Стивен Кинг. Сердца в Атлантиде

мы согрели ее теплом наших тел. Стекла запотели, и свет фонарей проникал

внутрь расплывчатым сиянием, точно сквозь матовое окно ванной, и гремело

радио:

Могучий исполняет "Четыре времени года", и Давеллсы, и Джек Скотт, и Ричард

Литтл, и Фредди "Бум-Бум" Кэннон, и все старые-старые песни, а ее кофточка

расстегнута, а ее бюстгальтер повешен на спинку, и одна бретелька свисает -

широкая плотная бретелька (техника бюстгальтеров в те дни еще не осуществила

следующий великий прыжок вперед), и, о Господи, ее теплая кожа, ее сосок

жестко трется о мои губы, а се трусики еще на ней, но лишь относительно -

они смяты в комочек, сдвинуты вбок, и я сунул в нее один палец, потом два, а

Чак Берри поет "Джонни Б. Гуд", и "Ройал Тинз" поют "Шорты-Подшортики", и ее

рука в моей ширинке, ее пальцы дергают резинку моих подшортиков, и я ощущаю

ее запах: духов на ее шее, пота на ее висках, там, где начинаются волосы, и

я слышу ее, слышу живое пульсирование ее дыхания, бессловесные шепотки у

меня во рту, пока мы целуемся, и все это на переднем сиденье моей машины,

сдвинутом назад насколько можно, и я не думаю ни о проваленных зачетах, ни о

войне во Вьетнаме, ни об ЛБД в приветственной гирлянде цветов на Гавайях, и

вообще ни о чем, а только хочу ее, хочу ее прямо здесь, прямо сейчас, и тут

внезапно она выпрямляется и выпрямляет меня, упершись обеими ладонями мне в

грудь, и растопыренные пальцы отталкивают меня назад к рулевому колесу. Я

снова придвинулся к ней, скользнул ладонью вверх по ее бедру, а она сказала

"Пит! Нет!" резким голосом и сомкнула ноги, и колени стукнулись друг о друга

так громко, что я услышал этот стук, этот стук засова, означающий, что с

тебя довольно, нравится тебе это или нет. Мне не нравилось, но я

остановился.

Прислонился головой к запотевшему стеклу левой дверцы, тяжело дыша. Мой

член был железным цилиндром, прижатый спереди трусами так крепко, что было

больно. Не очень долго - ничто не стоит вечно. Мне кажется, это сказал

Бенджамин Дизраэли. Но эрекция угасает, а яйца остаются на взводе. Простой

факт мужской жизни.

Мы ушли с фильма - жуткая жвачка про нашенского парня с Бертом

Рейнольдсом - и вернулись на стоянку, думая об одном.., во всяком случае, я

надеялся, что об одном. Да так, пожалуй, и было, только я-то надеялся

получить немножко больше, чем получил.

Кэрол запахнула кофточку, но ее бюстгальтер все еще висел на спинке, и

выглядела она ошеломляюще желанной - ее груди рвались наружу, и в тусклом

свете можно было разглядеть темные полукружья сосков. Она уже открыла

сумочку и дрожащей рукой выуживала из нее сигареты.

- У-у-у-у... - сказала она, и голос у нес дрожал, как руки. - Я хочу

сказать, ух ты!

- В расстегнутой кофточке ты похожа на Брижит Бардо, - сказал я ей.

Она подняла голову - удивленно и, по-моему, польщенно.

- Ты правда так думаешь? Или потому, что у меня светлые волосы?

- Волосы? Бля, нет. Это потому... - Я указал на кофточку. Кэрол

посмотрела на себя и засмеялась. Однако пуговиц застегивать не стала и не

попыталась стянуть ее потуже. Но думаю, ей бы это не удалось, поскольку

кофточка сидела на ней как влитая.

- Дальше по улице от нас был кинотеатр, когда я была девочкой, -

"Эшеровский Ампир". Теперь его снесли, но когда мы были детьми - Бобби, и

Салл-Джон, и я, - там словно бы все время крутили ее фильмы. По-моему, "И

Бог создал женщину" шел там тысячу лет.

Я расхохотался и взял с приборной доски свои сигареты.

- В автокино Гейт-Фоллса его всегда показывали третьим художественным

фильмом в вечерней программе по пятницам и субботам.

- Ты его видел?

- Смеешься? Да мне не разрешали даже носа туда совать, кроме как на

диснеевские программы. По-моему, "Тонку" с Салом Минео я видел по меньшей

мере семь раз.

- Я не вернусь в университет, - сказала она, закуривая. Сказала она это

так спокойно, что сперва мне почудилось, что мы все еще говорим о старых

фильмах или о полночи в Калькутте, то есть вообще о чем-то, что убедило бы

наши тела вновь уснуть - представление окончено. А потом до меня дошло.

- Ты.., ты сказала?..

- Я сказала, что не вернусь после каникул. И дома праздновать День

Благодарения радость будет небольшая, но какого черта!

- Твой отец?

Она покачала головой и сделала затяжку. Тлеющий кончик сигареты

отбрасывал на ее лицо оранжевые блики среди полумесяцев серой тени. Она

казалась много старше. Все еще красивой, но много старше. Пол Анка пел

"Диану", я выключил приемник.

- Мой отец тут ни при чем. Я возвращаюсь в Харвич. Ты помнишь, я

упомянула Рионду, мамину подругу?

Я вроде бы что-то такое помнил, а потому кивнул.

- Снимок, который я тебе показывала, сделала Рионда. Ну, тот, где я с

Бобби и Эс-Джеем. По ее словам... - Кэрол посмотрела вниз на свою юбку, все

еще задранную чуть не до пояса, и начала перебирать ее в пальцах. Никогда

нельзя предсказать заранее, из-за чего люди смущаются. Иногда это

физиологические отправления, иногда - сексуальные завихрения родственников,

иногда это просто позирование. А иногда, естественно, это пьянство.

- Скажем так: в семье Герберов проблемы с алкоголем есть не только у

моего папочки. Он научил маму закладывать за воротник, а она была прилежной

ученицей. Долгое время она воздерживалась - по-моему, посещала собрания

"Анонимных алкоголиков", - но, по словам Рионды, она снова начала. А потому

я возвращаюсь домой. Не знаю, сумею ли помочь ей или нет, но попытаюсь. И не

только ради мамы, но и брата. Рионда говорит. Йен не знает, на каком он

свете. Ну да этого он никогда не знал. - Она улыбнулась.

- Кэрол, а может, это не такая уж хорошая идея. Махнуть рукой на свое

образование...

Она сердито вздернула голову.

- Ах, тебя заботит мое образование? Знаешь, что говорят про дерьмовые

"черви", в которые дуются на третьем этаже Чсмберлена? Что все до единого

там вылетят из университета к Рождеству, включая и тебя. Пенни Ланг говорит,

что к весеннему семестру там никого не останется, кроме вашего говенного

старосты.

- Ну, - сказал я, - это уж преувеличение. Нат останется. И еще Стоукли

Джонс. Если только как-нибудь вечером не сломает шею, спускаясь по лестнице.

- Ты говоришь так, будто это смешно.

- Вовсе не смешно, - сказал я. Да, это было совсем не смешно.

- Тогда почему ты не бросишь?

Теперь начал злиться я. Она меня оттолкнула и сжала колени, сказала

мне, что уезжает, когда мне уже не просто хотелось ее видеть, а необходимо

было ее видеть.., она бросила меня черт знает в какое дерьмо, и - здрасьте!

- все дело, оказывается, во мне. Все дело, оказывается, в картах.

- Я НЕ ЗНАЮ, почему я не бросаю, - сказал я. - А почему ты не можешь

найти кого-то еще, кто позаботился бы о твоей матери? Почему эта ее подруга,

ну, Рованда...

- Рионда.

- ..не может о ней позаботиться? Я хочу сказать, разве твоя вина, что

твоя мать пьяница?

- Моя мать не пьяница! Не смей называть ее так!

- Но ведь с ней что-то неладно, если ты из-за нее хочешь бросить

университет. Если это настолько серьезно, значит, что-то очень неладно.

- Рионда работает, и ей надо заботиться о собственной матери, - сказала

Кэрол. Ее гнев угас. Она говорила устало, безнадежно. Я помнил смеющуюся

девушку, которая стояла рядом со мной и смотрела, как ветер гонит по

асфальту обрывки призыва голосовать за Голдуотера, но эта была будто совсем

другая.

- Моя мать - это моя мать. Заботиться о ней некому, кроме меня и Йена,

Коннектикутский университет.

- Тебе нужна информация? - спросил я ее. Голос у меня дрожал, хрипел. -

Так я дам тебе информацию, нужна она тебе или нет. Идет? Ты разбиваешь мне

сердце. Вот тебе ИНФОРМАЦИЯ. Ты разбиваешь мое дерьмовое сердце.

- Да нет, - сказала она. - Сердца же очень крепки. Пит. Чаще всего они

не разбиваются. Чаще всего они только чуть проминаются.

Ну да, да! А Конфуций говорит, что женщина, которая летает вверх

тормашками, приземляется головой. Я заплакал. Самую чуточку. Но это были

слезы, никуда не денешься. Главным образом, полагаю, потому что я был

захвачен врасплох. И ладно! Может, я плакал и из-за себя. Потому что был

напуган. Я проваливал - или был под угрозой провалить - все зачеты, кроме

одного, один из моих приятелей намеревался нажать на кнопку "ВЫБРОС", а я

никак не мог бросить играть в карты. Когда я раньше думал об университете,

мне все представлялось совсем иначе, и я был в полном ужасе.

- Я не хочу, чтобы ты уезжала, - сказал я. - Я люблю тебя. - Тут я

попытался улыбнуться. - Немножко добавочной информации, хорошо?

Она посмотрела на меня с выражением, которого я не понял, потом

опустила стекло со своей стороны и выбросила сигарету на асфальт. Подняла

стекло и протянула ко мне руку.

- Иди сюда.

Я сунул свою сигарету в битком набитую пепельницу и скользнул по

сиденью к ней. В се объятия. Она поцеловала меня и посмотрела мне в глаза.

- Может быть, ты любишь меня, может быть, нет. Я ни за что не стану

отговаривать тебя меня любить, это я могу тебе сказать - ведь любви вокруг

так мало. Но у тебя в душе полная неразбериха, Пит. Из-за занятий, из-за

"червей", из-за Эннмари и из-за, меня тоже.

Я хотел сказать, что это вовсе не так, но, конечно, было именно так.

- Я могу поступить в Коннектикутский университет, - сказала она. - И

если с мамой наладится, я поступлю туда. А нет, так я могу заниматься

полузаочно в Пеннингтоне в Бритдж-порте или пойти на вечерние курсы в

Стредфорде или Харвиче. Все это я могу, могу позволить себе такую роскошь

выбора, потому что я девушка. Сейчас отличное время для девушек, поверь мне.

Линдон Джонсон об этом позаботился.

- Кэрол...

Она ласково прижала ладонь к моим губам.

- Если ты вылетишь отсюда в декабре, то в следующем декабре вполне

можешь оказаться в джунглях. Обязательно подумай об этом, Пит. Салл - другой

случай. Он верит, что так нужно, и он хочет отправиться туда. А ты не

знаешь, чего хочешь, во что веришь, и так будет, пока ты будешь сидеть за

картами.

- Послушай, я же соскоблил голдуотерскую наклейку с бампера, верно? - Я

и сам почувствовал, что сморозил глупость.

Она промолчала.

- Когда ты уедешь?

- Завтра днем. У меня билет на четырехчасовой автобус в Нью-Йорк. В

Харвиче он останавливается всего в трех кварталах от моего дома.

- Ты едешь из Дерри?

- Да.

- Можно я отвезу тебя на автовокзал? Я мог бы заехать за тобой в

Она подумала, потом кивнула.., но выражение ее глаз оставалось неясным.

Не заметить этого было нельзя: ведь обычно ее взгляд был таким откровенным,

таким бесхитростным.

- Это было бы хорошо, - сказала она. - Спасибо. И ведь я тебе не лгала,

правда? Я же сказала, что у нас это может оказаться временным.

Я вздохнул.

- Угу. Только это оказалось куда более временным, чем я ожидал.

- Так вот. Номер Шестой, нам нужна.., ин-фор-мация.

- Не получите. - Ответить с жесткостью Патрика Макгуэна в "Пленнике",

когда слезы все еще щипали глаза, было трудно, но я постарался, как мог.

- Даже если я скажу "пожалуйста"? - Она взяла мою руку, сунула ее под

кофточку, положила на левую грудь. То мое, что уже впадало в апатию, тут же

встало по стойке "смирно".

- Ну...

- У тебя прежде бывало? То есть все до последнего? Вот какая мне нужна

Я заколебался. Наверное, почти все мальчики затрудняются ответить на

этот вопрос и врут. Врать Кэрол я не хотел.

- Нет, - сказал я.

Она грациозно выскользнула из своих трусиков, перебросила их на заднее

сиденье и сплела пальцы у меня на шее.

- А у меня - да. Два раза. С Саллом. По-моему, он не очень это умеет...

Но ведь он никогда в университете не учился. В отличие от тебя.

Во рту у меня пересохло, но, видимо, это была иллюзия - когда я се

поцеловал, наши рты были мокрыми, и они впились друг в друга: губы, языки,

покусывающие зубы. Когда я обрел дар речи, я сказал:

- Постараюсь, как могу, поделиться своим университетским образованием.

- Включи радио, - сказала она, расстегивая мой пояс и дергая молнию

моих джинсов. - Включи радио, Пит. Я люблю старые песни.

И я включил радио, и целовал ее, и было место, особое место, куда ее

пальцы направили меня, и было мгновение, когда я был тем же самым прежним, а

потом было новое место - быть. Там она была очень теплой и очень тесной. Она

прошептала мне на ухо, щекоча губами:

- Не торопись. Медленно съешь овощи, все до единого, и, может быть,

получишь десерт.

Джеки Уилсон пела "Одинокие капли слез", и я не торопился. Рой Орбисон

пел "Только одинокие", и я не торопился. Могучий Джон выступил с рекламой "У

Браннингена" - самого горяченького клуба в Дерри, и я не торопился. Потом

она начала стонать, и уже не пальцы, а ногти впивались мне в шею, а когда

она начала вскидывать бедра навстречу мне коротки"" яростными рывками, я уже

не мог не торопиться, а по ради запели Плэттеры. Плэттсры пели "Время

сумерек", а она начала стонать, что не знала, понятия не имела, о-ох, ох,

Пит, о-ех, о Господи, Господи Иисусе, Пит, и ее губы прижимались к моему

рту, моему подбородку, моей скуле в исступленных поцелуях. Я слышал, как

скрипит сиденье, я ощущал запах сигарет и соснового освежителя воздуха,

свисавшего с зеркала заднего вида, и я уже сам стонал, не знаю что, Плэттеры

пели:

Насос работает в экстазе. Я закрыл глаза, с закрытыми глазами я обнимал ее и

вошел в нее вот так, когда весь дрожишь, и слышал, как мой каблук выбивает

лихорадочную дробь о дверцу, и думал, что я мог бы, даже умирай я, умирай я;

и еще думал, что это была информация. Насос работает в экстазе, карты падают

там, где падают, Земля ни на йоту не замедляет свое вращение, дама прячется,

даму находят, и все это была информация.
Глава 25
На следующее утро у меня был короткий разговор с моим преподавателем

геологии, который сказал мне, что я "сползаю в очень серьезную ситуацию".

"Это не совсем новая информация, Номер Шестой", - хотел было я сказать ему,

но не сказал. Мир в это утро выглядел по-иному - и лучше, и хуже. Когда я

вернулся в Чемберлен-Холл, Нат уже совсем собрался в дорогу. В одной руке он

держал чемодан с наклейкой "Я ПОДНЯЛСЯ НА Г. ВАШИНГТОН". С плеча у него

свисал рюкзак, набитый грязным бельем. Как и все остальные, Нат теперь

казался другим.

- Счастливого Дня Благодарения, Нат, - сказал я, открывая свой шкаф и

начиная наугад вытаскивать штаны и рубашки. - Налегай на начинку. Ты до

хрена тощий.

- Обязательно. И под клюквенным соусом. В первую неделю тут я совсем

истосковался по дому и не мог ни о чем думать, кроме маминых соусов.

Я укладывал чемодан, думая о том, как повезу Кэрол на автовокзал в

Дерри, а потом просто поеду дальше. Если на шоссе No 136 не будет особых

заторов, то домой я доберусь еще до темноты. Может, даже остановлюсь у

"Фонтана Фрэнка" и выпью кружечку рутбира, прежде чем свернуть на

Саббат-роуд к родному дому. Внезапно для меня важнее всего стало поскорее

выбраться из этого места - подальше от Чемберлен-Холла и Холиоука, подальше

от всего чертова университета. "У тебя в душе полная неразбериха, Пит, -

сказала Кэрол в машине вчера вечером. - Ты не знаешь, чего хочешь, во что

веришь, и так будет, пока ты будешь сидеть за картами".

Вот он, мой шанс убраться подальше от карт. Было больно от мысли, что

Кэрол не вернется, но я бы солгал, сказав, что именно это владело тогда

моими мыслями. В этот момент главным было убраться подальше от гостиной

третьего этажа. Убраться подальше от Стервы. "Если ты вылетишь отсюда в

декабре, то в следующем декабре вполне можешь оказаться в джунглях".

"Покедова, беби, пиши", - как говаривал Скип Кирк.

Когда я запер чемодан и оглянулся, Нат все еще стоял в дверях. Я даже

подпрыгнул и пискнул от неожиданности. Словно явление дерьмового духа Банко.

- Эй, катись-ка отсюда, - сказал я. - Время и поезда никого не ждут.

Даже будущих стоматологов. Нат стоял и смотрел на меня.

- Тебя исключат, - сказал он.

Вновь я подумал, что между Натом и Кэрол есть что-то жутковато общее,

почти две стороны одной медали - мужская и женская. Я выдавил улыбку, но Нат

не улыбнулся в ответ. Лицо у него было маленькое, бледное, осунувшееся.

Идеальное лицо янки. Увидите тощего типчика, который всегда обгорает, а не

загорает, чьи понятия об элегантности включают галстук-шнурочек и щедрую

дозу "Вайтейлиса" в волосах - типчика, который по виду ни разу толком не

посрал за три года, - так типчик этот почти наверняка родился и вырос к

северу от Уайт-Ривер, Нью-Хэмпшир. А на смертном одре его последними словами

почти наверняка будут: "Клюквенный соус".

- Не-а, - сказал я. - Не дергайся, Натти. Все в норме.

- Тебя исключат, - повторил он. Его щеки заливала тусклая

кирпично-красная краска. - Вы со Скипом лучшие ребята, каких я знаю. В школе

никого на вас похожего не было, то есть в моей школе, а вас исключат, и так

это глупо!

- Никто меня не исключит, - сказал я.., но с прошлого вечера я допускал

мысль, что это возможно. Я не просто "сползал" в опасную ситуацию, я уже по

уши увяз в ней. - И Скипа тоже. Все под контролем.

- Мир летит в тартарары, а вас двоих исключат из-за "червей"! Из-за

дурацкой хреновой карточной игры!

Прежде чем я успел что-нибудь сказать, он ушел. Отправился на север

насладиться индейкой с начинкой по рецепту его мамы. А может быть, и

исчерпывающей ручной работой Синди сквозь брюки. А почему бы и нет? Это же

День Благодарения.

"Друзьям парапсихологии", и тем не менее я верю, что мы все иногда

заглядываем в будущее. И когда я днем затормозил перед Франклин-Холлом в

стареньком "универсале" моего брата, я вдруг почувствовал: она уже уехала.

Я вошел. Вестибюль, в котором обычно сидели в пластмассовых креслах

восемь-девять ожидающих джентльменов, выглядел странно пустынным. Уборщица в

синем халате пылесосила ковер машинной работы. Девочка за справочным столом

читала журнал и слушала радио. Не более и не менее, как "? и Мистерианс".

Плачь, плачь, плачь, детка, 96 слез.

- Пит Рили к Кэрол Гербер, - сказал я. - Вы ее не вызовете? Она подняла

голову, отложила журнал и одарила меня ласковым, сочувственным взглядом. Это

был взгляд врача, который должен сказать вам: "Э.., сожалею.., опухоль

неоперабельна. Не повезло, дружище. Налаживайте-ка отношения с Иисусом".

- Кэрол сказала, что ей надо уехать раньше. Она поехала в Дерри на

скоростном "Черном медведе". Но она предупредила меня, что вы придете, и

попросила передать вам вот это.

Она протянула мне конверт с моей фамилией, написанной поперек. Я

поблагодарил ее и вышел из Франклина с конвертом в руке. Я прошел по дорожке

и несколько секунд постоял у моей машины, глядя на Холиоук, легендарный

Дворец Прерий и приют похабного человечка-сосиски. Ниже ветер гнал по Этапу

Беннета шуршащие волны сухих листьев. Они утратили яркость красок; осталась

бурость ноября. Канун Дня Благодарения, врата зимы в Новой Англии. Мир

слагался из ветра и холодного солнечного света. Я опять заплакал. И понял

это по теплу на моих щеках.

Я забрался в машину, в которой накануне вечером потерял свою

девственность, и вскрыл конверт. Внутри был один листок. Краткость - сестра

остроумия, сказал Шекспир. Если так, то письмо Кэрол было остроумно до

чертиков.

Пусть нашим прощанием останется вчерашний вечер - что мы могли бы к

нему добавить? Может я напишу тебе в университет, может, не напишу: сейчас я

настолько запуталась, что попросту ничего не знаю. Э-эй, я еще могу

передумать и вернуться!) Но, пожалуйста, позволь мне первой написать тебе,

ладно? Ты сказал, что любишь меня. Если да, так позволь мне первой написать

тебе. А я напишу, обещаю.

Кэрол
P.S. "Вчерашний вечер был самым чудесным, что когда-либо случалось в

моей жизни. Если бывает лучше, не понимаю, как люди способны остаться жить.

P.P.S. Сумей прекратить эту глупую Карточную игру.

добавила "люблю". И только подпись. И все-таки... "сели бывает лучше, не

понимаю, как люди способны остаться жить". Я понимал, о чем она. Перегнулся

и потрогал сиденье там, где она лежала. Где мы лежали вместе.

"Включи радио, Пит. Я люблю старые песни". Я посмотрел на часы. К

общежитию я подъехал загодя (быть может, сыграло роль подсознательное

предчувствие), и только-только пошел четвертый час. Я вполне успел бы на

автовокзал до того, как она уехала бы в Коннектикут.., но я не собирался

этого делать. Она была права: мы ослепительно попрощались в моем старом

"универсале", и все сверх того было бы шагом вниз. В лучшем случае мы бы

просто повторили уже сказанное, в худшем - вымарали бы прошлый вечер в

грязи, заспорив. "Нам нужна информация"...

Да. И мы ее получили. Бог свидетель, еще как получили! Я сложил ее

письмо, сунул его в задний карман джинсов и поехал домой в Гейтс-Фоллс.

Сначала мне все время туманило глаза, и я то и дело их вытирал. Потом

включил радио, и музыка принесла облегчение. Музыка всегда помогает. Сейчас

мне за пятьдесят, а музыка все еще помогает. Сказочное безотказное средство.
Глава 27
Я вернулся в Гейтс около пяти тридцати, притормозил, когда проезжал

мимо "Фонтана", но не остановился. Теперь мне хотелось поскорее добраться до

дома - куда больше, чем кружки шипучки и обмена новостями с Фрэнком Пармело.

Мама встретила меня заявлением, что я слишком исхудал, а волосы у меня

слишком длинные и что я "сторонился бритвы". Потом она села в свое

кресло-качалку и всплакнула в честь возвращения блудного сына. Отец чмокнул

меня в щеку, обнял одной рукой, а потом прошаркал к холодильнику налить

стакан маминого красного чая. Его голова высовывалась из высокого ворота

старого коричневого свитера, словно голова любопытной черепахи.

Мы - то есть мама и я - думали, что он сохранил двадцать процентов

зрения или даже больше. Точно мы не знали, потому что он очень редко

что-нибудь говорил. Результат несчастного случая в упаковочной, жуткого

падения с высоты второго этажа. Левую сторону его лица и шеи испещряли

шрамы; над виском была вмятина, где волосы больше не росли. Падение

затемнило его зрение и воздействовало на психику. Но он не был "полным

идьстом" - как выразился один говнюк в парикмахерской Гендрона, не был он и

немым, как думали некоторые люди. Девятнадцать дней он пролежал в коме. А

когда очнулся, почти перестал говорить, и у него в голове часто возникала

путаница, но временами он был тут весь целиком, в полном наличии и

сохранности. И когда я вошел, он был тут вполне достаточно, чтобы поцеловать

меня и крепко обхватить одной рукой - его манера обнимать с тех пор, как я

себя помнил. Я очень любил моего старика.., а после семестра за карточным

столом с Ронни Мсилфантом я понял, что умение болтать языком - талант,

сильно переоцениваемый.

Некоторое время я сидел с ними, рассказывал им кое-какие

университетские истории (но не про охоту на Стерву), а потом вышел на

воздух. Я сгребал опавшие листья в наступающих сумерках, ощущал холодный

воздух на моих щеках как благословение, махал проходившим мимо соседям, а за

ужином съел три гамбургера, приготовленных мамой. Потом она сказала мне, что

пойдет в церковь, где дамы-благотворительницы готовят праздничное угощение

для лежачих больных. Она полагала, что мне вряд ли захочется провести вечер

в обществе старых куриц, но если я соскучился по кудахтанью, то мне будут

рады. Я поблагодарил ее, но сказал, что, пожалуй, лучше позвоню Эннмари.

- Почему это меня не удивляет? - сказала она и ушла. Я услышал шум

отъезжающей машины и без особой радости принудил себя подойти к телефону и

позвонить Эннмари Сьюси. Через час она приехала в отцовском "пикапе" -

улыбка, падающие на плечи волосы, пылающие помадой губы. Улыбка скоро

исчезла, как вы, возможно, сами сообразили, и через пятнадцать минут после

того, как Эннмари вошла в дом, она ушла из него и из моей жизни. Покедова,

беби, пиши. Примерно в один месяц с "Вудстоком" <Фестиваль рок-музыки,

состоявшийся 15 - 17 августа 1969 года и вылившийся в протест против войны

во Вьетнаме.> она вышла замуж за страхового агента из Льюистона и стала

Эннмари Джалберт. У них трое детей, и они все еще состоят в браке. Пожалуй,

неплохо, ведь так? А если и нет, то вы все-таки должны признать, что это

чертовски по-американски.

Я стоял у окна над мойкой и смотрел, как габаритные фонари "пикапа"

мистера Сьюси удаляются по улице. Мне было стыдно за себя - черт, как

расширились ее глаза. Как улыбка сползла с губ и они задрожали! - но, кроме

того, я чувствовал себя говенно счастливым, омерзительно ликующим. Мне было

так легко, что я готов был протанцевать вверх по стене и по потолку,

наподобие Фреда Астера.

Позади меня послышались шаркающие шаги. Я обернулся и увидел отца - он

шел своей черепашьей походкой, волоча по линолеуму ноги в шлепанцах. Он шел,

выставив перед собой одну руку. Кожа на ней начала походить на большую,

почти сваливающуюся перчатку.

- Я, кажется, слышал сейчас, как юная барышня назвала юного джентльмена

занюханным мудаком? - спросил он мягким голосом, будто для препровождения

времени.

Он открыл холодильник, пошарил и достал кувшин с красным чаем. Он пил

его без сахара. Я как-то тоже выпил этот чай в чистом виде и могу сказать

вам, что у него почти нет вкуса. Согласно моей теории, отец всегда доставал

красный чай, потому что он был в холодильнике самым ярким, и отец всегда

знал, что именно он достает.

- Дочка Сьюси, верно?

- Да, пап, Эннмари.

- У всех Сьюси скверный норов. Пит. Она и дверью хлопнула, верно?

Я улыбнулся. Не мог удержаться от улыбки. Просто чудо, что из двери не

вылетело стекло.

- Вроде бы хлопнула.

- Сменил ее в колледже на модель поновее, а? Сложный вопрос. Простым

ответом - и в конечном счете, возможно, наиболее правдивым было бы "да нет".

Я так и ответил.

Он кивнул, достал самый большой стакан из шкафчика рядом с

холодильником, и мне показалось, что он вот-вот прольет чай на сервант и

себе на ноги.

- Дай я налью, - сказал я. - Ладно?

Он не ответил, однако посторонился и позволил мне налить чай. Я вложил

ему в руку на три четверти полный стакан, а кувшин убрал назад в

холодильник.

- Хороший чай, пап?

Молчание. Он стоял, держа стакан обеими руками, точно маленький

ребенок, и пил крохотными глоточками. Я подождал. Решил, что он не ответит,

и взял из угла мой чемодан. Учебники я положил поверх одежды и теперь достал

их.

- Будешь заниматься в первый вечер каникул? - сказал отец, заставив

- Я немножко отстал по паре предметов. Преподаватели там уходят вперед

куда быстрее школьных учителей.

- Колледж, - сказал он. Долгая пауза. - Ты в колледже. Это прозвучало

почти как вопрос, а потому я сказал:

- Ага, пап.

Он еще немного постоял там, словно бы следя, как я складываю стопками

учебники и тетради. А может быть, и правда следил. Точно определить было

невозможно. Наконец он зашаркал к двери, вытянув шею, приподняв защитную

руку, а другая рука - со стаканом красного чая - была теперь прижата к

груди. У двери он остановился и, не поворачивая головы, сказал:

- Хорошо, что ты от этой Сьюси избавился. Все Сьюси с норовом. Можно

нарядить их, да только не пойти с ними куда-нибудь. Найдешь себе получше.

Он вышел, держа стакан прижатым к груди.