интегрального географического положения

- Термин «территориальность» использовал Ю. В. Медведков, вкладывая в него иное содержание, - M е д в е д к о в Ю. В. Интеграционное моделирование городской среды. Городская среда и пути ее оптимизации. М., 1977, с. 11.

О влиянии стесненности на поведение см.; H и и т Т. Плотность людей и чувство стесненности: теории и гипотезы. Человек в социальной и физической среде. Таллинн, 1983, с. 99-142. Анализ сути персонального пространства содержится в: Салмин Л. Ю. Жилище в городе, город в жилище. - «Труды ВНИИТЭ. Техн. эстет.», 1987, вып. 51. с. 79.

Линча, приводя исследования, углубляющие концепцию последнего, и те, авторы которых опираются при изучении образов города вообще на иные принципы.

По мнению А. Г. Левинсона, позитивная установка жителей деревни на город порождается тем, что последний, отражаясь в «негородском» сознании, интерпретируется «как праздничное инобытие, где позволено нарушать нормы трудовой жизни»². В последнее время, однако, и среди населения нашей страны заметен рост антиурбанистических настроений.

Интересный раздел, посвященный ориентации в городе, можно дополнить результатами исследований И. А. Добрициной, согласно которым, ориентируясь в пространстве различного масштаба, человек принципиально по-разному строит его схему. Этот автор показывает также влияние способов передвижения, в том числе метрополитена, на характер ориентационной деятельности и образ городского пространства³.

Рассматривая образ города, Голд сворачивает пя] 11 членную классификацию Линча до триады: «здания» - «пути» - «площади».⁴ Некоторым пробелом выглядит недостаточное рассмотрение феномена «городского сознания», являющегося и фактором, и нередко источником образа города. По мнению В. Л. Глазычева, путь к пониманию образа лежит через исследование исторически изменяющихся смыслов городской среды, в тесной увязке с исследованием «литературы, живописи, прочих искусств»⁵.

Именно таким путем идет Г. 3. Каганов, который, подвергнув анализу образ Петербурга-Ленинграда на сотнях картин ΧΥΙΙΙ-ΧΧ вв. и в обыденном сознании ленинградцев (через опрос), приходит к выводу о глубинном принципиальном единстве художественного и обыденного образов города при их сильных поверхностных различиях. Отмечая пять основных переломных этапов, изменявших художественный образ Ленинграда, он показывает «следы» этих переломов в его нынешнем образе, причем как обыденном, так художественном, и делает вывод об историческом развитии образа этого города: «Отчетливо выражена тенденция к «сужению» кадра, к
' С е м е н о в-Т я н-Ш анский В. П. Город и деревня в Европейской России. Записки РГО, отд. статистики, т. 10, вып. 2, 1910, с. 187.

² Левинсон А. Г. Традиционные ценностные системы и город. Убранизация и рабочий класс в условиях научно-технической революции. М., 1979.

³ Добрицина И. А. К постановке в дизайне проблемы обеспечения ориентации в среде современного города.-«Труды ВНИИТЭ. Техн. эстет.», вып. 44, 1984, с. 23-27.

⁴ Развитием концепции К. Линча является введение А. В. Боковым понятия «ворот» и «места», предложенного Е.В. accom.-Боков А. В. Категории городского ландшафта.-«Техн. эстет.», 1982, № 8, с. 11, 13; Асе Е. В. Средовая типология и городской дизайн. - «Труды ВНИИТЭ. Техн. эстет.», вып. 44. М., 1984, с. 70, 72.

⁵ Глазычев В. Л. Социально-эстетическая интерпретация городской среды. М., «Наука», 1984, с. 124, 132.

 ==11

восприятию окружения со все более короткой дистанции... так, как оно мелькает перед глазами горожанина». Отсюда отрывочность восприятия, замкнутость воспринимаемого пространства, ориентация на восприятие не его отдельных элементов, а среды в целом¹.

В результате изучения восприятия людьми (при помощи свободного интервью) трех различных районов Москвы Г. 3. Каганов приходит к выводу, что, в подтверждение гипотезы эстонского ученого М. Хейдметса, «рядовой горожанин не склонен замечать среду, пока в ней все в порядке», и что «мобилизация всех уровней сознания» в формировании образа среды происходит, лишь когда среда «оказывает человеку сопротивление, становится не совсем своей»².

Разницу графического и словесного образа своего «соседства», или «территориальной общности» ("neighbourhood" - "community"), показанную Голдом, Л. В. Никольская, изучавшая роль силуэтов в формировании зрительного образа города, пытается преодолеть, составив «словарь изобразительно-словесных синонимов», демонстрируя таким путем возможность общезначимого графического выражения эмоциональной составляющей образов города³ (видимо, и иных мест). По мнению Л. Ю. Салмина, особое влияние на образ города оказывает жилище человека: «Городская среда переживается как бы сквозь образ жилища, а жилище-сквозь образ города»⁴. Важнейшими категориями пространства в «городском» сознании, считает И. 3. Заринская, являются направление и внутренняя его соотнесенность⁵.

Исследования, проводившиеся в Москве, Таллинне, Тбилиси и Новосибирске, направленные на изучение особенностей восприятия пространства, и в частности центра города, у жителей центрального, периферийного и прилегающего к центру районов, выявили разность видения центра у этих трех групп не только по его пространственным размерам, но и по его структуре. Если жители центра видят его цельно, детально, в их образе все элементы пространственной структуры равнозначны, то с периферии центр видится более размытым, фрагментарным, отдельные улицы в его образе перевешивают значимость всей средовой ткани центра в целом⁶.

Особое значение улиц в образе города, отмечаемое и Линчем и Голдом, подтверждается и исследованиями в нашей стране: говорят даже об «уличной» модели городского пространства в сознании жителей крупнейшего города»⁷.

Необходимо понимать, что приводимые Голдом, на первый взгляд «экзотические», исследования (хотя в этом тоже нет ничего плохого) способны стать мощным инструментарием конструктивной науки. Например, исследования восприятия центра Москвы (и в словесном, и в графическом описании) жителями трех периферийных районов, произведенные Ю. Г. Вешнинским, не только показали его «неравновесность» и несовпадение центра с жесткими административными или градостроительными признаками, но и позволили понять ряд новых моментов в организации

 ==12

пространства столицы. Оказалось, что «в сознании» центр резко ограничен с востока и увеличен по улице Горького и линии метро к станции «Юго-Западная» (многие респонденты даже саму эту станцию считали расположенной «в центре»). Конструктивный вывод таков: вынесение престижных объектов из этого «центра в сознании» не помогает тому району, куда вынесен объект (пример с театром им. Моссовета, перенесенным одно время на восток столицы и сразу утратившим популярность), но самому «центру» вредит¹.

Сложность изучения городской среды обусловлена, как справедливо отмечает В. Л. Глазычев, тем, что она «очевидна», поэтому нелегко получить ее образ «вызывающим доверие способом». Автор делает это через исследование рисунков школьников младших классов г. Тихвина. Он приходит к поразительным результатам: историческая среда играет особую роль в формировании образа города, даже если не содержит никаких достопримечательностей; искусственная неорганическая среда нового города воспринимается детьми как пустыня².

Увы, с эстетической точки зрения среда наших городов находится в катастрофическом состоянии. Волна «реконструкций», «жилищных программ», уничтожив старое, хотя бы равноценного нового не породила. Не зря у нас нет работ, посвященных «зданиям», -даже в столице снесены такие монументальные жемчужины, как Храм Христа Спасителя, Сухарева башня, Красные ворота, многие церкви, монастыри, усадьбы... «в результате не только... исторически сформировавшийся образ города оказался нарушенным, но не возник и новый»³, если не считать сталинских высоток, так напоминающих дворцы четырех оруэлловских министерств.

Раздел, посвященный образам ландшафтов, со всей определенностью ставящий неизвестную (или почти неизвестную) у нас проблему ландшафта как того или иного символа, может быть фундирован обстоятельной работой А. Д. Арманда. Автор не только показывает, что изучение различных «человеческих» аспектов ландшафтов (от адаптации до восприятия) широко представлено в науке, но и делает принципиальный вывод, созвучный тем идеям, на которых строится феноменологическая поведенческая география: «образ ландшафта, изученного географом, - продукт «совместного творчества» исследователя и природы». Единственный вариант «истинного» ландшафта заменяется в этом случае «множеством возможных моделей», причем для того, чтобы достичь их максимальной определенности, необходимо лишь учесть личность исследователя «с его требованиями, знаниями и... предрассудками - в явном виде, чтобы не принять в дальнейшем следствие предрассудков за объективную истину»⁴.

Углубляет понимание проблемы работа В. Л. Каганского, который считает, что «ландшафт-это композиция мест, наделенных смыслом», что «смотровая площадка находится внутри, а не вне ландшафта, разлита в нем», что «ландшафт дан не только взору, но всем органам чувств, постижим не специализированным духовным органом, но всей личностью»⁵. Работы специалистов по геральдике, нумизматике и сфрагистике (наука о печатях) помогают лучше понять символику знаков и городских ландшафтов, рассматриваемую в следующем разделе книги. В. С. Драчук дает отличное от приводимого Голдом объяснение смысла загадочной
¹ Вешинский Ю. Г. Планировка, свет, ориентация.-«Гор. х-во Москвы», 1983, № 4, с. 12.

² Глазычев В. Л. Картинки. «Знание-сила», 1986, № 8, с. 43-45.

³ Молева Η. Время исторической правды.-«Строительство и архитектура Москвы», 1988, № 3, с. 10-11.

⁴ Арманд А. Д. Ландшафт как конструкция. - Изв. ВГО, 1988, т. 120, вып. 2, с. 120-125.

⁵ Каганский В. Л. Существует ли культурный ландшафт? Городская среда.-Докл. уч-ов конф. ВННИТАГ и СА СССР, 1989, т. 1, с. 10, 11.

 ==13

«мандалы»- распространенного символа города, связывая его с культом солнца¹. Близки приводимым автором исследованиям символики городского ландшафта работы ученых Тартусского университета².

Совершенно новым для нашей науки является понятие «образа мира». Очень неширокое хождение имела концепция «географической картины мира», выдвинутая И. Б. Култашевым и развитая У. И. Мересте³. Но этопонятие теоретико-методологическое, науковедческое, совсем иное, чем «образ мира»-категория человеческая, отражающая картину мира в голове именно данного человека или данной группы людей в настоящем или прошлом, социальной или культурной, этнической или религиозной. Этот образ отражает самоощущения человека в названном поименованном пространстве, он неполон, противоречив, изобилует стереотипами, но именно он служит человеку в качестве исходной базы для поведения, в том числе и в пространстве.

Доказательством того, что образ мира сильно определяется ценностями и имеющимися стереотипами, как это подтверждает предлагаемая работа, служат исследования С. Н. Гуковой. Она показывает, как христианство наполняло символикой Вселенную, являющуюся для него выражением трансцендентного замысла. И хотя гелиоцентрическая теория была известна с III в. до н. э., она была отвергнута, так как противоречила библейскому мифу о сотворении мира⁴. Согласно М. И. Стеблину-Каменскому, эгоцентричность восприятия мира, ощущение себя в «середине мира» «характерно для мифического мышления, а именно внутренней точки зрения на пространство»⁵. Феномен «центральности» собственного положения в мире проявился и в нашем исследовании сельского населения Подмосковья, выразившись в повсеместном занижении, в сравнении с фактической, численности жителей соседних данному поселений, по оценкам респондентов данного населенного пункта⁶.

Образ мира в обыденном сознании жителей Обломовки иронически передает И. А. Гончаров: «они знали, что в восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский город... потом знали, что подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них... темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак-и наконец все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю»⁷. Однако и «из Парижа любое место, лежащее дальше Вены, кажется книжной абстракцией»".

Вообще изучение образов мира, стран, городов по русской литературезадача увлекательнейшая и захватывающе интересная. «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина, записки А. С. Хомякова об Англии, очерки А. И. Герцена, И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского о Европе, заметки А. И. Бунина и А. Д. Салтыкова об Индии. А образы Орла и Мценска, Грузии и Крыма, Москвы и Петербурга, Соловков и Сибири! Тем более, что в этом направлении мы имеем хорошую традицию-работы H.H. Ан-
' Драчу к В. С. Рассказывает геральдика. М., «Наука», 1977, с. 26-27.

² См.: Лотман Ю. М. О метаязыке типологических описаний культуры.-«Труды по знаковым системам», № 4. Тарту, 1969.

³ Култашев Н.Б. Особенности современного этапа географического познания. Экономическая и социальная география.-«Вопр. геогр.», № 115. М., 1980, с. 32; Мересте У. И. Ныммик С. Я. Современная география: вопросы теории. М., «Мысль», 1984, с. 13.

⁴ Гукова С.Н. Космография в системе византийской науки и образования в XI-XII вв. Городская культура. Средневековье и начало Нового времени. Л., 1986, с. 29-37.

⁵ Стеблин-Каменский М. И. Миф. Л., 1976, с. 42.

⁶ Федулов С. В. Географическое изучение образа жизни (Методологические и методические аспекты). Дисс.: канд. геогр. наук, М., МГУ, 1988.

⁷ Гончаров И. А. Обломов. М.-Л., 1951, с. 107.

⁸ Хулио Кортасар. Игра в классики. Пер. с исп. М., «Худ. лит-ра», 1986, с. 172.

 ==14

циферова 20-х гг., выдвинувшего идею «гения (души) места», посвященные образу северной столицы .

Особый интерес для географов, занимающихся образами мира, представляют исследования Г. Д. Гачева, позволяющие расширить проблематику девятой главы данной книги. Автор, «вживаясь» несколько лет в мировоззрение того или иного народа («в различные возможности мыслительного ареала»), пытается сформулировать представление о национальном «космосе» в его древнем смысле как специфическом понимании не только внешнего мира, но и основополагающих ценностей, используя при этом «сравнительно-сопоставительный метод», «причем каждый новый изученный национальный тип культуры (в данном случае-синоним «космоса».-С. Ф.). становится прожектором-объяснителем всех предыдущих.. каждый одновременно-и объект, и инструмент анализа»².

Национальный космос, по Г. Д. Гачеву, есть «природина Народу», «способ представления мира в сознании», и постигается он через анализ древних, классических и современных произведений литературы и искусства. Десятками страниц почти художественного текста автор создает представление о различных «космосах». Вот он сравнивает «космос» болгарский и русский: «болгарский космос более тверд, сух, жгуч, предметыболее определенные, в сравнении с русским, который более... туманен, а вещи расплывчаты». Модель болгарского движения, в любом «космосе» задающего «структуру мирового пространства» - «вырастающий стебель, а модель русского движения-дороги». Именно дорога и свет, воздух, являются, согласно Г. Д. Гачеву, основными чертами русского космоса, космоса «однонаправленной бесконечности». «И притом русская дорога: не на чем остановить взора... предметно-вещный мир распался... значит, исчезло субъективно-объективное деление мира: ни я ничему не противостою, ни себя не помню... все слилось в марево, полусон, где не разберешь: то, что я вижу, мир вещный мне подставляет? или это внутреннее видение-воспоминание, предвиденье?»³ Описываются космосы: киргизский, грузинский, армянский, американский. Специфическое видение мира, задаваемое принадлежностью к «деревенской», «городской» или «полугородской» культуре, на основании эмпирических исследований разбирается в работе И.З. Заринской⁴.

Закончив обзор, посвященный изучению различных пространственных образов, Джон Голд переходит к заключительной и, может быть, наиболее практически полезной части работы-рассмотрению пространственного поведения, в основном в городе. В нашей стране, где, согласно данным массовых опросов, ²/^ жителей новых районов предпочли бы не жить в них⁵, все вопросы, связанные с обитанием в городах, имеют буквально жизненное значение. Из всего многообразия городских проблем, изучаемых в поведенческой географии, автор книги выбирает для рассмотрения следующие три: «обладает ли городская среда такими характерными особенностями, которые неизбежно обусловливают тот или иной рисунок поведения; какова роль местного сообщества, или «соседства», в обыденной жизни горожан, а также какова взаимосвязь характера предпочтений и особенностей перемещений в городе». Из множества тем данной книги изучение именно этой, пожалуй, наиболее развито в советской географии. Но, как убедятся

 ==15

заинтересованные читатели, спектр теорий и методик, применяемых в этой области исследований в мировой науке, гораздо шире того, что знаком нам.

Книгу отличает хорошая систематичность, позволяющая яснее увидеть проблему, вроде бы достаточно исследованную. Очень ценно, например, систематическое описание плюсов и минусов города, обзор «стрессоров» и «возбудителей» (как и «антистрессоров»), действующих в нем, в тесной увязке и с теоретическими на сей счет построениями, и с примерами из литературы и криминальной хроники.

Чрезвычайно полезно расширение представлений о городских соседствах, или городских территориальных общностях (что в контексте данной книги одно и то же), - в этой части вводятся пока еще мало применяемые у нас методы анализа из социологии и социальной психологии, однако несколько односторонне трактуются вопросы внутренней структуры соседств, а также механизмы их функционирования: соседская общность видится буквально автономной от общества. Наблюдается и явная переоценка психосоциальных связей общности при некотором игнорировании связей социально-функциональных, вызываемых процессами общей жизнедеятельности¹. Однако, поскольку в нашей науке положение обратное и связи первого типа нередко учитываются недостаточно², то, возможно, такой «перекос» будет иметь и позитивное значение.

Очень краткий обзор исследований, посвященный оценке городской среды, выявлению пространственных предпочтений и анализу внутригородских перемещений, сделанный Дж. Голдом, пожалуй, даже слишком бегло затрагивает те сюжеты, разработке которых в отечественной географии уделяется много сил. Исследования именно этой тематики, были, по-существу, первым серьезным направлением если не строго гуманистической, то современной географии человека в нашей стране. Основатель этого направления Ю. В. Медведков на основании различных «объективных» показателей (уровень озелененности, завершенность застройки, концентрация сферы услуг и др.), а также оценок предпочтительности проживания, выявленных при анализе бюллетеней по обмену жилплощади в Москве, данных опросов и т.д., производит с учетом выделенных «участков деятельности» параметризацию городской среды, на основании которой строится «интеграционная модель геосистемы», «основанная на представлениях об экологии человека и антропоэкосистемах»³. Развитием этого направления занимались Н. В. Барбаш⁴ и Τ.Α. Бакланова⁵. Этот подход, который как бы направлен

 ==16                         

на доказательство применимости математики в географии, по мнению самих же авторов, информационно ограничен, в любом случае давая представление лишь о «локальном оптимуме» качеств среды¹.

Исследование предпочтений населения, предпринятое Г. Л. Васильевым, Д. А. Сидоровым и С. Е. Ханиным и выполненное в русле факторной экологии, показывает, что при установлении межгородских предпочтений важнейшими являются три фактора: 1. Статус города в системе расселения; 2. Развитость городской среды; 3. Комфортность климата². Т. В. Райтвийр обобщает результаты исследований по факторной экологии Москвы, Таллинна, Тбилиси, Казани, посвященных выяснению важнейших факторов территориальной дифференциации этих городов, видимых через призму средового подхода как системы «человек»-«среда». Предполагалось, что среда, дифференцированная объективными факторами, и оцениваться будет по-разному, а отсюда можно будет понять и поведение человека в городе. Она делает вывод: «самыми дифференцирующими факторами... являются социально-профессиональный состав, возраст, национальность, продолжительность проживания (коренное/пришлое население), квартирные условия, положение в сфере обслуживания и транспорт». Вес факторов различен по городам. Она подчеркивает, что исследования показателей среды недостаточно для понимания указанной системы. «Одна подсистема не может заменить системы «человек»-«среда»³. Можно добавить, что непосредственной оценки среды конкретным человеком не заменит и корректный анализ этой оценки «извне», при помощи параметризации «объективных данных». Работа Дж. Голда показывает на примере рассмотрения оценки ландшафтов, что «объективная усредненная» оценка чаще вводит в заблуждение, чем проясняет ситуацию.

Надо сказать, что одним из упущений автора является недостаточное представительство в анализе работ школы «време-географии» Т. Хегерстранда-одной из немногих фундаментальных географических концепций, ставящей пространственное поведение в центр своего внимания, дающей особую интерпретацию его детерминаторов и вообще по-особому высвечивающей всю поведенческую проблематику в географии. Конечно, на Западе школа Т. Хегерстранда считается самостоятельным направлением науки, может быть, сопоставимым с поведенческой географией в целом, однако и в этом случае в таком тщательном обзоре ей можно было, на мой взгляд, уделить большее внимание.

Эта концепция основывается на «пространственно-временной хореографии» существования индивида в масштабе одного дня, недели или целой жизни. На основе анализа «танца» человека по «станциям»-узловым пунктам в его деятельности-исследователь строит перспективную модель «бюджет-пространства» индивида, с учетом «связок деятельности», прост-

 ==17

ранственно-временных «фиксаторов» ("spacemaker") и других ограничителей¹. Практическое применение идей Т. Хегерстранда вводит в географию «время» и совершенно иначе, более глубоко позволяет увидеть такие классические понятия, как «плотность» или «место». Разработкой этой концепции на теоретическом и эмпирическом уровне на примере Москвы и ряда других городов занимается в нашей стране Н. В. Петров².

Результаты эмпирических «функционально-градостроительных» исследований в Москве, Ленинграде, Новосибирске, Минске, Тбилиси, Ереване, Вильнюсе позволяют ученым сформулировать понятие «центральности» сознания горожан, а также особой роли центра в детерминации пространственного поведения жителей крупнейших городов, корректируемой, по мнению авторов исследований, развитостью сферы обслуживания и характером доступности центра. Показано, что и сам характер предпочтений у жителей разных частей города различен: если развитость сферы обслуживания, транспорта, транспортная обеспеченность высоко ценятся и в центре, и на периферии, то значение, придаваемое культурным факторам жителями центра, значительно выше, чем на периферии .

М. И. Каган на базе исследований в Свердловске и Куйбышеве приходит к выводу о том, что происходит «повышение подвижности по всем целям и для всех жителей от периферии к центру города», пики которой совпадают, как правило, с местами расположения «крупных центров обслуживания населения»⁴.

Дж. Голд ограничивает рассмотрение связей предпочтений и пространственного поведения людей рамками лишь городского пространства. Исследования пространственного поведения производились и в сельской местности. Т. В. Регент, изучавшая «внешнюю среду» и подвижность внутри сельской местности жителей двух хозяйств Гагаринского р-на Смоленской области, приходит к выводу о детерминированности этого показателя экономико-географическими факторами и подчеркивает: «уровень совокупной подвижности (среднее число поездок в год на одного жителя) обратно пропорционален административно-производственному статусу поселений и их людности»⁵. В нашем исследовании пространственного поведения сельских жителей (в том числе внутри поселения и по его окрестностям) общей закономерностью было снижение количества всех пространственных перемещений вместе с возрастанием удаленности от Москвы и от других городов. При этом возрастало число перемещений внутри сельской местности, а также при определенных природных и демографических условиях внутри данного поселения и по его окрестностям. Выделены различные типы пространственного поведения и его факторы⁶.

Рассмотрение реального покупательского поведения, с одной стороны,
¹ Подробнее см.: Петров Н. В. Пространственно-временной анализ в социальной георгафии. Основные достижения и направления исследований школы Т. Хегерстранда. Препринт. М„ ИГАН СССР, 1986, 56 с.

² Петров H.B. Пространственно-динамический анализ городских агломераций. Дисс. уч. степ. канд. геогр. наук. М., МГУ, 1982, 158 с.; См. также: Пространственно-временной анализ системы расселения Московского столичного региона (Редактор-составитель Н. В. Петров), Препринт. М., АН СССР-ПАН, 1988, 204 с. В работе этого же автора содержится обзор иных, чем у Голда, теорий пространственных перемещений в городе.-Его же. Морфологический анализ в геоурбанистике (исследования пространственной структуры урбанических форм). Препринт. М., ИГАН СССР, 1987, 55 с.

Социально-культурные функции города..., с. 5, 29-30, 66-67.

 ==18                          

показывает необходимость развития подобного вида исследований, в том числе и в нашей стране, видимо, в рамках географии сферы обслуживания¹, с другой-обнажает недостатки всех формализованных подходов в географии: использование даже самых совершенных, «изощренных и трудоемких», по выражению Д. Голда, математических средств без достаточной разработки географических и в данном случае социально-психологических концепций часто приводит к «тривиальному по существу результату».

Если в первых частях книги автор исследует проблему того, как происходит восприятие окружающей человека среды, или «непосредственной среды окружения» (в том и в другом случае этот термин не всегда совпадает с принятым в нашей науке словосочетанием «окружающая среда» как природное окружение или как одна из сфер Земли; в поведенческой географии этот термин означает социально-предметное наполнение ситуации, в которой в данный момент оказывается индивид), то при анализе поведения человека в условиях естественных ландшафтов поднимается не менее сложный вопрос: как вообще производить оценку среды? Ведь понимание этого дает ключ к нахождению способов подлинного совершенствования и оптимизации среды. Дав обзор нескольких методик оценки ландшафта (каждая из которых имеет свои минусы и плюсы и будет, я думаю, активно использована нашими учеными), автор ясно выступает против оценки «сверху», с «объективных» (а по сути, позитивистских) позиций. Данные многочисленных исследований убедительно свидетельствуют, с одной стороны, о том, что лучше самих «потребителей» пространства никто никогда не может оценить территорию или ландшафт², актуальный именно для них, а с другой-что ссылка на «объективность» просто явно или неявно прикрывает официально принятые, столь же субъективные, как и у рядовых потребителей, вкусы. Печальные примеры, приводимые автором с микрорайонами, строившимися в Великобритании в 1930-1940 гг. по гипотетическим схемам, призванным, по мнению их создателей, максимально удовлетворить будущих жителей этих микрорайонов, четко показывают ущербность «объективистского»-в данном случае нормативного - подхода. Нам это тем более важно, что, если за рубежом от этого подхода давно отказались (на месте бывших высотных микрорайонов стоят ныне кварталы домов на одну семью), в нашей практике именно он является доминирующим. Еще печальнее то, что статус «объективных», то есть попросту игнорирующих психологические особенности человека, оценок просто-таки довлеет и над преобладающим у нас научным сознанием. Даже в пионерной у нас интересной работе, посвященной эмпирическому исследованию восприятия и оценки ландшафтов, главной целью выдвигается «объективация восприятия среды»³. Возможно, «страсть» к «объективации» - более широкая проблема, отражающая дегуманизацию современного мира. Ведь, как отмечает В. Л. Каганский, «универсалистской цивилизации трудно примириться с тем, что каждое место пронизано смыслом (индивидуальным для каждого человека и нередко ныне утраченным: «семантика территории распалась». - В. К.) и возможно лишь сравнение, а не жесткое ранжирова-

' Алексеев А. И., Ковалев С. А., Ткаченко А. А. География сферы обслуживания. Калинин, 1988, 83 с. В этой работе приводится схема развития потребностей сельских жителей (с. 36).

Разница оценок ландшафта различными группами-зло только с позиции абстрактного теоретизирования. В практической жизни именно разница оценок (например, сельскими жителями и горожанами) служит источником крупных доходов-когда «бросовые» для сельского хозяйства земли оказываются высокоценными рекреационно. См.: Clout H. D. Rural Geography. An Introductory survey. 3-d ed. London, 1976.

 ==19

ние»¹. Именно на этих путях, как показано Дж. Голдом, вообще возможна истинная оценка ландшафта! Это не исключает, конечно, истинности сколь угодно большого числа целевых и специальных его оценок, однако при проведении каждой из них важно помнить о высокой степени их условности².

Интересен анализ поведения (прежде всего рекреационного) в неосвоенных, «девственных» районах ("wild area")³, а обзор всего многообразия работ, посвященных исследованию поведения людей во время стихийных бедствий всех возможных видов, представленный в виде объемной систематической сводки, а также анализ адапционных моделей поведения в таких ситуациях имеет огромное практическое значение в условиях нашей страны, подверженной разрушительным ударам стихии. Поможет он и ученым, занимающимся этой проблематикой, прежде всего специалистам по инженерной географии.

Совершенно по-особому рассматривается соотношение поведения человеческих общностей и природных ландшафтов в концепции этногенеза Л. Н. Гумилева. Формирование этноса, характеризуемого, согласно этому автору, в частности, особым стереотипом поведения, происходит лишь в особых ландшафтных условиях. Сам стереотип формируется при обживании этносом соответствующего ландшафта-в ходе «приспособления себя к ландшафту и ландшафта к себе». Отношение к ландшафту является, согласно Л. Н. Гумилеву, показателем фазы развития этноса. Разбирая многочисленные факторы этногенеза, автор, по его мнению, приходит к пониманию системных, а не функциональных связей «человека» и «природы» (которые безуспешно для теории искали «географические детерминисты»), поскольку вопрос состоит не только в том, как влияет «природа» на человеческое общество, но и «в какой степени сами люди являются частью... биосферы». Предположение, что этнос является формой существования человека как биологического вида (этнос, согласно Л. Н. Гумилеву, явление, природное по сути, выступающее на поверхности в социальной форме; этническое-«материал монеты», а его социальное оформление-она сама), открывает, по мнению автора, путь к правильному пониманию взаимосвязей природы (в том числе ландшафта) и человека (в том числе его поведения)⁴.

К. П. Иванов, ученик Л. Н. Гумилева, провел исследование крестьянских хозяйств в одном из районов Архангельской области, практически применяя его идеи. Он показывает связь русского этноса с определенными ландшафтами и способами их «эксплуатации», утрата которых вместе с разрушением условий воспроизводства стереотипов поведения (в частности, трудового) на селе, является, по мнению автора, одной из главных причин кризисного состояния сельского хозяйства России⁵.

 ==20

во-вторых, ненаучной и, в-третьих, негеографической»¹. «Все чаще и чаще,пишут B.C. Преображенский и Ю.А. Веденин,-мы сталкиваемся с тем, что... тенденция территориального развития предопределена решением, в основе которого лежит некоторая (к сожалению, не всегда четко и ясно сформулированная!) концепция, мысль, идея»², что требует изучения в географии этих «идей», как и реальных факторов принятия тех или иных решений, влияющих на географические процессы.

Именно анализ сотен конкретных случаев размещения производственных объектов за несколько десятков лет и в Англии, и в Новой Зеландии, производимый Д. Голдом, показывает: даже в условиях рыночной (то есть объективно детерминированной, например, через цену земли) экономики при выборе конкретных мест размещения тех или иных производственных объектов чисто личностные факторы (вроде случайного знакомства именно с этой территорией или наличия хорошей работы в данном поселении для жены менеджера и т. п.) играют важную, иногда определяющую роль. Что же тогда говорить об «объективно действующих факторах размещения» и «объективных закономерностях» в условиях экономики нерыночной! Изучение реальных механизмов принятия тех или иных решений о размещении в условиях нашей страны само по себе может составить отдельное, причем высоко конструктивное направление науки. Исследуя проблемы реконструкции подмосковных деревень, мы столкнулись с тем, что обстоятельства именно личного, субъективного порядка (например, «знакомства наверху») определяли в большинстве случаев выбор той или иной деревни для реконструкции, как и проведение тех или иных мероприятий в ходе ее осуществления. Так, в одной из деревень несколько новых домов буквально «втиснули» между кладбищем, животноводческими фермами и дорогой в нарушение всех существовавших проектов, в ущерб и жителям, и кладбищу, именно для того, чтобы они были хорошо видны с дороги проезжающему начальству.

«Организация пространства» таким путем, конечно, не преминула сказаться на «поведении» - из этих домов люди уезжают³. Взаимосвязи организации и «оформления» пространства (именно эти два смысла содержит в себе английское слово "design"; при переводе используется его общепринятый эквивалент, слово более емкое, многомерное) и поведения людей посвящена заключительная глава работы. В связи с этим нельзя не вспомнить, что взаимосвязь среды и поведения виделась само собой разумеющейся не только многочисленным теоретикам географического детерминизма, но и авторам проектов оптимального переустройства общества-все утописты видят идеальный социальный строй в рамках тех или иных конкретных форм пространственной организации, предусматривающих соответствующее им поведение. «В утопии Кампанеллы,-пишет исследователь проблемы в указанном аспекте Д. В. Панченко,-симметрия, систематизация, стандартизация становятся буквально тотальностью ...» «В Городе Солнца,-цитирует указанный автор утописта,-женщины и мужчины всегда ходят отрядами и никогда поодиночке и всегда подчиняются начальнику без какого-либо неудовольствия». Глубоко изучив пространственные аспекты утопий от Платона до Фурье, Д. В. Панченко приходит к выводу, что территориальная организация утопических государств ориентирована не на ее потребителей, простых жителей, а отражает личные

¹ Каганский В. Л.-Цит. по: «Изв. АН СССР, геогр.», № 6, 1988, с. 104.

² Преображенский В. С., Веденин Ю. А. Уроки развития теории рекреационной георгафии. -«Изв. АН СССР. Геогр.», 1988, № 2, с. 27-28.

³ Федулов С. В. Социально-географический анализ реконструкции «неперспективных» сельских поселений Московской области. Предплановые и проектные исследования расселения (экономико-географический аспект). Μ., ΜΦΓΟ, с. 56-66.

 ==21

проблемы авторов утопий, которые занимают позиции творца и властителя, обеспечивающие им «переживание контроля над жизнью» обитателей утопии, наилучшим средством пространственного обеспечения которого является «идеальная урбанизация», позволяющая утопистам «упорядочивать желательным образом все пространство воображаемого мира», который к тому же полностью зарегламентирован формами ее пространственной организации, сводящими к минимуму индивидуальную свободу поведения. Наоборот, подлинный гуманист Альберти, по словам В. П. Зубова, «нигде не рисует идеального города, а ограничивается советами для разных случаев»².

Увы, мы, переживающие, если воспользоваться словами Н. А. Бердяева, «кошмар осуществленных утопий», воочию ощущаем связь организации пространства наших городов и вынужденной несвободы поведения. А. Г. Раппопорт, анализируя характеристики тоталитарных сред, выделяет восемь культов, обусловливающих особенности их организации: единства и центра («однообразие застройки»); количества, науки, будущего («стройка как характерная черта ландшафта»); секретности («избирательность видения среды», «перегораживание пространства», «загрязнение среды»); анонимности, лицемерия и отчуждения". Поскольку сейчас в нашей стране делаются серьезные попытки преодоления устаревших схем общественного устройства, совершаются шаги к расширению свободы мы должны активно принять тезис, подчеркиваемый Дж. Голдом, об угрозе использования дизайна среды для манипулирования поведением человека, ограничения его свободы.

Конечно, в любой общественной системе пространственная среда (всегда «слитая» со средой социальной) оказывает влияние на поведение. «Деревня,-пишет Франсуа Мориак,-навязывает нам свойственный ей самой сосредоточенный образ жизни... Даже в крупном провинциальном городе в полночь замирает вся жизнь. Тот, кому вздумается не спать, не найдет себе применения»⁴. О влиянии среды на поведение говорят и результаты эмпирических исследований: так, «чем меньшая площадь тротуара приходится на одного пешехода, тем выше доля быстро идущих людей, тем, стало быть, труднее идти медленно»⁵, «степень замкнутости пространства определяет характер его психологической оценки»⁶, многоэтажные панельные дома на селе, вызвав не обеспеченное возможностями изменение системы ценностей сельских жителей, способствовали увеличению оттока населения из деревень⁷.

Специалисты по организации пространства должны помнить, что человеку нравится именно та среда, которая предоставляет наибольшее число вариантов поведения. Эмпирические исследования показывают, что «выше всего горожане ценят концентрацию разнообразных поведенческих возмож-

 ==22

ностей в ограниченном, легко обозримом пространстве»¹. Именно нарушение основного принципа, защищаемого Дж. Голдом и всей гуманистической наукой, - необходимости ориентации на конкретного потребителя и обеспечение его контроля во всех ситуациях, его, потребителя, касающихся, в том числе организации среды обитания, приводит, по мнению М. Э. Хейдметса и Ю. А. Круусвалла, к возникновению основной проблемы, следствием которой являются многочисленные коллизии современной городской жизни в нашей стране, которую они формулируют как «оторванность сферы средообразования от сферы средопользования». Жители не участвуют в формировании среды. Ключ к решению проблем, считают эти социологи, в восстановлении связей этих сфер. На основании анализа массовых социологических исследований они разрабатывают и важнейшие конкретные направления решения существующих средовых проблем: переход к малоэтажной застройке, уменьшение числа квартир в домах, отграничение придомовых пространств (перекличка с идеями «защищаемых территорий», описанных в этой книге), отказ от «свободной планировки», создание мест общения и учреждений обслуживания, предназначенных для данного соседства, обеспечение ориентации планирования развития города не на районы, кварталы или дома, а на реальные социальные единицы (семья, соседство и т.д.), которые должны иметь возможность изменять среду окружения в соответствии со своими представлениями².

Необходимо такое «углубление смысла проектирования, в котором оно приводится в связь со стихией ценностных помыслов и замыслов, с пространствами образов жизни и протеканием ее по разным жизненным путям, с разной исторической сюжетикой жизнетворчества»³, организуя пространство, как учил Н. Ладовский, лидер школы «рационалистов» двадцатых годов, с точки зрения восприятия его человеком, бережно относясь к «пространственной структуре города»⁴.

Поиски нового проектирования среды, понятой в «человеческом» измерении, как единой с «субъектом» самоорганизующейся системы, описывает В. С. Глазычев, вместе с коллегами пытающийся создать «проект особого рода-не матрицу для воспроизведения, а образец понимания и переживания целостности городской среды, погружаемый в самоощущение города... для нас город-не объект преобразований, привносимых извне, а субъект, способный к преобразованию изнутри, если запустить процесс самоорганизации»⁵.

Концепции самоорганизации популярны сейчас и в географии, которая издревне занималась - на своем уровне и в рамках своей традицииизучением взаимоотношений организации пространства и поведения людей, изучая, например, территориальные особенности миграций. Однако психология человека присутствовала в географии неявно, быть может, даже неосознанно, как, например, в известных теориях В. Кристаллера и А. Леша, критику и современную модификацию которых читатель найдет в книге Д. Голда. Концепция «поляризованной биосферы» Б. Б. Родомана уже прямо учитывает и ориентируется на определенный рисунок и характер

 ==23

пространственных перемещений¹, а исходные параметры построений Г. А. Гольца, базирующихся на нескольких выявленных константах, по его словам, «сняты с человека»². С такой же ориентацией построена одна из последних концепций территориальной организации системы расселения, где делается попытка понять последнюю, в частности, «через выделение четырех уровней территориальной иерархии системы расселения и прослеживание их взаимосвязи с иерархией деятельности человека»³.

Существуют и более широкие направления, в рамках которых «процесс регионального развития планируется с позиций всестороннего изучения потребностей и ценностных ориентации населения»⁴.

А. И. Трейвиш подчеркивает необходимость изучения культуры поведения, «в том числе пространственного», для понимания характера территориальной дифференциации «результатов деятельности» человека⁵. А по мнению Т. В. Райтвийр, именно характер образа жизни, то есть феномена, имеющего ряд важнейших психологических составляющих (влияющих и на стереотип поведения, и на систему ценностей, и на особенности жизнедеятельности в пространстве), сложившийся в том или ином месте, во все большей степени начинает определять и размещение производства⁶. Понимание того, что «человек и его поведение становятся движущей силой, которая влечет за собой изменения во всех общественных сферах», в значительной степени определяя и особенности пространственного развития⁷, что «пространственные закономерности жизнедеятельности также объективны и имеют такое же значение, как и природная дифференциация»⁸, постепенно утверждается и в советской географии.

Познакомившись с этой книгой, читатель увидит не только систематизацию психологической проблематики в географии, но и продвинется вместе с автором через конгломерат исследований к пониманию того, как человек научается воспринимать пространство, каковы особенности представлений, которые определяют поведение людей в реальном мире, в чем заключается специфика пространственного и средового поведения, и, вернувшись в итоге к рассмотрению старых географических сюжетов, сможет взглянуть на них с непривычной точки зрения, позволяющей получить подлинно новые знания.

Появление работы Джона Голда на русском языке, надо надеяться, будет способствовать развитию и кристаллизации многочисленных, как мы увидели, попыток применения достижений психологии и близких ее дисциплин в отечественной науке, конечно, с учетом специфики СССР.

Федулов C.B. канд. геогр. Наук
¹ Родоман Б. Б. Организованная антропоефера. - «Природа», 1967, № 3; Его же. Поляризованная биосфера (принцип размещения человеческих поселений с минимальным ущербом для окружающей природы). Городская среда и пути ее оптимизации. М., 1977, с. 193-208.

² Г о ль ц Г. А. Аналитическое выражение деятельности территориальных взаимодействий. Исследование методологических проблем географии в Эстонской ССР. Таллинн, 1987, с. 18. См. также: Его же. Транспорт и расселение. М., «Наука», 1981, с. 248.

³ М я чин В. А. Формирование и территориальная организация системы расселения в масштабе страны (на примере СССР).-«Изв. АН СССР. Геогр.», 1988, № 4, с. 63-74.

⁴ Столбов А. Г. О формировании территориальных социально-экономических систем. «Изв. ВГО», 1988, т. 120, вып. 4, с. 373; Липец Ю. Г. Цикл работ по исследованию региональных систем (по материалам сборников трудов ВНИИСИ).-«Достижения и перспективы». М., 1983, вып. 37, «Региональные системы», № 3, с. 98-103.

⁵ «Изв. АН СССР. Георг.», 1988, № 6, с. 103.

⁶ Райтвийр Т. В. Производство-расселение-образ жизни: преобразование подходов. Исследование методологических проблем географии в Эстонской ССР. Таллинн, 1987, с. 159.

⁷ Кюммель Т. Закономерности территориальной эволюции населения городских агломераций: возможности управления и саморегуляции. Город: вопросы социального развития. Вильнюс, 1987, с. 52.

⁸ Зайончковская Ж. А. Взаимодействие социально-экономической и физической географии: дифференциация пространства.-«Изв. АН СССР. Геогр.», № 6, 1988, с. 86.

 ==24

Сначала книга замышлялась как учебник. Я постоянно чувствовал потребность в нем, сталкиваясь с многочисленными трудностями в ходе преподавания поведенческой географии группе студентов Оксфордской Политехнической Школы, когда необходимо было направлять их в потоке сложной научной литературы, не имея никакого учебного пособия по этому курсу. Поэтому я рассматривал этот текст в качестве конспекта книги, которая могла бы быть использована для проведения специализированных семинаров по поведенческой географии или в более широких курсах, посвященных исследованию взаимосвязей человека и среды окружения,-в географии или в родственных ей дисциплинах. Естественно, я хотел бы надеяться, что эта книга будет интересна и специалистам, однако с самого начала необходимо подчеркнуть, что она не содержит исчерпывающего обзора литературы по затрагиваемым в ней проблемам или подробного анализа методов исследований, что обычно является естественным требованием таких читателей. Я также не стремился написать справочное руководство для тех, кто занимается проектированием среды обитания. Поведенческая география, безусловно, содержит значительный конструктивный потенциал. Однако отличительной чертой географов слишком рано стала ошибка претендовать на многое. Нельзя порицать проектировщика за то, что он не использует достижений географии, когда в самих географических работах мало содержится практических рекомендаций. Говоря это, я ни в коем случае не полагаю, что специалисты по поведенческой географии должны отказаться от использования своих разработок для перспективного проектирования. Этим я только хочу подчеркнуть, что если они действительно возьмут на себя ответственность и пожелают вносить реальный вклад в решение проблем перспективного развития, то им придется основательнее овладеть теорией и методами планирования. Несмотря на искренний интерес и желание географов именно так и поступать, знаний в указанной сфере им все еще не хватает. Итак, несмотря на то что дальше я очерчу те области, где специалист по поведенческой географии мог бы внести свою лепту в формирование политики социального развития, я не собираюсь выражать ложных восторгов по поводу того реального вклада, который сделан пока поведенческой географией в эту сферу деятельности.

Ответственность за все ошибки и оплошности полностью лежит на мне, что, однако, не может помешать мне поблагодарить тех людей, которые добровольно делились со мной своим временем и знаниями, когда я писал

 ==25

эту книгу. Я имею в виду Майка Барка, Дерека Элсома, Гюнтера Гэда, Брайана Гуди, Боба Холла, Хезера Джонса, Петера Кийна, Сью-Анн Ли, Дэвида Пеппера, Брайана Селби, Ивэна Шеферда, Жаннет Спенсер и Кена Вестгейта. Джон Коин и Джон Маусон предоставили в мое распоряжение бесценные неопубликованные материалы. Особенно благодарен я за постоянную помощь и поддержку Алану Дженкинсу, Яану Куку, чья сердечная щедрость помогала поддерживать интерес к исследованию в трудные периоды, Дэвиду Спенсеру, который помог оформить первоначальные идеи, Эндрю Скаллеру из «Оксфорд юниверсити пресс», чье тепение испытано мною до предела, а также Денису Касгроу, написавшему восьмую и составившему черновой вариант, из которого была сделана одиннадцатая глава. Всячески благодарю Маргарет за то, что она вытерпела общение со мной в этот период. Еще до того, как я нашел способ попросить ее перепечатать все это, она критически и конструктивно комментировала текст, сообщала о недостатках моего литературного стиля, а также привлекала внимание ко многим работам, о которых я ранее не знал. Наконец, эта книга посвящается моим родителям, в знак благодарности, которую я искренно испытываю, но слишком редко выражаю.

Джон Р. Голд, «Гималайский пейзаж», октябрь 1978

 ==26