Святые по призванию
жүктеу/скачать 2.99 Mb.
|
| Безошибочно поставив диагноз одному известному миланскому адвокату, чего не удавалось сделать никому из врачей, он вручил ему письмо, в котором рекомендовал ему одного из миланских священников, "дабы он примирился с Богом, так как уже много лет назад удалился от Него", утверждая, что иначе не сможет вылечить его телесный недуг.
Другому больному, который, казалось, целый месяц лечился безрезультатно, он сказал: "Вы не исповедовались, поэтому и не выздоравливаете. Бог напоминает вам об этом". Тем, кто удивлялся его подходу к больным, он объяснял: "Говорить с больными о том, что не касается болезни, вошло у меня в привычку, потому что у них есть и душа... Так называемый фрейдистский психоанализ - это лечение; а что такое психоанализ? Это исповедь врачу с целью избавиться от навязчивых идей. Но это хорошо для протестантских стран, где нет исповеди, - а в нашей католической Церкви исповедь есть". Одному молодому человеку, самым тяжким недугом которого казалась абсолютная бесхребетность, он дал рецепт с надписью: "Лечение Евхаристией". Нам трудно представить себе, как Москати удавалось лечить душу одновременно с телом (следует отметить, что он отправлял больных лечить "духовный недуг" к какому-нибудь из своих знакомых священников, а потом лично проверял, состоялась ли встреча). В письме к одному коллеге Москати пишет: "Блаженны мы, врачи, если помним, что кроме тел перед нами - бессмертные души, которых, согласно евангельской заповеди, мы должны любить, как самих себя. В этом - наше удовлетворение, а не в том, чтобы слышать, как нас провозглашают целителями физических недугов" (и не без иронии он добавлял: "Особенно тогда, когда совесть подсказывает нам, что физический недуг прошел сам собой!"). "Это врачеватель телес и душ", - говорил о нем Бартоло Лонго, построивший святилище Девы Марии в Помпеях, ныне также блаженный, бывший его пациентом. Многие письма Москати свидетельствуют о том, что в таком же духе он воспитывал и своих учеников: "Пусть чувство долга неизменно руководит вами при исполнении миссии, доверенной вам Провидением: думайте о том, что ваши больные прежде всего наделены душой, к которой вы должны найти подход и которую вы должны привести к Богу; подумайте о том, что на вас возлагается долг любви к учению, потому что только так вы можете выполнить свою великую задачу - помогать людям в несчастьи. Наука и вера!" (16 июля 1926). "Помните о том, что вы должны заботиться не только о теле, но и о стенающих душах, прибегающих к вам. Сколько скорбей вы скорее облегчите советом или духовным утешением, нежели холодными аптекарскими рецептами" (1923). Одному пациенту он советовал: "Я прошу вас вспомнить о своем детстве и о тех чувствах, которые питали к вам ваши близкие, ваша мама; вернитесь к добродетельной жизни, и я клянусь вам, что помимо вашего Духа, и плоть ваша получит облегчение: вы исцелитесь душой и телом, потому что получите главное лекарство - бесконечную любовь" (23 июня 1923 года). Но необходимо напомнить, что Москати не был ни целителем, ни чудотворцем: он был врачом, и врачом превосходным, однако был абсолютно убежден, что перед ним прежде всего - бессмертная душа. Однако он никогда не вдавался в спиритуализм, пренебрегая телом. Одной монахине, которая хотела увести его на литургию в рабочее время, он резко ответил: "Сестра, Богу служат, работая". А одной благочестивой даме, которая отказывалась лечиться, говоря, что достаточно молитв, он возражал: "Для вашей души полезнее, чтобы вашему телу сделали один-единственный укол от болезни, чем читать множество молитв". Цельность личности Москати стала ясна всем его коллегам, даже его врагам, когда произошел случай, вошедший в историю Неаполя. Шел февраль 1927 года. До смерти Москати, которую никак нельзя было предвидеть, оставалось всего два месяца. В Неаполь приехал выступать на научной конференции знаменитый профессор Леонардо Бьянки: он заведовал кафедрой психиатрии и нейрохирургии сначала в Палермо, а потом в Неаполе. Затем он стал министром народного образования, а впоследствии - министром обороны и вице-президентом палаты депутатов. В 75 лет он опубликовал книгу "Механика мозга". Кроме того, он был известным масоном и несколько лет назад организовал открытую конференцию против Иисуса Христа. Семидесятидевятилетний профессор выступал перед залом, битком набитым врачами и преподавателями, и вдруг, когда раздался гром аплодисментов, он упал за землю. В зале присутствовали врачи самых разных специальностей, и все, включая Москати, собрались вокруг него. Но послушаем рассказ самого Москати: "Я не хотел идти на конференцию, потому что давно уже не был связан с университетом, но в тот день нечеловеческая сила, которой я не мог противиться, увлекла меня туда... Случилось то, о чем говорится в евангельской притче: призванные в час одиннадцатый получат то же вознаграждение, что и призванные в первый час дня. В моей памяти неизгладимо запечатлелся взор умирающего, искавшего меня среди множества собравшихся преподавателей... И Леонардо Бьянки были хорошо известны мои религиозные убеждения, так как он знал меня еще студентом. Я подбежал к нему, подсказал ему слова покаяния и упования, в то время как он сжимал мою руку, не в силах говорить...". Попробуем себе представить в тогдашнем масонском святилище - Неаполитанском университете - не только беспрецедентное событие - появление священника со Святыми Дарами, позванного Москати, но и смерть старого масона на руках святого врача, громко читавшего акт покаяния и Символ веры. Таков был Москати. И мы можем вспомнить взволнованные, даже потрясенные свидетельства известных деятелей культуры и науки, которые, общаясь с этим христианином нового типа (следует отметить, что с Москати можно было говорить о философии, об искусстве, о литературе, о музыке, о богословии, об урбанистике, с неизменной пользой и пищей для ума), задумались о себе самих и о своей судьбе. Другой знаменитый неаполитанский врач, Кастеллино, неверующий, сказал о нем: "Он был чудесным человеком и жил в неизменном общении со Христом, отверзающим могилы и побеждающим смерть". Другой врач сказал: "Он был самым совершенным воплощением любви, о которой говорит св. Павел в Послании к Коринфянам, какое мне когда-либо доводилось видеть". Взгляды Бенедетто Кроче общеизвестны. Так вот, философ жил в мансарде, из окна которой он каждое утро мог видеть, как Москати спешил в больницу. Часто они встречались и беседовали. Иногда для разговоров не было времени и тогда философ, как истинный неаполитанец, окликал его с балкона: "Дон Пеппино, я тебя не понимаю, почему ты все бежишь? куда ты идешь? чего ты надеешься достичь...? Все приходит в свое время". А потом, вернувшись к себе, он говорил домработнице: "Если бы все католики были такими... если бы все были как дон Пеппино!". Кем же был этот человек, говоривший себе самому на страницах своего дневника: "Люби истину, будь самим собой, без притворства, страхов и оглядок. И если истина навлекает на тебя преследования, прими их; и если она стоит тебе мук, терпи их. И если ради истины тебе придется принести в жертву самого себя и свою жизнь, принеси эту жертву мужественно". Так мы вновь подходим к той основополагающей проблеме, с которой начали свой рассказ, не желая давать на нее ответ заранее: что значит быть христианином в миру? Этот человек, признанный Церковью святым, понимал свою миссию так глубоко и целостно, как сегодня ее не понимает даже капеллан, заботящийся в больнице о духовном утешении больных. Был ли он истинным мирянином? или он был мирянином, незаслуженно взявшим на себя роль священника? было ли его стремление "лечить, кроме тела, и душу" абсурдной тоталитарной претензией или оно было пророчеством? В каком смысле можно предложить его сегодня как пример христианина-мирянина? Мы не можем здесь подробно рассматривать эту проблему во всех ее богословских аспектах. Можно лишь констатировать, что в Москати есть что-то уникальное и неповторимое: ему можно подражать, не копируя его поведение (поступки, указания, выражения), но прежде всего постигая, какую работу совершила в нем благодать Божья: работу по "уподоблению", по "целостному преображению", которой творение подчиняется беспрекословно: и именно этой работы следует ожидать для себя, именно к ней нужно себя подготовить благодаря глубокому смирению и аскезе. Мы живем в эпоху, когда мы, христиане, стали очень искусно проводить "разделения": между природным и сверхприродным началом, церковью и миром, верой и разумом, откровением и наукой, евангелизацией и прогрессом человечества, "уже и еще не", единством и плюрализмом и т.д. Но эти тонкие разделения должен был бы проводить субъект, настолько безраздельно принадлежащий Христу, настолько органично привитый к Церкви, что разделения должны были бы ему служить только для выражения различных методов, согласно которым изливается, ширится и воплощается одна и та же милосердная любовь. Однако на самом деле разделения слишком часто служат лишь отвлеченным алиби, чтобы скрыть и оправдать незавершенность или робость личности, ее с трудом достигнутое равновесие или даже распад. Поэтому Бог время от времени дает нам в пример верующих, чья личность столь целостна, что их даже хотелось бы обвинить в интегризме, если бы единство христианства не проявлялось во всем. Здесь мы можем только указать основные черты того христианского идеала, которого Москати стремился достичь с помощью благодати Божьей: 1) Быть призванным к существованию и быть призванным к исполнению определенной миссии должно быть для христианина чем-то единым, как это было для Иисуса, "Я" Которого состояло в совершенном послушании Отцу и полном подчинении Его воле. Однако часто два эти призвания (к существованию и к миссии) остаются двумя отдельными мирами, которые с трудом стремятся сохранить хотя бы какие-то точки соприкосновения. Москати была дана благодать ощущать и воплощать свое врачебное призвание как исчерпывающее выражение смысла и цели его существования, и ему он посвятил всю свою жизнь. Еще в семнадцатилетнем возрасте он отвечал своей матери, предостерегавшей его от трудностей и опасностей профессии врача: "Что вы говорите, мама! я готов лечь даже в постель больного!". И мать, хорошо его знавшая, сказала пророческие слова: "Чтобы облегчить страдания больных, он сам станет мучеником!". Авторы биографий Москати согласно свидетельствуют о том, что он считал профессию врача призванием и миссией, которые должны довести его до истощения, в том числе и физического, потому что только так может исполниться Промысел Божий. Поэтому он просто и без колебаний соглашался идти повсюду, куда его звали и тащили, и иногда говорил о том, что "погружен в пучину чудовищного хаоса страданий". Одному из друзей он признавался: "Пишу вам поздней ночью. Уверяю вас, у меня нет времени даже на то, чтобы схватиться руками за голову... Больница, лаборатории, официальные занятия, мои занятия по диагностике и в клинике, масса тяжелобольных в подавленном состоянии духа занимают меня целиком и не дают мне делать ничего другого" (январь 1919 года). И, каким бы самоотверженным ни был профессор, ему приходилось ежедневно бороться со своей вспыльчивостью в ответ на любые неурядицы. Однако он всегда старался взять себя в руки, позволить обстоятельствам, все более неотступным, как бы выровнять все шероховатости своего характера. Умер Москати неожиданно, в расцвете лет, после визита к больному, и не было никого, кто бы оказал ему помощь и поддержал его. Его жизнь и деяния - это суд над всеми христианами, которые уклоняются от исполнения воли Божьей, отказываясь быть "бесполезными рабами", потому что воспринимают свою миссию в Церкви и в мире как нечто расплывчатое, чуть ли не второстепенное для их существования, для их личности и поэтому в конечном счете ощущают неуверенность, ностальгию по другим возможностям, сомневаются в своем призвании, психологически готовы сменить его (женщины, живущие в целомудрии, хотели бы быть замужем, состоящие в браке хотели бы иметь другого супруга или хранить целомудрие, духовные лица хотели бы быть мирянами, а миряне хотели бы быть духовными лицами, люди, занимающиеся одной профессией, хотели бы найти свое самовыражение в чем-либо ином, и есть еще много других примеров); суд над всеми этими существованиями, которые не посвящены безраздельно исполнению миссии, им доверенной, или всех мнимых "миссий", выбранных как экологическая ниша. 2) Существование и миссия христианина - это прежде всего приверженность ко Христу, горячая личная устремленность к Нему как к живому человеку, а не как к "точке отсчета". Наиболее яркое знамение тому - жизнь в целомудрии. Любовь к ближнему должна быть знамением этой изначальной близости, которая возникает по воле Христа Господа и приносится Ему в жертву. Для христианина источником любви к ближнему является либо целомудрие, порожденное личной самоотдачей Христу, либо лишь психологическая попытка приблизиться ко Христу, совершая моралистическое насилие над собственными привязанностями. В наше время, когда милосердная любовь в социальной сфере кажется чуть ли не упреком Христу, образ Москати напоминает нам о том, что у христианской любви есть совершенно определенный источник и свое лицо: это любовь Христова, которая должна воспламенить сердце Его ученика, по словам св. Павла. Глядя на жизнь и на деяния Москати, никто не мог сомневаться в том, что он открыто исповедует свою любовь ко Христу. Тем, кто отвергал Иисуса Господа, Москати казался маньяком, с которым следует бороться и которого нужно уничтожить. Но если человек признавал Христа (хотя бы не без колебаний) и еще помнил о Нем (даже если былая вера ослабела), тогда Москати, творивший дела милосердия, являл для него свидетельство пламенное, исполненное убедительной силы. И никто не мог ошибаться ни на мгновение, думая, что речь идет о природной доброте доктора. Аскеза и деятельное милосердие давали Москати право убежденно проповедовать Господа Иисуса: он стал бескорыстен, чтобы говорить нелицемерно, он стал всем для всех, чтобы указать Того, Кто является "всем", он приносил в жертву больным свою жизнь, чтобы получить право говорить о жизни вечной. Иногда он даже просил больного вместо денег сделать ему другой подарок - причаститься, вернуться к утраченной вере. "Когда я однажды спросил его, почему он отказался от денег, предложенных ему состоятельным больным, который был очень серьезно болен и был великим грешником, он ответил мне: "Я его обращу"". Москати учил с неотразимой очевидностью, что в противовес тому, что сегодня думают и чему учат, любовь к ближнему является истинной только тогда, когда она целиком устремлена к любви ко Христу (Богу, ставшему ближним). Аскеза, милосердие и социальная деятельность являются для мирянина либо выражением его целостного исповедания христианской веры (давать всего Христа всем людям), либо даже его добрые дела лишаются своего содержания, ибо ими пользуются те, кто стремится еще более погрузиться в свою духовную лень и равнодушие. Если человек, действующий во имя Христово, думает, что он может делать это анонимно, тем более законным будет анонимат для того, кто получает плод самих его дел. В этом, быть может, коренится парадокс современной ситуации: Церковь и миряне ведут энергичную профессиональную и каритативную деятельность, однако вера постепенно слабеет именно там, где христиане живут и действуют наиболее активно. Согласно Москати, надлежит постоянно творить дела милосердия, чтобы обрести право на целостную проповедь о Христе, и, проповедуя Христа, надо быть целостной личностью, чтобы дела милосердия не растворились в туманной филантропии, которой беззастенчиво пользуются именно те, кто хочет самоутвердиться и утвердить мир, отрицая Христа. 3) Чем более христианской является милосердная любовь, описанная нами, тем более она стремится изнутри привести к единству сознание человека, являя, таким образом, свою всеобъемлющую силу: она устанавливает неожиданные связи, открывает неведомые возможности, вдохновляет энергию в самых разных ситуациях. Различные "планы" реальности не подвергаются интегристскому отрицанию, однако наблюдается неожиданная "текучесть", в силу которой естественное естественным образом сливается со сверхъестественным, а сверхъестественное сверхъестественным образом открывается естественному. В жизни Москати эта текучесть проявлялась в разных направлениях. Скажем несколько слов и об этом. а) С точки зрения медицинского искусства мы можем сказать, что его профессиональные способности мощно окрепли. Это можно утверждать в двояком смысле. С одной стороны, казалось, что вера (христианский подход к больному) обострила его и без того выдающиеся способности к диагностике: казалось, он угадывал, видел телесные болезни, замечал недоступные наблюдению симптомы, что изумляло его коллег. С другой стороны, его пронизывающая интуиция достигала таких глубин, что часто он ставил и диагноз душевных недугов. Он сам признавался: "Господь дарует мне такое ясновидение, что я не могу воспрепятствовать ему, и нередко вижу уродство душ больных". Иногда происходили случаи, пугавшие его самого. Однажды он вернулся домой взволнованным и рассказал сестре: "Знаешь, что произошло со мной сегодня? Ко мне пришла одна дама со своей дочерью. Дочери было года двадцать четыре-двадцать пять. Посмотрев на нее, я ей сказал: "Барышня, вы еще не приняли первого причастия!". По ее слезам я заключил, что так оно и есть. Потом я пристально посмотрел на даму и сказал ей: "Госпожа, вы живете со священником-расстригой". Знаешь, все это была правда, и я не могу себе объяснить, как я об этом догадался!". Сестре пришлось утешить его, говоря, что это, конечно, одно из совпадений, которые иногда бывают. И в том, что касается физических недугов, и в том, что касается недугов духовных, он, казалось, был наделен сверхъестественными дарованиями (точно так же, как Христос, согласно рассказам Евангелия!). Но здесь необходимо сказать, что в Москати эти дарования были не дарованиями чудотворца, механически добавленными к обычным врачебным способностям, - напротив, они являлись как бы чудом уподобления. Иначе говоря, казалось, будто, пройдя весь путь науки (а Москати занимался постоянно) и пройдя весь путь духовного созревания, который был для него возможен, его личность укоренилась в точке, где они сходятся: там, где его взгляд мог быть обращен и в ту и в другую сторону, чтобы придти к их синтезу. В определенный период жизни Москати наука и вера явили в нем не только свою не-противоречивость, но милосердную любовь как свою конечную сущность, будучи различными проявлениями той премудрой любви, которая вместе создала и искупила их. Укоренившись в милосердной любви, Москати стал великим врачом благодаря своей вере и великим верующим благодаря своим знаниям. б) Что касается пациента, уподобление, достигнутое благодаря милосердной любви, позволило Москати воспринимать антиномию болезни-выздоровления относительно всего человеческого бытия, предвосхищая новейшие научные достижения. Иоанн Павел II в речи на канонизации сказал, что он "способствовал гуманизации медицины, которая сегодня воспринимается как необходимое условие помощи тем, кто страдает, и предвосхитил ее". И действительно, в последние десятилетия все больше врачей сомневается в возможности лечить человека, исходя из того, что речь идет только о телесной болезни или плохой работе какого-либо органа. Врачи занимаются и лечением души, однако, к сожалению, движутся часто наощупь, следуя той или иной школе (часто эти школы считают и душу больным органом, над которым можно производить самые жестокие операции и манипуляции). Благодаря своей милосердной любви Москати воспринимал больных как целостное единство и мужественно защищал их человеческое достоинство. Когда зашла речь о том, чтобы превратить больницы в клиники, чего добивался Джентиле, он написал своему другу Бенедетто Кроче письмо, в котором протестовал против "постановлений, которые распоряжаются человеческой плотью, как товаром", и в которых "больных стремятся сбыть с рук, как акции на бирже". В одной рецензии он писал: "Боль нужно воспринимать не как судорогу или мышечное сокращение, но как крик души, на который брат больного, врач, бежит с пламенной любовью и милосердием". Однако и здесь нужно сделать еще один шаг: Москати не только воспринимал больного как духовно-телесное единство и не только воспринимал болезнь в ее целостном и нравственном аспектах, но все это казалось ему необходимым минимумом для дальнейшего углубления в "человека как единое целое". Лечение человека как психо-физического единства должно было достичь его духовных глубин, сокровенного душевного страдания, сокровенной устремленности к счастью, вдохновляясь трансцендентными ценностями. С медицинской точки зрения проблема болезни-выздоровления должна восприниматься как исходя из целостности "болезни" (вплоть до болезни-зла-греха), так и целостности здоровья (вплоть до здоровья-спасения), как исходя из единения тех, кто работает в разных сферах (единения, а не просто распределения ролей), так, наконец, и единства лечебных учреждений. Москати не только воспринимал свою профессию как профессию, которая сродни священству, но и пытался, действуя в исторических обстоятельствах своего времени, милосердно и тактично привести больных к покаянию и к вере в сверхъестественную жизнь. То, что он делал в одиночку в то время, когда царило полное равнодушие к глубинной сути личности больных, сегодня можно предложить как пример для всех. Возникает вопрос: достаточно ли для Церкви и для христиан-мирян держать в больницах или в санаториях священников или монашествующих, цель деятельности которых - не добиться выздоровления в полном смысле этого слова, но в лучшем случае утешить пациента, когда болезнь внушает ему страх или когда выздоровление невозможно? Самое меньшее, что можно сказать, - это что разумение, преображенное любовью, и любовь, ставшая разумной деятельностью, многому научились бы от этого главного врача-мирянина, который в одиночку защищал право пациента на целостное лечение и долг врача лечить именно так: иначе говоря, от человека, который хотел лечить, а не только ходить с визитами и выписывать рецепты. Многому от него можно научиться и, вдохновляясь его примером, многого можно достичь. ЗАКЛЮЧЕНИЕ На проникнутое глубокой благодарностью письмо своего ученика-врача, отправлявшегося по месту своего первого назначения, Москати ответил так: "Не наука, но любовь преобразила мир... Я всегда в глубине сердца жалею, что вы далеко от меня, и меня утешает только мысль о том, что что-то от меня осталось в вас; не потому, чтобы я чего-нибудь стоил, но в силу того духовного заряда, который я стараюсь сохранить и распространить вокруг. Я все время помню о вас, будьте уверены в этом. Целую вас во Христе!". Быть может, теперь нам легче понять, почему кардинал Ронкалли, прочитав жизнеописание Москати, назвал его Lumen ecclesiae, светом Церкви. Созванный им II Ватиканский Собор сказал впоследствии, что задача Церкви - "отражать в мире тот Свет Народов (Lumen Gentium), которым является Христос". Так вот, Церковь сможет сделать это только в том случае, если отблеск этого света будет ежедневно сиять на лицах мирян. Когда в Страстной четверг 1927 года похоронная процессия шла по улицам Неаполя - в ней принимало участие множество преподавателей, студентов и простого люда - один старик подошел к столику, поставленному у входа в дом Москати, и дрожащей рукой записал в книге соболезнований: "Мы оплакиваем его, потому что мир потерял святого, Неаполь - пример всяческих добродетелей, а больные бедняки потеряли все". БЛАЖЕННЫЙ ПЬЕР ДЖОР ДЖО ФРАССАТИ В первое двадцатилетие нашего века та глубокая драма, которую переживает сегодня Церковь, уже вырисовывалась, хотя тогда проблема еще не определилась и контуры ее еще не были очерчены и сливались в путанице мнений и событий. Поскольку мы хотим рассказать только о живом опыте молодого человека, который именно в то время осуществил свое призвание к святости, мы можем оставить в стороне анализ исторической ситуации и сразу же обратиться к сути дела. Речь идет о проблеме самотождества христианина-мирянина. Недавно состоялся синод епископов и было обнародовано послание Папы (Christifideles laici), чтобы уточнить суть проблемы, однако для ума и совести многих людей она еще не ясна. И действительно, как только об этом самотождестве заходит речь, сразу же закипают эмоции и страсти: каждый защищает свою позицию - культурную, социальную, политическую, партийную и даже "церковную", ибо именно по этому вопросу в современной Церкви, к сожалению, нет единства. жүктеу/скачать 2.99 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|