Святые по призванию
жүктеу/скачать 2.99 Mb.
|
| Это была Страстная неделя.
Прежде чем кратко рассказать о ней, вспомним о том, как описывают этого молодого студента университета люди, его знавшие: состоятельный молодой человек, открытый, здоровый, веселый, любящий ходить в горы и кататься на лыжах, заводила всех праздников, вокруг которого создавалась атмосфера здорового веселья (он организовал "Общество подозрительных" с шутливым уставом). Все это не было видимостью - это было в его характере. Однако в его же характере - целостном, неизменном, без перепадов - была глубокая серьезность, закаленная его собственным и чужим страданием. Среди его самых тяжких страданий мы должны вспомнить о глубокой любви к бедной девушке - любви, от которой он вынужден был отказаться, когда увидел, что семья с ее буржуазными предрассудками никогда не примет его выбор. Более того, он понял, что если он будет настаивать, то между его родителями произойдет окончательный разрыв. Бог подсказал ему в глубине его сердца (и мы должны оценивать этот эпизод на фоне всей его краткой жизни - сам того не зная, Пьерджорджо был уже на краю могилы), что он не должен искать своего счастья, если ценой его будет спасение его родителей. Он говорил: "Я не могу разрушить одну семью, чтобы создать другую. Пожертвую собой я". В тот день тридцатого июня 1925 года, возвратившись в очередной раз после посещения больных, Пьерджорджо почувствовал головную боль и отсутствие аппетита. Никто не обратил на него внимания: в те дни умирала его старая бабушка, и высокий, крепкий молодой человек, о котором никогда особенно не заботились, потому что он был слишком добрым, со своей температурой, поднявшейся весьма некстати, вызывал раздражение. Пьерджорджо умирал, болезнь разрушала его молодое тело, его сковывал неумолимый паралич, но никто этого не замечал. Все были заняты умирающей бабушкой, физически и душевно вымотались. Пьерджорджо вежливо давали понять, чтобы он не досаждал своими пустяковыми недомоганиями, когда в доме и так беда и когда ему лучше было бы заниматься, чтобы сдать последние экзамены, которые уже довольно давно откладывались. Ему самому пришлось смиренно и покорно бороться с ужасной болезнью, опасности которой он сам полностью не сознавал, и со страхом перед происходящим, потому что каждая его попытка заговорить об этом пресекалась на корню с бессознательной жестокостью. Когда родители с ужасом обнаружили, что происходит у них на глазах, было уже слишком поздно. Из парижского института Пастера срочно в исключительном порядке выписали сыворотку, но когда ее доставили, ничто уже не могло спасти Пьерджорджо. В последний день своей жизни он попросил свою сестру Лучану взять в его кабинете коробку с инъекциями, которые он не смог передать одному из своих бедняков. Последняя записка, написанная им с просьбой доставить больному лекарство - это как бы зримое свидетельство о трагедии: он во что бы то ни стало хотел написать ее собственноручно, и в результате получилась почти полная путаница строк и букв. Это его завещание: последние силы - ради последних дел милосердия. На похоронах Пьерджорджо было много друзей и особенно много бедных; больше всего были поражены тем, что его так любили и так хорошо знали, его домочадцы, впервые понявшие, где он на самом деле жил в течение своей короткой жизни, хотя у него был богатый дом со всеми удобствами, куда он всегда приходил поздно. Самым необычным и неожиданным некрологом был некролог, посвященный ему знаменитым социалистом Филиппе Турати. В своей газете он писал: "Пьерджорджо Фрассати, которого смерть похитила в 24 года, был настоящим человеком... То, что читаешь о нем, так ново и необычно, что исполняет изумлением и преклонением даже тех, кто не разделяет его веру. Будучи молод и богат, он избрал для себя труд и милосердие. Веруя в Бога, он исповедовал свою веру открыто, воспринимая ее как борьбу, как военную форму, которую нужно носить перед лицом мира, не меняя ее на обычную одежду из-за удобства, приспособленчества, дипломатических соображений. Убежденный католик и член движения католической молодежи в своем городе, он пренебрегал насмешками скептиков, людей малодушных и посредственных, участвуя в богослужениях, следуя за балдахином архиепископа во время торжественных процессий. Когда все это - спокойное и гордое свидетельство о своих убеждениях, а не показуха, это прекрасно и достойно уважения. Но как отличить "исповедание" от "деланности"? Так вот, жизнь - это критерий оценки слов и внешних поступков, которые стоят немногим более слов. Этот молодой католик прежде всего был верующим. (...) Среди ненависти, гордыни и стремления к господству и к наживе, этот христианин, верующий, и действующий согласно своей вере, и говорящий то, что он чувствует, и делающий то, что говорит, этот человек, непреклонный в исповедании своей веры, является образцом, который может чему-нибудь научить всех". Быть может, Турати даже не догадывался, что его заключительные слова ("действует согласно своей вере, и говорит то, что чувствует, и делает то, что говорит"), почти повторяют слова, произносимые Церковью во время рукоположения ее служителей: и действительно, жизнь Фрассати была как бы священнослужением. Ибо христиане-миряне тоже призваны к достоинству священства в силу самого таинства крещения. Прежде чем закончить, необходимо сделать еще одно замечание. Часто приходится слышать вопрос, который особенно тревожит сердце христиан, живущих в Пьемонте: почему земля, которая в конце прошлого века была так богата святыми, занимавшимися общественной деятельностью, сегодня так дехристианизирована? Что произошло? Почему их наследие не было принято и воплощено в жизнь? Причислив к лику блаженных этого последнего туринца - молодого мирянина - Церковь, видимо, и дает ответ: необходимо принять наследие Пьерджорджо Фрассати (и сегодня, быть может, для этого как раз настал благоприятный момент). И действительно, святость Пьерджорджо выражает преемственность традиций его земли и несет в себе нечто новое: именно здесь восстанавливается связь времен, которую необходимо уловить. С одной стороны, он стал вернейшим наследником пьемонтских святых, продолжив их огромную работу по защите веры, творя дела милосердия среди обездоленных, ряды которых множились в то время из-за социальных изменений, связанных с бурным развитием промышленности. С другой стороны, он указал и нечто новое: необходимость руководствоваться верой во всех сферах человеческой жизни и "действовать с любовью": в университетской среде, на работе, в сфере печати (Пьерджорджо занимался подпиской не на газету своего отца, а на католическую газету), политической и партийной деятельности, где необходимо было бороться за демократические свободы, неизменно стремясь содействовать появлению и работе обществ, понимаемых как центр "христианской дружбы", которые должны были породить общественное католическое движение. В начале эпохи массовой дехристианизации Пьерджорджо понял, что нужно вновь поставить вопрос о соотношении между верой и делами: обычно его ограничивали благотворительностью, помощью бедным и нуждающимся и вопросами нравственности, однако необходимо было свидетельствовать о вере во всех сферах человеческой деятельности (от экономики до спорта!), без всяких ограничений. До нас дошло его замечательное признание: "С каждым днем я все яснее понимаю, какое это счастье - быть верующими. Жизнь без веры, без достояния, которое надо защищать, без борьбы за Истину - это не жизнь, а прозябание... Несмотря на все разочарования, мы должны помнить, что мы единственные, кто обладает истиной". Во времена прискорбной дехристианизации, во время новой, радостной евангелизации нам нужны люди, убежденные в этом: миряне, то есть христиане, то есть святые. ПРЕДИСЛОВИЕ "Я знаю одну планету, на которой живет некий Господин Шермизи. Он никогда не нюхал цветов, никогда не смотрел на звезды, никогда никого не любил. Целый день он занимается только сложением и целый день повторяет: "Я - человек серьезный",- раздуваясь при этом от гордости. Но это не человек, это - гриб!" Я вспомнил это грустное откровение Маленького Принца Сенг-Экзюпери, сдавая в печать очередной том "Портретов святых". Нa христианской планете следовало бы прежде всего научиться искать святых, подражая брату Льву, который пытается найти Ассизского Бедняка: при свете луны он тихонько ищет его в лесу и, наконец, слышит голос святого Франциска Подойдя ближе, он видит его сюящим на коленях и молящимся с обращенным вверх лицом и поднятыми к небу руками В духовном экстазе он вопрошал: "Кто ты, о нежно любимый Бог мой.? И что есть я, презренный червь и никчемный раб твой:?" ("Цветочки"). Вся красота христианской планеты проявляется в святых, а святые это те, кто скрывается в лесу (они постоянно скрыты в милосердии, даже когда совершают "дела и поступки" на благо своих братьев), чтобы беседовать с Богом, вести с ним тот разговор, который всякий раз возвращает мир к первоначальной чистоте творения. П. Антоннио Мария Сикари СВЯТАЯ АНДЖЕЛА МЕРИЧИ (ок. 1470-1540) Существует старинная северная легенда, удивительно популярная в средние века и в эпоху Возрождения: легенда об обращенной в христианство и посвященной Господу Иисусу британской принцессе Урсуле, которая захотела избежать нежеланного брака. В сопровождении свиты из одиннадцати тысяч девушек она отправилась в паломничество в Рим: белоснежный флот поднялся по Рейну до Базеля, затем бесконечный кортеж достиг святого города и предстал пред пораженными очами Папы и его кардиналов. Сами князья Церкви сопровождали паломниц на обратном пути до Базеля. Там девственницы пересели на свои суда и продолжили плавание до Кельна, где на них напали орды гуннов, предавшие их мученической смерти. Очевидно, что это легенда, но в ее основе лежат некие реальные события: раскопки под базиликой св. Урсулы в Кельне, предпринятые после бомбардировок II мировой войны, показали, что первоначальная церковь IV века действительно была построена над одиннадцатью захоронениями юных христианских мучениц. В древних надписях достаточно значка над римской цифрой, чтобы одиннадцать оказалось умноженным на тысячу. Но не подлежит никакому сомнению, что древние христиане с любовью поклонялись девственницам, принесшим Христу свои жизни, свою любовь и свою кровь. Легендарные преувеличения позволили передать глубинный смысл этой истории: по древним темным языческим землям струился поток юности, чистоты, жизни, исполненной любви, поток, способный победить варварство и смерть. Сердца и воображение людей средневековья - даже наиболее образованных - были поражены до такой степени, что св. Урсуле были посвящены самые крупные университеты той эпохи: в Париже, Коимбре, Вене. Маленькая Анджела Меричи, родившаяся в Дезенцано между 1470 и 1475 годами, услышала эту историю в возрасте пяти лет: отец читал ей "Жития святых" Якопо Ворагинского - ту самую "Золотую легенду", которая издавалась одиннадцать раз только за последнюю четверть XV века. Кроме того, Анджела могла видеть созданные в Брешии прославленные творения художников, рассказывающие о судьбе св. Урсулы: кисти Моретто в церкви св. Климента и кисти Антонио Виварини в церкви Сан-Пьетро-ин-Кастелло. О первых годах жизни Анджелы Меричи мало что известно; ее отец был крестьянином среднего достатка, мать же принадлежала к семье мелких дворян Бьянкози из Сало. Семья не была счастливой: из шести детей (Анджела была предпоследней) трое старших умерли рано, затем ушли из жизни отец, мать и одна из сестер. Двух оставшихся в живых девочек отвезли в Сало - в то время богатый, многолюдный и легкомысленный городок - и оставили жить у зажиточных дяди и тети, окруживших их любовью и заботой. Так на ласковых берегах озера Гарда они смогли близко узнать "шумную, многоцветную и праздничную жизнь итальянского Возрождения", с ее повседневными "спорами горожан, столкновениями партий, семейными ссорами, историями законной и преступной любви, бедностью, болезнями и нищетой, играми и дуэлями, обманами и изменами, роскошью и ветреностью". Сестрички сторонились этой жизни, прятались в тенистых аллеях и строили маленькие приюты отшельников, "отчасти для игры, отчасти для Господа, которого уже носили в сердце": мир, блеск которого привлекал стольких ровесниц, казался им слишком пустым и печальным. А внутренний мир наполнялся благодатью и озарялся. До нас дошли некоторые рассказы, переделанные и приукрашенные в соответствии с канонами того времени: Анджела пачкает и красит в черный цвет свои от природы светлые волосы, в то время как распространяется мода на крашеных венецианских блондинок; Анджела любит одиночество и молитву и упрямо отказывается участвовать в праздниках; Анджела изнуряет себя постом и покаянием и сгорает от любви к самым обездоленным. Однако более важным и определяющим для ее будущего развития является, конечно же, "видение о призвании", посланное ей в ранней юности. "Во время жатвы, когда ее подруги полдничали, она отходила в сторонку, чтобы помолиться. Однажды, когда она была погружена в молитву, ей показалось, что небо расступилось и с него спустилась чудесная процессия: пары ангелов чередовались в ней с парами девственниц; ангелы играли на различных музыкальных инструментах, а девственницы пели. Мелодия звучала настолько отчетливо, что она запомнила ее и потом могла напевать. Процессия расступилась, и в оказавшейся рядом с ней девственнице Анджела узнала свою сестру, недавно умершую после краткой благочестивой жизни. Кортеж остановился, и сестра предсказала ей, что Бог хочет с ее помощью создать Общество Девственниц, которое распространится и приумножится". Об этом говорится в древнем тексте Ландини, тот утверждает, что слышал это от многих современников Анджелы. Это видение напоминает картины Беато Анджелико, на которых музицирующие ангелы и чистейшие девственницы предстают во плоти", ничего не теряя при этом от своей трансцендентной духовности. И действительно, видения святых - это, если можно так выразиться, живопись Бога, с помощью которой Он говорит со своими избранными детьми. После этого события, пророчески отметившего ее юность, Анджела знает, что перед ней стоит задача, которую надо выполнить в лоне Церкви; но она начнет решительно осуществлять ее только, когда достигнет шестидесяти лет - для тех времен очень почтенного возраста. Послушание видению станет для нее завершением всего, окончательным решением, как если бы целые десятилетия наблюдений, молитв и подготовки понадобились ей, чтобы понять свое время и найти по-настоящему новый ответ на неожиданно серьезные вопросы. И здесь мы должны поговорить об обществе, о том обществе, каким оно было в конце XV века. Брешию того времени называют "благоустроеннейшим и богатейшим городом", но превосходная степень в латинском определении намекает и на что-то чрезмерное, слишком "изнеженное", с оттенком болезненности. Город переживает золотой век своего возрождения, но утопает в безудержной роскоши. Когда в 1447 году сюда с визитом приезжает Катерина Корнаро, королева Кипра и сестра губернатора Брешии, празднества длятся три месяца. За несколько лет до этого, в преддверии 1494 года, Савонарола проповедовал и предсказывал бедствия также и в Брешии, но его никто не послушал. Более того, в том же самом году город открыл свои двери французским войскам Людовика ХII, так как хотел быть открытым еще и галльской роскоши и изысканности. "Можно было подумать,- пишет хроникер,- что за три дня все они стали французами; люди любого возраста и пола, в общем, большая часть жителей Брешии, переняли французские манеры и одежду, и даже я бы сказал, язык французов". Это были годы безумств и пороков; и распространилась неизлечимая и сеющая ужас французская болезнь - сифилис. Но французы благоволили лишь высшей аристократии, и поэтому буржуазия задумала восстать против них. И тогда войска Гастона де Фуа предали город огню и мечу: февраль 1512 года был назван "карнавалом слез и крови" - десять тысяч убитых за один день в городе, насчитывавшем шестьдесят пять тысяч жителей. Вся Европа пришла в ужас, и эти страшные события породили обширную литературу (начиная от хроник и судебных документов и кончая поэмами и новеллами). Нам следует остановиться на этом подробнее, потому что иначе мы никогда не сможем понять, откуда в ту эпоху столько нищеты и столько величия, столько греха и покаяния. В те времена Бога оскорбляли неслыханно варварскими поступками, но люди сохраняли способность во весь голос призывать Его из глубины своей тоски, и не было недостатка в святых. Чезаре Ансельми, болонский историк, следовавший за французскими войсками "с целью видеть и узнавать, чтобы затем описать", расскажет потом: "я испытал такую горесть душевную, что не только сожалел, что пришел сюда, но сожалел даже, что появился на свет": "... на улицах видны были только несчастные женщины и дети, искавшие мертвые тела своих отцов, или братьев, или мужей, или сыновей; другие, уже нашедшие тела близких, плакали и рвали на себе одежды, склонившись над ними; и многие не уходили ни днем, ни ночью, так что в конце концов там и умирали рядом с убитыми. И страшнее было смотреть на то, как многие из свиты, видя красивую женщину, плачущую над телом кого-то из близких, набрасывались на нее... и хотели здесь же, прямо над этими мертвыми телами безо всяких церемоний ее обесчестить... Можно было видеть, как некоторые женщины в горе бросались на землю и наваливали на себя мертвое тело, чтобы накрыться им, и так продолжали обнимать его, пока сами не умрут; одни рыдали в голос, другие плакали потихоньку, иные замыкались в избытке своего горя, а иные славили Бога и исповедовались во всех своих грехах и молили бесконечную милость Его о принятии их души..." Так город был отмечен наслаждением и кровью, пышностью и бедой. Еще в течение семи лет после ужасающего "разграбления Брешии" французы, венецианцы и испанцы будут оспаривать город друг у друга. С религиозной точки зрения, ситуация была не лучше: начиная с 1442 года все епископы без исключения являются выходцами из знатных венецианских семей и пользуются своей должностью как наследственным владением. Достаточно вспомнить, что во времена Анджелы кардинал Франческо Корнаро назначил своим преемником на епископской кафедре собственного племянника Андреа, которому было тогда всего одиннадцать лет. Кроме того, епископы не живут в Брешии, а оставляют там викария для решения текущих бюрократических проблем. Ту же привычку переняли и многие приходские священники. Еще в 1564 году великий епископ-реформатор Боллани обнаружит, что по меньшей мере 120 приходских священников не проживают в своих приходах, то есть не исполняют своих социальных и религиозных обязанностей. И даже двадцать лет спустя после проведенной Боллани реформы, когда св. Карло Борромео совершит пастырское посещение Брешии, он найдет, что "духовенство... посвящает себя не учению, но праздности и порокам,.. и низшее духовенство в семинариях недисциплинированно и малообразованно". В женских монастырях положение было удручающим: во времена Анджелы их насчитывалось одиннадцать, в них находилось около трех тысяч монахинь; некоторые из монастырей "имели дурную славу из-за царивших там излишеств": и действительно, они превратились в приюты на службе аристократических семейств, сдававших туда дочерей, которых не удалось пристроить иначе. Как следствие усиления религиозного упадка распространялись еретические доктрины. Вспомним, что Лютер публикует свои тезисы через год после приезда Анджелы в Брешию. И в городе было предостаточно проповедников, которые распространяли его возмутительные идеи: во время Великого поста 1528 года знаменитый кармелитский проповедник Паллавичини был вынужден прервать свои проповеди, потому что его обвинили в ереси. За год до этого, в 1527 году, в ночь с 27 на 28 мая, город пересекла ночная процессия, исполняющая богохульные песни, порочащие Мадонну и Святых, и это событие наделало столько шума, что Папа объявил об искупительной службе в соборе Св. Петра. Но и в это обездоленное время - с конца XV до конца XVI века - не переводятся мистики, которые озаряют город своей пламенеющей верой (Стефания Квинцани, Осанна Андреази, Лаура Маньяни и Анджела Меричи, о которой сейчас речь). А главное, в Брешии мы встречаем удивительное явление: когда церковные пастыри - епископы и священники - уклоняются от своих обязанностей, появляются миряне, берущие на себя задачу духовного руководства городом. Они делают это так решительно и с такой верой, что когда суровый и ревностный понтифик Павел IV захочет наконец дать Брешии епископа-реформатора, он выберет не кого иного, как Кавалера Доменико Боллани, губернатора города. Кроме того, в Брешии начинает распространяться новое движение, считающееся сегодня началом Католической Реформы -"Общество Божественной любви". Оно было рождено в сердце св. Катерины Генуэзской и распространилось прежде всего в Риме. Это было "братство, рожденное для того, чтобы укоренять и насаждать в сердцах Божественную любовь". Оно объединяло мирян, священников, монахов, монахинь, епископов и посвящало себя прежде всего делу благотворительности: где бы ни возникало Общество, появлялась и больница для неизлечимых больных, дававшая приют всем тем, от кого отказывались обычные учреждения. Хотя принадлежность к этому Обществу была строго засекречена, Папы официально одобрили его и полагались на него, в особенности в том, что касалось реформы духовенства. Удивительны некоторые аналогии с нашим временем. В Брешии был основан один из первых филиалов Общества, его руководителем стал Бартоломео Стелла, друг и духовный сын Анджелы Меричи. Одно время считалось, что Общество, основанное святой, было женским эквивалентом Общества Божественной любви, но сегодня известно, что это не так. Более того, как это ни удивительно, Анджела Меричи, хотя и была полностью включена в религиозную жизнь своего города и соприкасалась духовно почти со всеми выдающимися деятелями этого реформаторского движения, не приняла в нем личного участия. Тем не менее, предложения, которые ей делались, исходили от авторитетных людей и были настойчивы, что указывает на ореол уважения и почитания, которым она была окружена. В Венеции, где она остановилась на обратном пути после паломничества в Святую Землю, ей предложили руководить женскими больницами: Анджела бежала, опасаясь вмешательства епископа. В Риме, куда Анджела прибыла на юбилей 1525 года, ее принял Папа Климент VII и попросил остаться в вечном городе, чтобы взять на себя заботу о "благочестивых местах"; "она, извинившись смиреннейшими словами, ушла; в тот же вечер покинула Рим, опасаясь, как бы Его Святейшество не приказал ей остаться из святого послушания, и вернулась в Брешию". И в Милане герцог "очень тепло" приглашал ее остаться с этой же целью. Между тем, она наполняла Брешию своими милосердными делами. В старинных документах можно прочитать: "Эта почтеннейшая мать, много лет оказывала огромную помощь множеству людей, ибо советовались они с ней, чтобы изменить свою жизнь, или чтобы перенести лишения, или чтобы сделать завещание, или чтобы жениться, или выдать замуж дочерей и женить сыновей, и никогда не упускали случая помириться... Она советовала и каждого утешала как только могла, так что в ее делах было больше божественного, чем человеческого". На улицах ее видели всегда сосредоточенной и по-матерински приветливой, в бедной темной одежде полумонашки францисканского ордена с белым покрывалом на голове. Многие знали о том, что она подолгу молится и невероятным образом умерщвляет свою плоть, но не удивлялись, видя как она совершенно естественно чувствует себя даже среди богатых и радующихся. Например, богатая брешийская семья Патенгола очень много помогала ей в ее благотворительности, но требовала, чтобы она была гостьей на их вилле неделю в году: "Прогулки верхом вдоль берега озера в утренней прохладе (Анджела великолепно умела ездить верхом), праздничные пиры на открытом воздухе, музыка и пение, разговоры о философии и поэзии с писателями и художниками в соответствии со вкусами эпохи Возрождения - во всем этом Анджела участвовала на свой лад, спокойная, ровная, но отстраненная, однако через некоторое время она непременно становилась центром, который притягивал всех к себе..." жүктеу/скачать 2.99 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|