Театральная пьеса
жүктеу/скачать 150 Kb.
|
| Антракт.
АКТ II.
18. КЛЕНИН и КОРЧ. КЛЕНИН машинально подписывает бумаги. КОРЧ. Ну вот и славно. (Забирает бумагу). Камень с плеч. Только странный вы человек, Андрей Николаевич, -- отчество у вас замечательное, прямо как у Островского. Бумажки подписываете, а читать – не читаете. Контракты читать надо. Кровью ли подписываешь, чернилами, шариковой ручкой – оно ведь всё одно. Подписал – придётся исполнять. А мало ли какую мерзость подсунуть могут. Бумага – она терпеливая, всё вынесет. А человек – нет. Внимательно надо читать на что право имеешь, какие обязанности налагаются, какая ответственность, если что… Ну и, конечно, про деньги. С деньгами, у нас как в лаборатории, всё точно, как договаривались. Я называю это – цивилизация! Ну, поздравляю с зачином. КЛЕНИН. Спасибо… КОРЧ. Теперь попрёт… Я вам завидую… Богатым человеком станете. КЛЕНИН. Вы думаете? КОРЧ. Я знаю. (Вдруг орёт). Ира! Ну, что, надо это освятить? А мы без батюшки, мы своими силами… (Вбегает ЕЛЕНСКАЯ). Вы что будете? КЛЕНИН. Чай… (Пауза. ЕЛЕНСКАЯ мрачнеет и уходит). КОРЧ. Это было очень грубо. Ой как это было грубо… Андрей Николаевич, а вы оказывается очень жестокий человек. Нет, бог вам судья… Я не в порядке обвинения, но, может быть, не стоило так… КЛЕНИН. Я всего лишь попросил чашку чая… КОРЧ. Чая!? А ноги раздвинуть не хотели попросить? КЛЕНИН. Не вижу связи… КОРЧ. Это театр… Здесь слова «чай» и «смерть» слишком близки по смыслу. Вот… (Даёт КЛЕНИНУ газету). КЛЕНИН. Что это? КОРЧ. Профессор один написал… Э… Статья о страшном вреде чая. Ужасные вещи, чудовищные. Я предупреждал, я опасался, я давал ему читать. Но… Мы иногда совершенно не способны слушать голос разума. Берите, берите, это вам. Вот увидите, лет через сорок-пятьдесят, на каждой упаковке чая будут писать огромными буквами то, что сейчас пишут на табаке. Только для нашего, да и для вашего поколения, уже поздно… КЛЕНИН. Скажите, так что происходит с моей пьесой? КОРЧ. Ну, начнём с того, что ничего страшного не происходит. КЛЕНИН. И? КОРЧ. Мы очень любили Виталия Адольфовича. Это был жуткий удар для театра. Министр очень расстроился… Ну, успокоили, осознали, приняли… Все мы смертные, в общих чертах… КЛЕНИН. И? КОРЧ. И вашей пьесой занимается Кострыгин Сергей Сергеевич. Серьёзный профессионал. Гарантированная касса. Ну… и режиссёр любопытный… КЛЕНИН. А почему меня не спросили? КОРЧ. Вы, статейку, всё-таки прочитайте. Вы плохо выглядите. Что-то мешки какие-то, похудели, кожа подсохла, губки потрескались… Вы помадку купите, гигиеническую. Многие брезгуют, а я нет. Смотрите. (Проводит помадой по своим губам). И всё… А то же это… скоро авторучка будет из рук вываливаться. От слабости… КЛЕНИН. Я болел. Я вообще такие… вещи плохо переношу. КОРЧ. Слышал, вы с одной актрисой из нашего театра ну нашли общий так, сказать, язык. КЛЕНИН. Слышали? КОРЧ. Ну, театр – он, в общем, семейное предприятие. Ходят слухи… Нет, это ваше личное дело, Андрей Николаевич, но Янку я рекомендую. КЛЕНИН. Это как? КОРЧ. Она ж нам всем как… дочь. Хорошая девчонка. Задорная, с чувством юмора, с изюминкой… Чуть-чуть мозгов, цены бы не было. А может, так оно и к лучшему. И вы театр узнаете изнутри. (Смеётся). Изнутри… Хорошо сказал. Ну, это мужской разговор. КЛЕНИН. Я пойду, а то у меня странное ощущение, что это никогда не кончится. КОРЧ. А посашок! Коньяк – это святое. Армянский, семилетний… (Наливает). Люди приходят, спасибо им, люди уходят – театр живёт. Мы идём вперёд, развиваемся, перестраиваемся, ремонтируемся… Пройдёт совсем немного времени и это место будет не узнать! Новое дыхание! Новая жизнь! Новый театр! Ура! (Пьют). Хорошо, что напомнили… (Звонит по телефону). Вахта, директор, да. Он самый… Что там сегодня у вас, спокойно? Хорошо. У меня просьба, возьми ключи и сходи в литчасть. Там в кабинете ты увидишь пьяную Еленскую. Она будет выть и голосить. Возможно, драться. Запри её. Просто запри. Ну и что, что ночь. И хорошо, что ночь… Не знаю, это что-то личное. Не вышибет, там старые двери. Угу… (Кладёт трубку. Смотрит на КЛЕНИНА). Ну, как говорится, всех благ… 19.
КЛЕНИН. Яна! ЗОЛОТКОВСКАЯ. Андрюшенька, ты вернулся. А мы все за тебя так боялись. Я звоню, звоню… КЛЕНИН. Телефон отключили, пока болел. ЗОЛОТКОВСКАЯ. Отключили… КЛЕНИН. А я деньги получил. За пьесу. Так долго ждал и получил… Хочешь, я тебя до дома провожу? ЗОЛОТКОВСКАЯ. Так ты же ничего не знаешь, Андрюшенька? Здесь теперь мой дом, а театре. КЛЕНИН. В театре? ЗОЛОТКОВСКАЯ. Мы теперь здесь все живём, как завещал Создатель. Театр-дом, и всё такое. Мы теперь другие… Ах, что же это я стою, на репетицию пора. Я ведь твою пьесу репетирую. КЛЕНИН. Какую роль? ЗОЛОТКОВСКАЯ. А я не роль, я прачка… КЛЕНИН. В смысле? ЗОЛОТКОВСКАЯ. Зритель приходит, бельё оставляет – я стираю. Мы, молодые, все, кто стирает, кто гладит… Обслуживаем. Слушай, я ведь беременная. Только ты в голову ничего не бери, жениться совсем не обязательно. Он у нас как сын театра будет, общенький… И с детства в системе. Мне теперь жениться совсем нельзя. Как же это жениться, когда театром занимаешься? Отвлекаться никак нельзя! Всё время ей… КЛЕНИН. Кому? ЗОЛОТКОВСКАЯ. Системе. Только так… Мы ведь раньше совсем несерьёзные были, оттого не получалось ничего. Теперь мы – крепость, твердыня искусства. И всё, всё ради неё. Вся жизнь ради неё! КЛЕНИН. А мир, а люди? А семья… ЗОЛОТКОВСКАЯ. Они другие. Они нас не поймут… Ой, я же совсем опаздываю, ругаться будут… Ты приходи обязательно. (Целует в щёку). КЛЕНИН. Яна… (ЗОЛОТКОВСКАЯ исчезает). 20.
ГУБЕРМАН. Станки уже завезли. У нас сцена не очень глубокая, ты же знаешь, встанет только три ряда… КОСТРЫГИН. Хорошо… ГУБЕРМАН. Только, это… Те, что столярные – те ничего. А шлифовальные – громкие. Во время спектакля, я бы не… КОСТРЫГИН. Ничего, пусть актёры учатся. Пусть дают посыл. ГУБЕРМАН. Я посмотрел расписание… Всё-таки три трудовых смены… Ты, Сергей Сергеевич, прости, конечно, но я бы «народных» в третью смену не ставил. Не по-людски это как-то… КОСТРЫГИН. Корч сказал все работать должны! ГУБЕРМАН. Но в третью… КОСТРЫГИН. Все должны работать! И прикрепите «народных» за подсобками. Что у нас есть там? ГУБЕРМАН. Три коровы, овец десять… КОСТРЫГИН. Так покупали же ещё четыре. ГУБЕРМАН. А, ну да. Так это, тогда четырнадцать. И тридцать четыре бройлерных курицы. КОСТРЫГИН. «Народных» – за коровами… «Заслуженных» за овцами. Остальных закрепите за курами. Всё – решено! (Замечает КЛЕНИНА). А, Андрей, ты здесь, а у нас работа кипит… КЛЕНИН. Какая работа? Зачем? КОСТРЫГИН. Всё! Хватит этого попрошайничества. Первый в мире монастырь искусства! Полное самообеспечение… Сначала первый, потом второй, третий… Ты представляешь, старик? И насрать на всех! Дисциплина, порядок, искусство… Ты знаешь, что мы через неделю выпускаем твою пьесу? КЛЕНИН. Как через неделю? КОСТРЫГИН. Чего тянуть? Приходи. Если надо что постирать или починить чего-нибудь, неси. У нас теперь – актёры, подготовленные. Настоящие. Что ни говоришь – всё делают. Полы моют, коров доят, красят, шлифуют… Все! Тебе, старик, как автору, бесплатно. (КОСТРЫГИН, ГУБЕРМАН и ЕЛЕНСКАЯ уходят). 21.
КЛЕНИН. Говорят, человек сам себя не может адекватно оценить. Где кончается здоровье и начинается болезнь… Вот человеку вроде кажется, что он красивый, а для всех он урод. Или что он идёт куда-то, а это сон. Раз и проснулся… И так далее… Появляется ДЫБАНЬ. ДЫБАНЬ. Сам с собой разговариваешь? Правильно, правильно, с интересным человеком и поговорить приятно. КЛЕНИН. Приятного пока мало. ДЫБАНЬ. Это как смотреть… Чёрт, провонялся весь. КЛЕНИН. Ты откуда? ДЫБАНЬ. С пастбища… КЛЕНИН. Откуда? ДЫБАНЬ. С пастбища. Нет, три коровы, пару артистов и в пять утра на выпас… Поспишь, порепетируешь… Великолепно, свежий воздух, парное молоко. И главное в этом есть тема! КЛЕНИН. Тема… ДЫБАНЬ. Тема – это главное. Вот напиши мне три страницы, не надо больше, три страницы о пастухах… Об этой романтике, о первых лучах солнца, об этой тёплой дымке, стелящейся по земле… О природе, на фоне которой вся наша интеллигентское копошение – просто бред. Вот, где настоящий театр… Вот, где артисты раскрываются… Три страницы – и я поставлю. (Уходит). 21.
ШУВАЛОВА. Автор наш, дорогой вы наш! Дайте, я вас расцелую, какой вы у нас всё-таки молоденький… Надо капеллану сказать, что у нас автор выздоровел… КЛЕНИН. Капеллан это кто? МИЛОВАННИКОВ. Маевский, артист наш, помнишь? ШУВАЛОВА. У нас теперь всё освящённое, и станки, и жилища… И мы теперь, как одна семья во Христе…
ЕЛЕНСКАЯ. Прости Создатель, грешна! Только не чаем… Нет! МАЕВСКИЙ. (Окропляет её). Именно чаем… И пусть этот крепчайший, кипящий чай без единой крупинки сахара выжжет зло… ЕЛЕНСКАЯ. Прости, прости… Господи… МАЕВСКИЙ. Смоет мерзость! ЕЛЕНСКАЯ. Никогда… МАЕВСКИЙ. Очистит душу! (Достаёт плеть, начинает её лупить). Кайся! Кайся, дочь моя! Ты привела беса в театр! Ты поддалась искушению… Но я научу тебя… Я сделаю из тебя добрую театралку… (Уходят в тень). МИЛОВАННИКОВ. Бондуревич умерла… ШУВАЛОВА. И слава богу… МИЛОВАННИКОВ. Перестань… ШУВАЛОВА. Она предала идеалы Создателя… А мы теперь всё поняли, всё вернули, даже больше. Теперь – это настоящий театр! Автор, переезжайте к нам. Серьёзно, автор… Будем жить дружно… У нас ещё свободная койка есть, правда верхняя, но вы же такой молодой… Работать будем вместе, я попрошу чтобы нас в одну смену ставили, весело будет… КЛЕНИН. Нет. ШУВАЛОВА. Автор, не оставляйте нас… Не оставляйте нас, пожалуйста… КЛЕНИН. Боже… ШУВАЛОВА. Пожалуйста, не оставляйте… Мы теперь сами хлеб печём, вкусный, горячий… И казённую обувь дадим. И на спортекьяду поедем, по лыжам… Не оставляйте нас… Автор… КЛЕНИН. Я всё понял. Врата открылись. Я в аду. МИЛОВАННИКОВ. Бинго! 22.
Премьера пьесы КЛЕНИНА! Слов не слышно, все выходят, играют, танцуют, поют, работают на станках, стирают, молятся и спортом занимаются и многое, многое другое! И затем все начинают кричать… ВСЕ. Автора! Автора! Автора! Выходят СТАНИСЛАВСКИЙ, БОРИН, БОНДУРЕВИЧ и КОЛЬКА. КОЛЬКА. Поздравляю, брат. БОРИН. Я говорил, мы из него сделаем драматурга. БОНДУРЕВИЧ. Ты молодец. СТАНИСЛАВСКИЙ. Шампанского? С премьерой. Что надо сказать? КЛЕНИН. (Пауза). Ich sterbe! Конец. 18 ноября 2004 жүктеу/скачать 150 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|