Святой Бенедикт Человек Божий

В результате этого Бенедикт не мог делать ничего другого, как только выходить из грота, чтобы получать свое скудное питание в определенный момент. Он, как представляется нам, не работал в течение всех этих лет. Недостаток опыта, материалов и инструментов, и, возможно, полное отсутствие человеческих контактов не позволяли ему трудиться. Читал ли он? Во всяком случае, он располагал свободой для того, чтобы посвятить себя деятельности, для которой он показал себя столь одаренным: молитве.

Удивительная судьба выпала на долю этого подростка, предоставленного самому себе, в абсолютной изоляции, без какой бы то ни было иной связи с обществом, кроме пуповины, поддерживающей его существование, и верности невидимого друга. Когда Бенедикт, уже в зрелом возрасте, напишет свой «Устав», он будет рассматривать отшельническую жизнь в совсем иной перспективе. Только после долгого воспитания в общине, скажет он, монах, уже опытный, тщательно обученный и закаленный, может рискнуть схватиться с дьяволом в одиночестве. Говоря так, он повторит слова святого Иеронима и Иоанна Кассиана, которые за сто лет до него уже сформулировали этот закон, подсказанный опытом и здравым смыслом. Но Дух Святой не подчинен законам. Дыша, где Он хочет, Он восполняет, если хочет, любую неподготовленность.

Отшельничество в соединении с общиной

В случае юного харизматика, каким был Бенедикт, совершенно ясно, что ему была дана благодать одинокой жизни, как и благодать молитвы, не знающей сомнений. Обе эти харизмы, кстати, дополняют друг друга, поскольку бегство святого в пустыню было вызвано чудом, происшедшим в результате молитвы и вызвавшим восхищение людей. Непобедимая вера и способность жить в одиночестве с Господом: и тот, и другой божественный дар готовят его к тому духовному излучению, к которому Бог предназначает его, хотя сам он об этом еще не знает.

Но пока что три проведенных в безвестности года в Субиако придали Бенедикту особые черты, хотя и не без сходства с некоторыми иноками. На средиземноморском побережье Галлии, в Лерине и на Йерских островах, так же, как и в Палестине и в долине Нила, в предшествующем веке были монахи, жившие в непосредственной близости к общине, настоятель и братья которой доставляли им все необходимое и заботились о них. И в самой Италии вскоре будет основан в Вивариуме, на калабрийском берегу, монастырь, монахи которого могли уединяться и оставаться в длительном одиночестве по соседству с Монте-Кастеллум.

Именно такое объединение, включающее монастырских монахов и отшельников, и создали Бенедикт и Романус. Единственная его оригинальность — и большая, надо сказать, — заключалась в его тайном характере, благодаря которому оно было неизвестно ни аббату Адеодату, ни его общине. Бенедикт — отшельник, которому в глубочайшей тайне помогал монастырский монах, — согласился с этой странной ситуацией из-за необходимости — также необычной — совершенно скрыться с глаз человеческих.

Однако эта подпольная жизнь должна была кончиться вследствие двух судьбоносных происшествий. И действительно, в конце трехлетнего периода существование Бенедикта было открыто дважды — сначала соседним священником, а затем пастухами тех кочующих стад, которые мы встречаем еще и в наши дни на склонах этих гор.

Обстоятельства первого обнаружения Бенедикта, как рассказывает нам святой Григорий (на странице 123), заставляют нас вспомнить об открытии волхвами Вифлиемского Младенца, тогда как второе напоминает нам сцену Рождества. Однако священник узнал о существовании слуги Божия, прячущегося в гроте, не в день Рождества, а в день Пасхи, и происшествие это осветило любопытный факт: юный отшельник даже и не знал, что в этот день была Пасха. Незнание им мирских вещей распространялось и на саму Церковь.

Такой фактический разрыв с церковной жизнью предполагает не менее исключительный дар, чем отсутствие общинного монастырского воспитания. Бенедикт со всех точек зрения оказывается таким, каким он показал себя в своем первом чуде: харизматиком. Более восхитителен, чем подражаем, он отрицает таким несколько пикантным образом — отсутствием какой бы то ни было сакраментальной практики — репутацию литургистов, которую в наши дни приписывают членам его монашеской семьи и ему самому.

Визит священника, кажется, не имел продолжения. Но открытие, сделанное пастухами, имело последствием своим многочисленные встречи между отшельником и этими простыми людьми. Полные благоговения перед человеком Божиим, они приносили ему пищу и получали от него духовное окормление: божественное слово, которым была полна его душа.

Положив конец обязанностям Романуса, этот новый источник привел Бенедикта от исключительной зависимости от монастыря к зависимости от милосердных мирян. Но основным и главным фактом тут был конец его подпольного существования и влияние, которое он начал оказывать. Это начало духовного света, который лучился от него на людей, восполняло и компенсировало его долгое добровольное исчезновение. Чтобы избежать славы человеческой, юный чудотворец скрылся. Но в ответ на это Бог поставил возжженную свечу на подсвечник. Смирение, прошедшее и выдержавшее его, победило, и тот, кто принизил себя, будет снова вознесен — не для того, чтобы гордиться этим, а для того, чтобы служить людям.

3

ТРОЙНОЕ ИСКУШЕНИЕ

Так закончился ряд духовных событий, которые потом часто еще повторялись в первой половине жизни Бенедикта. Искушение, героический отказ, духовное влияние на ближнего — три этих факта объединились в цикл, которому суждено было повториться. Юный харизматик был искушаем суетной славой; он реагировал героически, отказавшись от всякого человеческого контакта, и этот радикальный отказ сделал его излучающим духовный свет.

Едва завершившись, этот первый цикл сменился вторым, примкнувшим к первому. На этот раз искушением будет не суетная слава, а сладострастие. Вереница посетителей, проходившая отныне через грот, принесла однажды очаровательную женщину. Это не было ударом молнии, но через некоторое время, когда юноша остался один, он был охвачен непреодолимым желанием. Наглый дрозд, задевший крылом его лицо, дал толчок искушению. Признав в этой черной птице лик дьявола, Бенедикт прогнал его, перекрестившись, но нечистые мысли не позволяли так легко и просто прогнать себя. Они приняли настолько навязчивый оборот, что молодой человек почувствовал, что он слабеет: еще немного, и он покинет свою пустыню, чтобы соединиться с предметом своих вожделений.

И в этот момент благодатное вдохновение подсказало ему радикальное средство: лечь обнаженным в крапиву и шипы, растущие перед его гротом. Боль изгнала желание. Она даже изгнала его так прочно, что после этого дня оно уже и не возвращалось больше. Дар мирного целомудрия, полного и окончательного, был ответом неба на героический поступок искушаемого монаха.

Столь же по-своему энергичная, как и предварявший ее отказ от славы, реакция эта на плотское желание должна была дать похожий результат. Как исчезновение Бенедикта для человеческих глаз привело к его духовному влиянию на людей, так и пытка, учиненная им своему телу, дала ему влияние еще большее, чем прежнее. На этот раз слушать его пришли уже не простые миряне, проходившие мимо, а настоящие ученики, хотевшие покинуть мир и подражать ему в собственной жизни. Отказ от сексуальности принес свои таинственные плоды. Превосходно сублимированное, стремление к продолжению рода стало духовным отцовством.

Этот второй цикл прочного искушения, отказа и духовного сияния, сам сменился новым испытанием, обстоятельства которого повторили три фразы предыдущих кризисов. Оно было связано с репутацией духовного наставника, отныне сопровождавшей Бенедикта. К отдельным ученикам, решившим стать его последователями, присоединились монахи соседней общины, которые хотели, чтобы он стал их аббатом. Когда настоятель их умер, они пришли к Бенедикту просить его занять это место.

Что же это была за община, соседствовавшая с его гротом? Святой Григорий милосердно умалчивает об этом, но в средние века предполагали, что речь шла о монастыре в Виковаро, на реке Анио, в тридцати километрах вниз по течению от Субиако. Так или иначе, но монахи эти были недобры, и Бенедикт предчувствовал, что настоятельство его потерпит неудачу. Он долгое время отказывался встать во главе их. Но они так настойчиво просили его, что он в конце концов согласился.

Став совсем юным и лишенным какого бы то ни было опыта общинной жизни аббатом, новый настоятель принес в Виковаро, между иным прочим, аскетическую суровость, энергию и требовательность, свидетелями коих мы уже были и доказательства коим видели. Распущенным монахам, с которыми ему пришлось теперь жить, этого показалось слишком много. И то, что он предвидел, совершилось: настоятель и подчиненные не могли поладить между собой. Эти монахи стремились сделать Бенедикта своим аббатом потому, что рассчитывали воспользоваться как его престижем, так и его неопытностью: слава его святости прикрыла бы их посредственность, тогда как его характер и привычки отшельника оставляли бы им свободу жить, как они хотели. В действительности же бывший затворник показал себя крайне требовательным и не спускал ничего.

Последовавший затем кризис стал для Бенедикта новым испытанием. До сих пор он сталкивался с двумя основными искушениями: гордыней и вожделением. На этот раз ему угрожал гнев.

Эта моральная опасность достигла своего апогея, когда само физическое существование его оказалось под угрозой. Настал день, когда отчаявшиеся монахи решили избавиться от него и подали ему в трапезной отравленное вино. Его спасло чудо: когда он начертал, по обыкновению, крест на кувшине, кувшин разбился. Но его собственное поведение было тоже не менее странным. Когда он понял, что его хотели убить, он не проявил ни малейшего намека на возмущение, страх или хоть какую-либо эмоцию. И у него было, говорит Григорий, «спокойное лицо, и душа его была покойна». Сказав несколько слов, он покинул монахов и ушел.

Прежде чем последовать за Бенедиктом в одиночество, к которому он вернулся, остановимся на этой полной победе над страстями. Очутившись лицом к лицу со смертью, которой его хотят предать, человек обыкновенно испытывает содрогание во всем существе своем, взрыв гнева, защитную жизненную реакцию, легко превращавшуюся в агрессивную. Остаться спокойным в таких обстоятельствах предполагает совершенно невероятное владение собой. Только душа, привыкшая стоять перед Богом и смотреть в глаза смерти, может сохранять в этих условиях абсолютный контроль над собой.

Кроме того, это владение собой в самом пароксизме конфликта подсказывает нам, что Бенедикт прошел его, не затаив зла на своих непослушных подчиненных, которых он напрасно стремился исправить. Подлинная пастырская любовь, в которой больше сострадания, чем раздражения, поддерживала его в этой борьбе. Он вышел из нее побежденным как настоятель, но победителем в душе своей всякого чувства, которое уводило бы его от любви.

Результат этой новой победы был тем же, что и у двух предыдущих: еще более широкое и глубокое влияние. Вернувшись в свой грот в Субиако, отшельник вскоре стал окружен множеством компаньонов, желавших жить с ним общей жизнью. После мирян, после стремящихся к уединению и совершенной жизни, теперь это была настоящая толпа людей, пришедших под его руку. За дурной общиной в Виковаро, которой он служил впустую, последовала огромная община, шедшая от него самого и полностью послушная его руководству.

Когда это произошло, цикл греховного искушения, превосходного сопротивления и воссияния для ближнего завершился в третий раз. Провидение славно сделало свое дело. Поскольку все три испытания были различными, каждое из них совершило очищение одной из ключевых точек его духовного естества. Порок суетной славы затрагивает душу в высшей ее части, порок сладострастия касается чувственности, порок гнева — агрессивности. Умственные способности и чувственный аппетит испытали на себе посещение искушения, были очищены и подтверждены послушничеством. Бенедикт закалил свои добродетели в этой борьбе, в которой свобода его нашла щедрый ответ Благодати Божией.

Созерцание Бога и служение людям

Возвратившись из Виковаро, Бенедикт, стало быть, увидел заполнявших его пустыню кандидатов на монашескую жизнь. Но поток призваний этих, естественно, не возник в один день. Святой Григорий позволяет нам предполагать, что в начале этого периода было время, когда, ушедший с поста настоятель, Бенедикт снова стал отшельником к невероятной радости своей, и смог полностью отдаться созерцательной жизни, которую он так любил.

Эта нота созерцательности характеризует второй период одиночества, в отличие от первого, который был в большей степени отмечен аскезой. Потрудившись в течение первых трех лет над созданием в жестоких условиях своей духовной индивидуальности, Бенедикт, по всей видимости, прошел после возвращения из Виковара через период некоего расцвета в созерцании, о котором святой Григорий говорит прекрасной формулой: «Он жил сам с собой под взглядом Бога». Это внимание к божественному взгляду станет, как мы скоро это увидим, фундаментом духовной доктрины, которой он будет учить в своем «Уставе».

Однако эта счастливая эпоха созерцательного одиночества, по-видимому, продолжалась недолго. Человек Божий пользовался к этому времени уже слишком широкой репутацией, чтобы не привлекать к себе других богоискателей, стремившихся найти себе духовного наставника. Бенедикт не делал ничего, чтобы вызвать к себе их внимание, но он не делал ничего и для того, чтобы оттолкнуть их от себя. Мы знаем других отцов-пустынников, — святого Илариона, например, — которые спасались бегством от последователей, тесно их окружавших. В отличие от этих упрямых одиночек, Бенедикт, любивший одиночество, сумел принести себя в жертву. Тем не менее мы найдем следы его любви к отшельничеству вплоть до последнего периода его жизни: в Монте-Кассино он будет жить в отдельной башне, в отдалении от дортуара братьев.

Религиозная живость итальянского народа в этом начале VI века проявляется в огромном количестве монашеских призваний, и они в течение короткого времени собрались вокруг Бенедикта: их было более ста пятидесяти. Чтобы поселить всю эту толпу, надо было строить. На правом берегу Анио, где находился грот Бенедикта и небольшой монастырь Адеодата, почти не было больше строений, разве что роскошные здания виллы Нерона, стоявшие вблизи озера. Давно уже необитаемые, они, однако, принадлежали к государственной собственности. Кстати, они мало подходили для монахов. Склоны над ними были отвесными и не располагали к строительству больших сооружений.

Эти местные условия, быть может, частично объясняют решение, принятое Бенедиктом, — разделить свою общину на двенадцать маленьких монастырей по двенадцать монахов в каждом, которые он разбросал на довольно большом расстоянии, так что некоторые находились на расстоянии нескольких километром от центра. Центр же был в доме, где сам он, глава небольшой своей армии, устроил свой командный пост.

Посвященный Папе Клименту I, святому-мученику I века, этот центральный монастырь находился на берегу озера, в одном из павильонов императорской виллы. Остатки ее еще и теперь видны у подножия теперешнего аббатства Святой Схоластики. В этом месте мраморный мост перекинут был через узкий конец озера; он вел на левый берег, где немного ниже по течению находилась деревня, окружавшая церковь Святого Лорана. Бенедикт хорошо выбрал место своего жительства: отсюда можно было контролировать переход с одного берега на другой, с того, где жили миряне, на тот, где обосновались монахи.

Чтобы обосноваться в общественном помещении, необходимо было официальное разрешение. Мы не знаем, как Бенедикт его получил, но, судя по всему, это было ему нетрудно, поскольку Григорий говорит нам, что в эту эпоху он был близко знаком со многими набожными аристократическими семьями. Рим, который он когда-то покинул, шел теперь к нему. По иронии судьбы, этот юноша, бросивший учение в столице, теперь принимал у себя сыновей титулованных семей, доверявших ему их воспитание.

Судя по грустному замечанию в Уставе, эти дети аристократов приносили Бенедикту отнюдь не одно только удовлетворение. Но хотя бы двое из них оставили по себе добрые воспоминания: юный Мауро, сын некоего Евтициуса, и малыш Пласидо, отец которого, Тертулл, был облечен высокой мантией патриция. Первый из них, едва достигнув необходимого возраста, стал помощником Бенедикта, тогда как другой в это время был еще ребенком.

Два эти подростка из высшего общества соседствовали в Сен-Клименте со взрослыми людьми, вышедшими из совсем других социальных слоев. Мы знаем по крайней мере одного из них: монаха-гота, работы которого по очищению озерных берегов стали поводом для одного из чудес святого. Удивительная социальная мешанина, которую производила монастырская жизнь, заставляла жить под одной крышей, молиться в одной часовне, трапезничать за одним столом маленьких римских аристократов и одного из тех готов, на которых римляне, хоть и страшась их, все-таки смотрели свысока.

Такова была маленькая группа, жившая под ближайшим руководством Бенедикта. Он оставил рядом с собой этих нескольких братьев по особым причинам, желая самолично воспитать их. Остальные, разделенные на двенадцать монастырей, имели настоятелем «отца» или «аббата», поставленного святым во главе каждой отдельной общины.

Число двенадцать — многозначительно. Оно заставляет нас сразу же подумать об апостолах, окружавших Христа. Как Иисус выбрал этих двенадцать человек из всех учеников своих, чтобы доверить им роль проповедников в мире и руководство Церковью, так и Бенедикт предназначил двенадцать из этих монахов для воспитания и руководства своими братьями. Посреди этих двенадцати избранных он похож на Христа. Сам аббат, то есть отец, он, без сомнения, сознает эту аналогию с Иисусом. Не напишет ли он в Уставе, что «аббат занимает место Иисуса»? Этот образ Двенадцати, окружавших Господа, стало быть, господствовал в маленькой конгрегации Субиако. Он даже повторялся в нем на двух уровнях: во всей конгрегации в целом и в каждом из монастырей, где было по двенадцати монахов. Эта видимая социальная структура ясно выражает глубокий замысел предприятия. Как будет сказано потом в Уставе, монастырь есть не что иное, как «школа служения Господу», школа Христа. Ключевое слово «школа» взято не из Евангелий, но оно в точности представляет реальность, в них описанную: группа учеников, окружающих Учителя. «Школа» монастыря была создана для того, чтобы продолжать это единение между Иисусом и Двенадцатью; она возникает вокруг наставника, аббата, который становится таким образом представителем Христа и проповедует всем и примером своим, и словом весть Христа.

4

НАСТОЯТЕЛЬСТВО В СУБИАКО

Научиться жить вместе чрез Евангелие Христа: таково было стремление этих двенадцати общин двенадцати монахов, которые Бенедикт рассеивает по правому берегу Анио, возле Субиако. Сам вдвойне представляя Христа, он делает честь этой внушающей страх роли — не только евангельской подлинностью своего учения, но и чудесами, напоминающими нам великих библейских мужей Божиих и Самого Иисуса.

Чудес в этот период было четыре. Первое отличается от трех последующих, потому что оно не имело видимой параллели с каким-либо библейским прецедентом. Григорий рассказывает нам, что в одном из монастырей, где был аббатом Помпениан, один из братьев был искушаем дьяволом, увлекавшим его за пределы молельни всякий раз, как община становилась на молитву. Предупрежденный об этом, Бенедикт пришел на место, увидел своими глазами невидимого Искусителя, и ему удалось заставить увидеть его если не Помпениана, то юного Мауро, своего помощника. Затем ударом палки по спине монаха он обратил дьявола в бегство. Удара этого оказалось достаточно: брат, который прежде не мог молиться, стал особенно усердным в молитве.

Хотя Григорий не отмечает этого, но подобное видение невидимого существа, которое было дано в этот день Бенедикту и которое ему удалось передать ученику своему, напоминает похожее на него чудо пророка Елисея. Но в трех последующих рассказах параллели с Библией еще более очевидны, и автор жития Бенедикта не преминул привлечь к этому факту внимание читателя. Мы видим в них последовательно Бенедикта, заставляющего бить из скалы воду источника, как Моисей, поднимающего инструмент со дна озера, как Елисей, и заставляющего Мауро ступать по водам, подобно апостолу Петру.

«Трудись и не унывай»

Из трех этих чудес самым трогательным является, без сомнения, второе. Монах-гот, о котором мы уже говорили раньше, работал однажды на берегу озера. Бенедикт велел ему вырвать колючий кустарник в одном месте, которое они собирались очистить, чтобы разбить там сад. Этот простой человек, обладавший высоким даром «нищеты духа» — первым из блаженств — набросился на работу с такой страстью, что железная часть инструмента его отделилась от ручки и упала в озеро, в этом месте очень глубокое.

В монастыре, говорит Бенедикт в своем Уставе, всякая вещь священна. Потерять инструмент, даже если это произошло и не по вине того, кто им пользовался, составляет объективный проступок, в котором надо признаться и который надо исправить. В смирении своем — евангельская «нищета духа» есть смирение — гот поспешил исповедаться в своей неловкости. Предупрежденный Мауро, принявшего признание гота, Бенедикт пришел на место его работы. Взяв ручку инструмента, он погрузил ее в озеро. В тот же момент железная часть поднялась со дна и пристала к деревянной. Бенедикт вернул готу восстановленный инструмент со словами: «Вот! Трудись и не унывай».

Радость Христа и покой Его

История эта поучительна во многих отношениях. Если начать с заключения, то мы видим в этом слове утешения сердце настоятеля, которое в Уставе своем покажет себя столь озабоченным тем, чтобы никто в монастыре не ощущал уныния. Мы видим в этом не только универсальность христианской любви, но и требовательность на службе Богу: «Будьте всегда веселы», — говорит святой Павел.

Что до самой этой сцены, то она свидетельствует о мирном и счастливом сосуществовании под взглядом Божиим двух народов, борьба между которыми была еще очень далека от завершения — последующая жизнь Бенедикта приведет нам доказательства этого. Став, в отличие от своих соплеменников-ариан, католиком, гот так хорошо вжился в монастырскую общину, что он счел совершенно естественным принести покаяние к ногам совсем юного помощника настоятеля, каким был Мауро. Таков был результат гостеприимного приюта, который дал ему Бенедикт, приняв его в число своих монахов. Как передает нам Григорий, Бенедикт принял этого неожиданного кандидата «с большим удовольствием». С удовольствием, разумеется, сверхъестественным, проистекавшим из глубины веры: во Христе нет ни римлянина, ни варвара.

Урок чудес

Основная черта Устава, как и Евангелия, — смирение — добродетель, которую раскрывает это маленькое повествование. Другие ценности монашества появляются в ближайших чудесах. Два первых иллюстрируют величие молитвы, как общей, так и персональной: дьявол прилагает все свои усилия, чтобы помешать ей, и именно ею Бенедикт, новый Моисей, вытягивает воду из скалы. Что до чуда хождения по воде озера, то оно следует из безусловной и немедленной покорности Мауро настолько же, насколько из таинственного могущества Бенедикта. Послушание, смирение, молитва — три этих духовных требования, о которых свидетельствуют три приведенных рассказа, будут находиться в самом сердце Устава.

Между тем влияние Бенедикта все возрастало, о чем свидетельствовал постоянно возрастающий наплыв людей, приходящих, чтобы стать монахами в Субиако. Этот духовный свет, побуждающий любить Христа, далеко не всем был по вкусу. В самом Субиако, по другую сторону мраморного моста, настоятель маленького прихода Сен-Лоран, некий Флоран, относился к происходящему с большим подозрением. Священник этот воспылал завистью к человеку Божию, говоря о нем со злобой и, как мог, отворачивая от него тех, кто приходил повидаться с ним.

После дурных монахов из Виковаро — теперь дурной священник. И в обоих случаях враждебность этих посвященных Богу людей шла до попытки убийства. Монахи налили яду в вино. Флоран вложил отраву в кусок хлеба — и еще хуже того: в кусок хлеба освященного. По старинной церковной традиции, «евлогии» (освященные предметы), которые посылали или давали друг другу в подарок, означали единение в любви. Этой страшной подменой, достойной Иудина поцелуя, знак христианской дружбы превращался в инструмент ненависти и смерти.