимися на корпусе швартовными командами. На рейде бухты, в полумиле от нас, на бочках был отшвартован ракетный крейсер, который слегка раскачало, от разведенной нашей «букашкой» волны. Вскоре на его надстройках появились группы моряков, судя по жестикуляции гадающих, - что же это за ковчег? Флотские всегда отличались любознательностью и скоро оттуда донесся крик, - кореша, на чем вы чапаете!?

На мостике находились командир со старпом, и мы промолчали. На повторный вопрос Ксенженко запросил у командира разрешение на достойный ответ. Тот не возражал.

- На крейсере, и не чапаем, а идем!, - пробасил мичман в сторону серой громадины.

- А мы на чем!?, - вновь заорал дотошный морячок.

- А на том самом, что не ходит, а плавает!, - срезал крикуна Олег. Вся надстройка грохнула дружным смехом.

В бухте пришвартовались к плавкрану. Погрузку ракет закончили к ночи. По боевой тревоге приняли все двенадцать. Следует отметить, что операция эта была далеко небезопасная и простая, если учесть, что вес каждой загружавшейся в шахту тринадцатиметровой ракеты составлял более тридцати тонн. К тому же она имела ядерный заряд мощностью в одну мегатонну, что в определенной степени действовало на психику.

В базу вернулись утром, и через сутки приступили к погрузке торпед. Их необходимо принять на борт в количестве восемнадцати и в том числе, две с ядерными зарядами. Остальные снаряжены боеголовками с «морской смесью». Поскольку с боевыми торпедами на корабле мы работаем впервые, боевая часть на время погрузки усиливается старшиной команды торпедистов с соседней лодки по фамилии Тоцкий.

Ему далеко за сорок, за плечами десятки автономок и стрельб, так что свое дело мичман знает туго. Об этом свидетельствуют и жетон «Мастер военного дела», а также несколько орденских нашивок на кителе с широкими золотыми шевронами со звездами на рукавах. Кроме того, по слухам, ветеран любитель потравить морские байки в хорошей компании. Короче, живая история подводного флота.

Утро. Залив серебрится под лучами полярного солнца. В конце пирса радостно орут бакланы, поедая остатки нашего завтрака из мусорных контейнеров. После подъема флага, по боевой тревоге перешвартовываемся к стационарному плавкрану, с которого на лодку и будем принимать боезапас. Тихо постукивают дизеля влекущих нас к громадине крана буксиров, журчит вдоль настройки аквамариновая зелень воды. Настроение приподнятое. Торпеды опасное и капризное в обслуживании оружие. В 1962 году на лодке 633 проекта в Полярном взорвался боезапас, разнесший корабль почти полностью. При этом сильно повредило соседнюю лодку и погиб почти весь личный состав обоих кораблей. Взрыв был такой силы, что баллоны с воздухом высокого давления этих лодок потом находили в сопках и на крышах городских зданий.

На пирсе, у крана, уже стоят несколько тележек с торпедами, окрашенными в зеленый и серый цвет. Здесь же обслуга, доставившая их с базового склада. В отсеке к погрузке все приготовлено еще ночью - поднят и вооружен торпедопогрузочный механизированный лоток, приготовлено к приему боезапаса все остальное наше хозяйство.

Швартуемся. К лодке подходит пожарный катер. На рубке субмарины взвивается сигнальный флаг «Веду прием боезапаса», и погрузка начинается.

Общее руководство осуществляет с рубки старпом. Наверху работают Мыльников и Порубов. Внизу, в отсеке, Ксенженко с Тоцким и я. Связь из отсека напрямую включена на мостик.

- Внимание, первая, пошла!.- слышится через торпедопогрузочный люк команда «бычка». Двухтонная восьмиметровая сигара, объятая автоматическим бугелем, зависает над люком и ложится на палубный лоток. Выполняю несколько манипуляций на гидропульте и ее серебристый обтекатель показывается в зеве погрузочного люка

- Пошла торпеда вниз!, - командует Олег. Репетую -Есть! - и плавно подаю ее в чрево лодки. В отсеке вой и визг гидромототоров лотка, урчанье электродвигателей подвижных торпедных стеллажей, щелканье бугелей. Все это сопроваждается веселым матерком и прибаутками мичманов. Погрузка началась явно удачно.

К полудню в отсеке находится половина боезапаса, часть из которого сразу же загружается в аппараты, предварительно приводясь в боевой состояние.

Наверху заминка с подвозом торпед с базы. Перекур.

Вылезаем на верх из отдраенного люка первого, по очереди дымим в рубке. Старпом доволен, команда работает четко и значительно опережает нормативы погрузки лучших экипажей «Янки». Нет нареканий и с берега. И это при всем том, что у нас с момента прихода в базу постоянно барахлит гидропривод лотка, стравливая в трюм массу гидравлики и неполадку безуспешно пытаются устранить специалисты плавмастерской.

Временный перерыв командование корабля использует для быстрого обеда. В меню уха, плов, компот и знаменитые булочки с курагой кока Абрамова. Он сует мне их целый пакет, учитывая, что после погрузки в отсек последней торпеды и отбоя тревоги, нам с ними колдовать еще до полуночи. Сашка не бескорыстен, ибо знает, что в этом случае мы разрешим ему поглазеть, как снаряжаются спецторпеды. Это таинство для ограниченного круга, а кок не лишен амбиций. К тому же он жаждет пообщаться со знаменитым Тоцким, который на заре своей службы, якобы тоже был коком.

К двадцати часам весь боезапас в отсеке. Мы валимся с ног. Перешвартовываемся на свой пирс. Отбой боевой тревоги. Свободные от вахты собираются в конце пирса и дружно дымят сигаретами, делясь впечатлениями от погрузки.

После ужина в первый отсек приходит командир и Тоцкий подробно инструктирует нас о правилах подготовки к бою торпед с ядерным боезапасом. Их две. Это обычные электроторпеды СЭТ-60 с акустической системой наведения, но с ядерным зарядом. Любая из них способна уничтожить авианосное соединение на дистанции более 20 морских миль.

После инструктажа приводим все торпеды в боевое состояние, снимая с них несколько степеней предохранения, затем загружаем в нижние аппараты, которые пломбируются. В вахтенном журнале делается соответствующая запись.

С этого момента у трапа, ведущего на торпедную палубу, выставляется круглосуточный пост с вооруженным матросом. Ее, кроме минеров, имеет право посещать ограниченный круг лиц - командование корабля, вышестоящее начальство и офицер особого отдела.

Поблагодарив нас за хорошую работу, командир уходит в штаб. Выполняем последние операции по раскреплению торпед по штормовому, приведению систем и механизмов в исходное. Отсек преобразился. В нем стало теснее от хищных тел торпед, их специфического запаха опасности и чудовищной силы. Вслед за командиром уходит Мыльников, ему заступать на вахту.

- А почему нет ? - милостиво соглашается ветеран.

По знаку Ксенженко спускаюсь вниз и приказываю уже стоящему там вахтенному из первогодков никого не допускать к трапу, ведущему на торпедную палубу.

- Засыпаем уран в торпеды, усек !? - громко шепчу ему на ухо.

- Усек,- испуганно округляет глаза вахтенный и судорожно хватается за висящий на поясе штык.

- Вот- вот, как только кто сунется, сразу коли !

Поднимаюсь на палубу и задраиваю люк. В отсеке уже стоит снятый с подволока раскладной стол и мичмана быстро комплектуют его чем бог послал. А послал он нам к «тайной вечере» несколько бутылок «Старого замка», батон копченой колбасы, шпроты, консервированный сыр и шоколад. Есть еще несколько банок томатного сока и галеты. Наполняем кружки вином и смотрим на Тоцкого.

- За Подплав, быть ему вечно!, - провозглашает он тост. Молча сдвигаем кружки, пьем кисловатое вино, закусываем. Гудит зуммер отсечного телефона. Снимаю трубку. В ней голос Абрамова.

- Валер, ты?, я вам тут эскалопов нажарил, нести?

-Товарищ, мичман, - обращаюсь к Олегу, кок лично желает угостить нас эскалопами.

- Давно пора,- смеется Ксенженко, пусть тащит.

Отдраиваю люк, свешиваюсь вниз.

-Вахтенный! Сейчас подойдет кок со взрывателями, пропустишь!

- Есть пропустить, товарищ старшина!

Через несколько минут в люк протискивается Саня с картонной коробкой, из которой вкусно пахнет. На стол водружается судок с сочными кусками мяса и жареным картофелем, и несколько пышных, только что испеченных лавашей. Следует еще пора тостов, после чего начинается неизменная морская травля. Вино легкое и располагает к задушевной беседе. И она льется неспешно, как это бывает только на кораблях после тяжелых работ и авралов, в кругу близких друзей. Не забываем и молодого, спуская ему толику мяса с хлебом.

-Да, под твою свинину Абрамов, хорошо бы по лампадке шила - заявляет Порубов. Да его Мыльников в свой шкаф зашхерил, - кивает на отсечный сейф.

- А что, у вас своего нету?- удивляется Тоцкий.

-Веришь, Петрович, в данную минуту ни грамма, ну да ничего, сейчас найдем. Ковалев, дуй к ракетчикам, они нам должны!- басит Ксенженко и тянется к телефону.

- Отставить!,- смеется ветеран. Шила у вас навалом. Ну, так где оно? Что подсказывают знания?, -хитро щурится Тоцкий, похлопывая по брюху ближайшей торпеды.

- Правильно, в ней есть, - отвечает Олег. Килограммов шестьдесят, но оно же со рвотными присадками !?

- А что подсказывает опыт войны?, - интересуется Троцкий.

- Что пили его, но как, кануло в лету, никто не знает, - чешет в затылке Олег.

- Обижаешь, мичманец, хищно блестит золотой фиксой во рту Троцкий. Все, что касается минного дела, знаю я, и ношу вот тут - стучит себя по лбу. Вам, салагам, так и быть, расскажу что-то вы мне глянулись.

- Плесни-ка пайкового, - бросает он раскрывшему от удивления рот Абрамову.

Выпив «Замка» и немного помолчав, мичман выдает краткую историческую справку. Начиная с первой мировой войны, при использовании торпед в арктических широтах, в целях надежной работы имеющихся у них механизмов, в торпеды заливали чистейший ректифицированный спирт. У обслуживающих их минеров организмы замерзали не меньше, в связи с чем спирт зачастую, в тех или объемах, выкачивался из торпед и выпивался. А вместо него, в чрева роковых красавиц закачивалась банальная вода.

В результате, при стрельбе такими торпедами, они нередко тонули. Атакуемые корабли, в свою очередь, обнаружив атакующих, топили их. Получаемая от «доения» торпед продукция, в русском флоте называлась «минным ликером» или «торпедухой», и неизменно использовалась и во вторую мировую войну. Есть основания полагать, что в силу бесшабашности русского характера, наиболее ярко проявляющегося в авиации и на флоте, торпедуху открыли и потребляли только наши моряки. В принципе, суть ее схожа с русской рулеткой, с той лишь разницей, что в первую играли отдельные офицеры и прапорщики армии, а во вторую целые подразделения, а то и экипажи военных кораблей.

В борьбу с этой роковой привычкой, помимо командования и соответствующих органов, активно включились закрытые НИИ, и примерно в начале 40-х годов придумали присадки, напрочь исключающие потребление минного ликера.

Они превращали великолепный ректификат в тошнотворную смесь, отторгаемую нормальным человеческим организмом. Недостаток разработки заключался в том, что крепость спирта оставалась прежней и он горел. А по старой флотской поговорке, подтвержденной ни одним поколением военморов, «моряк пьет все, что горит и дерет все, что шевелится».

В результате торпедуху продолжали пить со всеми вытекающими последствиями.

Ученые снова ринулись в бой и примерно в 50-е годы придумали новую присадку, вызывающую непреодолимую травлю даже у видавших виды закоренелых потребителей минного ликера. Ее назвали рвотной присадкой. Торпедушный кошмар был побежден. Время от времени, как гласят флотские байки, отдельные корабельные умельцы пытались возродить историческую традицию, пытаясь очистить опоганенный спирт с помощью разных кустарных приспособлений. Но, увы, успеха не добились. Моряк, будь он даже мастер военного дела, против академиков и профессоров неуч.

- Такие вот дела, сынки,- с грустью закончил рассказ Троцкий.

- И что ж, так и похерили дедовскую традицию?, - прошептал со слезой в голосе Порубов. Вместо ответа ветеран хлопнул ладонью по брюху ближайшей СЭТ - 60.

- Традиция жива, я угощаю! Не сдрейфите?

- Обижаешь, Петрович!, - гудит Ксенженко.

-Добро! Ключ от горловины, чистую емкость и ИП -46 с запасными фильтрами сюда!

Через минуту все необходимое у ног мичмана. Он ставит емкость - ею служит десятилитровая банка из -под сухарей, под сливную горловину торпеды и быстро «отдает» утопленную в корпус медную заглушку. В банку тонкой струйкой начинает течь жидкость фиолетового цвета со сладковатым запахом ректификата. Когда посудина заполняется наполовину, Тоцкий ввертывает заглушку на место. В банке глянцево поблескивает примерно пять кило этой смеси, при виде которой отпадает любое желание, связанное с ее потреблением.

- Ну как?,- хитро подмигивает нам мичман. - Блевонтин?

- По моему, хуже,- вякает кок и тут же получает от Олега крепкую затрещину.

- А сейчас будет отличный минный ликер,- поет Тоцкий.

Банка на палубе, над ней перевернутый ИП с отвернутой маской и вынутой из седловины пробкой, а сверху воронка, в которую он осторожно льет «блевонтин» из банки.

На наших глазах происходит чудо. На выходе из нижнего отверстия ИПа, появляется тонкая струйка голубоватой жидкости, похожей на денатурат. Содержимое банки еще раз фильтруем, сменив гипкалитовый патрон в противогазе и через десяток минут имеем не менее четырех килограммов чистейшего ректификата.

Олег осторожно макает палец в емкость и облизывает его.

-Ну как?,- вопрошает Порубов.

- Чистейшее шило. Нам для работы выдают хуже. Ты, дед, великий химик, только без степени,- глубокомысленно изрекает Ксенженко.

- Но запомните,- предупреждает Тоцкий. Больше чем на пять килограммов, доить торпеду нельзя. Запорите.

После этого дегустируем продукт. Пьем по-северному, не разбавляя и запивая томатным соком. Спирт ударяет в головы, и мы наваливаемся на снедь, которой еще в избытке. Затем Порубов осматривает отсек и докладывает в центральный пост о результатах. Абрамова отправляем отдыхать - ему готовить завтрак для ночной смены. Я тоже укладываюсь спать на поролоновый матрац за торпедами правого борта, поскольку в восемь утра мне поднимать гюйс и заступать на вахту.

Мичмана тихо обсуждают сегодняшнюю погрузку и строят планы на грядущую автономку. Изредка слышится стук сдвигаемых кружек и кряканье. Засыпаю, как всегда лодке, мгновенно.

Будит меня металлический голос Мыльникова, раздающийся из отсечной трансляции

- Ковалев, подъем! Приготовиться к подъему флага!

- Есть!,- ору в сторону «Каштана» и его красный глазок гаснет. Выбираюсь из-под торпед.

В отсеке ни следа от ночного пиршества. Уронив курчавую голову на пульт, в кресле командира дремлет Ксенженко. В кресле вахтенного, задрав ноги на направляющую балку сидит осоловелый Порубов и читает журнал. Заботливо укутанный шерстяным одеялом, у кормовой переборки на снятых с торпед чехлах умиротворенно похрапывает Тоцкий. Рядом стоит пустая банка из-под минного ликера.

- Да, крепки советские подводники,- бормочу я вытаскивая из металлической шкатулки сложенный вчетверо военно-морской гюйс. Затем отдраиваю люк первого и поднимаюсь наверх. Свежий воздух пьянит. Утро погожее, без пяти минут восемь. В рубке маячит Сергей Ильич и копошится сигнальщик, готовящий к подъему корабельный флаг. Я привычно креплю гюйс к носовому флагштоку и придерживая рукой его свернутое полотнище, докладываю о готовности.

На плавбазе, где располагается штаб флотилии, включается метроном. Его размеренный звук будит тишину залива.

- На Флаг, и Гюйс, смирно-о! - разносится по водной акватории усиленный боевой трансляцией голос дежурного по флотилии.

Сидящие на волнах чайки испуганно взмывают в синеву неба.

- Фла-аг и Гю-юйс.., поднять!

На надводных кораблях флотилии звонко бьют склянки, голосят свистки боцманов.

- Флаг и Гюйс, поднять!, - репетуют команду вахтенные офицеры подводных ракетоносцев.

Краем глаза слежу за полотнищем вздымаемого над рубкой нашей лодки флага и одновременно поднимаю гюйс до клотика.

- Во-о-льно!- разносится над заливом. На Флоте начинается новый день.

С ними у меня связано одно очень неприятное воспоминание. Поскольку этот экипаж был сформирован недавно и в ближайшее время должен был убыть в Северодвинск для приемки очередной, уже серийной «Мурены», появлялся он у нас в спецодежде, получаемой на санпропускнике. Была она далеко не новой, без отличительных боевых номеров и различить, кто перед тобой – офицер, мичман или матрос, было довольно сложно.

В одно из таких посещений на торпедную палубу без разрешения взобрался какой-то тип в матросской пилотке и ватнике, потребовавший чтобы я показал ему отсек. По виду он походил на мичмана и я послал его подальше.

Через пять минут меня вызвали в центральный, где рядом с командиром, в кресле восседал этот человек. Он оказался командиром второго экипажа в чине капитана 2 ранга.

Без долгих слов Валентин Николаевич влепил мне пятнадцать суток гауптвахты и приказал находящемуся здесь же Мыльникову с утра отправить меня по назначению.

Настроение упало до нуля. Этот дурацкий залет мог исключить направление на учебу. Однако мне вновь повезло. Из штаба поступил приказ об экстренном выходе в море, за ним последовали еще несколько, и на губу я так и не попал.

Между тем, в Особый отдел меня больше не вызывали, хотя всю зиму я усиленно готовился к поступлению. Причем все минеры приняли в этом самое деятельное участие. Ксенженко с Порубовым помогли достать пособия и в том числе очень редкий в то время учебник по истории России под редакцией С.М. Соловьева, а Мыльников разрешил не ходить на базу и заниматься в отсеке, где я стал нести бессменную вахту. Она, кстати, была необременительной и сводилась к вентиляции торпед, замерам в них сопротивления изоляции и осмотру отсека. Все остальное время я усиленно грыз гранит науки.

Поскольку уверенности в том, что Особый отдел не забыл о моем существовании не было, и нам уже точно было известно о предстоящем выходе на боевую службу, решаю посетить это учреждение и выяснить, дадут мне направление, или нет. Для этого субботним майским утром, после подъема флага самовольно покидаю корабль и вместе с чужим экипажем, следующим в жилой городок, выхожу из режимной зоны. Подойдя к подъезду здания, в котором находился Особый отдел, звоню в дверь и сообщаю дневальному, что пришел по вызову к Петрову. Тот нехотя впускает меня и предлагает обождать - старшего лейтенанта еще нет. В этот момент как из кабинета начальника, выходит какой-то офицер. Когда он исчезает, решаю напрямую обратиться прямо к тому. Мне помогает случай - дневальный на минуту отлучается, а я подхожу к кабинету и постучав в дверь, вхожу в него.

Капитан 1 ранга сидит за столом и читает какие-то бумаги. Увидев меня хмурится.

- Ты кто такой?

- Старшина второй статьи Ковалев, из экипажа Милованова.

- Зачем здесь?

- По поводу направления на учебу, вы со мной беседовали месяц назад.

- Почему без вызова?

Я сообщаю, что в ближайшее время мы уходим на боевое дежурство и хотелось бы знать, могу ли рассчитывать на поступление.

Начальник долго о чем-то размышляет, затем откладывает в сторону бумаги и жмет какую-то кнопку на столе. Через минуту в кабинет входит Петров. Он явно озадачен моим появлением и вопросительно смотрит на начальника.

- Узнаешь?,- кивает тот на меня.

- Конечно, я его подбирал на учебу.

- Ну и как поступим?

- Вы же знаете, Василий Ефимович, нам одну кандидатуру срезали.

- Кто в плане?

- Матрос из штаба флотилии.

-Сколько прослужил ?

- Полтора года.

- А ты?,- обращается ко мне Худяков.

- Два с половиной.

-Значит так, Геннадий Петрович, штабного отставить, пусть еще послужит. Оформлять Ковалева.

На этом встреча заканчивается. Петров уводит меня в свой кабинет, где я заполняю анкету и пишу автобиографию. Вопреки ожиданию он не упрекает меня за проявленную инициативу и настроен весьма благодушно. Проверив исполненные документы, в которых я указал, что мой отец ранее был судим, старший лейтенант заставляет их переписать, исключив упомянутое.

- Что конкретно тебе известно об этой судимости? – интересуется он.

Я сообщаю, что со слов отца, в 1945 году в Германии он застрелил польского офицера, за что по приговору военного трибунала пять лет отсидел в колымских лагерях.

- Ну так вот, - хмурится Петров. Этот вопрос мы проверили. Осуждался твой родитель незаконно, в связи с чем Президиумом Верховного Совета в 1950 году был реабилитирован. Так что об этом забудь и никогда не упоминай. Понял?

- Точно так.

- Ну и отлично. В ближайшее время будь готов пройти медкомиссию,- заявляет на прощание старший лейтенант, и я покидаю отдел.

С этого дня мною действительно серьезно занялись. Петров несколько раз появлялся на лодке и о чем-то беседовал с начальством. После одного из таких посещений я был приглашен в каюту командира. Там же находился и старпом.

- Послушай, Ковалев, зачем тебе куда-то поступать, оставайся на сверхсрочную,- предложил командир. Образование у тебя подходящее, сейчас же пошлем бумаги в Североморск и через месяц ты мичман.

- Нет вопросов, товарищ капитан первого ранга, но разрешите мне сначала попытать счастья. Не сдам экзамены - остаюсь на сверхсрочную.

На том и порешили. В течение нескольких следующих дней, по направлению Особого отдела я прохожу медицинскую комиссию в Мурманском военно-морском госпитале. Со здоровьем все отлично и Петров сообщает день, в который надлежит прибыть в Североморск для получения необходимых документов в Особом отделе флота, и оттуда вылететь в Москву, для сдачи экзаменов. Он через неделю.

Все это время я активно ввожу в курс дела назначенного на мою должность моряка.

Это двухметрового роста тощий детина, прибывший на корабль в числе молодого пополнения. У мичманов он сразу же получил прозвище Паганель. Встреча с ним происходит при довольно оригинальных обстоятельствах. К тому времени наборы Юркина и Допиро уже демобилизовались и мы сами стали старослужащими. Я к этому отнесся спокойно, но многие из ребят всячески подчеркивали свой новый статус. Особенно преуспевали в этом механики. У них появился свой коновод - Витя Миронов, в свое время один из самых незаметных и пресмыкавшихся перед годками матросов. Родом он был из Подмосковной Балашихи, на вид крепок и смазлив. Вокруг Виктора сформировалась компания старшин и матросов электромеханической боевой части, которые понемногу стали притеснять молодых.

Я несколько раз вмешался и приобрел в лице Миронова непримиримого врага. Ситуация усугублялась тем, что его сторону приняли практически почти все старослужащие, за исключением нескольких человек.

В тот вечер, я как обычно находился на вахте и корпел над учебниками. Группу молодых, среди которых находился и мой сменщик, привели из штаба прямо на лодку.

Когда матрос появился в отсеке, я оторопел. На его голове красовалась измятая маломерная бескозырка, кургузый заношенный бушлат был явно с чужого плеча, на ногах вместо ботинок видавшие виды яловые сапоги.

- И откуда ты такой красивый?, - интересуюсь у очумело хлопающего глазами парня.

- Из Севастополя, товарищ старшина.

- Вас что там, одевают на барахолке?

- Да нет, бескозырка, бушлат и ботинки у меня были первого срока, только их забрали здесь, на лодке.

Когда я интересуюсь деталями, он рассказывает, что из центрального поста всю группу привели сначала в десятый отсек, где находившиеся там вахтенные их обшмонали и отобрали часть вещей. Затем ему приказали идти в первый.

- Кто отбирал?

- Один длинный, рыжий, в наколках, а второй черный, длинный его Мироном называл.

Судя по описанию, это Свеженцев и Миронов.

Для начала приказываю молодому снять обноски и облачаю его в запасной комплект РБ.

- Ел давно?

- Утром.

Достаю из заначки тушенку и галеты, вскрываю банку и вручаю ему,- ешь. Затем звоню в десятый. Трубку берет Свеженцев.

- Серега, это вы шмонали молодых?

- Мы,- смеется тот, а в чем дело?

- По вашим, я претензий не имею, а все, что взяли у моего отдайте, иначе сам отберу.

Немного покобенившись, Свеженцев соглашается, так как знает, что ссориться со мной небезопасно. Минут через десять в отсеке появляется матрос из БЧ-5 по прозвищу «Годок», который приносит все отобранное у севастопольца.

Еще через пару дней, простившись с командованием и ребятами, ранним утром я уезжаю. До выхода с пирса меня провожает Ксенженко. На прощание Олег жмет мне руку и желает удачи. Через несколько лет он трагически погибнет при швартовке.

На небольшом морском вокзале, расположенном рядом с базой, уж идет посадка немногочисленных пассажиров на следующий в Североморск катер. Предъявив билет и пройдя досмотр, прохожу на корму. Через несколько минут катер отваливает и бойко стуча дизелями скользит вдоль залива. В последний раз окидываю взглядом базу и застывшие у пирсов крейсера. С рубки одного из них кто-то семафорит в сторону катера флажками. Срываю с головы бескозырку и машу в ответ.