Юнг: восстановление целостности с помощью сновидения

уникальное, имеющее отношение к психодуховной интеграции. Пожалуй, нет ничего важнее
идеи целостности в юнговском понимании человеческой борьбы – нашего пожизненного
стремления к целостности – и, возможно, ее пожизненного стремления к нам. Как известно,
по Юнгу, целостность является универсальным стремлением или желанием человека
осуществить все, что в нем заложено – все его возможности, все аспекты своего я, которые
могут быть реализованы или заблокированы в зависимости от того, что предлагает нам наше
окружение. Юнг называл индивидуацией развертывание этой потенциальной целостности
изнутри: это «сильнейшее, самое неизбежное желание каждого существа, а именно желание
реализоваться» (Jung, 1949: par. 289).
Во всех своих трудах Юнг снова и снова уделяет внимание диссоциативности психе. В
самой природе психе заложена способность разделяться на части в ответ на сильную тревогу.
Эти части (известные как комплексы), стремятся к самовыражению в образах сновидений
как частичные личности. В своих предыдущих работах я описал типичную констелляцию
таких частичных личностей как систему самосохранения и попытался показать, как она,
выполняя защитную функцию, спасает регрессировавшее я во внутреннем мире и разрушает
жизнь пациентов, пострадавших от травм в раннем детстве, во внешнем мире (Kalsched,
1995, 1996, 1998). Ярким примером диссоциирующей активности этой системы и ее «цели»
является случай Майка, описанный в предыдущей главе.
Если моя интерпретация воздействия этой «системы» на личность является верной, то в
психике людей, переживших травму, возникает своего рода вечный «двигатель
диссоциации», бесконечно отталкивающий дезинтегрированные части психики друг от друга
и тем самым являющийся фактором антицелостности, антиинтеграции в бессознательной
психе. Эти защиты действуют автономно и запускаются страхом приближения к
болезненным аффектам, угрожающим душе уничтожением, по сути, страхом «катастрофы,
которая уже произошла» (Winnicott, 1974).
Однако это не единственная «сила», действующая в психе. Еще одна тенденция,
сопоставимая по силе или даже сильнее упомянутой выше, – стремление к интеграции и
целостности. И если Юнг прав, в нас есть «тоска» по этой целостности, инстинктивное
стремление к ней. Юнг полностью согласился бы с Самуилом Кольриджем, который
однажды посетовал, что многие люди не замечают «ничего, кроме частей», для них
вселенная является лишь «массой мелочей». У самого Кольриджа душа «болела и жаждала
созерцать и знать нечто большее – единое и неделимое… нечто Великое и Целое» (см.:
McGilchrist, 2009).
Как мы можем понять эту тоску по «Великому и Целому»? Здесь, я думаю, мы
подошли к вопросу, на который не может быть исчерпывающего ответа, – к тайне в самом
центре работы глубинных психотерапевтов. Юнг понимал под целостностью нечто
«большее», чем собирание личностью воедино всех своих дифференцированных частей и их
интеграцию новым способом. Несомненно, это тоже цель, заслуживающая всякого
внимания, к которой мы стремимся в течение многих лет анализа, особенно если у пациента
есть травматическая история. Однако тайну спасения Юнга, когда он оказался в сложной
внутренней ситуации, нельзя свести к одной лишь борьбе за дифференциацию и интеграцию
частей я, за осознание своих отщепленных фрагментов. В своем переживании целостности
он нашел нечто большее, чем просто сумму частей.
Полная реализация этого «большего» пришла к нему из невероятного источника –
непосредственно из хаоса бессознательного. В этом хаосе он обнаружил скрытый порядок и
определенный центр, который каким-то образом «видел» его более точно, чем то, как он
отражался в кривых зеркалах своих коллег по психоаналитическому движению. Этот «образ»
вернул ему глубинное доверие себе и позволил ему снова почувствовать себя целым. Об этих
открытиях он сообщает в главе «Встреча с бессознательным» в книге «Воспоминания,
сновидения, размышления» (Jung, 1963) и в «Красной книге» (Jung, 2009).
В «Красной книге» живо описано, как в период с 1912 по 1920 гг. после разрыва с
Фрейдом Юнг страдал от отвержения и поношений со стороны своих коллег по

психоаналитическому движению. Вокруг него было много «искажающих зеркал» и
вечерами, когда он вглядывался в свой внутренний мир и свои фантазии, его снова
наводняли высмеивающие голоса. Он понимал, что стал объектом высмеивания и унижения
со стороны своего ментора, а также тех мужчин и женщин в психоаналитическом движении,
которые ранее его ценили. С ним оставались лишь несколько верных последователей. Теперь
и внешний, и внутренний миры наполнились жестокостью и атаками на я. В его фантазиях
лились реки крови и весь внутренний ландшафт от ужаса «покрывался льдом». Он думал,
что сходит с ума.
Посреди этого водоворота страха, одиночества, отчуждения и унижения он сделал то,
что требовало огромного мужества. Он «позволил себе спуститься» (Jung, 1963: 179) в свой
внутренний мир, к чувству стыда и рождающимся в нем фантазиям. Возможно, он полагал,
что такое отступление откроет ему путь, чтобы он мог вернуться к более целостному и
аутентичному я. 
Сначала Юнг был поражен нахлынувшими жуткими видениями (см.: Jung, 2009,
особенно Liber Primus). Тогда он применил метод вовлечения видений в диалог, активно
представляя разговор с появляющимися воображаемыми фигурами и внимательно слушая
то, что они говорили. Странные фигуры его фантазий становились ему более близкими и
знакомыми. И вместо уничтожения, психической смерти или растворения Эго-личности он
вовлекся в интересные диалоги с ними.
Наконец, появилась благожелательная фигура, видимо, наделенная высшей мудростью
– своего рода гид, который противостоял Юнгу, призывая его «смотреть правде в лицо» без
предвзятости, возникающей из-за страха и тревожных ожиданий. После встречи с этой
фигурой, назвавшейся Филимоном, Юнг сказал: «Я понял, что во мне есть нечто, способное
говорить то, чего я не знаю и не собирался сказать… то, что может даже быть направлено
против меня». Филимон стал живым присутствием для Юнга. Он стал «прогуливаться с ним
по саду» (Jung, 196 3: 183).
Открытие в своем бессознательном источника разумности и руководства дало Юнгу
чувство целостности, которого ранее у него не было. К концу этого периода борьбы со
своими внутренними образами ему приснился сон, который еще больше поддержал Юнга и
«привел его в порядок». Позже Юнг нарисовал главный образ этого сновидения и назвал его
„окном в вечность“» (Jung, 1963: 197–198).
В своем сновидении он оказался в темном, задымленном городе. Была зимняя ночь,
шел дождь. Он понял, что находится в Ливерпуле. Несколько других швейцарцев
сопровождали его. Чтобы добраться до «настоящего города», они должны были подняться
вверх от гавани, где они находились, на возвышенность:
Там была большая площадь, тускло освещенная уличными фонарями. Много
улиц выходило на эту площадь, разные кварталы города радиально расходились от
нее. В центре находился круглый бассейн, посреди которого был островок. В то
время как все вокруг было смутным из-за дождя, тумана, дыма и тусклого
освещения, островок был залит солнечным светом. На нем стояло одно-
единственное дерево – магнолия, усыпанная красноватыми цветами. Казалось, что
дерево стоит в потоке солнечных лучей и в то же время само источает свет.
Те, кто был с Юнгом, жаловались на ужасную погоду и в упор не замечали дерева. Они
говорили о другом швейцарце, который поселился в Ливерпуле, и удивлялись, что же
заставило его это сделать. Сам Юнг был увлечен красотой цветущего дерева и островком
солнечного света. Он подумал: «Я очень хорошо знаю, почему он поселился именно здесь»
(Jung, 1963: 197–198).
Об этом сне Юнг сообщает:
Это сновидение отражало мою ситуацию в тот период. До сих пор у меня
перед глазами легко возникает воспоминание о серо-желтых плащах, блестящих от

дождевой воды. Все было крайне неприятно, мрачно и смутно – так я тогда себя
чувствовал. Но у меня было видение неземной красоты, и именно поэтому я
вообще смог жить дальше. Ливерпуль – это «водоем жизни».
Юнг продолжает:
Согласно старинным воззрениям, в «печени» (liver) находит себе место сама
жизнь, которая «что-то делает, чтобы продолжать жить». Это сновидение принесло
с собой ощущение завершения. Я видел, что в нем проявилась цель. Нельзя
уходить от центра. Центр является целью, и все направлено к центру. Благодаря
этому сновидению я понял, что Самость – это принцип ориентации и смысла. В
этом и заключается его исцеляющая функция. Для меня это понимание означало
приближение к центру и, следовательно, к цели. Отсюда возник первый намек на
мой личный миф. Без этого видения я мог бы потерять ориентацию и был бы
вынужден отказаться от своих начинаний. После разрыва с Фрейдом я погрузился
в неизвестность. Я не знал ничего, но сделал шаг во тьму. Когда так происходит, а
потом появляется такое сновидение, это ощущается как манна небесная.

жүктеу/скачать 3.07 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: