Тридцать три
Майки вылетел из квартиры и сбежал по лестнице. К черту лифт, так быстрее — всего пять пролетов. Сердце бешено билось. В самом низу он остановился — увидел ее на улице. Она стояла, подставив лицо дождю. С грохотом распахнув дверь, он подошел к ней:
— Ты что это задумала?
Ее платье промокло насквозь, джинсы тоже; даже с ресниц стекала вода.
— Мне надо было тебя увидеть.
— Нельзя вот так просто прислать эсэмэски и потребовать, чтобы я спустился, иначе поднимешься сама! Ты что вообще о себе думаешь?
— Прости. Я бы не стала к вам ломиться, конечно. Я же даже не знаю, в какой квартире вы живете. — Закрыв лицо рукой от дождя, она оглядела многочисленные окна их дома. — А в какой, кстати?
Он покачал головой:
— Ты не можешь здесь оставаться.
Ее глаза скользили от балкона к балкону, от двери к двери.
— Карин знает, что я здесь?
— Ты что, с ума сошла?
Лицо у нее было грустное и растерянное.
— Пожалуйста, не прогоняй меня. Ты же сам вначале за мной бегал, забыл?
Верно, и после этих слов ему стало стыдно. Чтобы унять угрызения совести, он показал окно их квартиры. Хотел, чтобы она знала: он ничего лично против нее не имеет. Дело совсем в другом.
— Голубая дверь, — проговорил он, — та, где у входа елка.
От елки, правда, один ствол остался, иголки давно осыпались, зато она все еще была наряжена в мишуру. Хотя на дворе стоял май, у них никак не доходили руки вытащить ее дальше балкона. Майки почувствовал себя очень глупо: сам обратил ее внимание на то, какая у них безалаберная семейка.
— Сестре нравится, — заметил он. — Она все думает, что у елки опять иголки вырастут. В декабре поменяю на новую, надеюсь, разницы она и не заметит.
Элли взглянула на него очень странным, серьезным взглядом:
— Ты очень добрый.
Он не думал об этом как об акте доброты. Просто с Холли так всегда: хочешь, чтобы она была довольна, — притворись, будто в мире существует волшебство.
— Слушай, — проговорил он, — нельзя тебе здесь оставаться. Серьезно. Мне через полчаса на работу, Джеко за мной заедет. Он мне жить не даст, если увидит тебя здесь.
Он проводил ее до угла дома, ко входу в лифт, где можно было укрыться от дождя. Она взяла волосы и отжала их одной рукой. Он снял куртку и протянул ей.
— Вот, — сказал он. — Возьми, а то еще воспаление легких заработаешь на обратном пути.
Она молча надела куртку и застегнула молнию. Сунула руки глубоко в карманы. Он надеялся, что они не набиты грязными носовыми платками, презервативами или бумажками, на которых записаны телефонные номера знакомых девчонок.
— Ты самый добрый человек из всех, кого я знаю, — вдруг сказала она.
Должно быть, ее знакомые — настоящие гады, раз она так расчувствовалась просто из-за того, что он отдал ей куртку.
— Ладно, — ответил он, — я пошел. Она взяла его за руку:
— Мне надо тебе кое-что сказать.
— Не хочу знать.
— Пожалуйста, — взмолилась она. — Ты единственный, кому я могу признаться.
Она смотрела на него так, будто он был птичкой, которую она пыталась покормить с руки — осторожно, рассчитывая, как близко можно подойти. Такое отношение было ему очень непривычно.
— Даю тебе две минуты, — наконец сказал он.
Они вместе сели около стены напротив дверей лифта. Пол здесь пах мочой, но ничего лучше они не нашли.
— Ну что, — проговорил он, — опять с кем-нибудь поругалась?
— Не совсем.
— С братом, что ли?
Она покачала головой и уставилась на твои туфли.
— Знаешь, если речь о твоем брате, мне вообще все равно. Правда может оказаться любой, и меня это даже не удивит. Может, Карин и лжет.
— Не лжет. — Она медленно повернулась к нему лицом. В ее глазах то вспыхивал, то угасал страх. — Мне так хотелось верить, что Том невиновен. Несколько недель пыталась себя уговорить. Но я уверена, что он это сделал, и не буду выступать в его защиту.
— И что?
Она в растерянности нахмурилась:
— Но это же важно! Я должна пойти в суд и дать показания, что ничего не видела и не слышала в ту ночь. Должна свидетельствовать, что мой брат — чудесный человек и не смог бы обидеть твою сестру. Но теперь я этого делать не стану.
Но у нее же нет видеозаписи, подтверждающей ее слова, подумал Майки. Да тысяча других людей в суде встанут и будут защищать ее брата, даже если она откажется.
— Ничего не изменится, Элли.
Она тихо всхлипнула, чем потрясла его. Он почему-то думал, что такие, как она, не плачут. Разве ум не управляет эмоциями?
— Эй, — попытался успокоить ее он, — эй, с тобой все в порядке?
Он обнял ее, и она прильнула к нему на минутку. Ей было неловко, она пыталась спрятать лицо и вытирала нижние веки, чтобы не размазалась тушь.
— Извини, — пробормотал он, — не хотел тебя огорчить.
Она взглянула на него; ее щеки раскраснелись.
— А теперь почему ты со мной такой милый?
— Ты мне нравишься.
Она рассмеялась. Он тоже. Это было так здорово — слышать свой и ее смех.
— Знаешь что, — сказал он, — давай, может, погуляем? Если хочешь.
— Но у тебя же работа.
— Да к черту эту работу! Давай уедем куда-нибудь подальше.
Она кивнула:
— Да, пожалуйста. Шикарно. И как неожиданно.
— И куда поедем?
Она вытерла глаза рукавом:
— Уж точно не ко мне домой.
— Ладно.
— И не в город.
Он знал, что это неправильно, понимал, что снова тянется к тому, от чего отказался. Но Элли стояла перед ним и говорила, что ее брат виновен; теперь ее семья ее за это возненавидит. Он был ей нужен.
Он огляделся, надеясь, что его осенит. К нему домой они пойти не могли из-за Карин, домой к Элли — из-за ее брата, ну а в город — из-за всех остальных. Надо было решать, причем быстро. Как только дождь прекратится, народ высыпет на улицы, кто-нибудь спустится в лифте и увидит их вместе, это точно.
— А ты можешь попросить у друга машину? — спросила она.
Хотел бы он, чтобы это было так, но Джеко должен был заехать за ним через минуту, а сталкивать их с Элли не хотелось.
— Может, просто на автобус сядем? — предложила она. — Отсюда куда автобусы идут?
— Через весь город, а потом на побережье.
Она взглянула на него с таким видом, будто что-то задумала:
— А до залива?
И он понял, о чем она думает. Посмотрел на нее, умоляя, чтобы она не переменила решение, чтобы ей хватило храбрости пойти до конца.
— Автобус почти до конца доезжает, — ответил он. — Там немножко можно пешком пройти.
— У моей бабушки там домик.
Он попытался не выказать своего счастья. В день, когда они купались в речке, она уже рассказывала ему про этот дом. Он стоял прямо на пляже и пустовал — ее бабушка жила в доме престарелых. Идеальный вариант.
— А у тебя ключ есть?
Она замялась лишь на секунду.
— Запасной всегда спрятан в саду на экстренный случай.
Что ж, случай как раз такой. Более экстренного не придумаешь. Двое под дождем, им некуда идти, а хочется лишь одного — побыть вместе.
Она закусила губу:
— Отец убьет, если узнает.
— Тогда давай останемся здесь, хочешь?
Они оглянулись по сторонам: кучи мусора у лифта, мокрые стальные двери, ржавые капли дождя, падающие в грязные лужи под ногами.
Она встала и протянула ему руку, как тогда, в пабе:
— Пошли.
От радости ему даже показалось, что он услышал аплодисменты.
Он выключил телефон, чтобы не доставали звонками с работы, и натянул капюшон. Элли встряхнула головой, чтобы волосы упали на лицо и прохожие бы ее не разглядели. Они были похожи на преступников. Даже забавно. Им так нравилась эта таинственность; оба с волнением оглядывались по сторонам, забираясь в автобус. Сели на заднее сиденье. Пассажиров было немного: слишком холодно и дождливо для дневных поездок на море. Их колени соприкасались. Майки подумал о том, что это значит и понимает ли Элли, что происходит. Он наклонился к ней чуть ближе. От нее пахло дождем и ванилью.
Ехали молча. Он не мог разговаривать, касаясь коленом ее колена. Все усилия воли пришлось пустить на то, чтобы прямо сейчас не потянуться и не поцеловать ее. Знала ли она об этом? Знала ли, что, когда ее нога случайно касается его колена, все его тело начинает дрожать?
Автобус проехал по главной улице мимо булочной и магазинов, жилых кварталов в противоположной части города и наконец оказался в предместьях. По обе стороны дороги появились поля, коровы, встретились несколько ободранных овец. Дождь колотил в окна, от печек под сиденьями тянуло горячим воздухом. От одежды их пошел пар, и, увидев это, они снова засмеялись.
Наконец на горизонте показалось море, и она толкнула его локтем:
— Я тут однажды кита видела.
— Не может быть.
— Видела-видела. Мы с дедом поднимались на вон тот утес и садились на край где-то на полпути. В прилив там были потрясные волны — огромные, они бились о скалы. Мы по нескольку часов там сидели и глазели на корабли и лодки. А однажды видели кита.
— Я вот никогда китов не видел, а живу тут уже черт знает сколько.
Она рассмеялась; ее глаза сияли.
— Ты просто не там смотрел.
А ведь она была права. Они с Карин и Холли в детстве часто сюда приходили, но всегда шли прямо на пляж. Ели пирожные и пончики, а мама снимала туфли. В солнечные дни тут было полно народу с детьми, и перегревшиеся, потные дети бегали за мячами и бултыхались в воде в нарукавниках и на резиновых кругах. Но китов он никогда не видел. Поняв это, он почему-то расстроился. Странно, что двое людей живут в одном месте, а видят совсем разное.
Автобус обогнул залив и снова поехал вглубь, от моря, вверх по холму.
— Уже рядом, — сказала она, — может, дальше пешком?
На углу они вышли и долго смотрели вслед уезжающему автобусу. Когда он скрылся из виду, на дороге стало совсем тихо. Тут и запах был другой, не такой, как в городе, более дикий, что ли. Дождь шел уже не так сильно, но все не кончался. И Майки был рад. Если бы дождь кончился, она могла бы сказать, что пора им расходиться. Они шагали по дороге. Тут не было ни тротуаров, ни машин. Они словно очутились в прошлом.
— Смотри, — сказала она, — чибисы.
Две черно-белые птицы зависли над морем, расправив крылья. Сначала он подумал, что это чайки, но она знала их точное название, и ему это пришлось по душе. Птицы парили и ныряли вниз, пока они шли к морю. Даже с вершины холма было слышно, как вдали ревели, а потом затихали волны.
— Искупаться не хочешь? — спросила она.
Майки рассмеялся, надеясь, что она шутит. Они мигом заработают переохлаждение, если рискнут искупаться в такой день.
— Там есть тропинка, она ведет вниз, — сказала она. — Раньше я каждые каникулы здесь жила, и мы каждый день ходили купаться.
Они остановились и посмотрели на воду. Встали под крону дерева; вокруг дождь капал с веток. Вдали, под облаками, небо было цвета угля. И свет был какой-то странный, как будто надвигался шторм.
— Расскажи про твоего деда и бабушку, — сказал он.
Ее рассказ был похож на кадры из фильма — солнечные дни и пикники, лапта и крикет на пляже. Имя брата она не упомянула ни разу, и Майки задумался, почему — то ли осторожничала, то ли он с ней на каникулы никогда не ездил. Может, ее дед с бабушкой уже тогда просекли, что к чему, и избегали его приглашать. По ее словам, они были очень милыми людьми.
— Когда мы сюда в прошлом году переехали, — продолжала она, — мне так хотелось почаще бывать у них, но сразу после переезда дедушка умер. — Она печально улыбнулась. — Три сердечных приступа подряд. Я даже не знала, что так бывает.
Он взял ее за руку. Она не отпрянула, только посмотрела на их сплетенные пальцы.
— А потом бабушка сошла с ума, — прошептала Элли. — Она еще какое-то время жила с нами. Сидела на стуле наверху лестницы каждую ночь, всю ночь напролет. Говорила, что если уснет в кровати, то ночью вся зарастет паутиной. Моего отца это бесило жутко, вот он и отправил ее в дом престарелых. Теперь маме приходится ехать к черту на куличики, чтобы просто выпить чаю с собственной матерью.
Майки поднес ее руку к губам и поцеловал. Он не знал, зачем это делает, но ему это показалось подходящим — к морю, дождю, печальному разговору. И он понял, что попал в точку, потому что она снова посмотрела на него как на героя.
— Пойдем, — сказала она, — недалеко осталось.
|
Тридцать четыре
— Не думала я, что тут так будет, — проговорила она. — Так уныло.
У камина стояло старое бабушкино кресло, а у окна — дедушкин стул с твердой спинкой. У противоположной стены — диван. Но всю остальную обстановку вынесли — ни книг, ни фотографий на полках, ни безделушек, ни телевизора не осталось.
— Я-то думала, мама ездит сюда, чтобы отдохнуть от папы, а она, оказывается, разбирала вещи.
Майки слегка коснулся ее плеча:
— Холодно тут, потому и неуютно. Давай отопление включим.
Они вместе пошли на кухню и стали искать бойлер. В конце концов, нашли в шкафу на кухне. Бойлер был допотопный, с запальником, который нужно было придерживать, и рычажком, на который нужно нажимать. Элли стояла рядом, пока Майки разбирался что к чему. Кажется, он знал, что делать, и ей это нравилось.
— Он отключен, — сказал наконец Майки. — Значит, и электричества, наверное, нет. Пойду гляну, нет ли тут керосиновой лампы.
Пока он искал в чулане, Элли вернулась в гостиную, встала у камина и потерла ладони, будто так можно было согреться. Ее вдруг охватила грусть. Она-то думала, что тут будет здорово, что они найдут настоящее пристанище и в окна, как в детстве, будет литься солнечный свет.
— Ничего, — сказал он, вернувшись, — даже овечек не нашел.
— Извини. Притащила тебя в такую даль, а оказалось, тут делать нечего.
— Ты не волнуйся... — Он толкнул ее локтем. — Я люблю приключения.
Как мило, какой же он добрый. Отец с Томом давно бы уже устроили скандал — мол, зря притащились в такую мерзлоту. Они бы сейчас шагали к шоссе в поисках ближайшей стоянки такси. А Майки вот стоял и улыбался. У нее на душе потеплело.
— Все равно прости. — Она имела в виду за все — за коттедж, за Карин. За все. Все это было так несправедливо. Элли вытерла лицо рукавом и улыбнулась, вложив в эту улыбку как можно больше оптимизма. — И что будем делать?
Он рассмеялся:
— Погоди. Сейчас вернусь.
Он вышел в коридор, а потом и на улицу. Она услышала его шаги по гравию; он шел к воротам. Села в бабушкино кресло у пустого камина и стала ждать, что будет дальше. Майки отсутствовал недолго и вернулся с ворохом старых газет и корзиной дров и хвороста.
— Видел сарай, когда мы сюда шли, — сказал он. — Вот и подумал, что там могут быть дрова.
Он разорвал газету на полоски, свернул их в шарики и положил в камин. Вокруг построил пирамидку из хвороста и обложил более крупными дровами.
Она склонилась вперед в кресле, наблюдая за ним:
— И как это ты всегда знаешь, что делать? Он просиял:
— Мужчина должен уметь разводить костер. Что-то она сомневалась, что все мужчины это умеют. Майки достал зажигалку и поджег бумагу. Элли села
рядом с ним на ковер. Пламя начало разгораться.
— Дров там полно, — заметил он. — Можем и одежду высушить.
Он принялся расшнуровывать кроссовки. Интересно, бьется ли его сердце так же быстро, как у нее, подумала она. Вся ее одежда промокла насквозь. Что же, всю и снимать? Она стащила кроссовки и поставила их рядом с его ботинками на каминную плиту. Потом они сняли носки и положили рядом с обувью. Она расстегнула куртку, которую он ей дал, и, зная, что он смотрит, аккуратно повесила ее на спинку стула поближе к огню. У него под курткой была одна майка.
— Это у тебя татуировка?
По его плечу ползла маленькая зеленая змейка с красным языком. Он поднял руку, чтобы она лучше разглядела. Она провела пальцем по рисунку; он не сводил с нее глаз. Его кожа была мягкой, и ей не хотелось убирать руку. Но не могла же она гладить его плечо вечно, поэтому и положила руку на колени.
Они сидели и смотрели друг на друга. Он первый отвел взгляд.
— Тут никаких запасов еды нет, как думаешь? — спросил он.
— Вряд ли.
Он улыбнулся, как будто не верил ей:
— А ты покажи, где у вас кладовка.
Он оказался прав. В корзинке на полу они нашли картошку. Он завернул клубни в фольгу и бросил в костер. Ожидая, пока обед приготовится, они играли в детские игры — крестики-нолики, виселицу. Потом она нашла колоду карт и научила его паре игр, а он — ее. Они как будто попали в осаду и были заложниками.
Когда карты наскучили, они просто легли на спину у камина и стали смотреть в потолок. По четырем углам комнаты от сквозняка подрагивала паутина. Штукатурка потрескалась, а краска пожелтела — дед много лет курил трубку. Элли стало грустно.
Они долго лежали, не говоря ни слова и не касаясь друг друга. Она тайком подглядывала за ним. Было в нем что-то такое, отчего у нее кружилась голова: блеск темных волос, глубина карих глаз, а может быть, поза, в которой он лежал рядом с ней.
Все происходит по-настоящему, подумала она. Я не сплю.
Она хотела, чтобы он прикоснулся к ней. Хотела сказать: поцелуй меня, пожалуйста, скорее.
Но если она так скажет, он решит, что она доступная.
И вместо этого она произнесла: — Скажи, о чем думаешь.
А думал он о том, что, скорее всего, она никогда раньше не была с парнем. А он сам — с девчонкой, у которой до него никого не было. Почему это его так пугает? Лежа рядом с ней у камина, он испытывал волнение, и чем дольше они лежали, тем сильнее ему хотелось к ней прикоснуться. Но что, если он сделает шаг, неверно истолковав сигналы, а окажется, что она его совсем не хочет? Или сделает шаг, и окажется, что она его хочет, но все пройдет ужасно и она его возненавидит? А потом, когда ее будут спрашивать, как это у нее было впервые, она станет отвечать: ох, да кошмар просто.
Она к своему телу относилась как к чему-то особенному. Он еще на реке это заметил, и вот сегодня тоже: как она поправляла бретельку, или застегивала пуговицы, или одергивала платье, чтобы он ничего лишнего не увидел. Как будто прятала что-то, и тот, кто сумеет взглянуть на это, будет наделен особой привилегией. Вспомнилась фраза из фильма «Человек-паук»* про большую силу и большую ответственность. У него голова шла крутом.
* «Человек-паук» — серия фильмов о герое, наделенном сверхъестественными способностями.
— Про картошку-то мы забыли, — проговорил он. — Думаешь, готова?
Он вытащил клубни вилкой, а Элли тем временем принесла с кухни тарелки. Вернулась с солью, перцем и — о чудо! — запечатанным тюбиком сырного соуса.
— Нашла на полке для специй, — проговорила она с гордым видом. У нее лицо светилось.
Вместе они сели на ковер и стали есть, поставив тарелки на колени. Картошка удалась на славу.
— Хорошая идея была, — сказала она.
— Сюда приехать? Или поесть? -Обе.
Они улыбнулись. В ней была очень милая скромность, которая ему так нравилась. Ему казалось, что, когда он смотрит на нее, его сердце становится чище, как будто еще не поздно начать все сначала. Ты такая красивая, хотелось ему сказать. Но он не говорил, потому что знал, что этого недостаточно.
— Какой-то сомнительный соус, — проговорила она. — Совсем химический вкус. Ты в курсе, что, если положить маргарин на лужайку, ни один муравей к нему не притронется — не воспринимают его как еду?
Он рассмеялся:
— Откуда ты знаешь?
— На уроках естествознания говорили.
— А я вот со школы ничего не помню. Помню, любил только пищевые технологии, а все остальное казалось самой скучной тягомотиной, через силу слушать приходилось.
— Так прямо ненавидел школу?
— А ты разве не ненавидишь? Она пожала плечами:
Кое-что мне нравится, остальное приходится терпеть. А экзамены сдавал?
— Пять штук, но проходной балл получил только по пищевым технологиям и информатике.
— А готовился?
— Да не особо. У меня уже тогда дела поважнее были. Мама, сестры и все такое.
Она кивнула, но ничего не ответила.
— Дай мне свою тарелку, — сказал он. — Помою, когда доешь.
Пусть он не отличник, зато умеет разводить костер, готовить еду, убирать за собой, а это чего-то да стоит.
Вода в доме была, но ржавая — ждать, пока она станет прозрачной, пришлось долго. Он сполоснул тарелки, отряхнул их и поставил на место в шкаф. Стоит кому-то заметить, что они были здесь, и они больше не смогут вернуться, а ему этого так хотелось. В шкафу он нашел стакан, налил воды и выпил залпом. Вода была нормальной на вкус, хотя цвета по-прежнему странного. Он налил стакан доверху и отнес ей.
— Вот, — сказал он, сел на ковер и стал смотреть, как она пьет.
Ему нравилось наблюдать, как сокращается ее горло, слышать глотки. Нравилось так, что он придвинулся и положил голову ей на плечо.
Она рассмеялась:
— Что делаешь?
— Слушаю тебя.
Он чувствовал ее дыхание на своем лице.
— И как? — прошептала она.
— Прекрасно.
Потянувшись, чтобы поцеловать ее, он почувствовал себя наркоманом. А она столько думала об этом, столько мечтала, и вот это наконец случилось — его губы коснулись ее губ, и она словно медленно пошла ко дну. Она чувствовала биение его сердца близко к своей груди, пульсацию на его шее. Все это должно было случиться с самого начала; и зачем они потратили столько часов впустую, даже не прикасаясь друг к другу?
Она целовала Майки Маккензи, сидя на ковре в домике своих бабушки и дедушки, — и мир вдруг стал очень уютным; она поняла, что так и должно было быть. Ее существо словно изменило форму; перестав быть обычной, она стала особенной. Как дикий зверь, она выбежала под дождь и отыскала его. Потом села на автобус и привезла его сюда.
На улице смеркалось. И будет смеркаться дальше — время не ждет. Их ждет долгий обратный путь. В доме не было телефона, мобильники не работали, поблизости никто не жил и никто не знал, что они здесь.
Временами в сознание просачивались вспышки — картины из дома: взбешенное лицо отца, разочарованное — матери, обиженные глаза Тома. Они наверняка уже закончили воскресный обед с адвокатом и теперь пьют кофе и говорят о ней, конечно же ломая голову, куда же она подевалась.
Но чем дольше она целовала Майки, тем менее важным все это казалось.
Он погладил ее волосы. Она осмелела и коснулась его бедра. Кончики ее пальцев загорелись в том месте, где их кожа соприкоснулась. Она зарылась лицом в его шею и вдохнула мальчишеский запах.
— Хочется все время быть рядом с тобой, — сказала она.
Он взглянул на нее темными глазами; его дыхание было как гул мотора. Казалось, он тонет и ничем не может себе помочь. Он приблизился и снова поцеловал ее. Ей хотелось рассмеяться вслух. Это она так на него действует. Она. Элли Паркер. Никогда в жизни она не знала, что можно ощущать себя настолько живой.
Он начал расстегивать ее платье, и она выпалила:
— Я никогда... — Но так и не договорила, потому что на самом деле хотела, чтобы он его расстегнул. Это была правда, потрясенно осознала она. Как она может хотеть этого, если ни разу не заходила дальше поцелуев?
— Хочешь, чтобы я остановился? — спросил он. Она покачала головой.
— Мы можем просто целоваться, — прошептал он, — и ничего больше.
— Я не хочу останавливаться.
Любая девчонка знает: если оказываешься в пикантной ситуации с парнем, у которого уже есть сексуальный опыт, он захочет заняться сексом и с тобой. И станет склонять тебя к этому. А если ответить «нет», то будет пытаться переубедить.
Но она не собиралась говорить «нет».
Она самовольно проникла в дом своих бабушки и де -душки, все ее принципы рушились на глазах. С Майки они были знакомы меньше восьми недель, и сегодня, между прочим, всего лишь их второе свидание.
— Уверена? — спросил он. Она кивнула.
— Ну что ж.
Стоя на коленях, он протянул ей руку. Она села, и вместе они сняли ее платье. Это было то самое голубое платье, что было на ней на вечеринке, когда она впервые с ним заговорила. Им обоим казалось, что это было сто лет назад, в другой жизни.
Как легко было сбросить эту старую кожу.
Он знал, что не должен торопиться, но на ней остались только лифчик, джинсы и трусики. Всего три вещи. Желание сжигало его изнутри. Он потянулся к пряжке ее ремня.
— Подожди, — сказала она и накрыла его ладонь своей.
Значит ли это, что он зашел слишком далеко? Слишком поторопился? Была бы на ее месте Сьенна, все давно бы уже закончилось; они бы закурили по сигарете и стали болтать ни о чем. Но с Элли все было иначе. Про себя он уже скулил, как собачонка, но единственным способом продвинуться вперед было позволить ей решать, что будет дальше. А ему так хотелось узнать, какие на ней трусики — такие же черные и кружевные, как лифчик? И сказать, что у него где-то точно есть презерватив, так что все под контролем. Но он не хотел ее отпугнуть.
— Я слишком тороплюсь? — спросил он.
Она покачала головой:
— Дело не в этом.
— Тогда в чем?
— Я солгала в полиции.
Его сердце упало. Ну почему все должно быть так сложно? Вот она, сидит перед ним и говорит наконец правду, но ему сейчас совсем не до ее признаний. Он просто хочет ее поцеловать.
— Когда давала показания в первый раз, то сказала, что всю ночь спала, а это не так. Боюсь, что когда ты поймешь, насколько все серьезно, то возненавидишь меня.
— Я тебя никогда не возненавижу.
— Надеюсь. — Она коснулась его живота. Под грудью. Нежно. Провела кончиками пальцев по выступающим ребрам. — Я хочу помочь Карин.
— Я знаю.
— И ты все равно считаешь, что это хорошая идея, что мы с тобой...
— Да, — ответил он. А потом добавил: — Но только если ты сама так думаешь.
Она наклонилась и поцеловала его в подбородок, кончик носа и закрытые веки.
— Мне так тебя не хватало, — прошептала она. — Я уже давно мечтаю к тебе прикоснуться.
И вот он уже не чувствовал себя полным ничтожеством. Всего несколько слов — и он что-то значит.
Ее дыхание на его лице было соленым, пахло дровяным дымом и чем-то еще, сладким, пульсирующим. Он сидел почти неподвижно, а она целовала его в шею и гладила по спине правой ладонью, опускаясь все ниже, к ремню джинсов. Если бы он пошевелился, она бы прекратила, а он не хотел, чтобы она останавливалась. Ему в голову никогда не приходило, что и к своему телу он может относиться как к чему-то особенному. Ни одна девчонка никогда не старалась ему это доказать. Или он просто не позволял им это сделать?
Как бы то ни было, это было похоже на нарастающую пульсацию.
Элли положила руку ему на грудь и почувствовала сквозь футболку, как бьется его сердце. Он смотрел на нее, и она поняла — ей решать, что произойдет дальше.
Теперь до конца ее дней он будет для нее первым, и ничто никогда этого не изменит. И если после он возненавидит ее за то, что она знает о Томе и его сестре, ей придется с этим жить. Но сейчас важно лишь то, что происходит сейчас. Здесь. В эту минуту. Она видела, как ее рука скользнула вниз, к краю его футболки.
Она думала, что это будет похоже на разговор на разных языках — ведь у него был опыт, а у нее нет. Но она знала, чего хочет, и почему-то сразу поняла, что делать. Осмелев, задрала его футболку, и он поднял руки, как послушный ребенок; она стащила футболку через голову. Ей нравилось ощущение власти над ним, когда он таял перед ней; нравилось, как его дыхание прерывается, когда она касается его кончиками пальцев.
— А ты хочешь, чтобы я остановилась? — спросила она.
Он покачал головой.
Они улыбнулись друг другу.
Они говорили на одном языке. Вот почему это было так здорово. Элли никогда не подозревала, что двое людей могут хотеть одного и того же в одно и то же время.
— Неужели так у всех? — прошептала она.
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Никогда ничего подобного не чувствовал... ни с кем.
— Правда?
— Правда. Я тебе не вру.
— Поцелуй меня.
И он поцеловал. Везде.
После он начал поглаживать ее рукой, и она задрожала. Ему нравилось, какими серьезными становились ее глаза, когда он проводил рукой по ее бедру в том месте, где начинались ягодицы. Все маленькие волоски на ее коже вставали дыбом от его прикосновений.
— Ты плакала, — проговорил он. Она закрыла лицо ладонями:
— А все разве не плачут?
— Только в песнях.
— Мне так неловко.
— Да брось, это хорошо. Другие девчонки совсем не такие.
Она раздвинула пальцы и взглянула одним глазом:
— А какие они, другие девчонки?
— Не знаю. Зря я это сказал.
— И много у тебя их было?
— Немного.
Он попытался снова поцеловать ее. Хотел прогнать призраков из комнаты, которые теперь словно расселись вокруг и наблюдали за ними. Но она легонько оттолкнула его и приподнялась на локтях, чтобы лучше его видеть. Камин потух, и в комнате стало темно.
— Я все думаю о Карин, — сказала она. — А ты?
— А я — о том, что твой братец может вломиться сюда с минуты на минуту с ружьем.
Это была шутка, конечно, но она не улыбнулась.
— Никто не знает, что мы здесь. Мы теперь должны доверять друг другу, понимаешь?
Он обнял ее и притянул к себе. Она пахла замечательно. Он погладил ее, и она расслабилась, прижавшись к нему всем телом. Так они и лежали молча.
А потом у нее вдруг зазвонил мобильник — пронзительно, словно птица закричала прямо в уши.
— Как он может звонить? Тут же нет приема, никогда не было. — Она нашла телефон под грудой одежды, на лице ее застыл страх. — О боже! Мама. Что делать?
— Ответь и скажи, что занята.
Она бросила ему телефон, будто тот обжигал ей пальцы:
— Сам ответь.
— С ума сошла?
— Нет! — Она выхватила у него мобильник и выключила его, легла на ковер и схватилась за голову. — Она знает, где я.
— Откуда?
— И знает, чем я занималась! Майки рассмеялся:
— Да не знает она ничего. Напиши ей сообщение, скажи, что перезвонишь.
— Я совсем забыла про них! — Она снова села и взглянула на него сверху вниз. — Я же от них сбежала! Хотела забыть, что они вообще существуют.
— Сбежала?
— Ну, вроде того. О господи! Адвокат, наверное, уже поговорил с Томом. А Том все рассказал отцу. Да они меня убьют, когда я вернусь.
— А ты не уходи. Оставайся здесь, со мной.
Но она покачала головой, словно вдруг потеряв к нему интерес.
— Помоги мне найти мои вещи.
Словно колдовство вдруг утратило силу. А ему так хотелось поцеловать ее снова и остаться здесь на всю ночь, проснуться рядом.
— Трусики свои ты точно не найдешь, — сказал он.
— Они что, у тебя?
— Возможно.
— Майки, пожалуйста. Мне нужно идти.
— Скажи им, что пошла в кино на поздний сеанс.
— Мне никто не поверит.
— Тогда скажи, что умерла, и можем оставаться здесь сколько угодно.
— Да не могу я. Вот ты, наверное, считаешь меня храброй, но на самом деле знаешь, какая я трусиха? Майки, прошу, мне надо бежать и разобраться с этим, пока я совсем не расклеилась.
Ее трусики на его ладони выглядели шикарно — кружевные и черные. Он поцеловал их на прощание, чем развеселил ее.
— Прости, — сказала она. — Но если папа и про тебя узнает, поверь, все будет в сто раз хуже.
Она нашла лифчик, застегнула его, развернула и надела бретельки, как сбрую на лошадь. Поймав его взгляд, показала ему язык, потом надела платье и, покрутив бедрами, одернула его пониже.
— И что сделает твой отец, если узнает? — спросил Майки.
— Он меня убьет. А потом тебя. И себя заодно.
— Вот прямо в такой очередности?
— Да нет, пожалуй. Тебя первым.
Он быстро оделся, пока она надевала ботинки, и вместе они прибрались в гостиной. Он залил пепел водой и разровнял его в очаге. Она раскидала одеяла и подушки по креслам и удостоверилась, что все выглядит в точности так, как было до их прихода. Странно, даже без электричества в темноте все было прекрасно видно.
— Сможем встретиться здесь еще, как думаешь? — спросил он.
— Не знаю. Может, в четверг? Мне в школе дают отгулы на подготовку к экзаменам. Если до четверга все будет в порядке, тогда и увидимся.
Она уже держалась за дверную ручку и ждала его. Они не касались друг друга с тех пор, как зазвонил телефон, и, когда она наконец закрыла дверь и спрятала ключ, у него возникло такое чувство, будто он что-то потерял.
— Это же еще не скоро.
— Знаю. Но нам надо быть поосторожнее. Может, это и есть любовь? Потому что ему было
больно. У него в сердце или в голове будто застрял кусок стекла, и раненое место пульсировало. Он уже скучал по ней, а они еще даже не расставались.
— Значит, в четверг, — кивнул он, взял ее за руку, и, сплетя пальцы, они зашагали по тропинке к воротам.
|
Достарыңызбен бөлісу: |
