Глава 3 География и поведение в окружающей среде

Глава 3 География и поведение в окружающей среде

Мишель Бонд. Медведь по прозвищу Паддингтон

Эта глава открывает дискуссию об энвайронментализме, являющемся не только характерной чертой прошлого науки, но и актуальной темой современной географии. На этом фоне будет рассмотрено возникновение поведенческой географии. Далее мы проанализируем причины появления поведенческой географии и проследим развитие предшествующих ей учений.. Затем будет дан обзор содержания и внутренней структуры поведенческой географии как особого направления научных исследований и показана ее операциональная парадигма, положенная в основу этой книги.

Энвайронментализм

Интерес к взаимоотношениям человека и его географического окружения (под которым обычно понимали совокупность природных условий) проявлялся уже в античности (Thomas, 1925). Еще в V в. до н.э. в трактате Гиппократа «О воздухе, водах и местностях» утверждалось, что существует сильная зависимость между заболеваниями и климатическими характеристиками разных мест. Основная идея работы Гиппократа, а именно влияние среды на человека,-это идея, которая пережила многие эпохи. Мысли ученых Древней Греции относительно воздействий климата на культуру' имели большое хождение в Европе позднего средневековья, а связи климата и истории исследовались многими французскими философами XVI-XVIII вв., такими, как Боден, де Бо и Монтескье (Glacken, 1967). В XIX в. эта тема привлекала еще большее внимание, причем традиционные для нее идеи были сформулированы в рамках более строгой доктрины, известной сейчас под названием «энвайронментализм».

Энвайронментализм¹¹¹ можно определить как совокупность взглядов, согласно которым первостепенное значение придается влиянию на человека природной среды, а также подчеркивается, что природное окружение жестко регламентирует условия жизни людей. Человеческое поведение виделось строго ориентированным на приспособление к обстоятельствам, формируемым природной средой. Поведение представлялось совокупностью реакций на раздражители, источником которых выступали климат, почвы,

==51

рельеф, растительность и тому подобное. В любой ситуации характеристики природной среды должны были рассматриваться силами, неподвластными контролю, их считали независимой переменной в отличие от зависимой величины-поведения человека.

В научном мышлении на рубеже XX в. такие взгляды были преобладающими. То, что дела обстояли именно так во времена, когда Западная Европа переживала беспрецедентные изменения, вызванные промышленной революцией, является еще одним доказательством влияния дарвинизма и ориентированных на него естественных наук на интеллектуальный климат тех лет. Социальным наукам пришлось стать строго эволюционистскими, причем различные проявления культуры исследовались с точки зрения их происхождения, развития, а также выживания или исчезновения (Goudge, 1967). Однако в эпоху, когда идея борьбы за существование в капризной природной среде оказывала мощное влияние на теорию многих научных дисциплин, когда слово «эволюция» стало появляться в названиях работ антропологов, психологов, социологов и историков, лишь немногие науки могли соперничать с географией по глубине восприятия подобных идей. Начиная с последней трети XIX в. и до конца 20-х гг. нынешнего столетия в центре географической мысли находился географический детерминизм. Согласно этому направлению энвайронментализма, глубинные корни любого компонента человеческой деятельности по цепочке причинно-следственных связей могут быть выведены из условий природного окружения; при этом всегда подчеркивалось значение тезиса о том, что человек всегда подвергается воздействию стихийных сил природы, находящихся вне его контроля (Moos, 1976).

По всеобщему мнению, детерминизм был привнесен в географию Фридрихом Ратцелем. В отличие от большинства немецких географов конца прошлого века Ратцеля интересовала прежде всего география человека, а не геоморфология. В двухтомном труде «Антропогеография, или Введение в применение географии для истории» (1882, 1891; см.: Wanklyn, 1961) Ратцель высказывает неодарвинистскую мысль о том, что человеческие сообщества борются за выживание в окружающей природной среде точно так же, как животные или растения. В ходе борьбы за существование приспособление сообществ принимает различные формы в соответствии с преобладающими условиями этой среды.

Пространственные вариации поведения, социальной организации и культуры образуются в тесной связи с различиями природных условий, особенно в связи с различиями в климате, который Ратцель считал важнейшим фактором формирования национальных особенностей. Нахождение этих детерминистических связей давало ключ к пониманию поведения людей: как только становились известны природные условия, определившие форму проявления социальных и культурных особенностей, сразу делалась понятной историческая и географическая специфика развития различных народов.

Ратцель, как многие новаторы, отлично сознавал, что в его обобщениях есть уязвимые места, поэтому как в «Антропогеографии», так и в более поздних работах он старался тщательно указывать на исключения. Например, в книге, посвященной региональной географии Германии (Ratzel, 1898), он отмечает ряд случаев, когда культурные различия играют более важную роль, чем вариации природных условий в различных местностях (James, 1973). Эта самокритичность, однако, постепенно утрачивалась в работах последователей, комментировавших и развивавших его идеи. Сделанное замечание особенно справедливо для трудов ряда американских географов, возглавлявшихся ученицей Ратцеля Элен Черчилл Семпл, вдохновенно разрабатывавшей концепцию географического детерминизма.

 ==52

Идея, на которой основаны работы Семпл, раскрывается в параграфе, открывающем ее книгу «Влияния географической среды в Ратцелевой концепции антропогеографии»: «Человек-продукт земной поверхности. Это означает не только то, что он-дитя Земли, прах ее праха, но и то, что Земля приходится ему матерью, вскормившей его и обременившей его заботами, руководящей его мыслями, сталкивающей его с трудностями, которые укрепляют его тело и оттачивают его ум и способности, ставящей его перед необходимостью развивать судоходство и орошать поля, одновременно подсказывая ему, как это сделать...» (Semple, 1911,1). Метод, который она применяла, состоял в сравнении уровней культурного развития и жизнедеятельности людей, живущих в сходных географических условиях. Если представители разных этнических групп проявляли схожие или родственные черты в социальном, экономическом или историческом развитии, Семпл утверждала, что было бы вполне обоснованным считать появление этих черт результатом влияния природной среды, а не этнических особенностей. Она приводила многочисленные, хотя и весьма фрагментарные доказательства, чтобы показать правильность своих детерминистических взглядов, группируя эмпирический материал таким образом, чтобы фундировать примерами действие четырех главных предполагаемых «воздействий» природной среды, а именно: прямых физических воздействий на психику, экономических и социальных воздействий и тех, что влияют на перемещения людей.

Согласно утверждениям Семпл, она являлась сторонницей весьма умеренного детерминизма, однако на практике взволнованность, характерная для ее литературного стиля, вместе с широким использованием глаголов, обозначающих причинно-следственные связи, придавали книге гораздо более ярко выраженную детерминистическую окраску. Сегодня очевидно, что, каковы бы ни были ее намерения, многие выводы Семпл являются грубыми механистическими интерпретациями сложного феномена пространственного поведения. Ее выводы страдали как недостатком убедительных доказательств, так и односторонностью представления о географии как о науке, изучающей лишь воздействие внешней среды на человека. Сходство географического детерминизма и бихевиористской психологии в этом отношении вполне очевидно. И тот и другая исповедуют одинаковый стиль научного исследования, считая его целью поиск механистических закономерностей, устанавливающих причинно-следственные связи. Огромное влияние на формирование этих направлений оказала эволюционная теория Дарвина, и оба они наиболее прочно укоренились в Соединенных Штатах. Сходство их особенно проявилось в моделях человеческого поведения, принятых детерминистами и бихевиористами. Географический детерминизм основывался на модели, буквально идентичной той, которая выводилась из бихевиористского принципа «стимулреакция» и даже могла быть описана в бихевиористских терминах. Например, «... любое утверждение может считаться географическим по своему смыслу, если оно содержит показ существенных отношений между каким-либо неорганическим элементом природы в качестве ограничителя и элементами органического мира данной территории в качестве реакции на первый» (Davis, 1906^, цит. по: James, 1973). Таким образом, природная среда предстает совокупностью стимулов, на которые человек вынужден реагировать, подразумевая при этом полное или частичное игнорирование его умственных способностей.

Развитие географического детерминизма продолжалось вплоть до середины нашего века в работах таких авторов, как Хантингтон (Huntington, 1915, 1945) и Тейлор (Taylor, 1937, 1940). Детерминизм оставался настолько жизнеспособным, что в 1950-е гг. появился ряд статей, посвященных этой

 ==53

тематике¹³¹; вообще, как только географы начинают устанавливать «влияние» внешней среды на поведение, он неизменно проявляется, хотя и в ослабленном и менее явном виде (Simons, 1966). Пика своего развития детерминизм достиг в 1925 г. С этого времени географический детерминизм стал подвергаться все усиливающейся критике, начало которой было положено учеными французской школы поссибилизма, альтернативной детерминизму доктрины, обычно ассоциирующейся с именами Видаля де ла Блаша (Vidai de la Blache, 1926), Брюна (Brunhes, 1920) и Февра (Febvre, 1925). Поссибилисты сфокусировали внимание на некоторых принципиальных недостатках детерминистических построений: использовании примитивных корреляций в качестве решающих доказательств существования причинных связей; тщательном отборе весьма немногочисленных эмпирических наблюдений, а также переоценке ими значения непосредственного влияния внешней среды на повседневную жизнь людей. Согласно точке зрения, выдвинутой поссибилистами, человек является активным элементом, а окружающая среда-инертной или же ареной, предоставляющей различные варианты для его деятельности. Поссибилисты считали, что «нигде не существует необходимости, повсюду есть только возможности, и человек, как хозяин возможностей, является распорядителем их использования» (Febvre, 1925, 236). Это не означает, что человек является полновластным хозяином природы. Безусловные ограничения, выдвигаемые ею, в любом случае весьма многочисленны. Это не означает также и того, что не существует экономических и социальных факторов, лимитирующих использование возможностей, предоставляемых природной средой. Время и ресурсы, находящиеся в распоряжении человека, ограниченны; не все технически возможные проекты осуществимы; кроме того, существует цена возможности¹⁴¹, зависящая от характера осуществляемого мероприятия (Moos, 1976).

Вплоть до первых послевоенных лет поссибилизм и детерминизм являлись как бы двумя крайними позициями в спорах географов, посвященных взаимоотношениям человека и окружающей среды. Предпринимались попытки создания промежуточных теоретических построений. Среди них наиболее заметной стала теория географического пробабилизма (Spate, 1953), согласно которой постулировалось, что некоторые природные условия создают более благоприятные возможности развития, а другиеменее благоприятные (см. ниже). Однако детерминизм и поссибилизм не были, как считают многие, полными антагонистами. Харвей (Harvey, 1969, 402) полагает, что доктрины обеих школ основываются на использовании аргументации, присущей причинно-следственным моделям: «По Видалю де ла Блашу, при объяснении нужно показать, каким образом некоторое данное событие попадает в точку пересечения сложных казуальных цепей... а приверженцы географического детерминизма, например Семпл и Хантингтон, стремились доказать обусловленность человеческой деятельности таким привычным детерминантом, как внешняя среда. С другой стороны, географы-поссибилисты возражали не столько против казуального принципа, сколько расходились с детерминистами в вопросе идентификации правильной причины и правильного следствия»¹.

Кроме того, и детерминисты, и поссибилисты в любой ситуации рассматривали среду как заранее данный фактор, по существу игнорируя деятельность человека по изменению этой среды. Уже это само по себе

' Цитируется по русскому изданию: Д. Харвей. Научное объяснение в географии. М., «Прогресс», 1974, с. У)\.-Прим. ред.

 ==54

может быть достаточно серьезным основанием для отказа от обеих концепций, поскольку экспоненциальный рост всех областей технологии способствует постепенному уменьшению значения потенциального влияния природных условий, то есть развитию феномена, названного Крайком (Craik, 1970) «отступлением природной среды». И действительно, сегодня вполне правомерен вопрос: «А что, собственно, подразумевается под «природной средой?»¹⁵³. В современном мире, серьезно преобразованном новейшими техническими средствами, рассмотрение «ограничений», накладываемых природной средой, или даже ее «влияний» не обеспечивает правильного подхода, необходимого для объяснения людского поведения. Обстоятельства, содействующие проявлению другой причины угасания рассматриваемых направлений, аналогичны опыту становления психологии. Речь идет о том, что по мере развития научной дисциплины ученые больше не чувствуют себя связанными определенным устоявшимся взглядом на природную среду, а свободно используют, исходя из прагматических соображений, наиболее приемлемый для решения данной конкретной проблемы подход.

Этот прагматизм, однако, отчасти ассоциировался с не столь позитивными обстоятельствами. Как только было показано, что географический детерминизм теоретически порочен, само это словосочетание превратилось в уничижительный ярлык - «пугало», которым стращали слабонервных (Eyre, Jones, 1966). В течение некоторого времени казалось более спокойным вообще избегать исследований каких бы то ни было связей между природными факторами и социальными явлениями (то есть того, что является основным полем деятельности географа, занимающегося изучением поведения), чем подвергаться риску быть названным «детерминистом». Сегодня преобладающими стали более взвешенные оценки, однако это не компенсирует понесенного наукой ущерба.

Тем не менее энвайронментализм, находясь в стороне от исследования специфических сюжетов географического детерминизма^, сохранился в географии, занимая наиболее сильные позиции в экологическом и пространственном направлениях этой науки. Экология до сих пор находится под впечатлением дарвинистских идей о борьбе организма со средой за свое существование, хотя экологи и сформулировали более широкое понятие среды, в которое наряду с природными включает и антропогенные компоненты. В экологическую теорию входит холистическое видение различных органических форм жизни, стремящихся приспособиться к природной среде и друг к другу. По сути, это все тот же энвайронментализм, но уже сделавший шаг в сторону от классического географического детерминизма. Возможно, главной проблемой экологии является то, что «географы настолько сжились с понятиями гомеостазиса со всеми вытекающими отсюда следствиями, понятиями, столь характерными для экосистемного подхода, что они оказались совершенно сбитыми с толку широкими возможностями, открываемыми неодолимыми тенденциями, которые заставляют общественного человека использовать имеющиеся у него ресурсы, в том числе территорию, таким образом, который нельзя постигнуть, принимая во внимание лишь представления о кратковременном равновесии» (Chorley, 1973, 161).

Другими словами, убедительная концепция, слишком жестко и прямолинейно примененная к объяснению поведения человека, в свою очередь может превратиться в теоретическую «смирительную рубашку». Концепция должна быть «сшита» по ситуации, а не наоборот.

Неоэнвайронментализм пространственного научного подхода, широко распространившегося в географии человека в 60-е гг. и несшего с собой применение моделирования и количественных методов, был совершенно

 ==55

иным. Пространственный подход зародился в работах ряда экономистов: Кристаллера (Christaller, 1933), Леша (Lösch, 1940) и Изарда (Isard, 1956, 1960), стремившихся расширить границы экономического анализа через рассмотрение пространственных отношений. Неудивительно поэтому, что в их трудах в качестве отправных точек задействованы представления, обычные для микроэкономического анализа, которые подразумевают наличие условий, с необходимостью обеспечивающих свободную конкуренцию производителей и потребителей товаров и услуг, существование однородной природной среды, унифицированных вкусов, а также того, что все решения, принимаемые бизнесменами и покупателями, рациональны с точки зрения жестких экономических критериев. Последний тезис является стержнем понятия «экономический человек», важнейшей предпосылки экономического анализа со времен Адама Смита. Экономический человек это всеведущий индивид, который принимает абсолютно верные решения, будучи полностью подчиненным обстоятельствам своей экономической среды. Постулировалось, что, когда бы ни проявились стимулы этой среды в форме изменяющихся рыночных обстоятельств, экономический человек способен сразу же так изменить свое поведение, чтобы достичь наиболее оптимального решения (Knight, 1956).

Позднее ученые, широко опираясь на эти упрощенные представления, набросали весьма вычурный абрис теории размещения. Безусловно, нет ничего плохого в использовании упрощенных представлений для первоначального приблизительного объяснения непонятного явления, однако при этом всегда остаются устойчивые сомнения двух видов. Во-первых, нередко утверждают, что предположения сделаны лишь примерно, для начала, и что затем, по мере накопления знаний, они будут отброшены или модифицированы. Однако из опыта экономических исследований следует обратное: коль скоро детерминистическая концепция экономического человека сделана опорным понятием сложных, имеющих высокий уровень абстракции теоретических построений, их внутренняя логика, по-видимому, стала бы весьма уязвимой, если бы предположения, на которых они выстроены, были отброшены. На самом деле для ученых характерно сильное искушение повышать адекватность своих теорий скорее путем использования обратного способа-через «конкретизацию»¹⁷¹, ссылаясь на которую исследователь утверждает, что реальность в действительности похожа на созданную им модель,-чем стремясь сделать модель в большей степени соответствующей реальному положению вещей. Хорошим подтверждением этой мысли являются работы представителей «социальной физики»¹⁸¹, заявлявших, что, поскольку стремление к оптимизации является естественной целью развития разного рода биологических систем, почему в обществах со свободной рыночной экономикой должно быть по-другому?

Во-вторых, сами экономисты во все большей степени ставят под сомнение правомерность понятия экономического человека. Даже не стремясь глубоко вникать в страстную дискуссию по этому вопросу¹⁹¹, можно без труда обнаружить работы целого ряда ученых-экономистов, в которых утверждается, что представление о существовании лица, в одиночку принимающего решения и независимо действующего в мире высокоразвитой конкуренции, не адекватно миру современного бизнеса, в котором доминируют огромные организации, имеющие сложные задачи, разветвленные структуры управления и обладающие колоссальной монопольной властью (Cyert, March, 1965). И даже в случае, когда индивидуальный предприниматель оказывается самым распространенным действующим лицом ситуации, весьма сомнительно, чтобы результаты его решений представляли собой наиболее оптимальное поведение. По мнению Симона (Simon, 1952, 1957), как правило, маловероятно, чтобы предпри-

 ==56

ниматель достигал более чем просто удовлетворительного выхода из сложившихся условий, если он вообще способен был найти даже его. Лица, принимающие решения, имеют скорее ограниченную, чем исчерпывающую информацию и вынуждены действовать в условиях неопределенности, поэтому уровень оптимальности принимаемых ими решений неизбежно будет столь же ограничен.

Эти изменяющиеся в экономике настроения имеют свои аналоги и в географии. Примечательно, что одна из первых работ, бросивших вызов теориям пространственного анализа, статья Уолперта (Wolpert, 1964), базировалась на «удовлетворяющей» модели Симона. Признавая, что эта модель нелегко поддается проверке, Уолперт использовал ее в применении к шведским фермерам, хозяйства которых имели средние характеристики, для проверки того, происходит ли принятие решений в реальном мире согласно принципу удовлетворения или оптимизации. Действительное поведение фермеров сравнили с тем, каким бы оно было, если бы фермеры оптимально использовали имеющиеся у них ресурсы (рассчитанные по данным научного анализа продуктивности земель). Выяснилось, что урожайность в растениеводстве оказалась значительно ниже теоретического оптимума, в некоторых случаях достигая лишь 40% возможной. Опираясь на эти результаты, Уолперт пришел к выводу, что понятие удовлетворенности является более точной характеристикой особенностей поведения исследованной группы населения, чем понятие, выведенное из представления об экономическом человеке. Было установлено, что фермеры не обладают исчерпывающей информацией из-за наличия непредсказуемых изменений, а также определенного информационного лага, связанного с передачей и особенностями восприятия информации. Было также обнаружено, что деятельность по принятию решений опирается не только на объективно существующие доступные альтернативы, но отражает также

==57

степень осознанности наличия этих альтернатив и последствий их применения, готовность фермера подвергнуться риску и действовать наугад, как и его систему ценностей.

Эти же параметры доступности информации и различных уровней мастерства в ее использовании были задействованы Предом (Pred, 1967, 1969)^[ίo] для формирования его «поведенческой матрицы» процесса принятия решений о размещении. Как показано на рис. 3-1, в любой конкретной ситуации данный предприниматель будет занимать в матрице позицию в соответствии с объемом его знаний и мастерством их использования. Расположение ближе к правому нижнему углу указывает на то, что данный предприниматель обладает большими шансами принять удачное решение о размещении, чем некто, располагающийся ближе к верхнему левому углу матрицы. При этом важно подчеркнуть, что речь идет лишь о вероятности. Для предпринимателя, обладающего меньшей информацией и более низким уровнем мастерства в ее использовании, всегда остается возможность принять лучшее решение о конкретном размещении объектов, чем у того, кто обладает большими умением и информацией, просто такой вариант сравнительно маловероятен.

Эти попытки привнести вероятностный подход в пространственный анализ, удачным примером которых служит работа Преда, явились важным этапом в ослаблении позиций неоэнвайронментализма, а также сторонников применения в географии пространственно-экономических моделей. Исследования в этой области, основанные на применении вероятностного подхода, приняли различные формы. Например, некоторые авторы начали использовать теорию игр в качестве средства для воспроизведения вероятных стратегий поведения различных участников («игроков») в условиях неопределенности их пространственного окружения (Gould, 1963, Chapman, 1974) или в условиях конкуренции с другими игроками при заданных внешних обстоятельствах (Pred, Kibel, 1970; Wolpert, 1970; R. Cohen et al., 1973). Другие в качестве концептуальной основы использовали теорию информации, в рамках которой анализировались информационные условия принятия решений (Marchand, 1972; Walsh и Webber, 1977). Модели, построенные на базе теории игр или теории информации,-это всего лишь два отдельных примера более общей тенденции к расширению и модификации психологических основ теоретических построений о пространстве через введение вероятностных формулировок. Вероятностный подход дает возможность установить баланс устойчивых и динамических особенностей, характерных для процесса принятия решений, а также легко вмонтировать их учет в количественную парадигму географии. Однако, с нашей точки зрения, существуют три довода, позволяющие усомниться в том, что, следуя подобной стратегии, можно получить удовлетворительные модели анализа поведения людей в реальном мире.

Во-первых, нет никаких убедительных оснований считать, что простое включение стохастических (случайных) элементов трансформирует нормативные модели пространственного поведения в истинные представления о поведении в реальном мире, будь то поведение отдельных индивидов или групп людей. Во-вторых, эти модели являются по существу моделями «массового поведения»: они опираются на то, что Липси (Lipsey, 1975) назвал «законом больших чисел». Его суть состоит в том, что, поскольку поступки отдельных людей непредсказуемы, лишь поведение групп будет поддаваться точному прогнозу, так как в случае рассмотрения поведения больших масс людей нестандартные действия одного индивида будут в значительной степени компенсироваться нестандартными поступками других людей. Хотя это положение на интуитивном уровне кажется вполне разумным, достаточно трудно отделить указанный аспект от других

 ==58

следствии, вытекающих из теории «массового поведения», например от того, что группы видятся состоящими из «атомизированных» индивидов, различным образом зависящих друг от друга, но не имеющих при этом общих целей или единого направления действий (Elliott, 1972; Giner, 1976), то есть утверждений бихевиористского типа, адаптированных в эту теорию. В-третьих, это ничего не вносит в изменение ситуации, в которой среда воспринимается чем-то окончательно заданным. Она не предусматривает никаких средств ни для показа того, как человек изменяет окружающую его среду, ни для исследования истинной динамики пространственного поведения в непосредственной среде окружения.

Начальные этапы развития поведенческой географии

Даже не разбирая подробно всех проявлений рассматриваемой ниже тенденции, можно смело сказать, что разочарование энвайронменталистскими моделями человека и стремление найти иные принципы понимания взаимосвязей человека и среды окружения способствовали развитию поведенческой географии. В то же время необходимо упомянуть о существовании двух факторов.

Первый-это критика теории и методов географии в ходе так называемой «дискуссии соответствия». «Дискуссия соответствия»-это название, данное широкой дискуссии, состоявшейся в начале 70-х rr.¹¹¹¹ и посвященной рассмотрению ряда наболевших проблем, в той или иной мере заявивших о себе в предшествующее десятилетие. В ходе этой дискуссии основное внимание сконцентрировалось на трех главных направлениях: на необходимости более пристального рассмотрения наличных социальных проблем, таких, как загрязнение окружающей среды, проблем бедности и материального благосостояния; на существовании потребностей прямого выхода географических исследований на разработку конструктивных рекомендаций для проведения эффективной социальной политики и социального планирования и на важности осознания географами того факта, что их работы всегда имеют ценностную ориентацию. Причем имеющиеся ценности влияют на все стадии исследования, начиная с выбора той или иной проблемы и кончая формами представления и характером интерпретации результатов ее изучения. Постановка всех этих вопросов стимулировала развитие поведенческой географии. Поведенческая география представляет собой отрасль исследований, близко затрагивающих социальные проблемы и вопросы охраны окружающей среды, она обладает значительной конструктивной ориентированностью, в ней также признается, что географы, как и исследуемые ими люди, являются индивидами с характерным видением мира, а не отстраненными наблюдателями, не имеющими никаких ценностей.

Вторым фактором, заслуживающим внимания, является рост числа связей между географией и другими научными дисциплинами. В течение многих лет географы стремились выделить свой, существующий только в географии предмет исследований, буквально поворачиваясь спиной к достижениям других наук (Granö, 1977). Результат сближения интересов, касающихся междисциплинарных проблем, для поведенческой географии был точно таким же, как и для психологии средового подхода, расширившей узкие рамки методологии материнской науки и допустившей перекрестное взаимообогащение научными идеями. Как уже отмечалось, существует ряд проблем, связанных с внедисциплинарными тенденциями развития концептуального аппарата и увеличением потоков информации, однако остается справедливым то, что многие работы, оказавшие серьезное

 ==59

влияние на развитие поведенческой географии, были взяты из научной литературы других отраслей знания.

Это не означает, конечно, что нельзя обнаружить никаких корней поведенческой географии в самой географической науке, и многие современные ученые усиленно ищут их там. Вполне вероятно, однако, что это несколько надуманные попытки, так как работам ученых прошлого, рассматриваемым в ретроспективе, может быть придано значение, никак не соответствующее их действительному месту в науке своего времени. Так, Ричарде (Richards, 1974) поставил задачу показать, что понятие «ментальной (мысленной) карты» неявно присутствует в работах философа восемнадцатого века Иммануила Канта, однако это скорее натянутая интерпретация, чем открытие источника, в действительности повлиявшего на развитие теории поведенческой географии. С гораздо большим основанием корнями поведенческой географии, существовавшими до 60-х гг., могут считаться работы трех американских географов - Зауэра, Райта и Уайта, а также английского географа Кирка.

Карл Зауэр. Зауэр был одним из первых географов, высказавших мысль о том, что ключом к пониманию различий в землепользовании в прошлом может стать анализ социальных и культурных особенностей. В его публикациях (см.: Leighley, 1969) и в работах представителей школы исторической географии, основанной им в Беркли (Калифорния), основное внимание уделялось исследованию взаимоотношений человек - земля и их отражению в ландшафте. Ландшафт исследовался в двух отношениях: как природный ландшафт, когда рассматриваются его природные характеристики, имеющие значение для человека (рельеф, растительность, почвы, полезные ископаемые и другие природные компоненты), и как культурный ландшафт, формируемый человеком (см. табл. 3-1). Культура выступает активным агентом, природная среда-средством, а культурный ландшафт-результатом. Под влиянием данной культуры ландшафт становится хранилищем свидетельств борьбы этой культуры за свое существование с природным окружением. Ландшафт выступает в роли скрупулезного свидетеля приспособления человека к окружающей среде. Все эти представления вполне вписывались в экологическую традицию, однако вклад Зауэра состоит в том, что он первым до конца осознал тот факт, что посредством культуры человек сам формирует окружающую его среду.

Дж.К. Райт. Райт также занимался изучением взаимоотношений культуры и ландшафта, хотя около 500 опубликованных им между 1908

==60

и 1961 гг. работ показывают, что его интересы -хв> тывали широкий спектр проблем географии человека. Впрочем, суть его ;:дси в этой области можно понять по Президентскому адресу Ассоциации американских географов, написанному им в 1946 г. (Wright, 1947), который до сих пор остается наиболее влиятельной работой ученого. В ней Райт отметил, что, даже если на Земле не останется ни одной совершенно неисследованной территории, географы все-таки смогут изучать некие terrae incognitae, или «неизвестные земли». Эти «неизвестные земли» существуют в умах людей, составляя их собственные миры, хотя обычно они имеют ряд общих черт у представителей одной и той же социальной, культурной или профессиональной группы. Изучение их также требует значительных усилий, поскольку «неизвестное побуждает воображение вызывать мысленные образы того, что следует искать в неизвестном, и чем больше найдено, тем больше требуется воображения для дальнейшего поиска» (Wright, 1947, 4). Райт считал, что генеральным направлением развития географии должно стать изучение географических знаний во всех формах, содержатся ли они в научных по формальным критериям работах или представлены в широком спектре формально вненаучных источников, таких как путеводители, популярные журналы, газеты, книги прозаиков и поэтов или картины художников. Его идея состояла в создании особой отрасли науки под названием «геософия», в которой исследовались бы географические знания «с любой или со всех точек зрения». Оглядываясь назад, нужно отметить, что идея о формировании геософии не получила поддержки, однако лежавшие в ее основе представления о существовании мысленных «неизвестных земель», а также о роли воображения оказались весьма плодотворными (Lowenthal, 1961; Lowenthal и Bowden, 1976).

Уильям Кирк. Кирк (Kirk, 1952,1963) предложил одну из первых моделей поведения, действительно альтернативных энвайронменталистским представлениям о взаимосвязях человека и природной среды. Как историкагеографа Кирка интересовало, каким образом общества, существовавшие в различных природных условиях в разные времена, интерпретировали свое окружение и реагировали на него. Он полагал, что поступки людей зависят от особенностей восприятия ими своего окружения. Взгляд на мир при этом может серьезно искажать реальность, в значительной степени завися от ценностей, преобладающих в рамках той или иной культуры.

Используя эту модель, Кирк попытался ввести в контекст географических исследований положения гештальтпсихологии. В соответствии с гештальттеорией проводится четкое различие между объективно существующей (феноменальной) и поведенческой средами. Первая-это природная среда вместе с произведенными в ней человеком изменениями. Последняя представляет собой «психофизическое поле, в котором феноменальные факты организуются в особые образы, или структуры (гештальты), и получают ту или иную ценность в зависимости от культурного контекста» (Kirk, 1963, 366). Кирк не обсуждает, каким путем формируется поведенческая среда, однако полагает, что это можно объяснить, исходя из общих положений гештальттеории. Существенное различие между его пониманием поведенческой среды и тем, что принято в гештальтпсихологии, заключается в том, что Кирк считает однажды сформированную поведенческую среду основой рационального поведения людей. Другими словами, он комбинирует две традиции - веру в рациональность принимаемых человеком решений, характерную для географов тех лет, и перцептуальные¹ принципы гештальтпсихологии.

 ==61

Один из способов, которым Кирк давал представление о понятии поведенческой среды, отображен на рис. 3-2. «Факты» социальной и природной сред становятся частью поведенческой среды только тогда, когда они проникают сквозь высокочувствительные фильтры культурных ценностей. Эти ценности изменяются во времени и пространстве, поэтому вполне можно ожидать, что одна и та же информация будет иметь разное значение для представителей различных культур или даже одного и того же общества в разные периоды времени.

Значение этой модели состояло в том, что она внесла в географические исследования понятие «поведенческая среда», однако она содержала и изъяны, прямо проистекавшие из тех двух традиций, которые были в ней сведены воедино. Во-первых, в ней присутствует вера в то, что принятие решений основывается на рациональной оценке ситуации в целом. Как отмечает Хурст (Hurst, 1974), это звучало бы так же подозрительно, как «экономический человек», если забыть, что, согласно данной модели, решения принимаются исходя скорее из поведенческой, чем из объективно существующей среды. Во-вторых, для нее характерны недостатки, присущие гештальттеории в целом и рассмотренные в предыдущей главе. Идея существования поведенческой среды, если бы из нее устранить гештальтпсихологический подтекст, определенно принесла бы большую пользу научным исследованиям (см. напр.: Lloyd и Dicken, 1972).

 ==62

выдающееся место как в прошлом, так и в настоящем поведенческой географии из-за его лидирующей роли и активного участия в исследовании стихийных бедствий. Наблюдение за стихийными бедствиями носит систематический характер, что обеспечивает высокий уровень сопоставимости, являясь образцом для всей поведенческой географии. Кроме того, Уайт в своих работах твердо следует высоким этическим приципам. Как заметил Чорли (Chorley, 1976), во всем, что касается проблем окружающей среды, Уайт глубоко социально ангажирован и все его работы содержат мысль о том, что география-наука всегда приверженная ценностному подходу. Географов не может удовлетворить безличное описание и анализ прошлого, они несут моральную ответственность за интерпретацию результатов из исследований с точки зрения улучшения жизни людей. Вполне очевидны взаимосвязи этих мыслей с проблемами, затронутыми в дискуссии соответствия.

Ситуация в современной поведенческой географии¹¹²¹

С начала 60-х гг. поведенческая география быстро развивалась, хотя предсказание, что она «в скором времени по значимости проповедуемых ею идей сравнится с количественной революцией» (Burton, 1963, 159), возможно, показывает, что развитие должно было бы происходить быстрее, чем, как теперь уже ясно, оно шло на самом деле. Это объясняется двумя причинами. Во-первых, в отличие от ситуации вторжения количественных методов поведенческая география не соответствовала самому духу географии человека, преобладавшему в ней в то время, когда все возраставшее внимание уделялось развитию пространственного анализа. Во-вторых, поведенческая география не имела того преимущества, которое обретает научное направление, сформировав цельную теорию, как это было в начале широкого применения количественных методов. Наоборот, она полностью зависела от работ исследователей, соединявших воедино различные направления развития мысли, существовавшие в многочисленных академических науках. Принимая во внимание разнообразие этих наук, едва ли удивительно, что поведенческая география сохранила «унаследованную разбросанность» понятийного аппарата, методики и самого характера эмпирического материала. Это привело к обилию различных исследовательских направлений, иногда многообещающих, иногда весьма бесплодных и обреченных поэтому на забвение.

Тем не менее общие темы все-таки появились. Гоулидж и др. (Golledge et al., 1972) проанализировали главные тенденции поведенческой географии, существовавшие в различные периоды ее развития, Сааринен (Saarinen, 1969, 1976) предпринял попытку классифицировать исследуемые в ней проблемы в соответствии с пространственным размером среды окружения, в которой происходит восприятие и реализуется поведение, а Гуди (Goodey, 1971) работал над выделением областей исследования, представляющих интерес для всех специалистов этой науки. Совершенно иной подход использовал Голд (Gold, 1977a), рассмотревший современное состояние поведенческой географии с точки зрения ее содержания и организации как учебного университетского курса. Анализ преподавания поведенческой географии в высших учебных заведениях Великобритании показал, что она обнаруживает свое существование в двух основных формах: почти повсеместно как компонент более широких курсов географии человека и в меньшем, но все возрастающем числе факультетов как особый учебный предмет. Поскольку выявилось, что рассмотрение последнего варианта весьма способствует пониманию характера поведенческой географии в наши дни, целесообразно проанализировать его подробнее.

==63

Таблица 3-2.

1. Вводный раздел

а. По географии

б. По смежным дисциплинам

2. Методология

а. Теоретические основы

б. Конкретная методика

3. Основы психологии

а. Ощущения и познавательная способность

б. Особенности развития

в. Структура образов

4. Природа образов окружающей среды

а. Образы микропространств

б. Образы города

в. Образы ландшафтов

г. Образы регионов

д. Образы мира

5. Образы и поведение

а. Территориальность

б. Поведение в городской среде

в. Оценки ландшафта и предпочтение

г. Восприятие стихийных бедствий

д. Предпочтения и перемещения

6. Прикладные исследования для планирования и пространственного дизайна.

Некоторое представление о содержании этих специализированных курсов дает табл. 3-2. Оказалось, что, несмотря на очевидные различия в количестве лекционных часов, существует заметное сходство как в структуре, так и в тематике преподаваемых курсов. Если говорить о структуре, то основной организующей идеей обычно выступает парадигма взаимосвязей человека и окружающей среды по типу, показанному на рис. 3-3. Человек видится сознательным существом, чье взаимодействие со средой опосредовано мыслительными процессами и когнитивными представлениями о внешнем окружении. Для замены термина «когнитивные

==64

представления» использовалось множество понятий, самым популярным из которых было понятие образа. В географическую литературу оно проникло из статьи Боулдинга (Boulding, 1956), предположившего, что с течением времени при ежедневных контактах со средой окружения у индивидов формируются мыслительные впечатления о мире (образы) и что эти образы являются основой их поведения. Поэтому «образ» считался исчерпывающим познавательным понятием - особенность, которая, как будет показано в следующем разделе, имеет и преимущества, и недостатки.

Вопросы, рассматриваемые в этих курсах, связаны с указанной парадигмой, причем три основных раздела (под номерами 3-5 в табл. 3-2) посвящаются соответственно процессам формирования и развития образов, их структуре и характеру, а также связям между образами и поведением. Раздел о развитии образов, как правило, включает в себя рассмотрение соответствующих аспектов психологии-взаимодействие органов чувств в процессе восприятия, а также становление пространственных представлений у детей. В центре раздела, посвященного природе образов, обычно находится понятие размерности, при помощи которого, как считается, можно легко выстроить образы в иерархию, отражающую четко ограниченные пространства, начиная со сред малого размера, таких, как комната или дом, через среды мезоуровня, такие, как община, район, город, и до макросред регионов и наций^ ^J. Затем исследуются пространственные образы различных уровней, хотя основное внимание уделяется рассмотрению образов городской среды на мезоуровне. Обсуждение связей образов и поведения обычно происходит при рассмотрении конкретных областей исследовательской деятельности, причем на первый план выступают такие вопросы, .как анализ реакций на стихийные бедствия, пространственное поведение в городе, а также роль предпочтений в межгородских миграциях.

Из вышеизложенного ясно, что преподавание поведенческой географии следует за проводимыми исследованиями. Другими словами, это географическая дисциплина, устоявшаяся структура преподавания и направлений обучения в которой постоянно подпитывается результатами исследований ведущих ученых¹¹⁴¹. Было установлено, что обучение поведенческой географии, как и исследования в этой области, ориентируясь на решение конкретных исследовательских проблем, характеризуется сильной конструктивной направленностью и основывается на общей концепции процесса взаимодействия человека и среды. Далее, в учебных программах прослеживаются те же три основных источника ошибок, которые характерны и для многих исследований в этой области. Во-первых, они исходят, как правило, из неопозитивистской методологии, согласно которой, в частности, в неявной форме отстаивается представление, будто элементы мыслительных процессов могут быть отделены друг от друга и объективно ^замерены». Нельзя сказать, что все возрастающий поток литературы^⁵¹, обосновывающей необходимость применения феноменологического и связанных с ним неопозитивистских подходов, не был замечен, однако к настоящему времени большинство этих работ написано на уровне высокого, едва ли не философского обобщения. Даже несмотря на существование искреннего интереса к новым плоскостям исследований, открываемым использованием иных подходов, в отсутствие практических методических разработок^116] неизбежно сохранение значительного влияния укоренившейся в этом направлении географии неопозитивистской традиции. Во-вторых, курсы поведенческой географии основное внимание уделяют изучению городской среды-вполне объяснимое пристрастие, если иметь в виду доминирование в современном мире городского образа жизни, отчасти отражающее, однако, недостаток убедительных аналитических построений для решения проблем, связанных с исследованием природной

 ==65

среды. В-третьих, оказалось, что эти курсы ограничивают рассмотрение только исследованиями, выполненными в культурном контексте Европы или Северной Америки. Это, с одной стороны, показывает преимущественно используемые источники, однако до некоторой степени отражает игнорирование западными учеными усилий по развитию этого направления географии в культурах незападного типа.

Связи учебных дисциплин и научных исследований проявились и в другой, менее позитивной форме. Несмотря на усилия по максимальному упорядочению курсов, их программы отражают факт трудной сопоставимости различных научных работ, характеризующихся запутанной терминологией, противоречащими друг другу целями и направлениями исследований, а также весьма низким уровнем теоретических обобщений и материалов эмпирических разработок. Впрочем, что и подтверждает организация этих курсов, интеграция возможна на основе открытого признания и детального анализа тех общих процессов, которые образуют фундамент восприятия среды и соответствующего поведения. Именно эти вопросы мы сейчас и рассмотрим.

Операциональная парадигма

Парадигма взаимоотношений человека и среды показана на рис. 3-4. Он является связующим звеном между упрощенным вариантом, зафиксированным на рис. 3-3, и основными теоретическими представлениями, обсужденными в предыдущей главе. Цель этого сильно схематизированного рисунка состоит в том, чтобы прояснить характер представляемых элементов и их взаимосвязи. «Прямоугольники» обозначают

==66

скорее взаимозависимые, чем взаимно изолированные элементы, стрелки фиксируют скорее направления влияний, а не причинные связи, а схема парадигмы в целом отражает динамические процессы, происходящие в разные промежутки времени. Указанная парадигма представляет собой интеграционную основу всей книги, создавая фон для ответов на главные вопросы, исследуемые в следующих трех частях, а именно: как формируются пространственные знания, каковы природа и структура мысленных представлений о среде, возникающих таким путем, и как эти представления соотносятся с поведением?

Термин «мысленные (ментальные) представления» является, конечно, довольно неопределенным, поэтому далее мы будем использовать два более четко очерченных понятия - «образы» и «представления». Слово образ используется здесь в значении, отличном от того, которое в географической литературе обычно воспринимается как синоним индивидуально-организованных субъективных знаний человека об окружающей среде. В этой книге образ определяется как мысленная картинка, которая может быть вызвана в сознании, когда индивид, предмет, место или территория находятся вне доступности наших органов чувств. Слово «образ» имеет устойчивые ассоциации со зрительными образами отчасти вследствие широкого употребления этого термина специалистами-искусствоведами, отчасти благодаря тому факту, что в обыденной жизни это слово связано с миром оптики, являясь обозначением простой видимой копии вещей в зеркале (Langer, 1953). Однако это справедливо не всегда: в состав образов часто входят компоненты, обязанные своим происхождением не только зрению, но и другим органам чувств (Gordon, 1972). То есть образ-это воспринимаемое в отсутствие внешних раздражителей, вне зависимости от того, какие при этом задействованы органы чувств.

С другой стороны, «представления» (schemata) рассматриваются как основное понятие, обозначающее организацию в сознании прошлого и настоящего опыта восприятия окружающей среды. Это понятие, впервые примененное Ли (Lee, 1954) в контексте исследований среды, взято из работ по когнитивной психологии, посвященных восприятию различных объектов (Head, 1920; Bartlett, 1932). «Представление» можно определить как когнитивную структуру или закодированную систему, позволяющую индивиду должным образом реагировать на изменяющийся характер проявления сигналов внешней среды. Представления сами по себе весьма динамичны, открыты к адаптации нового материала, однако избирательны к тому, что адаптировать (Lee, 1976).

Представления, разновидность схем, с которой мы будем иметь дело, можно рассматривать как особые структуры, в рамках которых люди организуют свои знания о среде в целом, отражающие как накопленный ими прошлый опыт, так и получаемые в результате переработки органами чувств поступающей извне текущей информации. Будучи однажды сформированными, такие представления могут трансформироваться за счет расширения их содержания, однако они очень редко пересматриваются полностью. Их для удобства делят на две группы: те которые передают территориальное знание, то есть знание о размещении по территории, что обеспечивает общее представление о структуре географического пространства, а также об ориентации и взаимосвязи элементов внутри него; и те, которые несут атрибутивное знание- оценку характеристик мест и регионов вместе с информацией, позволяющей сравнивать различные места между собой.

Образы и представления тесно взаимосвязаны, различаясь, однако, в двух отношениях. Во-первых, слово «образ» как по звучанию, так и по содержанию подразумевает связь с воображением. Поэтому оно пред-

 ==67

ставляет особую ценность при описании тех мест, которые не посещались никогда или посещались очень редко, а также территорий, являющихся слишком большими для полноценного восприятия и о которых можно составить лишь весьма общее мнение. Представления же, напротив, тесно связаны со средой обыденной жизни, с накоплением и структуризацией знаний, на которых основывается поведение в этой среде. Во-вторых, существует проблема концентрации внимания и воображения. Как отмечает Туан (Tuan, 1975a), для того чтобы вызвать перед мысленным взором виды мест, в которых мы никогда не бывали, требуется такое напряжение воображения, что это усилие полностью сковывает нас, или, другими словами, заставляет нас на время забывать о наличных внешних раздражителях. Представления же, наоборот, возникают в уме почти автоматически, как, например, в случае путешествия по хорошо известному маршруту, когда благодаря действию по привычке разум человека остается настолько незагруженным, что путешественник может думать совсем о других вещах. Таким образом, если проблема ориентации в новом средовом окружении, несомненно, является весьма сложной, то, «как только среда становится знакомой и устанавливается привычный маршрут, становится возможным перемещаться по нему с минимальной концентрацией внимания в узловых точках и не напрягая воображение» (Tuan, 1975a, 212). И все же различия между образами и представлениями носят скорее количественный, чем типологический характер. Любая попытка жестко разграничить те или иные виды мыслительной деятельности и отнести их к тем или иным категориям будет в конечном итоге малопродуктивна.

Возвратимся к схеме парадигмы на рис. 3-4. Ее применимость к обыденной жизни показывает, что образы и представления являются основными когнитивными элементами, опосредующими поведение. Индивид, получая территориальную и атрибутивную информацию из поведенческой среды, но влияя своими поступками и на нее, и на объективно существующую среду, является одновременно компонентом и той и другой. Процессы и явления умственной деятельности, рассмотренные выше, для удобства подразделены на три группы: когнитивные процессы, влияющие на формирование представлений о среде; феномены, связанные с личностными особенностями, а также социокультурные факторы. Две последние группы оказывают влияние на указанные процессы. Все три группы, взятые вместе, образуют фильтры, препарирующие информационные потоки на двух основных уровнях. Во-первых, они влияют на способ извлечения информации из окружащей среды. В любой промежуток времени индивид способен впитать только малую толику потенциальной информации, содержащейся в его окружении, а из той, что все-таки поглощается, большую часть составляют давно известные факты, просто освежающие существующие представления или проясняющие некоторую неопределенность, почти не требуя от человека каких-либо реакций. При более значимой информации может возникнуть необходимость того или иного решения; в этом случае в действие вступает второй информационный фильтр. В результате реализуется один из следующих четырех вариантов: индивид может вообще отказаться от принятия решения; он может решить, что имеющаяся информация недостаточна, и, прежде чем принять окончательное решение, начать поиск дополнительных сведений; он может отказаться от каких-либо действий или же принять то или иное решение и начать действовать.

Но на этом процесс не кончается. В любой ситуации человек для оценки проделанного и корректировки дальнейших поступков стремится определить эффективность своих действий. Это может привести к модификации его пространственных представлений и послужить толчком к совершению новых поступков либо данным индивидом, либо другими людьми.

 ==68

Часть вторая

Формирование пространственного знания