Техники семейной

Разыгрывание этой ситуации закончилось тем, что мать добилась своего. Конечно, это искусственный результат, достигнутый благодаря тому, что была вовремя поставлена точка. Терапевт выбрал момент, когда мать смогла, с его помощью, организовать поведение обеих девочек, и именно в этот момент объявил об окончании ин­сценировки. Цель такой стратегии состояла в том, чтобы помочь матери почувствовать себя компетентной в присутствии мужа и терапевта, не передавая управления мужу, который проявил бы свою власть. Терапевт исходит из того, что мать способна быть компетентной в своих отношениях с Патти, и помогает семье разыграть привычную для нее реальность с некоторыми изменениями, поскольку, если мать до­бьется своего, то дочь лишится ярлыка неуправляемой.

Подведем итоги. Терапевт остается на периферии, чтобы могли происходить внутрисемейные взаимодействия. Вскоре возникает проблема. Терапевт организует определенные события, разыгрываемые в ходе сеанса, объявляя их важными, и побуждает семью справиться с проблемой здесь и сейчас. Блокируя вмешательство отца, он делает невозможным обычный исход, заставляя мать и Патти выйти за пределы их привычных стереотипов до такой степени, что мать действительно доказывает свою власть. Затем терапевт определяет ее действия как успешные, подчеркивая возникшее у нее ощущение компетентности и внушая, что изменения возможны.

Иногда члены семьи вступают во взаимодействия, которые терапевт может сразу же определить как центральные моменты их танца. В этом случае первая и вторая фигуры инсценировки могут быть совмещены.

Выделение спонтанного взаимодействия

Семья Хэнсонов состоит из отца с матерью, Алана, девятнадцати лет, который провел шесть месяцев на излечении в психиатрической больнице, Кейти, семнадцати лет, очень близкой с Аланом, Пег, двадцати одного года, играющей роль ребенка-родителя, и Пита, двенадцати лет. Приводимый эпизод происходит в первые пять минут сеанса. Минухин, также выступающий в роли консультанта, только что представлен семье.

И вновь скорость, с которой терапевт интерпретирует столь скудные данные, может заставить усомниться в надежности его интерпретации. Кроме того, выделение дисфункционального взаимодействия на таком раннем этапе контакта с семьей действительно может вывести ее из равновесия. Однако вмешательство терапевта было мягким, поддерживающим, шутливым и косвенным, что позволило ему присоединиться к семье одновременно с выделением дисфункционального стереотипа.

Подметив навязчивый характер взаимодействий в этой семье и предположив, что это и есть главная ее проблема, терапевт продолжает подчеркивать такие взаимодействия. Следующий эпизод происходит пятнадцать минут спустя. Терапевт предлагает Алану поменяться местами с матерью, чтобы он мог сесть рядом с отцом и обсудить одну проблему. Алан пересаживается, а потом снова прицепляет к лацкану микрофон. Его отец протягивает руку, берет провод, зацепившийся за стул, и перекладывает его, чтобы Алану было удобнее.
Минухин: Я хочу показать тебе кое-что, Алан. (Встает, становится перед отцом и сыном, берет провод и повторяет действия отца.) Твой отец взял провод и поправил его. Почему он это сделал? Что он сделал?

Алан: Не знаю. Хотел поправить, наверно.

Минухин: У тебя две руки?

Алан: Да.

Минухин (беря Алана за руку): На конце этой руки есть кисть. Ты мог бы сделать вот так? (Переносит провод из первоначального положения на то место, куда положил его отец.)

Алан: Да.

Минухин: Я полагаю, что в девятнадцать лет ты способен это сделать.

Алан: Да.

Минухин: А почему он это сделал? Разве не странно, что он это сделал, как будто у тебя нет рук?

Алан: Ну, он часто так делает.

Минухин: Как ты думаешь, сколько, по его мнению, тебе лет? Три, семь, двенадцать?

Алан: Двенадцать.

Минухин: Значит, получается, что ты немного младше Пита. Ты можешь помочь отцу? Можешь помочь ему измениться — чтобы он позволил тебе пользоваться твоими собственными руками?

Алан: Я не знаю, как.

Минухин: Ну, если ты не поможешь ему измениться, ты не сможешь пользоваться собственными руками. Ты всегда будешь безрукий — у тебя всегда будут обе левые руки, ты всегда будешь неспособным, потому что он все делает за тебя. Он тебя парализует. Поговори с ним об этом, потому что, я считаю, это очень опасно — то, что твой отец только что сделал.
Терапевт раздувает пустячный эпизод в драматическое событие. Автоматический жест помощи со стороны отца представлен как спонтанная инсценировка дисфункционального взаимодействия, которое рассматривается как изоморфное с предшествующими. Такое оформление спонтанного, незаметного события обычно придает ему первостепенное значение: члены семьи поражены, когда их внимание привлечено к тому факту, что они действуют неразумно и часто вразрез с собственными желаниями. В этом эпизоде терапевт усиливает интенсивность вмешательства, стоя рядом с дисфункциональной диадой, оказывая покровительство Алану и прибегая к целой серии конкретных метафор, касающихся проявления индивидуальности и преодоления трудностей. В завершение этого маневра он предлагает инсценировать такое изменение во взаимодействии отец-сын, при котором Алан, вечно находящийся в положении неспособного, становится помощником отца.

Теперь терапевт начинает инсценировать возможные в этой семье альтернативы. В первый раз установленные в ней правила берут верх.

Не все семьи сразу и с такой готовностью демонстрируют свои обычные взаимодействия. Чтобы дело пошло, терапевт может оказаться вынужден взять на себя руководящую роль, задавать вопросы и подключать тех или иных членов семьи. В некоторых случаях члены семьи могут проявлять сдержанность, стараясь сохранить лицо. Однако, поскольку здесь присутствует терапевт и все взаимодействия происходят с его участием, он может усилить напряженность, выделяя определенные моменты взаимодействия или предлагая продолжать инсценировку по тому же или по какому-нибудь необычному пути. Терапевт может определять параметры не только существующей проблемы, но и доступных альтернатив, прощупывая систему на гибкость и собирая предсказательную информацию о возможностях иных способов функционирования семьи.

Некоторые семьи довольно легко вызвать на первые две фигуры танца-инсценировки, однако побудить их членов взаимодействовать необычным способом оказывается трудно, потому что эта фигура требует активного участия терапевта, действующего заодно с одним из членов семьи и стремящегося определить, какие альтернативы возможны для этой подсистемы.

Семья Грегори состоит из двадцатипятилетней матери и ее пятилетней дочери Патрис. Как и в семье Кьюнов, мать не может справиться с дочерью, но она к тому же еще и боится, что, рассердившись, побьет ее. Через пятнадцать минут после начала второго сеанса девочка не отходит от матери и не реагирует на ее многократные просьбы сидеть тихо.

Поведение терапевта в ходе этого взаимодействия совсем иное, чем при работе с семьей Кьюнов. Там его участие минимально, что облегчает разыгрывание функционального взаимодействия между матерью и дочерью. А в семье Грегори мать, чтобы разыграть альтернативное взаимодействие, нуждается в участии терапевта как активного члена терапевтической системы.

Пример неудачного терапевтического вмешательства

Семья Адамсов состоит из двадцатичетырехлетней матери и двух ее детей, восьми и пяти лет. Проблема состоит в том, что мать плохо обращается с пятилетним Джерри. Иногда она выходит из себя и больно наказывает его. Мать обратилась к терапевту, обеспокоенная тем, что может причинить сыну вред. Это их первая беседа.

Семья входит и садится. Восьмилетняя Молли идет в угол, садится и принимается тихо раскрашивать картинки. Мальчик сразу же начинает расхаживать по комнате, шуметь и всячески командовать матерью. Мать отдает мальчику различные распоряжения, например: “Сядь и сиди тихо” или “Замолчи” — но быстро теряет интерес и не настаивает на своем, несмотря на то, что мальчик, по-видимому, ее не слышит. В другой раз мать говорит мальчику, чтобы тот сам сложил головоломку. Мальчик берет головоломку и протягивает матери, которая рассеянно складывает ее.

В ходе беседы мальчик сосредоточивает на себе едва ли не все внимание матери, почти не давая ей ни разговаривать с терапевтом, ни заниматься дочерью. На протяжении большей части сеанса он так шумит, что мать и терапевт не слышат друг друга. Когда мать отвлекается от разговора с терапевтом, она отдает сыну многочисленные распоряжения. А в те моменты, когда внимание матери обращено на терапевта, они обсуждают, как ей эффективнее добиваться своего в домашних условиях.

Общение между матерью и дочерью ограничилось тем, что однажды, когда девочка была занята рисованием по точкам, мать взглянула на нее, увидела, что она рисует неправильно, и закричала: “Ты все сделала неправильно!” Терапевт снова переключил на себя внимание матери, и они продолжили говорить о том, как улучшить положение в доме.

Примерно через десять минут, на протяжении которых Джерри демонстрировал откровенное непослушание, а мать без особой настойчивости давала ему разные распоряжения, она выходит из себя. Она кричит на мальчика, встает, хватает его, держит поперек туловища вниз головой и несет к своему стулу. Потом кладет его к себе на колени, удерживает его руки, зажимает ему рот и продолжает говорить. Мальчик полностью лишен свободы действий и может только дышать.

Этот сеанс — пример серьезной неудачи терапевта. Он установил хороший контакт с матерью и детьми. Беседуя с матерью, он присоединяется к ней, соглашаясь, что у нее трудная жизнь. Разговаривая с детьми, он добивается аналогичного раппорта и с ними. Он внимательно наблюдает за взаимодействиями в этой семье и видит, что поведение мальчика, скорее всего, приведет к тому, что он будет наказан. Он отмечает, что мать отдает распоряжения и не добивается их исполнения; затем либо требует чего-то такого, что превышает уровень развития ребенка такого возраста, например сидеть тихо и не двигаться, либо не обращает внимания на его совершенно детские выходки; и наконец, она не реагирует немедленно и должным образом, чтобы ввести мальчика в какие-то рамки. Вместо этого мать ждет, когда он подчинится ее распоряжениям. Несмотря на то, что этого не происходит, она все равно ждет, в то время как мальчик упорно продолжает вести себя возмутительно и враждебно. Внезапно терпение матери истощается, и она реагирует чересчур бурно.

Заметив все это, терапевт пытается создать в доме такую ситуацию, при которой присмотр со стороны матери станет более эффективным. Однако вместо того, чтобы беседовать с ней о сложившейся в доме ситуации, он мог бы с полным основанием предположить: в доме происходит, в сущности, то же самое, что он сейчас наблюдал. Поэтому он мог бы вмешаться и постараться изменить способы взаимодействия между матерью и детьми во время сеанса, увереный, что семья сможет усвоить модель измененного поведения и с успехом пользоваться ею в повседневном общении.

Чтобы инсценировать измененный ход взаимодействия, терапевт мог бы, например, сказать матери: “Вы позволяете своим детям слишком шуметь. Нам здесь было бы легче работать, если бы вы могли добиться, чтобы они вели себя тише и мы могли спокойно разговаривать. Как вы думаете, сможете вы это сделать?” Если бы мать ответила: “Да”, — то терапевт мог бы сказать: “Попробуйте, а я буду помогать вам советами, если понадобится, но вы должны это сделать”.

Терапевт часто испытывает огромное искушение вмешаться в ситуацию и добиться желаемых изменений. Если бы в данном случае терапевт сказал ребенку: “Посиди тихо, мы с твоей матерью хотим поговорить”, — он, вероятно, добился бы некоторого результата, однако удобный случай для достижения терапевтических изменений был бы упущен. В конце концов, цель терапии состоит не в формировании удобного для терапевта терапевтического холона, а в том, чтобы повысить сложность внутрисемейных взаимодействий и помочь членам семьи проявлять в них большую компетентность.

Терапевт упустил случай перевести сеанс из русла исторической, познавательной и аффективной терапии в русло терапии, ориентированной на непосредственный опыт. Поэтому энергия и напряженность были в значительной мере утрачены. А когда терапевт имеет дело с такой серьезной проблемой, как плохое обращение с ребенком, ему необходимы максимально возможная напряженность и сила воздействия.

Приведенные примеры терапевтических сеансов могут создать впечатление, будто инсценировки используются лишь при работе в размашистой живописной манере, однако это неверно. Элемент инсценировки присутствует и в каждом тонком штрихе, в любом из мелких вмешательств, которые бесконечное число раз повторяются в ходе терапии, — например, когда терапевт не позволяет матери перебивать дочь, чтобы внимательно ее выслушать и отреагировать на ее слова, или когда он предлагает подростку самому попросить у отца разрешения воспользоваться автомобилем, или когда он просит родителей продолжать разговор, не позволяя сыну вмешиваться в него. Инсценировка — это не исключительное событие, которым лишь изредка прерывается ход терапии. Наоборот, она должна стать частью спонтанной манеры терапевта, его постоянной установкой, пусть даже семью вполне устроил бы простой рассказ о том, что произошло.

8. ФОКУСИРОВАНИЕ

Фокусирование — термин, позаимствованный из мира фотографии, где он ознаменовал собой важное техническое достижение. В объективах первых фотокамер были всего лишь точечные отверстия. Что окажется главным на фотоснимке, зависело от того, где находился фотограф. Если перед ним было дерево, оно и занимало основное место на снимке, даже если рядом с деревом стоял Уильям Говард Тафт^*. С появлением линз все изменилось. Фотограф получил возможность наводить свой аппарат на человека, на один цветок в букете, даже на один его лепесток. Соотношением фигуры и фона стало возможно управлять путем простой регулировки объектива. Теперь фотограф смог придавать определенную структуру миру, который хотел запечатлеть.

В семейной терапии фокусирование можно сравнить с построением композиции фотоснимка. Из всего пейзажа фотограф хочет выделить дом. Не небо, не дорогу и не реку, а только дом. Он начинает устанавливать фокус. Он увеличивает фокусное расстояние, чтобы была лучше видна дверь, делает снимок, потом уменьшает фокусное расстояние, чтобы в кадр вошло еще и окно, и делает другой снимок. Потом снова увеличивает фокусное расстояние и снимает одну лишь дверную ручку. Из этой игры с множественными изображениями одного и того же объекта возникает многомерная картина. Она выходит за пределы простого описания, создавая более широкое понятие —понятие дома.

Когда терапевт наблюдает за семьей, его захлестывает изобилие сведений. Нужно провести границы, выделить сильные стороны, отметить проблемы, изучить взаимодополняющие функции. Чтобы извлечь из этих сведений какой-то смысл, терапевт отбирает их и организует в некую структуру. Однако такая организация должна быть в то же время и схемой терапии, облегчающей изменения. Поэтому терапевт выстраивает наблюдаемые факты таким образом, чтобы они, соотносясь друг с другом, имели и терапевтическое значение.

Для этого терапевту необходимо, во-первых, установить для себя определенное фокусное расстояние и, во-вторых, разрабатывать определенную тему. При этом он отсекает многие области, которые хотя и интересны, но не способствуют достижению терапевтической цели, стоящей перед ним в данный момент. В ходе сеанса он отбирает те или иные элементы внутрисемейных взаимодействий и организует этот материал так, чтобы он вписывался в его терапевтическую стратегию. Отсеивая значительную часть информации, захлестывающей его в ходе сеанса, он получает возможность сосредоточиться только на терапевтически значимых сведениях.

Схема терапии включает в себя как структурную цель, так и стратегию ее достижения. Например, имея дело с семьей, отличающейся сверхзапутанностью отношений, терапевт может сфокусироваться на размытости границ в семье. Как он это сделает, будет зависеть от содержания и хода сеанса. Однако все полученные данные будут претерпевать трансформацию, вытекающую из темы терапии.