РАЗВИТИЕ ГУМБОЛЬДТОВСКОЙ ТРАДИЦИИ

Несмотря на безусловное преобладание компаративной тематики в университетской науке о языке XIX в., существовали и ученые, в той или иной мере занимавшиеся и иной проблематикой, в том числе общетеоретической и типологической. Труды В. фон Гумбольдта породили достаточно влиятельную традицию в языкознании. Прежде всего это относилось к Германии, однако лингвисты, так или иначе ориентировавшиеся на гумбольдтовские идеи, работали и в других странах, в том числе в России. При этом надо иметь в виду, что общее изменение научной ситуации, проявившееся в идеях А. Шлейхера и других компаративистов, сказалось и на развитии гумбольдтовской традиции. Философия языка занимала все меньшее место, но сказывалось влияние биологических наук. Это влияние связывалось не только с дарвинизмом, но и со значительным развитием такой_,ыау*н;-как"псиз£ология. С середины

умозрительной превратилась в эксперимен-

тальную, впервые была разработана методика психологического исследования. Прогресс психологии оказал влияние и на науку о языке.

Крупнейшим представителем гумбольдтовской традиции в Германии второй половины XIX в. был Хуго (Гуго) Штейнталь (1823— 1899). Это был теоретик языка б- чистом виде, занимавшийся обобщением фактов, собранных другими учеными. Он выдвинулся в 1855 г. публикацией книги «Грамматика, логика и психология, их принципы и взаимоотношения», позже появился другой его теоретический труд «Введение в психологию и языкознание». X. Штейнталь также занимался проблемой происхождения языка, развив звукоподражательную гипо--тезу. Он также известен как, типолог. В изданной в 1860 г. книге «Характеристика важнейших типов строя языка; ОН развил стадиальную концепцию В, фон Гумбольдта; расширив количество учтенных языков и языковых типов, он предложил более сложную классификацию, сохранявшую однако традиционную идею о корреляции между степенью морфологической сложности языка и уровнем развития мышления соответствующего народа. В течение многих лет X. Штейнталь был профессором Берлинского университета.

В книге «Грамматика, логика и психология, их принципы и взаимоотношения» X. Штейнталь рассматривал общие вопросы языкознания. «Язык вообще* он определял как «выражение осознанных внутренних, психических и духовных движений, состояний и отношений посредством артикулированных звуков». Уже в этом определении мы видим психологический подход, почти не встречающийся у В. фон Гум-

X. Штейнталь рассматривал вопрос о том, «является ли языкознание познающей или оценивающей наукой». Как уже говорилось, все лингвистические традиции, включая европейскую, складывались в связи с понятием нормы, то есть были тесно связаны с оценкой; еще во времена «Грамматики Пор-Рояля» оценивающий подход не'был строго отграничен от «познающего». Однако в XIX в. уже получило значительное развитие чисто теоретическое языкознание, не связанное с практикой и не допускающее никакой оценочности; прежде всего такой подход, безусловно, проявлялся в историческом и сравнительно-историческом исследовании. Поэтому в целом X. Штейнталь считает, что языкознание является познающей наукой: для него не существует таких проблем, как истинность или ложность высказывания, его красота или безобразие, нравственность или безнравственность его содержания и т. д. Даже проблема языковой правильности связана с языкознанием лишь косвенно.

Однако, по мнению X. Штейнталя, имеется одно исключение: «Языкознание принимает эстетический, оценивающий характер в дисциплине, которая является его очень существенной и неотъемлемой частью, а именно в систематизации или классификации язЫКСВ- При этом оно не удовлетворяется объединением языков по найденным у них общим признакам в классы и семьи, но образует из этих классов шкалу, систему рангов. Следовательно, оно оценивает здесь значимость языков, достоинство их как продукт ума и в то же время как орудие умственного развития». Здесь X. Штейнталь прямо продолжал подход В. фон Гумбольдта. Однако ни одна из модификаций такого подхода не могла быть доказана. Любые стадиальные концепции были связаны с большим количеством натяжек, которые при усложнении концепции и попытках ее детализации, предпринятых X. Штейнталем, стали еще заметнее. Постепенно и типология стала рассматриваться исключительно как «познающая» дисциплина, не разграничивающая языки на более или менее развитые.

X. Штейнталь не принимал прямого уподобления языка организму и других упрощенно биологических ассоциаций. Для него язык был «индивидуальным духовным продуктом». В то же время, следуя В. фон Гумбольдту, он писал: «Основа этого единства и индивидуальности языков заложена в своеобразии народного духа». Понятие «духа народа» у X. Штейнталя еще оставалось, однако во многом оказывалось переосмысленным: вместо «человеческой духовной силы» и развивающейся абсолютной идеи у X. Штейнталя речь идет о коллективной психологии. Языкознание им понималось как «психология народов». Он также писал: «Языкознание служит наилучшим введением к психологии народов... Язык есть по своей сути продукт сообщества, народа. Когда мы называем язык инстинктивным самосознанием, инстинктивным мировоззрением и логикой, это означает, что язык является самосозна-

нием, мировоззрением и логикой духа народа. Итак, данные языка наиболее ярко иллюстрируют все принципы психологии народов. Единство индивидов в народе отражается в общем для них языке; определенная индивидуальность духа народа нигде не выражается так ярко, как в своеобразной форме языка; его принцип, придающий ему своеобразную форму, является самым подлинным ядром духа народа; совместные действия индивидуума и его народа главным образом основываются на языке, на котором и с помощью которого он думает и который все же принадлежит его народу».

Наряду с «духом народа» X. Штейнталь сохранял и ряд других компонентов гумбольдтовской концепции, в том числе идеи о внутренней форме языка. Однако у него заметно по сравнению с В. фон Гумбольдтом как усиление психологизма, так и большее подчеркивание значения индивидуальной психики. Для В. фон Гумбольдта первичен был народ, дух которого проявляется в индивидуумах, для X. Штейнталя скорее первичен «индивидуальный продукт», который однако может существовать только в коллективе. Позже, в 20-е гг. XX в., в книге В. Н. Волошинова и М. М. Бахтина «Марксизм и философия языка» идеи X. Штейнтадя-оценивались" как «измельчание» гумбольдтовских. Оёщее~рЯзвитие теоретической лингвистики XIX в. шло в сторону индивидуального психологизма, а то, что еще оставалось у X. Штейнталя от В. фон Гумбольдта: «дух народа», стадии, — к концу века совсем ушло из науки. К концу жизни X. Штейнталя волновавшая его проблематика: происхождение языка, стадиальная типология, — стала уже архаической.

Близкие по идеям ученые были и в России. Наиболее сходен с X. Штейнталем видный индолог и теоретик языка Иван Павлович Минаев (1840—1890), профессор Петербургского университета. Он провел несколько лет в экспедициях в Индии, занимался санскритом, первым в нашей стране изучал язык пали и бирманский язык, а также индийскую лингвистическую традицию, подготовил школу индологов. Наряду с этим И. П. Минаев в течение ряда лет читал в университете и общелингвистические курсы, один из которых сохранился в литографированном виде. Здесь наряду с индоевропейской проблематикой он занимался вопросами общей лингвистической теории и типологии, построил еще один вариант стадиальной классификации языков, сходный с вариантом X. Штейнталя, но обладающий рядом оригинальных черт. Сам И. П. Минаев разграничивал три способа классификации языков, выделяя генетические, морфологические и психологические классификации. Генетические устраняют «всякую субъективность», но их недостаточно. К морфологическим отнесены классификации А. Шлегеля, А. Шлейхераи др., где, по мнению И. П. Минаева, учитывается только языковая форма. Выше всего оцениваются «психологические» классификации В. фон Гумбольдта и X. Штейнталя, в которых учитывается «совершенство, с которым язык выражает мысль». Как и его предшественники, он исходит из эталона классических индоевропейских языков, считая,

что чем язык по строю ближе к этим языкам, тем мысль выражается в нем совершеннее. Однако И, П. Минаев, как и В. фон Гумбольдт, вынужден был признать, что с этой точки зрения языки американских индейцев с достаточно сложной морфологией оказываются совершеннее китайского, хотя индейские языки бедны «общими понятиями», а уровень развития китайского языка виден уже из того, что на него перевели санскритские памятники. Тем самым принципы стадиальной типологии оказывались противоречивыми и бездоказательными. В то же время И- П. Минаев, владевший китайским материалом, одним из первых в мировой типологии отметил структурное сходство китайского языка с английским.

Вслед за В. фон Гумбольдтом И. П. Минаев считал, что «в каждом языке сказывается индивидуальность народа, создавшего язык, и в свою очередь развивающегося под его влиянием». Уже архаичные для 80-х гг. XIX в. и недоказуемые идеи о том, что, например, единобожие семитских народов обусловлено строем их языков, соседствуют с идеями, только начинавшими появляться в языкознании; см., например, выделение в качестве одного из законов языкового развития «стремления к облегчению от трудных звуков». Важно также его выделение наряду со сравнительно-историческим общего языкознания как дисциплины, изучающей принципы и методы науки о языке, необязательно исторические. Это было элементом новизны для того времени.

Другим, значительно более известным и влиятельным представителем гумбольдтовского направления в русской лингвистике был профессор Харьковского университета Александр Афанасьевич Потебня (1835—1891). Он совмещал в себе философа, литературоведа, фольклориста и языковеда, среди его лингвистических работ есть исследования по сравнительно-историческому языкознанию, истории славянских языков, русской грамматике, а также по лингвистической теории. Свои общелингвистические взгляды он прежде всего выразил в ранней (1862) книге «Мысль и язык» и в многотомном исследовании «Из записок по русской грамматике», над которым автор работал долгое время. Сочинения А. А. Потебни неоднократно переиздавались и в XX в.

А. А. Потебня, особенно в книге «Мысль и язык», находился под значительным влиянием В. фон Гумбольдта, которого считал «гениальным провозвестником новой теории языка», правда, «не вполне освободившимся от оков старой». Вслед за В. фон Гумбольдтом он подчеркивал деятельностный характер языка: «Язык есть средство не выражать уже готовую мысль, а создавать ее... он не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность». В то же время в отличие от X. Штейнталя и И. П. Минаева он отказывался от стадиальных концепций. А. А. Потебня прямо отвергал концепцию периодов в истории языка как в гумбольдтовском, так и в шлейхеровском варианте и не строил стадиальные схемы.

Переосмысление гумбольдтовских идей в книге «Мысль и язык» хорошо видно на примере понятия внутренней формы. Общее гумбольд-товское понятие внутренней формы языка суживается до более частного, но и более определенного понятия внутренней формы слова. А. А. По-тебня пишет: «Слово, собственно, выражает не всю мысль, принимаемую за его содержание, а только один ее признак. Образ стола может иметь много признаков, но слово стол значит только простланное». Внутренняя форма слова — то же, что его «ближайшее этимологическое значение», она может выводиться из его морфологической структуры, но может, как в случае стол — стлать, не быть связана с его (используя терминологию, которой еще нет у А. А. Потебни) морфемным членением в современном языке, однако у носителей языка ассоциативные связи еще как-то сохраняются. По мнению А. А. Потебни, «внутренняя форма слова... показывает, как представляется человеку его собственная мысль. Этим только можно объяснить, почему в одном и том же языке может быть много слов для обозначения одного и того же предмета и, наоборот, одно слово, совершенно согласно с требованиями языка, может обозначать предметы разнородные». Здесь А. А. Потебня разграничивает то, что позднее получило название разграничения значения слова (денотата) и его смысла. Понятие внутренней формы в смысле А. А- Потебни получило широкое распространение в отечественной традиции.

В книге «Из записок по русской грамматике» А. А. Потебня также во многом исходит из гумбольдтовской традиции: «Одного изолированного слова в действительности и не бывает. В ней есть только речь. Значение слова возможно только в речи. Вырванное из связи слово мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем более формальных свойств, потому что их не имеет»; данное высказывание сопровождается ссылками на В. фон Гумбольдта и X. Штейнталя. В целом соглашался А. А. Потебня и с идеями о связи языка с «духом народа»: «Языки различны между собой не одной звуковой формой, но всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим влиянием на последующее развитие народов».

В то же время если В. фон Гумбольдт подчеркивал неотделимость понятия от языка, то А. А. Потебня подходил к этому вопросу несколько иначе: «Слово не одним присутствием звуковой формы, но всем своим содержанием отлично от понятия и не может быть его эквивалентом или выражением уже потому, что в ходе развития мысли предшествует понятию». А. А. Потебня активно боролся с логическим подходом к языку: «Подчинение грамматики логике сказывается всегда в смешении и отождествлении таких явлений языка, которые окажутся различными, если приступить к наблюдению с одноб предвзятой мыслью о том, что априорность в наблюдательных науках, каково языкознание, весьма опасна». «Языкознание, в частности грамматика, ничуть не ближе к логике, чем какая-либо из прочих наук». Одно из отличий языкознания от логики он видел в том, что первое — историческая наука, а логика лишь «оценивает результаты совершившегося процесса».

Как и другие ученые второй половины XIX в., А. А. Потебня в своей концепции подчеркнуто психологичен. Большое внимание в книге «Из записок по русской грамматике» уделяется вопросу об ассоциативных связях между звучанием и значением слова, в частности, на материале образования новых слов в связи с теми или иными ассоциациями в детской речи.

В этой же книге вводится важное разграничение «ближайшего» и «дальнейшего» значения слова. Само по себе значение слова неисчерпаемо, но эта неисчерпаемость относится к дальнейшему значению, связанному как с научной, энциклопедической информацией, так и с индивидуальными ассоциациями, разными у разных носителей языка. Ведению языкознания подлежит лишь ближайшее значение, которое «народно», то есть совпадает у разных носителей одного и того же языка; «только одно ближайшее значение составляет действительное содержание мысли во время произнесения слова».

Все ближайшее значение слова формально в том смысле, что оно стандартно для всех. В то же время оно делится (не во всех языках) на вещественное (лексическое) и грамматическое, соответственно менее и более формальное. А. А- Потебня выделяет носители формального, грамматического значения: служебные слова и формальные части слов (аффиксы). В связи с этим дается определение грамматической формы; это «есть элемент значения слова», однородный с его вещественным значением- При этом для исходящего из последовательно психологической точки зрения ученого важно, что в слово формальных языков представляется сознанию одним целым», следовательно, «вещественное и формальное значение слова составляют... один акт мыслив (под формальными языками понимаются языки типа русского, имеющие словоизменение). Идущее от А. А. Потебни учение о грамматической форме занимало и продолжает занимать важное место в отечественной грамматической традиции. А. А. Потебня также занимался изучением исторического развития грамматических форм, стремился выявить его общие закономерности.

Подробно рассмотрена в книге проблема слова и корня. А. А. Потебня считал, что «только слово имеет в языке объективное бытие», корень же вычленяется из слова лингвистом в результате «выделения из слова всех остальных знаменательных сочетаний» и «устранения звуковых случайностей»; здесь его точка зрения несколько отличалась от точки зрения В. фон Гумбольдта, признававшего в определенных пределах «объективное бытие» корня. «Корень как отвлечение» необходимо отграничивать от «корня как настоящего слова» в тех случаях, когда границы слова И корня совпадают. Много занимался А. А. Потебня проблемами исторического развития слов, их превращения в корни.

А. А. Потебня писал в эпоху, когда в отечественной традиции еще до конца не сложилась лингвистическая терминология, поэтому его стиль может показаться современному читателю излишне затрудненным и недостаточно строгим. В то же время именно от него идут многие термины, затем прижившиеся в русскоязычной традиции («внутренняя форма слова», «вещественное значение» и т. д.). А. А. Потебня был первым по-настоящему значительным языковедом-теоретиком в нашей стране, и его концепция оказала заметное влияние на многих уче-

ных, даже тех, которые, казалось бы, по идеям достаточно от него далеки. Однако в большей степени его влияние сказывалось в более конкретных областях русистики и теории грамматики, а общие гумболъдтиан-ские идеи большого развития не получили.

Развитие гумбольдтовской традиции продолжалось и в конце XIX в. и начале XX в., когда в целом в мировой науке господствовала позитивистская, прежде всего младограмматическая лингвистика, о которой будет говориться в следующей главе. Основным направлением, стремившимся продолжать традиции В. фон Гумбольдта в этот период, была так называемая школа эстетического идеализма в Германии, основателем и крупнейшим представителем которой был Карл Фосслер (1872—1949), следует также упомянуть его ученика Лео Шпитцера (1887—1960). Представители школы в основном были специалистами по романскому языкознанию, их конкретные исследования в большинстве посвящены исторической стилистике и изучению языка писателей. Близкие к эстетическому идеализму идеи высказывал также популярный в свое время итальянский философ (в том числе философ языка) Бенедетто Кроче (1866—1952).

Работы К. Фосслера переводились на русский язык еще в дореволюционное время. В хрестоматию В. А. Звегинцева включены отрывки из его программного труда «Позитивизм и идеализм в языкознании», изданного в 1904 г.

Как и другие ученые того времени, К. Фосслер продолжал рассматривать языкознание как историческую науку. В то же время он причислял себя к идеализму в языкознании, противопоставленному преобладавшему позитивизму. Согласно его разграничению, позитивисты «определяют в качестве предварительной и ближайшей цели исследования точное описание наличных фактов, знание «материала», тогда как идеалисты «озабочены установлением причинной связи». Разумеется, К. Фосслер признавал необходимость описания фактов, но считал, что ученый не может ограничиваться им. Крупные проблемы, которые ставили В. фон Гумбольдт и его современники, уже не интересовавшие ученых конца XIX в., не должны быть, по мнению основателя эстетического идеализма, исключены из языкознания. Однако и сам К. Фосслер уже отошел от многих проблем, отходивших к этому времени на дальнюю периферию языкознания: происхождения языка, стадий, языка и мышления и т. д. Среди общих проблем, ставившихся В. фон Гумбольдтом, его прежде всего интересовали проблемы причин языкового развития и творческого характера языка.

Противопоставление ergon — energeia К. Фосслер рассматривает с тех же позиций, что В. фон Гумбольдт, критикуя иной подход в позитивистской науке: «Язык изучают не в процессе его становления, а в его состоянии. Его рассматривают как нечто данное и завершенное, т. е. позитивистски. Над ним производят анатомическую операцию. Живая

речь разлагается на предложения, члены предложения, слова, слоги и звуки». К. Фосслер не отрицал допустимость в известных пределах такого разложения, но при условии, что оно — лишь удобный рабочий прием, но не принципиальный подход лингвистики к своему объекту: «Подразделение грамматиков на звуки, слова, основы, суффиксы и т. д. мы должны признать не наиболее естественным, а наиболее удобным и поучительным». Такой подход он сопоставляет с анатомическим исследованием человека, которое дает полезную информацию, но не может познать душу и назначение человека.

По мнению К. Фосслера, нельзя считать, что звуки конструируют слоги, слоги — слова, и т. д., пока не получится речь; это «ложная причинная связь». «В действительности имеет место причинность обратного порядка: дух, живущий в речи, конструирует предложение, члены предложения, слова и звуки — все вместе». Такое понимание требует и иного по сравнению с традиционным порядка лингвистического исследования: «Необходимо... исходя из стилистики, через синтаксис, нисходить к морфологии и фонетике». Далее К. Фосслер пишет: «Все явления, относящиеся к дисциплинам низшего разряда — фонетике, морфологии, словообразованию и синтаксису, — будучи зафиксированы и описаны, должны находить свое конечное, единственное и истинное истолкование в высшей дисциплине — стилистике. Так называемая грамматика должна полностью раствориться в эстетическом рассмотрении языка».

К. Фосслер употребляет такие словосочетания, как «дух языка», «духовное своеобразие того или иного народа». Однако его концепция во многом отлична от гумбольдтовской. Если для В. фон Гумбольдта народ первичен по отношению к индивидууму, если для X. Штейнталя еще сохраняется единый «дух народа» как коллективная психология, то К. Фосслер последовательно исходил из первичности индивидуальности, сближаясь в этом отношении с современной ему позитивистской лингвистикой. Причина языкового развития, с его точки зрения, «человеческий дух с его неистощимой индивидуальной интуицией». Только у отдельного индивидуума происходят языковые изменения, которые затем могут быть приняты другими индивидуумами и стать стандартными. Поэтому в лингвистическом исследовании сначала должна идти стилистика, изучающая индивидуальное творчество, а затем синтаксис, рассматривающий ту часть творчества, которая стала правилом. Само синтаксическое правило становится правилом лишь в случае, если оно «соответствует духовным потребностям и тенденциям большинства говорящих индивидуумов». Только б таком смысле можно говорить о «духе народа», который складывается из множества индивидуальных духов и в какой-то мере имеет статистический характер: К. Фосслер прямо связывает частотность того или иного явления с упомянутым выше соответствием духовным потребностям большинства носителей.

Стилистика в указанном выше смысле, согласно К. Фосслеру, первична: «По своей сущности любое языковое выражение является индивидуальным духовным творчеством. Для выражения внутренней интуиции всегда существует только одна-единственная форма. Сколько индивидуумов, столько стилей». Поэтому язык или диалект вообще — лишь условная абстракция, а «языковой общности диалектов и т. п. в действительности вообще не существует». «Если люди в состоянии посредством языка общаться друг с другом, то происходит это не в результате общности языковых установлений, или языкового материала, или строя языка, а благодаря общности языковой одаренности... Язык не может быть в буквальном смысле слова изучен, он может быть, как говорил Вильгельм фон Гумбольдт, только «разбужен». Воспроизводить чью-то речь — дело попугаев». Из этих слов буквально следует, что вообще лингвист может изучать только собственную речь, а потом по аналогии переносить результаты такого изучения на речь других; это однако противоречит другим высказываниям К. Фосслера о необходи мости исследования индивидуальных стилей.

Изучение всех индивидуальных стилей — нереальная задача, поэтому среди них выделяются наиболее социально значимые, оказавшие наибольшее влияние на языковое развитие. Закономерно школа эстетического идеализма обращалась к языкам писателей, рассматривая проблемы, находящиеся на грани лингвистики и литературоведения, обычно не привлекавшие большого внимания лингвистов иных направлений. Это было одной из причин определенной популярности данной школы в первые десятилетия XX в.

На первый план К. Фосслер и его школа выдвигали творческий, эстетический характер языка. Развитие языка, отбор индивидуальных новшеств в значительной степени они связывали с эстетическими критериями. Творчество, которое всегда индивидуально, они отграничивали от языкового развития, имеющего коллективный характер и зависящего от «общей духовной предрасположенности» носителей того или иного языка. Поэтому в конечном итоге К. Фосслер несколько уточняет свой последовательно индивидуалистический подход и выделяет «два различных момента, в соответствии с которыми следует наблюдать язык, и, следовательно, определять его: 1. Момент абсолютного прогресса, или свободного индивидуального творчества. 2. Момент относительного прогресса, или так называемого закономерного развития и взаимообусловленного коллективного творчества». Изучение первого момента — чисто эстетическое и не предполагает исторического рассмотрения, изучение второго момента является эстетико-историческим. При этом он подчеркивает, что в его понимании эстетическое и историческое не противопоставляются друг другу, они соотносятся примерно так же, как описательная и историческая грамматики в позитивистской науке.

Школа К. Фосслера довольно долго сохраняла популярность и воспринималась рядом лингвистов как альтернатива традиционному сравнительно-историческому языкознанию. Она не перестала быть влиятельной даже после появления структурализма. Многим ее идеям, в частности, следовали авторы вышедшей в 1929 г. в Ленинграде книги «Марксизм и философия языка», о которой будет говориться ниже, В. Н. Волошинов и М. М. Бахтин. В целом однако с 30—40-х гг. XX в. идеи эстетического идеализма, во многом исходившего из априорных, недоказуемых постулатов, потеряли популярность, хотя сама школа просуществовала до середины века. Тем не менее гумбольдтовская традиция не исчезла из науки. Особенно сильна она была в Германии, где с 20—30-х гг. на смену эстетическому идеализму пришло новое направление — неогумбольдтианство (И. Трир, Л. Вайсгербер). Однако по-настоящему активное возрождения: ряда гумбольдтовских идей началось с Fr с возникновением генеративной лингвистики.

ЛИТЕРАТУРА

Булаховский Л. А. Александр Афанасьевич Потебня. Киев, 1952.

Звегинцев В- А. Предисловие к разделу «Психологизм в языкознании» // Звегинцев В. А. История языкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях, ч. 1. М., 1964.