Тамара Токомбаева
жүктеу/скачать 0.88 Mb. Pdf көрінісі
|
| ГЛАВА 3. ПУТЬ К ЗНАНИЯМ
…Копать иглой колодец – не смешно ль? Смотря какой, смотря с какой задачей: Добыть себе богатство – так уволь, Глоток воды – тогда дай Бог удачи! За светом знанья я готов сквозь мрак Идти иль целый век прожить в пустыне… Копай иглой колодец – только так! И знай: иного нет пути к вершине.9 В некоторых городах Киргизии открылись начальные школы. Как вспоминал сам Аалы Токомбаев, в Сарыкамыше, где зимовал их род, учителем был молодой паренёк лет 17 по имени Сарыгул, родом из Токмака. Учил он, вероятно, по собственной инициативе и за обучение брал по овце. Конечно, овцы у сироты не было. До сих пор неизвестно, кем и для чего был прислан учитель. Он даже иногда произносил русские слова. Вскоре у него появилась кличка Сарыгул из Токмака. Когда ребята маршировали с песней, Аалы пристраивался сбоку, и, вообще, что бы они ни делали, он повторял их движения. Его дразнили, смеялись над ним, а он в ответ – корчил им рожицы. Из ребят он подружился с Садыком и Калыком, но они не могли принять его в свой ряд – Сарыгул сразу же заметит. Однажды Аалы так увлёкся, что не заметил, как пристроился к колонне и запел во весь голос. Заметив его, Сарыгул подозвал его к себе и, влепив сильную пощёчину, прогнал с глаз долой. В 30-е годы получилось так, что они встретились и разговорились. И выяснилось, что собеседник Аалы никто иной, как Сарыгул из Токмака. К тому же он оказался дальним родственником Аалы по матери. Сарыгул занимал высокие посты. Много позже, сидя в кругу друзей, он вспомнил прошлое: «Кто из вас может поднять руку на Аалы? Теперь никто не сможет поднять не то что руку, но хотя бы пальчик, а от меня он получал тумаки». И всё же первые годы учёбы связаны с Иссык-Кулем. Однажды дальний родственник матери Аалы спросил у него, не думает ли он учиться, и что его сверстники Калык и Садык отзываются о нём, как об одарённом мальчике. Аалы рассказал Тологону-молдо, что ещё до бегства в Китай он учился у Джумаке-молдо и что он умеет читать «Аптийек»-книгу, хотя не понимает, что там написано, потому что язык бога никому не доступен. Тологон сам предложил мальчику начать учиться, но усомнился в том, что Аалы сможет посещать занятия, так как ему приходится пасти овец. Но Аалы успокоил родича, сказав что овец он пасёт по доброй воле, а не по найму, и что в любое время может оставить это занятие. Надо сказать, что, судя по редким, но очень красноречивым рассказам отца об этой поре его жизни, «добровольная» помощь сироты его богатым родственникам была ему не так уж и в радость… Когда он жил «на хлебах» у родственников, совсем ещё маленький, он хватался за любую посильную работу: кормил ловчих птиц, заготавливал дрова, кизяк, пас овец... Однажды в горах, где он сторожил свою отару, за ним погнались две людоедки, живущие в пещерах... Я, помню, слушая его, буквально видела этих несчастных женщин, вернувшихся из Китая на пепелище, сошедших с ума от голода: чёрные космы, полные репьёв и грязи, развеваются по ветру, налитые 15 Т.Токомбаева Аалы Токомбаев кровью глаза выскакивают из орбит, когтистые руки пытаются ухватить добычу... А перепуганный парнишка, леденея от ужаса, улепётывает во все лопатки, уже ощущая за спиной их смрадное дыхание... Сколько раз на нашей несчастной планете люди ели людей, потому что это всегда была самая беззащитная, самая лёгкая и дешёвая добыча! Однажды ночью на доверенную Аалы маленькую кошару, где он спал, свернувшись на земле калачиком, напал волк. Бежать было поздно, овцы, крича дурными голосами, сбились в кучу за спиной юного защитника, и он, вопя во всё горло, схватил волка за хвост, и крутился, крутился с ним юлой на одном месте, не переставая отчаянно вопить. Подоспевшие взрослые пастухи ахнули, увидев эту страшную картину: уже замлевший от ужаса и перенапряжения мальчишка, раскрутивший свою тяжёлую ношу до почти незримых оборотов, и волк, пытающийся извернуться и достать зубами ось этой бешеной мельницы... Но вернемся к первой учёбе. Уроки Тологона оказались простыми и понятными: «Ата, ат, тат, атат, тата» – всего две буквы, а говорят о пяти понятиях. Это было удивительно, но хотя он легко усваивал звуки и чтение, то с написанием букв справлялся с трудом, так как большинство арабских букв имеют сходное начертание. Ни учебников, ни тетрадей, ни письменных принадлежностей у Аалы не было. Писчей доской ему служил песчаный берег озера. Он писал буквы, а волна смывала их. Раньше, бродя с отарой овец, он приносил друзьям глиняные пластинки, на которых можно было писать, царапать буквы ногтем или колючкой жырганака. Теперь он специально отправлялся на поиски сухих пластин не только для друзей, но и для себя. Видя старания мальчика, зять Байлооч – муж старшей сестры – отлил свинцовые палочки, которыми можно было царапать не только на глиняных пластинках: и на бумаге эти свинцовые палочки оставляли серебристый след. Отец вспоминал, что неиссякаемым рулоном бумаги для него всё-таки в первую очередь служила песчаная гладь. Лёжа на берегу озера, он с утра до вечера приобретал сноровку в письме, до бесконечности выводя на мокром песке прихотливые начертания букв. Но недолго длилась учёба. Аалы уже выучил буквы и счёт до десяти, когда из Кочкорки приехал второй зять – муж Батмы, отданной Токомбаем без калыма. Калматай рассказывал, что сестра, расспрашивая у знакомых и случайных людей, узнала о том, что он, единственный из родных, остался жив, и тотчас послала за ним. Желание увидеть сестру боролось с желанием учиться. Желание учиться победило, и на ночёвке в Балыкчы Аалы решился сбежать от зятя, но тот, догнав мальчика, вновь и вновь уговаривал и всё-таки уговорил его поехать к сестре, – иначе, мол, она умрёт от тоски и горя. В аиле, куда Калматай привез деверя, Аалы сдружился с детьми односельчанина по имени Карга. Ровесники Аалы часто устраивали шумные игры: прятки, бросание косточки, колотушки, догонялки и т.п. Но он не любил эти игры, вернее, стеснялся в них участвовать, так как шелест его сыромятных штанов всегда выдавал его присутствие. Ребята иногда подтрунивали над ним, и только Кумуш – то ли стеснялась, то ли всё ещё грустила по умершему отцу, – но тоже редко принимала участие в играх и предпочитала проводить время с Аалы. Но когда Алмадай-апа, мать Карги, собирала детей вокруг себя и рассказывала были и небылицы, загадывала загадки и учила скороговоркам, то не было более внимательного слушателя, чем Аалы. Часто Алмадай- апа просила Аалы рассказать «Манас», «Семетей», «Коджо Джаш», «Курманбек», поэму Исаака Шайбекова «Горемычный народ». И Аалы, подражая Ураку, начинал повествование и даже, как дубане, взбирался по верёвке на внутренний купол юрты. Иногда копируя Ураку, он, словно плакальщица, уперев руки в бока, начинал причитать и петь грустные песни: детям в ветхой юрте Алмадай-апа можно было играть и шуметь сколько угодно… Однажды Алмадай-апа спросила Аалы, как бы он оплакивал Джумабая, если бы тот умер. Джумабай в молодости был хозяйственным, храбрым джигитом, а сейчас он, 16 |