Четыре
Элли Паркер сидела на ступеньках в патио и махала руками, как антеннами, на солнце. Было странно, потому что весь сад при этом как будто затих. Она затаила дыхание — не хотела портить такую красоту. На секунду ей показалось, будто ей подчиняется вся Вселенная. Потом женщина из ресторана протопала мимо с коробками в руках, а ее мать со своей папкой подошла и проговорила:
— Слава богу, дождь кончился.
Элли сорвала лавровый лист с дерева, разломила его пополам, понюхала и разорвала на маленькие кусочки. Ошметки листка с острыми краями рассыпались по крыльцу. Она сорвала еще и еще один, сминая и терзая зеленые листья в руках.
Мать села рядом и склонилась к ней:
— Ты не переживай, милая. С братом все в порядке, он уже в машине — едет домой.
— Что, если в полиции передумают?
— Это же судебное решение. Его принимают раз и навсегда.
— Но что, если у них вдруг появятся новые сведения? Мать покачала головой и уверенно улыбнулась:
— Папа все держит под контролем, прорвемся, говорю тебе. Увидишь.
Как Элли ни хотелось ей верить, порой она закрывала глаза и вспоминала то, что не давало ей покоя. Видела, как Тома уводят на допрос — бледного, испуганного. Фургон с надписью «СУДМЕДЭКСПЕРТИЗА», припаркованный на дорожке, и следователей в черных костюмах, выходящих из дома с ноутбуком Тома, его постельным бельем и одеялом, упакованными в целлофановые мешки. Ребят в машине, которые наблюдали за происходящим с улицы, и ясно было, что к утру новость разнесется по всему городу. Копа, навесившего замок на дверь комнаты Тома и опутавшего ее полицейской лен -той. «Не трогайте, пожалуйста, комната теперь — место преступления», — сказал он. А отец ответил: «Что, даже в собственном доме у нас теперь будут запреты?» Мать сидела на лестнице и плакала, глотая слезы.
Элли сосредоточилась, пытаясь успокоиться. Чувство было такое, словно у нее в животе что-то засело и просилось наружу. Она оглядела сад — пустые столы, штабеля стульев, коробки с фонариками, только ждущие, чтобы их развесили, стремянка у забора, — и больше всего ей захотелось, чтобы сегодня вечером они остались только вчетвером и очутились в их прежнем доме за много миль отсюда, с едой, заказанной из ресторана, и взятым напрокат кино.
Мать толкнула ее под локоть, словно прочитав мысли:
— Элли, все будет хорошо, правда. Мы вернули Тома. Давай попробуем сегодня не унывать.
Элли кивнула, но в глаза ей смотреть не могла.
— Мам, можно тебе сказать кое-что?
Улыбка матери погасла, она напряглась всем телом.
— Ты же знаешь, что можешь рассказать мне обо всем.
— Карин Маккензи отказалась сдавать экзамены. Она вообще в школу не ходит.
Повисла неловкая тишина. Элли кусала губу. Не надо было ничего говорить, но так трудно было держать в себе столько всего. Бывало, и что полегче выскальзывало наружу.
— У меня была подруга, — проговорила мать, — на которую напали двое мужчин, затащили в машину. Она не придумала, все было на самом деле. Ужасная жестокость, но она нашла способ изменить свою жизнь, и изменила.
— И что это значит?
— Это значит, — ответила ее мать, вставая и смахивая с брюк несуществующие пылинки, — что мы сами строим наше счастье. Мне надо поговорить с установщиками шатра. Услышишь машину — зови. Не хочу пропустить его приезд. И если тебе нечем заняться, развесь шарики.
Иногда Элли представляла Карин Маккензи как какое-то чудовище в плаще с капюшоном и когтями. Заливаясь маниакальным смехом, чудовище затаскивало Тома в зловонную яму. Но в реальной жизни Карин была всего лишь девчонкой, высокой, худенькой, с длинными темными волосами, и жила в многоквартирном доме на другом конце города. Том ей нравился, причем, судя по всему, уже давно. В тот субботний вечер она явно пыталась привлечь его внимание: яркие красные ногти, фиолетовая помада и пылающе — оранжевая мини-юбка, плотно обтягивающая бедра. В школе Карин славилась тем, что хорошо рисовала, а в других предметах, в общем-то, и не преуспела. Но все равно глупо отказываться от экзаменов — даже пара зачетов уже могли быть пропуском в колледж, началом неплохой карьеры. Бросишь все в одиннадцатом классе, и некоторые возможности упустишь навсегда.
Мимо прошла девушка с двумя серебряными подносами в руках. Одного с Элли возраста, может, чуть старше; в черной юбке и белой блузке. Поравнявшись с Элли, она остановилась и спросила:
— Ты сестра, да? — И, наклонившись ближе с заговорщическим видом, добавила: — И как держишься? Странно, наверное, все это? — Она была сильно накрашена.
— У вас что, дел других нет? Вот и делайте, — ответила Элли. Потом встала, обошла дом и встала на дорожке перед крыльцом.
Иногда паника была физической, будто стены медленно надвигались со всех сторон. Иногда психологической — необъяснимый страх, осознание, что еще минута этого кошмара, и она вспыхнет, как спичка. Она знала лишь один способ справиться с этим чувством — отключиться, подумать о чем-то еще, но в последнее время сделать это становилось все сложнее. Гораздо проще было взять и уйти. Далеко она не собиралась — не взяла куртку; решила всего лишь прогуляться по гравию до электрических ворот. Нажала кнопку, подождала, пока ворота откроются, и вышла на улицу. Дорога была вся в рытвинах и грязных лужах; в траве подрагивали на ветру первые нарциссы. Ворота за спиной захлопнулись.
За этой дорогой она следила каждый день по вечерам из окна своей комнаты — все гадала, вернется ли Том. Верь мне, писал он в письме. Ей хотелось, чтобы эти слова слетели со страниц и заслонили собой небо. Огромные неоновые буквы пронеслись бы над городом, задевая крыши домов и магазинов, а потом навсегда зависли бы над морем, миновав прибрежное шоссе. Верь мне. Все бы прочли эти слова и поверили. Обвинения бы сняли, и жизнь снова стала бы нормальной.
Но поверить было сложно. Спустя двенадцать дней и ночей Элли чувствовала, что вера ее рассыпается на кусочки. Она не могла сидеть, не могла стоять, ей было сложно на чем-либо сосредоточиться. Дни летели быстро, минуты бежали, сломя голову, даже часы, проведенные за уроками, проходили как-то незаметно.
На солнце набежала туча, и дорога погрузилась в сумерки; у ее ног залегли глубокие тени. В соседском саду залаяла собака, и почти сразу же тучи рассеялись, и мир засиял так ярко, что пришлось прикрыть глаза. А когда она их открыла, то увидела отцовскую машину, сворачивающую за угол. А в окне, как по волшебству, возникло лицо Тома. Он улыбался.
Элли закричала. Не сумела сдержать этот радостный крик, он сам вырвался, когда машина приблизилась.
— Он здесь! — кричала она, и мама, должно быть, была где-то неподалеку, потому что тут же выбежала из-за дома, тряся вездесущей папкой.
— Открой ворота, Элли, впусти их!
И вот он, как папа Римский, вышел из машины и очутился в саду. Мать подбежала, и он обнял ее. Они закачались, будто в танце. Элли поразила нежность этой картины.
Когда он взглянул матери через плечо и улыбнулся ей, она почему-то засмущалась, как будто за последние две недели стала взрослой и этот дом был ее, а он — всего лишь гостем. Что-то в нем изменилось — похудел, может быть?
— Так значит, все-таки выпустили, — выдохнула Элли.
Он рассмеялся и подошел к ней:
— Копы мечтали оставить меня у себя, что верно, то верно, но я уж им объяснил, что скучаю по сестренке. — Он обнял ее и прижал к себе. — Ты как, в порядке?
Она улыбнулась:
— Теперь да.
Его взгляд скользнул к машине, где мать доставала из багажника его рюкзак, а отец — чемодан. С этим чемоданом он ездил кататься на горных лыжах. Чудно как: теперь чемодан побывал и в самолете, и в Альпах, и в Норвичской тюрьме для малолетних преступников. Отец подкатил чемодан к дому.
— Смотри, Том, что твоя сестра сделала, — проговорил он и указал на растяжку на заборе.
Она три вечера убила на эту растяжку, но вот имен -но сейчас та показалась ей дурацкой. На нем все четверо стояли под радугой, а вокруг — огромное сердце. Вверху — придуманный ею самой семейный герб и лозунг: «ТОМ ПАРКЕР НЕВИНОВЕН». Но по краям, там, где она прикрепила ткань к забору, та уже обтрепалась. И теперь плакат был больше похож на рваную старую простыню, чем на то, во что она вложила всю душу.
— Она столько над этим корпела, — добавил папа и улыбнулся, глядя на Элли. Впервые за несколько дней он взглянул ей в лицо.
Брат толкнул ее локтем:
— Так приятно, Элли, спасибо.
Подошла мать, держа в руках куртку Тома, поглаживая ее, расправляя все складки.
— Там за домом для тебя еще один сюрприз, — сказала она.
— Какой сюрприз? — подозрительно спросил Том, и Элли почувствовала, как у нее застучал пульс. Вечеринку придумала не она, а Тому эта идея могла и не понравиться, между прочим.
— Сейчас увидишь, пойдем, — выпалила она" и потащила его за дом.
На лужайке вырос шатер. У столиков стояли газовые фонари для тепла, вокруг аккуратно расставлены стулья. Тарелки, стаканы и столовые приборы — на отдельном столе. Там же было место для еды; официантки расстилали скатерти и раскладывали салфетки. Китайские фонарики тихонько покачивались в ветвях грецкого ореха и на всех столбах, ветер колыхал связки воздушных шаров.
Элли наблюдала, как Том оглядывает все вокруг.
— Это праздник, — наконец проговорила она. Он провел рукой по волосам:
— Я уже понял.
— Не нравится, да? — Она повернулась к родителям. — Я же вам говорила, что ему все это не нужно! Говорила же?
Лицо отца потемнело от досады.
— Ты предпочел бы побыть один?
— Вы очень старались, — отвечал Том, — но что, если бы меня не выпустили?
Мать нервно рассмеялась:
— Твой отец даже такую возможность не рассматривал.
— Ни капли не сомневался, — беззаботно проговорил отец. — Обслуживание в ресторане я уже пару дней как заказал, настолько был уверен. — Он протянул руку и похлопал Тома по спине. — Ну, так что думаешь? Доволен?
— Все в порядке. — Том еще раз огляделся. — Как знать, может, даже будет весело.
— Ну, вот и отлично, — просиял отец. — Мы всех знакомых пригласили. Пусть весь мир знает, что скрывать тебе нечего... — Он показал на чемодан: — Отнесу вещи, а потом надо позвонить кое-куда... Ты пока расслабляйся, Том. Ты теперь дома, ничто тебе не грозит.
Мать положила ладонь Тому на щеку:
— Отнесу в дом твою куртку и проверю, как там еда. Странно, зачем они объясняли каждый свой шаг?
Это с тех пор, как Тома арестовали, у них появилась такая привычка. Заедука я в офис. Пойду наверх, может, удастся поспать. Скоро придет адвокат. Они как будто боялись, что исчезнут, если не скажут, куда собираются пойти в следующий момент и чем заняться.
— А вы двое что будете делать? — спросила мать. Том улыбнулся:
— Что-нибудь придумаем.
|
Пять
Комната для гостей была розовой, с тиснеными обоями. У Элли с матерью не было времени их переклеить, но они купили Тому новый матрас и сменили шторы. А еще повесили маленький телевизор на стенку и разложили на полках диски и книги.
Стоя в дверях, Том покачал головой:
— Как гость в своем же доме.
В комнате было темно, и Элли включила свет:
— Тебе папа разве не говорил?
— Может, что-то и говорил... — Он подошел к кровати, сел, разгладил покрывало. — Только вот я половины не слушаю из того, что он там бормочет.
— Он пытался заставить копов снять замок с твоей комнаты, но это так быстро не делается, оказывается. Но тут все новое, одеяло... мы с мамой покупали.
— А я всегда бабушку вспоминаю в этой комнате, — сказал Том. — С кучей таблеток и с этими ее заскоками. — Он огляделся, сморщил нос. — Тут и пахнет до сих пор бабулей.
— Комод мы на чердак убрали, так что не должно. Открой окно.
— А она в курсе, что произошло? — Он перевел взгляд на Элли. — Или ей не стали рассказывать, чтобы не позориться?
— Да она даже не знает уже, как ее зовут. По-моему, они ждали сперва исхода дела, прежде чем ей рассказывать.
— Исхода дела? Да ты, я смотрю, папу наслушалась. — Он пошарил в кармане, достал сигареты, подошел к окну и приподнял раму.
Он закурил и глубоко вдохнул дым в легкие. Звук был как мелом по доске, как вилкой по тарелке. В нем слышалось отчаяние. Ей захотелось заткнуть уши и отвернуться. Но она села и, не сводя с него глаз, стала смотреть, как он вдыхает и выдыхает дым — еще трижды. Наконец он повернулся к ней:
— Прости, Элли. Зря я так.
— Ничего.
— Меня отец довел уже. Уволил адвоката, из-за которого меня в первый раз не выпустили, нанял лучшего из лучших, а сам ему не доверяет, и разговаривает с ним так, будто перед ним пацан какой-то, только что из юридического.
— Он желает тебе самого лучшего. Том мрачно улыбнулся:
— Я места себе не нахожу.
— Скоро все кончится.
— Думаешь? А адвокат мой говорит, все только начинается.
Он выпустил в сад последнее облачко дыма и бросил окурок ему вслед.
— Хочешь кое-чем интересным заняться?
— Конечно.
— Хорошо. Тогда жди.
Он ненадолго отлучился и вернулся с ножницами. Вложил их ей в руку:
— Подстриги меня.
Она оторопела:
— Как? Коротко?
— Как можно короче сзади и по бокам. Длинные надоели.
— Но я не умею... никогда никого не стригла.
— Да ничего сложного. Как стричь траву.
Он сел на стул в углу у зеркала, расстелил газеты на полу.
— А ты не рассердишься, если плохо получится? Том сорвал майку:
— Сердиться не буду, обещаю. Да и выбора у меня особо нет. Ближайшая парикмахерская в центре, а мне по условиям освобождения туда нельзя.
Он оседлал стул, а Элли встала у него за спиной, занесла ножницы. Их взгляды встретились в зеркале.
— Меня никто еще не просил делать что-то такое... опасное, — заметила она.
— Скучная же у тебя жизнь, — рассмеялся Том. Она знала, как долго он отращивал эти волосы. Они стали его приметой, люди узнавали его по волосам. А... знаете, Том, парень со светлыми длинными волосами. И то, что он теперь решил подстричься, ее пугало. А что выбрал ее на роль парикмахера, при закрытых дверях, втайне от всех, — все это делало процедуру еще более рискованной в ее глазах.
— Нет, правда, Том, не могу. Что, если я слишком много отхвачу и ты лысым останешься?
— Прошу, Элли. Пока я не передумал.
Она взяла в руки длинную прядь волос и замерла с ножницами:
— Значит, можешь и передумать? И что тогда?
— Да шучу я. Режь.
И вот прядь за прядью волосы полетели на пол, на ее босые ноги. Ветер из окна разнес их по полу за пределы подстеленной газеты; они скучились в углу, как гнездо. По мере того как волос становилось меньше, его лицо менялось. Глаза стали больше, появились уши, шея теперь казалась чересчур тонкой. Она словно раздела его.
— Ты так кажешься моложе, — ответила она, когда он спросил, почему у нее грустный вид.
Что же такого грустного в этом, поинтересовался он, и она ответила, что, вообще-то, рада его стричь, ведь всегда завидовала его длинным волосам.
— Мне бы еще обмен веществ, как у тебя, — добавила она. — Ты вон ешь что хочешь, и тонкий, как палка, а я проглочу одну шоколадку, и сразу разносит, как на дрожжах. Ты у нас везунчик.
Он покачал головой:
— Ты даже не догадываешься, да?
— О чем?
— О том, какая ты красивая. Все так говорят.
— Все?
— Знаешь, как Фредди тебя зовет?
Она покачала головой, уж испугавшись заранее.
— Русалкой.
— Это даже не комплимент, между прочим. Русалки тупо сидят на камнях целый день, и все.
Он рассмеялся:
— Но их не так просто достать, вот в чем смысл. Никому еще не удавалось переспать с русалкой, они же к себе не подпускают.
Элли подумала, что это скорее связано с тем, что у них ниже пояса один хвост, но, может, она и ошибалась, поэтому вслух ничего не сказала. Вместо этого она снова перевела разговор на него, потому что, несмотря ни на что, любила его и хотела, чтобы он в этом не сомневался. Подравнивая волосы вокруг ушей, она тихо перечисляла все то хорошее, что он для нее сделал.
А сделал он много чего. Рисовал картинки, которые она потом раскрашивала (сто лет назад это было), а когда она пошла в школу, разрешил вместе с ним играть на площадке, хотя она была на два года младше, да и девчонка к тому же. На каникулах в Кении ее укусила собака, а потом попыталась укусить еще раз, и он заступился (это был самый героический поступок, который кто-либо ради нее совершал).
— Когда мы еще жили в старом доме, — вспоминала она, — и подруги ко мне приходили, ты всегда с нами разговаривал. А если встречали тебя в городе, подходил и болтал, как будто тебе правда интересны наши дела. У других братья вообще на младших сестренок внимания не обращали. А я всегда гордилась, что ты не такой.
Он улыбнулся:
— Какие приятные вещи ты говоришь.
— Это потому что ты сделал мне так много приятного. Помнишь тост на мой день рождения в шестнадцать лет, когда ты сказал, что я лучшая сестра в мире? А дурацкий концерт в школе на выпускной — ты громче всех хлопал, хотя я опозорилась там напрочь и забыла все слова!
Том смеялся, вспоминая о прошлом. Как же было здорово. Вспоминать. Он принялся рассказывать, как однажды летом они поехали в кемпинг на юге Франции, а место оказалось жутко неинтересным. Бассейн не работал, развлечений никаких, единственный плюс — кондитерская да воздушные змеи из местной лавки.
— И мы с тобой нашли ту горку, — сказал он, — помнишь? И запустили змеев с самой ее верхушки, а когда наскучило, скатились вниз и снова забежали наверх.
Элли поразилась, что он помнит. Жалко, что нельзя было стричь его часами. В комнате для гостей им было так хорошо вдвоем; с улицы доносились далекие и глухие голоса людей, готовящихся к празднику. Она осмелела:
— Может, поговорим о том, что случилось той ночью? Он резко обернулся и посмотрел ей в глаза:
— Серьезно? А тебе не кажется, что мне хочется отдохнуть от этих разговоров?
Элли отвела взгляд:
— Я кое-чего не понимаю. Он нахмурился:
— Ты с кем-нибудь разговаривала?
— Да нет. — Ей вдруг показалось, что они перебрасываются словами как будто сквозь дымовую завесу. — Я и в школу еще не ходила.
Они смотрели друг на друга молча.
— Если меня посадят, Элли, это конец.
— Знаю.
— Там такие есть люди... — Его голос оборвался, и он покачал головой, словно показывая, что видел такое, о чем говорить невозможно. — Это были худшие две недели в моей жизни.
В его глазах промелькнуло что-то... их мрачный блеск напомнил ей ту осень, когда он сломал руку и сидел на футбольном поле, воя от ярости, потому что теперь придется пропустить весь сезон, а его только что взяли в команду. Она отвернулась.
— Ну вот, — сказала она, — закончила. — Пригладила руками растрепавшиеся пряди. — Вроде симпатично.
— Симпатично? — Он взъерошил свой ежик. — Я не на такой эффект рассчитывал.
— А на какой?
— Хотел выглядеть как можно более невинным. — Он улыбнулся ей, глядя в зеркало. — Безобидным, вне подозрений.
Сидя на кровати, она смотрела, как он смахивает волоски со своей майки. Он побрызгал подмышки дезодорантом, плеснул лосьон после бритья на ладони, потер их друг о друга и похлопал щеки.
— Мне придется идти в суд и отвечать на вопросы? — спросила она. — Или они просто зачитают мои показания?
Словно не слыша ее, он натянул новую полосатую майку. Они с мамой купили ее на прошлой неделе; ценник все еще болтался сбоку. Он оторвал его и вручил ей:
— Выбросишь.
Она сунула ценник в карман:
— Ты меня слышал?
Он поправил майку, разглаживая морщинки перед зеркалом:
— Ты единственная была дома все время, значит, ты — главный свидетель. Так что в суд идти придется, не сомневайся.
У нее в животе все сжалось.
— Но они же не смогут заставить меня говорить.
— Если ты ничего не видела, не смогут.
Она кивнула. При взгляде на него ее охватила смесь жалости и страха, потому что мысль о том, что она должна и не должна говорить, ее пугала. Она уже две недели на этот счет переживала. Однажды дошла до того, что представила, будто взорвалась атомная бомба и никто не выжил, кроме нее. В этом выдуманном мире она бродила, открывая и закрывая двери, гоняя пыль ботинком и рассматривая вещи. И было так спокойно.
Она закусила губу:
— Когда меня в полиции допрашивали, я сказала, что, когда ты и все остальные вернулись, я сразу пошла наверх спать.
— Ну, тогда все в порядке.
Элли бросило в жар, когда она вспомнила, как встала с дивана в тапках и пижаме. Карин и ее подружка Стейси были такие шикарные, а вокруг них вились ребята — все только что пришли из паба. Девчонки улыбнулись ей, сказали, чтобы оставалась, поболтала с ними. Но по лицу брата она поняла: тот хочет, чтобы она сидела наверху и не высовывалась, — и, чувствуя себя полной идиоткой, Элли сказала, что у нее болит голова, и ушла.
— А еще я им сказала, — продолжала Элли, — что чуть позже выглянула в окно и видела всех на улице.
Том повернулся и уставился на нее:
— Я этого не знал.
— Я просто сказала, что все выглядело так, будто вам весело, а вы с Карин обнимались.
— Ты зачем это сказала?
— Потому что копы должны знать — она к тебе неровно дышала! А что, не надо было?
— Да нет, нормально, — ответил он. — Не расстраивайся. Они меня поджарить хотят, не тебя.
— Она же всю ночь с тобой заигрывала. — Элли сжала кулаки так, что ногти вонзились в ладони. — Ты же когда в спальню пошел за спальным мешком, она наверняка просто на тебя набросилась, и все?
Том поморщился:
— Не могу сказать, что я этим горжусь, Элли, но так, в общем, все и было, да.
Она кивнула:
— Так я и думала.
Он вернул стул на место, под стол:
— Может, хватит уже об этом? Мне не очень-то приятно обсуждать со своей младшей сестрой какой-то несчастный перепихон с этой сумасшедшей девкой. Пойдем лучше вниз, может, им помощь нужна.
Он скомкал газеты и выбросил их в урну. Элли собрала волосы в углу и сделала то же самое. Какая же она идиотка! Зачем напомнила ему о той ночи теперь, когда он в безопасности, дома, с семьей?
— Наряжаться не будешь? — спросил он. — Семейный праздник и все такое... Один за всех...
Он пытался рассмешить ее, копируя отца.
— И все за одного, — ответила она, желая подыграть ему.
Он погладил ее по голове:
— Не забывай о главном.
Еще одно папино выражение. Не забывай о главном — кто ты есть. И на чьей ты стороне.
|
Шесть
Они припарковались у реки и зашагали по дорожке к дому. Джеко впопыхах скармливал Майки информацию со странички Тома на «Фейсбуке». Он зашел на сайт с рабочего компьютера, и теперь оба знали, что ублюдок любит гольф и хорошенько поспать, а все друзья с его странички — девушки.
— Любимый актер — Вин Дизель, — добавил Джеко, — хотя не думаю, что это должно нас волновать, потому что ему и «Где Уолли?»* нравится. — Он щелкнул пальцами и засмеялся. — Взять его будет проще простого.
* Детская книжка с картинками. — Здесь и далее примечания переводчика.
Но у ворот Джеко притих. Они стояли, раскрыв рты и пялясь на открывшееся их глазам. Дом светился, как на Рождество: все деревья в гирляндах, факелы — настоящие огненные факелы — расставлены вдоль тропинки.
Джеко присвистнул:
— Блин, да они ни в чем себе не отказывают, я смотрю.
— Совсем стыд потеряли. Говорил же тебе.
Майки дом показался еще огромнее, чем в прошлый раз. В нем, наверное, было не меньше пяти спален, и трава окружала его со всех сторон. На траве росли цветы, яркие даже в темноте, как покупные цветы из магазина, которые просто воткнули в землю. Видимо, счета на отопление этих людей не заботили, наверняка они швыряли деньги налево и направо, включали батареи на полную мощность, оставив дверь открытой, и на ночь даже не проверяли, работают ли электроприборы. Майки это завораживало, но одновременно вызывало отторжение — почему некоторым достается все? почему одним детям все дается за просто так?
— Думаешь, раскусят они нас? — спросил он. Джеко оскорбленно нахмурился:
— Никто нас не раскусит.
— А поцарапанный «ягуар»? Думаешь, поймут, что это я?
— Не парься. У этого ублюдка, поди, много врагов. Ты только ключом своим не тряси. — Джеко в последний раз набрал в легкие дыма и выбросил окурок на дорожку. — Уговор помнишь? Первый, кто его увидит, шлет другому сообщение, после чего переходим ко второй фазе.
Майки проверил, работает ли телефон. Ну, хоть какой-то план. Джеко выступил первым, уверенно открыл входную дверь и вошел в дом, как будто все ему там было знакомо. Майки же обошел особняк сбоку вместе с другими только что прибывшими гостями. За домом был сад. Здесь все выглядело совсем по-другому: Майки показалось, будто он в тропиках; от газовых фонарей шел горячий воздух, а трава была по-прежнему влажной от дождя.
Народу собралась целая туча, как детей, так и взрослых. Они группками стояли на лужайке или сидели за столами в шатре с напитками и тарелками. Майки оторопел, представив, сколько труда пошло, чтобы все это организовать.
Он взял бокал с пивом с подноса официантки и залпом опрокинул половину. Узнает ли его кто-нибудь из школы? Он ее закончил два года назад, а эти ребята, похоже, сплошь из тех, кто в колледж ходит, так что навряд ли. Глотнув еще пива, он попытался сосредоточиться. План — найти Тома Паркера. И сообщить об этом Джеко.
За одним столом сидела группа парней, еще несколько ребят стояли в очереди к шведскому столу и хлебали пиво у ограды. У всех у них был вид откормленных богатеев, как Майки и рассчитывал, но ни один не был похож на нечеткое фото, что Джеко показал ему в машине.
Он разок обошел весь сад по кругу. В колонках гремела музыка, листья на деревьях трепетали, земля тряслась под ногами. Он ненавидел их всех, с их дорогими шмотками, вином и шампанским. Вспомнил сестер, которые сейчас дома: Холли, рисующую безумные картинки коричневыми и серыми карандашами; Карин, которая пытается приготовить что-нибудь на ужин, хотя в доме шаром покати. Мать наверняка спит. А этим людям плевать на его семью. Они пришли, чтобы поддержать Тома Паркера. Да наверняка они сейчас смеются над Карин! Шепчутся, перемигиваются. Это непростительно.
Мимо прошла девчонка на очень высоких каблуках. Она была пьяна, Майки сразу понял.
— Эй, — проговорил он, — я Тома Паркера ищу. Знаешь его?
Она остановилась и улыбнулась. Глаза у нее были темные, обведенные синим.
— А ты кто?
Нельзя было вот так вот с ходу попасться.
— Джо, — ответил он. Он должен был назваться чужим именем, да к тому же она его больше и не увидит никогда.
— Ты очень симпатичный, Джо.
— Так ты Тома видела?
Она помахала рукой куда-то в сторону дома:
— Он где-то там. А ты его откуда знаешь?
— По колледжу- — Вторая ложь за сегодня, и на этот раз уже более правдоподобная.
Она склонилась к нему, точно собиралась поведать секрет:
— Хочешь поцеловать меня?
— Не очень.
Она рассмеялась, выпятила губы и наклонилась еще ближе:
— А мне кажется, хочешь.
Майки оглянулся, но никто не смотрел в их сторону. Он мог бы схватить ее в охапку и утащить за шатер, где темно, и там сделать с ней все, что ему вздумается. А потом сказать, что она сама захотела, что сама попросила.
— Да ладно тебе, — протянула девчонка. — Поцелуй меня.
Неужели в ту ночь и Карин была так же пьяна? Он оттолкнул ее:
— Не хочу.
Она, кажется, обиделась.
— Не нравлюсь?
Он чмокнул ее в щеку, чтобы заткнулась. Кожа у нее пахла каким-то дорогим кремом. Он сказал «увидимся», хоть и был уверен, что сбежит, стоит ему еще раз завидеть ее на горизонте. Помахав ей на прощание, стал искать телефон. Нет, он не сможет... Он не должен здесь быть. Ничего глупее он еще не делал.
Он уже собрался писать Джеко сообщение, как тот возник перед ним.
— Цель установлена, — прошептал он.
— Что?
Джеко кивнул в сторону высокого парня, шагавшего по траве к группе мужчин:
— Пять минут уже за ним слежу. Это точно он.
На вид Том Паркер был полным придурком — рубашка и галстук, стрижка, как у школьника. Он пожимал руки взрослым. При взгляде на него Майки захотелось блевануть; узел в животе затянулся еще сильнее.
— Возьмем его.
Но прежде чем он двинулся с места, Джеко поймал его и зашипел:
— Эй! Так не пойдет.
— Еще как пойдет! — Майки пытался вырваться. — Отпусти. Сколько можно!
— Прибьешь его сейчас — и попадешь к копам, — процедил Джеко. — Это Карин как поможет?
Майки оттолкнул его:
— Зато мне поможет!
Проходившая мимо женщина с любопытством взглянула на них.
— Привет, ребята, — сказала она. — У вас тут все в порядке?
— Да все отлично. — Джеко обнял Майки за плечи, удерживая его. — Мы тут как раз обсуждали... какой чудесный денек для вечеринки в честь выпуска под залог.
Женщина ушла, слегка нахмурившись.
Майки сбросил руку Джеко:
— Ненавижу тут все.
— Я тебя понимаю.
— И его ненавижу. Ты только посмотри на него — вокруг все эти важные типы в костюмах, не подступишься. Ему все с рук сходит.
Джеко вздохнул, распахнул пальто, достал бутылку и сунул ее Майки:
— Я тут нашел бар. Глядишь, двадцатипятилетний виски поможет прочистить голову, а?
Майки сделал три больших глотка. Жидкость обожгла горло и согрела внутренности. У него вдруг возникло приятное чувство, что все как-то само собой разрешится. Он сделал еще глоток, потом еще.
Джеко улыбнулся:
— Лучше стало?
Майки кивнул. Он вспомнил маму, валиум по утрам. И впервые понял, что она имела в виду, когда говорила, что ей нужно снять трясучку.
— Этот козел в центре внимания, — проговорил Джеке — Так что храним спокойствие и переходим ко второй фазе. — Он подмигнул Майки. — Ты лучше делай то, что у тебя лучше всего получается — с девчонками болтай. Нужно разведать обстановку — может, он карате знает? Левша или правша? Есть ли у него братья, здесь ли они? Короче, все как обычно. А я за ним пока присмотрю и тоже буду собирать данные. Нам надо выяснить, где лучше провернуть фазу три — найти укромное темное местечко, откуда можно быстро смыться, если что... — Он взглянул на часы. — Давай через час на том же месте.
У Майки вдруг голова закружилась. Он потер глаза. Как было бы здорово притвориться, что сегодня обычный вечер и они явились без приглашения на обычную вечеринку, но нет, он тут был по делу. Джеко отдал ему бутылку:
— Возьми, пригодится. Мы с тобой викинги, Майки. Бесплатная выпивка, шикарные девчонки. Мы явились разорять.
Майки покачал головой, глядя, как удаляется спина Джеко.
— Викинги? — крикнул он ему вслед.
— Ну да. И не волнуйся, не придется тебе с ним иметь дело при всех. Разберемся с ним позже, в укромном уголке. — Он постучал пальцем по виску. — И не напивайся.
Майки еще отхлебнул из бутылки и стал разглядывать облака. Скоро опять пойдет дождь. Хорошо бы ливень — промокшие гости ринутся к машинам, вечеринка будет испорчена. Том Паркер останется один. Легкая мишень.
Майки оглядел лужайку, высматривая Тома, но того уже не было; круг мужчин расступился. Пьяная девчонка снова появилась в поле его зрения; она медленно шла вдоль ограды, уставившись на свои туфли. Нет, от этой помощи не жди.
Но постой-ка... а это кто? На скамейке под деревом. Над ее головой раскачивались фонари, люди сновали туда-сюда, но она сидела неподвижно, притягивая взгляд. Сунув бутылку виски в карман, Майки ухватил два пива с подноса официантки и улыбнулся. Эту девчонку он знал. Она сегодня днем ему дверь открывала.
Сестра Тома Паркера.
|
Достарыңызбен бөлісу: |
