Стивен Кинг. Сердца в Атлантиде

вопить, сбросил ли бы его Уилли с плеча, побежал ли бы дальше один, стараясь

вырваться из засады? Скорее всего нет. Потому что тогда он уже знал, кем был

Салливан, совершенно точно знал, кем он был. Он был Саллом из старого

родного городка, Саллом, который гулял с Кэрол Гербер в старом родном

городке.

"Я ослеп, я ослеп, я ослеп!" - вот что вопил Уилли Ширмен, пока волок

Салливана, и правда, почти весь мир был взрывно-белым, но он и сейчас

помнил, как пули просекали листву и стучали о древесные стволы; помнил, как

один из ребят, который был в деревне, в начале дня, прижал ладонь к горлу.

Помнил, как кровь струями забила между его пальцами, заливая форму. Кто-то

другой из Дельты два-два - его звали Пейгано - ухватил этого поперек живота

и потащил мимо шатающегося Уилли Ширмена, который действительно почти ничего

не видел. И вопил "я ослеп, я ослеп, я ослеп", и вдыхал запах крови

Салливана, ее вонь. А в вертолете эта белизна навалилась на него. Лицо было

обожжено. Волосы спалило, кожа на голове была обожжена, а мир был белым. Он

был опален и дымился - еще один вырвавшийся из частицы ада. Он думал, что

больше никогда не будет видеть, и в этом почему-то крылось облегчение. Но,

конечно, он стал видеть.

Со временем.

Женщина в красном блейзере поравнялась с ним.

- Вам помочь, сэр? - спрашивает она.

- Не надо, мэм, - говорит Слепой Уилли. Непрерывно движущаяся палка

перестает стучать по полу и шарит над пустотой. Покачивается взад-вперед,

определяя края ступенек. Слепой Уилли кивает, потом осторожно, но уверенно

шагает вперед, пока не касается перил рукой с несуразным чемоданчиком. Он

перекладывает чемоданчик в руку с палкой, чтобы взяться за перила, потом

поворачивается к женщине. Он осмотрительно улыбается не прямо ей, а чуть

влево. - Нет, благодарю вас, мне нетрудно. Счастливого Рождества.

Он начинает спускаться, постукивая палкой перед собой, легко удерживая

чемоданчик вместе с палкой - он ведь легкий, почти пустой. Попозже, конечно,

будет уже не так.
10.15 УТРА
Пятая авеню украшена к праздникам - блеск и сверкание, которые он видит

еле-еле. Фонари увиты гирляндами остролиста. Большие магазины превратились в

разноцветные коробки с рождественскими подарками - вплоть до гигантских

красных бантов. Венок, не менее сорока футов в диаметре, красуется на

солидно бежевом фасаде "Брукс бразерс". Всюду перемигиваются лампочки. В

витрине "Сакса" модная манекенщица (надменное выражение "а пошел ты, Джек,

на...", почти полное отсутствие грудей и бедер) сидит верхом на мотоцикле

"Харли-Дэвидсон". На ней колпак Санты, мотоциклетная куртка с меховой

опушкой, сапоги по колено и больше ничего. С руля мотоцикла свисают

серебряные колокольчики, Где-то неподалеку праздничный хор поет "Тихую ночь"

- не самое любимое произведение Слепого Уилли, но все-таки куда лучше, чем

"Слышишь ли ты, что слышу я".

Он останавливается там, где останавливается всегда - перед собором св.

Патрика через улицу от "Сакса", пропуская мимо себя потоки нагруженных

пакетами покупателей. Его движения теперь просты и исполнены достоинства.

Гнетущее чувство в мужском туалете - это ощущение нескладной наготы, которая

вот-вот будет выставлена на всеобщее обозрение, - прошло. Никогда он не

чувствует себя таким истым католиком, как на этом месте.

Как-никак он был сентгабцем, носил крест, носил облачение, когда

приходила его очередь прислуживать у алтаря, становился на колени в

исповедальне, ел ненавистную треску по пятницам. Во многих отношениях он все

еще сентгабец, все три его варианта носят в себе вот это общее - эту его

часть, которая прошла через годы и осталась, как говорится, цела и

невредима. Только нынче он не исповедуется, а приносит покаяние и утратил

уверенность в том, что попадет на Небеса. Нынче он может лишь надеяться.

Он садится на корточки, отпирает чемоданчик и поворачивает его так,

чтобы идущие от центра могли прочесть надпись. Затем вынимает третью

перчатку, бейсбольную перчатку, которую хранит с лета 1960 года. Перчатку он

кладет рядом с чемоданчиком. Ничто так не трогает сердца, как слепец с

бейсбольной перчаткой, которую он нашел. Господислави Америку.

Последней - и тем более важной - он вынимает картонку, мужественно

обрамленную канителью, и ныряет под шнур. Картонка замирает на его полевой

куртке.
БЫВШИЙ УИЛЬЯМ Д. ГАРФИЛД, АРМИЯ США

СРАЖАЛСЯ КУАНГ-ТРИ, ТУА-ТЬЕН, ТАМ-БОЙ, А-ШАУ

ПОТЕРЯЛ ЗРЕНИЕ В ПРОВИНЦИИ ДОНГ-ХА, 1970

ГРАБИТЕЛЬСКИ ЛИШЕН КОМПЕНСАЦИЙ БЛАГОДАРНЫМ

ПРАВИТЕЛЬСТВОМ, 1973

ЛИШИЛСЯ КРОВА, 1975

СТЫЖУСЬ ПРОСИТЬ МИЛОСТЫНЮ,

НО ИМЕЮ УЧАЩЕГОСЯ СЫНА

ПОЙМИТЕ МЕНЯ, ЕСЛИ МОЖЕТЕ
Он поднимает голову так, чтобы белый свет этого холодного нависающего

снегом дня скользил по слепым выпуклостям его темных очков. Начинается

работа, и она тяжелее, чем кто-нибудь может вообразить. Поза - не совсем

военная по команде "вольно!" на параде, но похожая. Голову держать прямо,

глядеть одновременно и на, и сквозь людей, снующих мимо тысячами и десятками

тысяч. Руки в черных перчатках держать по швам, ни в коем случае не теребить

ни картонку, ни ткань брюк и не переплетать пальцы. Он должен проецировать

ощущение раненой усмиренной гордости. Чтобы не примешивалось ни ощущения

пристыженное™, ни ощущения пристыживания. Он говорит, только если заговорят

с ним и только если по-доброму. Он не отвечает людям, которые сердито

спрашивают его, почему он не ищет приличной работы или что он имеет в виду,

утверждая, что его лишили компенсаций. Он не возражает тем, кто обвиняет его

в симуляции или презрительно отзывается о сыне, который позволяет отцу

оплачивать его учение, попрошайничая на уличном углу. Насколько ему

помнится, это железное правило он нарушил только раз - душным летом 1981

года. "Где, собственно, учится ваш сын?" - злобно спросила его какая-то

женщина. Он не знает, как она выглядела, потому что шел пятый час и он уже

по меньшей мере два часа был слеп как крот, но он чувствовал, как злоба

разлетается из нее в разные стороны, будто клопы из старого матраса. Чем-то

она напомнила ему Мейлфанта с его визгливым голосом, не слышать который было

невозможно. "Скажите мне где, я хочу послать ему собачье говно". - "Не

трудитесь, - сказал он, оборачиваясь на звук ее голоса. - Если у вас

найдется лишнее собачье говно для посылки, так отправьте его ЛБД

<Инициалы американского президента Линдона Бейнса Джонсона,

1908-1973.>. "Федсрал экспресс" наверняка доставляет почту в ад, как и в

любое другое место".

- Господи, благослови вас, - говорит тип в кашемировом пальто, и его

голос дрожит от удивительных эмоций. Но Слепого Уилли они не удивляют. Он

ведь наслышался их всех и даже больше. Удивительное число его клиентов

кладет деньги в карман бейсбольной перчатки бережно, с благоговением. Тип в

кашемировом пальто бросает свою лепту в открытый чемоданчик, собственно, для

того и предназначенный. Пятерка. Рабочий день начался.
10.45 УТРА
Пока все неплохо. Он осторожно кладет палку, опускается на колено и

ссыпает содержимое перчатки в чемоданчик. Затем начинает водить ладонью по

бумажкам, хотя пока еще неплохо их видит. Он собирает их в пачку - всего

долларов четыреста - пятьсот, что ориентирует на трехтысячный день, не

слишком удачно для этого времени года, но и не так уж плохо, - потом

свертывает их трубочкой и надевает на них резинку. Потом нажимает кнопку

внутри чемоданчика, и фальшивое дно поворачивается на пружине, сбрасывая

груз мелочи на настоящее. Туда же он кладет и трубочку банкнот - совсем в

открытую, однако без всяких опасений. За все эти годы его ни разу не

попробовали ограбить. Спаси Бог того, кто попробует!

Он отпускает кнопку, фальшивое дно возвращается на место, а он встает.

И тут же ему в крестец упирается ладонь.

- Счастливого Рождества, Уилли, - говорит обладатель ладони. Слепой

Уилли узнает его по запаху одеколона, которым тот пользуется.

- Счастливого Рождества, офицер Уилок, - отвечает Уилли. Голова его

остается слегка вопросительно повернутой, руки опущены по швам; ноги в

начищенных до блеска сапогах раздвинуты не настолько широко, как

подразумевает "вольно!" во время парада, но и не сдвинуты тесно по стойке

"смирно!". - Как вы сегодня, сэр?

- Лучше некуда, мудак, - говорит Уилок. - Ты же меня знаешь: всегда

лучше некуда.

Тут приближается мужчина в длинном пальто, распахнутом так, что виден

ярко-красный лыжный свитер. Волосы короткие, черные на макушке, седые к

вискам. Лицо суровое, будто вырезанное из камня. У него в руках пара пакетов

- один "Сакса", другой "Балли". Останавливается, читает картонку.

- Донг-Ха? - внезапно спрашивает он и не как человек, называющий

какое-то место, но словно узнавая старого знакомого на людной улице.

- Да, сэр, - говорит Слепой Уилли.

- Кто вами командовал?

- Капитан Боб Бриссем - с двумя "эс", а полком полковник Эндрю Шелф,

сэр.

- Про Шелфа я слышал, - говорит мужчина в распахнутом пальто. Лицо у

авеню, но теперь уже не принадлежит ей. - Но лично его не встречал.

- К концу моего срока мы высоких чинов не видели, сэр.

- Если вы выбрались из долины А-Шау, я не удивляюсь. Ведь тут мы с

одной страницы, солдат?

- Да, сэр. К тому времени, когда мы добрались до Донг-Ха, от командного

состава мало что осталось. Я тогда контактировал главным образом с другим

лейтенантом. Диффенбейкер его фамилия.

Мужчина в красном лыжном свитере медленно кивает.

- Если не путаю, вы, ребята, были там, когда рухнули вертолеты.

- Так точно, сэр.

- Так значит, вы были там и позднее, когда Слепой Уилли не договаривает

за него. Но вот запах уилокского одеколона становится сильнее: Уилок только

что не пыхтит ему в ухо от нетерпения, будто распалившийся юнец на исходе

жаркого свидания. Уилок никогда ему не верил, и хотя Слепой Уилли платит за

привилегию спокойно стоять на этом углу, и причем очень щедро по текущим

расценкам, он знает, что Уилок сохраняет в себе достаточно полицейского,

чтобы предвкушать, как он вляпается. Какая-то часть Уилока активно этого

хочет. Только уилоки нашего мира не способны понять, что выглядеть подделкой

еще не значит быть подделкой. Иногда ситуация много сложнее, чем кажется на

первый взгляд. Вот и этому его научил Вьетнам в те годы, когда Вьетнам еще

не превратился в политическую шутку и кормушку для сценаристов на ставке.

- Шестьдесят девятый и семидесятый были тяжелыми годами, - говорит

седеющий мужчина. Говорит он неторопливым тяжелым голосом. - Я был на

Гамбургере с три-сто восемьдесят седьмой, так что знаю и А-Шау, и Там-Бой.

Вы помните дорогу девятьсот двадцать два?

- Да, сэр, да, Дорогу Славы, - говорит Слепой Уилли. - Я потерял там

двоих друзей.

- Дорога Славы, - говорит мужчина в распахнутом пальто, и внезапно он

старится на тысячу лет, и ярко-красный лыжный свитер теперь оскорбительно

непристоен, будто какая-нибудь пакость, которую зацикленные ребятишки

нацепили на музейную мумию, полагая, что демонстрируют тонкое чувство юмора.

Его взгляд устремляется за тысячу горизонтов. Потом возвращается назад на

эту улицу, и где-то близко карильон играет: "А я слышу колокольчики на

санках динь-динь-динь, дзинь-дзинь-дзинь". Он ставит пакеты между дорогими

ботинками и достает из внутреннего кармана бумажник свиной кожи. Открывает

его, перебирает аккуратную толщу банкнот.

- С сыном все хорошо, Гарфилд? Оценки получает неплохие?

- Да, сэр.

- А сколько ему?

- Пятнадцать, сэр, - Муниципальная школа?

- Приходская, сэр.

- Превосходно! И дай Бог, он не увидит Дорогу е.., ной Славы.

Человек в распахнутом пальто вынимает банкноту из бумажника. Слепой

Уилли не только слышит, но и ощущает, как охнул Уилок, и ему не нужно даже

смотреть на бумажку; он и так знает, что она сотенная.

- Так точно, сэр, дай Бог!

Мужчина в распахнутом пальто прикасается банкнотой к ладони Уилли и

открывает глаза от удивления, когда рука в перчатке отдергивается, словно

она обнажена и до нее дотронулись чем-то раскаленным.

- Положите ее в мой чемоданчик или бейсбольную перчатку, сэр, если вы

так добры, - говорит Слепой Уилли.

Мужчина в пальто несколько секунд смотрит на него, подняв брови, слегка

хмурясь, а потом словно бы понимает. Он нагибается, кладет банкноту в старый

промасленный карман перчатки, на которой сбоку синими чернилами написано

"ГАР-ФИЛД", потом сует руку в боковой карман и вынимает горсть мелочи. Ее он

рассыпает по физиономии старины Бена Франклина, чтобы прижать банкноту.

Потом выпрямляется. Глаза у него налиты слезами и кровью.

- Вы не против, если я дам вам визитку? - спрашивает он Слепого Уилли.

- Я мог бы связать вас с кое-какими организациями ветеранов.

- Благодарю вас, сэр, но должен со всем уважением отказаться.

- Имели дело с большинством?

- Имел дело с кое-какими, сэр.

- Где ваш ВГ <Госпиталь для ветеранов.>?

- Сан-Франциско, сэр. - Он колеблется и добавляет:

- Дворец Кисок, сэр.

Мужчина в пальто от души хохочет, затем лицо его сморщивается, стоящие

в глазах слезы стекают по выдубленным щекам.

- Дворец Кисок! - восклицает он, - Десять лет, как я этого не слышал!

Судно под каждой кроватью и голенькая медсестра под каждым одеялом, так?

Голенькая, если не считать бисерных бус любви, которые они не снимают.

- Да, сэр, примерно покрывает ситуацию.

- Или открывает. Счастливого Рождества, солдат. - Мужчина в пальто

отдает честь одним пальцем.

- Счастливого Рождества вам, сэр.

Мужчина в пальто подхватывает свои пакеты и уходит. Он не оглядывается.

А если бы оглянулся. Слепой Уилли этого не увидел бы, его глаза теперь

различают только призраки и тени.

- До чего трогательно! - бормочет Уилок. (Пых-пых-пых воздуха из легких

Уилока прямо в его ушную раковину вызывает у Слепого Уилли отвращение - даже

омерзение, - но он не доставит удовольствие этой сволочи, отодвинувшись хотя

бы на дюйм.) - Старый хрен по-настоящему всплакнул. Как ты, конечно, видел.

Но вот болтать по-ветерански ты умеешь, Уилли. Этого у тебя не отнимешь.

Уилли молчит.

- Ветеранский госпиталь под названием Дворец Кисок? - спрашивает Уилок.

- Вроде бы местечко прямо для меня. Где ты его вычитал? В "Наемнике"?

Тень женщины, темный силуэт в меркнущем свете дня, наклоняется над

открытым чемоданчиком и что-то опускает в него. Рука в перчатке прикасается

к перчатке на руке Уилли в кратком пожатии.

- Господи, благослови вас, - говорит она.

- Благодарю вас, мэм.

Тень исчезает. Но не пых-пых-пых в ухе Слепого Уилли.

- У тебя есть что-нибудь для меня, приятель? - спрашивает Уилок.

Слепой Уилли опускает руку в карман куртки. Достает конверт и

протягивает его. Конверт выдергивается из его пальцев со всей быстротой, на

какую способен Уилок.

- Жопа! - В голосе полицейского не только злость, но и страх. - Сколько

раз повторять, в руку давай, в руку!

Слепой Уилли ничего не говорит. Он думает о бейсбольной перчатке, о

том, как стер "БОББИ ГАРФИЛД" - насколько вообще возможно стереть чернила с

кожи - и на этом месте вывел имя Уилли Ширмена. Позднее, после Вьетнама,

когда он начал свою новую карьеру, он стер чернила во второй раз и вывел

печатными буквами одну фамилию "ГАРФИЛД". То место на старой перчатке модели

Алвина Дарка, где производились эти перемены, выглядит истертым, почти

дырявым. Если думать о перчатке, если сосредоточиться на этом истертом месте

и наслоении имен на нем, он, возможно, сумеет не допустить никакой глупости.

Ведь Уилок именно этого хочет, и хочет гораздо сильней, чем своей засранной

взятки, - чтобы Уилли допустил бы какую-нибудь глупость, выдал бы себя.

- Сколько? - спрашивает Уилок после секундного молчания.

- Три сотни, - говорит Слепой Уилли. - Триста долларов, офицер Уилок.

Ответом служит взвешивающее молчание, но Уилок отступает на шаг от

Слепого Уилли, и пых-пых-пых у него в ухе слабеют. Слепой Уилли благодарен и

за такое облегчение.

- Ну ладно, - говорит наконец Уилок. - На этот раз. Но наступает новый

год, приятель, и твой друг Джаспер, Краса Полиции, имеет участочек среди

природы штата Нью-Йорк, на котором хотел бы построить хижинку. Доперло?

Ставки в покере повышаются.

Слепой Уилли ничего не говорит, но слушает теперь очень, очень

внимательно. Если это все, то все будет хорошо. Однако голос Уилока

указывает, что это еще не все.

- Однако хижинка не так уж и важна, - продолжает Уилок. - А важно то,

что мне требуется компенсация получше, раз уж я нянчусь с дерьмом вроде

тебя. - В его голосе начинает звучать искренний гнев. - Как ты можешь

заниматься этим каждый день, даже на РОЖДЕСТВО, не понимаю, хоть убей. Нищие

- это одно, но чтобы тип вроде тебя.., ты не больше слеп, чем я.

"Ну, ты куда больше слеп, чем я", - думает Слепой Уилли и по-прежнему

молчит.

- У тебя ведь дела идут хорошо, верно? Ты должен набирать.., сколько?

Он здорово недотянул, но этот просчет звучит музыкой в ушах Слепого

Уилли Гарфилда. Значит, его пассивный партнер следит за ним не слишком

внимательно и не подолгу.., во всяком случае, раньше. Но ему не нравится

гнев в голосе Уилока. Гнев - как закрытая карта в покере.

- Ты не больше слеп, чем я, - повторяет Уилок. Видимо, именно это его

особенно злит. - Знаешь что, приятель? Надо бы как-нибудь вечерком

последить, куда ты пойдешь отсюда, а? Посмотреть, что ты станешь делать, -

Он затягивает паузу. - В кого превратишься.

На миг Слепой Уилли по-настоящему перестает дышать.., потом начинает

снова.

- Не стоило бы, офицер Уилок, - говорит он.

благополучии, так, что ли? Опасаешься, что я прикончу жопу, которая несет

золотые яйца? Так то, что я получаю от тебя за год, не так уж и много, если

сопоставить с благодарностью в приказе, а то и с повышением. - Он умолкает.

А когда снова начинает говорить, в его голосе появляется мечтательность,

которая внушает Уилли особую тревогу. - Обо мне напечатали бы в "Пост".

"ГЕРОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ ИЗОБЛИЧАЕТ ПРОХИНДЕЯ НА ПЯТОЙ АВЕНЮ".

"Черт, - думает Уилли, - черт, он вроде бы серьезно!"

- На твоей перчатке стоит "Гарфилд", да только Гарфилд не твоя фамилия,

хоть об заклад побьюсь. Поставлю доллары против пышек.

- И проиграете.

- Это ты говоришь.., а вот у твоей перчатки вид такой, будто на ней не

одну фамилию писали.

- Ее украли, когда я был мальчишкой... - Он говорит лишнее? Трудно

решить. Уилок сумел поймать его врасплох, сучья лапа. Сначала звонит

телефон, когда он в конторе - старина Эд из "Нинекса", а теперь еще это. -

Мальчишка, который спер ее у меня, написал на ней свою фамилию. А когда я

получил ее обратно, то опять написал свою.

- И взял ее с собой во Вьетнам?

- Да.

Дарка, узнал бы он в ней перчатку своего старого приятеля Бобби?

Маловероятно, но как знать? Только Салливан ее так и не увидел, во всяком

случае, пока они были в зелени, а потому это пустой вопрос. А вот

полицейский Джаспер Уилок задавал всякие вопросы, и ни один не был пустым.

- Взял с собой в эту самую долину Ачу, так? Слепой Уилли не отвечает.

Уилок теперь старается загнать его в угол, но в какой бы угол Уилок его ни

загонял, Уилли Гарфилд поостережется.

- Взял с собой в этот Томбой, а? Уилли ничего не говорит.

- "Пост", - говорит Уилок, и Уилли смутно различает, что мудак слегка

разводит руки, будто заключает фотографию в рамку. - "ГЕРОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ". -

Возможно, он просто подначивает, но откуда Уилли знать?

- В "Пост" вы угодите, а вот благодарности в приказе никакой не будет,

- говорит Уилли. - Не будет и повышения. Вернее сказать, вы будете гранить

мостовую, офицер Уилок, в поисках работы. И в охранные агентства вам

заходить не стоит - человека, бравшего взятки, туда не возьмут.

Теперь очередь Уилока перестать дышать. А когда он обретает дыхание,

пых-пых-пых в ухе Уилли превращается в ураган: губы полицейского почти

касаются его кожи.

- Это ты про что? - шепчет он. Ладонь ложится на плече полевой куртки

Слепого Уилли. - Нет, ты скажи мне, какого хрена ты несешь?

Но Слепой Уилли продолжает молчать, руки опущены по швам, голова чуть

приподнята, внимательный взгляд устремлен в темноту, которая рассеется

только, когда свет дня почти угаснет, а на его лице то отсутствие всякого

выражения, в котором многие прохожие видят сокрушенную гордость, мужество,

почти сломленное, но все еще живое.

"Не стоит, офицер Уилок, - думает он. - Лед под вами совсем истончился.

Может, я и слепой, но вы-то и вовсе глухой, если не слышите, как он трещит у

вас под ногами".

Рука у него на плече слегка его встряхивает. Пальцы Уилока впиваются в

его кожу.

- У тебя есть приятель, сукин ты сын? И потому завел чертову манеру

совать конверт чуть не в открытую? Твой приятель меня снимает, так?

Слепой Уилли продолжает ничего не говорить; Джасперу, Красе Полиции, он

теперь читает проповедь молчания. Люди вроде офицера Уилока всегда

подозревают самое скверное, если им не мешать. Дать им время - и все.

- Ты со мной, хрен, в игрушки не играй, - говорит Уилок злобно, но в

голосе его проскальзывает обертон тревоги, и рука на куртке Слепого Уилли

разжимается. - С января переходим на четыре сотни в месяц, а если попробуешь

со мной в игрушки играть, я тебе покажу настоящую игротеку. Понял?

Слепой Уилли не говорит ничего. Воздух перестает бить порывами ему в

ухо, и он понимает, что Уилок собрался уйти от него. Но, увы, еще не совсем,

потому что мерзкие пых-пых-пых возобновляются.

- Будешь гореть в аду за то, чем занимаешься, - говорит ему Уилок. И

говорит он с величайшей, почти лихорадочной искренностью. - То, что делаю я,

когда беру твои грязные деньги, это грех, но простительный - я спрашивал у

падре, и это точно, - а вот твой грех, он смертный. Ты отправишься в ад и

увидишь, сколько подаяний ты там насобираешь.

Слепой Уилли думает о куртке, которую Уилли и Билл иногда видят на

улице. На спине карта Вьетнама, и обычно годы, которые владелец куртки

провел там, и еще вот такое заявление: "КОГДА УМРУ, Я ВОЗНЕСУСЬ ПРЯМО НА

НЕБО, ПОТОМУ ЧТО Я УЖЕ ОТБЫЛ СВОЕ ВРЕМЯ В АДУ". Он мог бы передать эту весть

полицейскому Уилоку, но толку никакого не будет. Молчание куда доходчивее.