Удачи капитана Блада

и от силы ада. Испания стала во славу Господа карающей рукой, которой он

должен был утвердить свое дело. Невероятно, непостижимо было то, что с

самого начала кампании на стороне еретиков действовали какие-то

противоборствующие силы. Он припомнил, как с момента выхода флота из Тагуса

противные ветры сеяли смятение, мешали успешному плаванию. В Ла-Манше ветер

почти все время благоприятствовал более легким кораблям еретиков, помогал

собакам дьявола грабить и разорять испанцев. И даже когда они отказались от

надежды высадиться в Англии и уцелевшие корабли Армады вынуждены были

огибать варварский остров с севера и молили Небо лишь о том, чтоб

благополучно вернуться домой, эти силы по-прежнему проявляли свою

непостижимую враждебность.

До самого Оркни англичане шли за ними по пятам. В тумане исчезли

десять галеонов. Шестьдесят кораблей, включая и его "Идею", где он был

капитаном, держались возле флагмана и все же прорвались на север. Но пища у

них была на исходе, вода в бочках протухла, на кораблях начался мор.

Суровая необходимость вынудила их искать пристанища у берегов Ирландии, где

половина галеонов погибла при кораблекрушении. Как-то в шторм корабль дона

Педро отнесло в сторону от Армады: команда, ослабевшая от голода и

болезней, не могла с ним управиться. Чудом они добрались до Киллибега, где

дон Педро пополнил запасы воды и продовольствия. Он поднял на ноги своих

обессилевших моряков лишь для того, чтобы они утонули у берегов Корнуолла,

а он сам и на сей раз выжил, чтобы умереть еще более мучительной смертью.

Может быть, на них лежало проклятие, раз дара жизни из рук Всевышнего

следовало бояться больше всего?

О судьбе других кораблей, сопровождавших флагман, дон Педро ничего не

знал. Но, судя по собственной судьбе, когда его галеон оказался в

одиночестве, навряд ли другим кораблям Армады суждено вернуться в Испанию,

а если они и вернутся, то привезут на родную землю мертвецов.

Дон Педро, совершенно подавленный приключившейся с ним трагедией,

размышлял о том, что пути Господни неисповедимы. По правде говоря, одно

объяснение всему случившемуся было. Выход в море Армады замышлялся как "суд

Божий" в старом смысле: обращение к Богу, чтобы он рассудил старую веру и

новую реформированную религию; рассудил Папу и Лютера, Кальвина и прочих

ересиархов. Так, стало быть, это и есть ответ Божий, данный посредством

ветров и волн, ему повинующихся?

Дон Педро вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову: так она была

опасна, так близка к ереси. Он отбросил ее и вернулся к размышлениям о

настоящем и будущем.

Солнце пробивалось сквозь тучи и стирало с неба последние следы

вчерашней бури. Дон Педро, превозмогая боль, поднялся и в меру своих слабых

сил отжал камзол. Он был высок, прекрасно сложен, на вид ему было чуть

больше тридцати. Его платье, даже в столь плачевном состоянии, сохраняло

элегантность. По нему можно было с первого взгляда определить его

национальность. Дон Педро был во всем черном, как и подобало испанскому

гранду, принадлежавшему к третьему, мирскому ордену доминиканцев. Черный

бархатный камзол, зауженный в талии, почти как у женщины, был расшит

причудливым золотым узором. Сейчас, мокрый от морской воды, он гляделся

почти как панцирь с золотой насечкой. С черного кожаного пояса, тисненного

золотом, свисал справа тяжелый кинжал. Слегка помятые чулки были из черного

шелка. Голенища сапог из мягчайшей кордовской кожи спустились - одно до

колена, другое до самой щиколотки. Дон Педро сел на песок, поочередно

стянул сапоги, вылил из них воду и натянул снова. Потом он снял с шеи

кружевной датский воротник, прежде тугой, накрахмаленный, а теперь висевший

тряпкой, отжал его, рассмотрел и с отвращением отбросил в сторону.

Пристально оглядев при ярком солнечном свете окрестности, дон Педро с

ужасом понял, что из себя представляют темные предметы, усеявшие узкую

полоску прибрежного песка. Когда он впервые бросил на них рассеянный взгляд

в тусклый рассветный час, он принял их за камни или груды водорослей.

Еле волоча ноги, он подошел к ближайшему из них, помедлил, наклонился

и узнал Хуртадо, одного из офицеров злополучного галеона, отважного

стойкого парня, со смехом сносившего все невзгоды и опасности. Больше ему

не смеяться. Тяжелый вздох дона Педро прозвучал как реквием по покойному, и

он двинулся дальше. Через несколько шагов он наткнулся на мертвеца,

вцепившегося в обломок реи, на котором его носило по морю. Потом он

обнаружил еще семь трупов - одни лежали, вытянувшись на песке, другие -

сжавшись в комок, там, куда их выбросило море. Трупы, обломки дерева, ящик,

кое-что из оснастки - вот и все, что осталось от величественного галеона

"Идея".

мертвых товарищей. Он даже прочел заупокойную молитву. Но на его тонком

лице цвета слоновой кости, чью нежную матовую бледность оттеняли небольшие

черные усы и острая бородка, не отразилось и тени сожаления за их судьбу.

Дон Педро обладал трезвым холодным умом, способным оценить реальность и

подавить эмоции. Этим людям повезло больше, чем ему. Они приняли смерть

однажды, а ему еще предстояло, как он полагал, встретить несравненно более

жестокую смерть в чужом враждебном краю.

Это было вполне разумное заключение, а вовсе не паника. Ему была

знакома жгучая ненависть англичан к Испании и испанцам. Он наблюдал ее

вспышки за те два года, что прожил при дворе королевы Елизаветы в составе

посольства; его кузен Мендоса, испанский посол, был вынужден покинуть

Англию, когда Трогмортон разоблачил его связь со сторонниками королевы

Шотландии в заговоре против Елизаветы. Если ненависть жила в англичанах

тогда, каков же должен быть ее накал сейчас, после стольких лет страха

перед Испанией, достигшего апогея, когда в эту Богом забытую страну пришла

Непобедимая Армада? Он знал, какие чувства возбуждал в нем еретик, знал,

как поступил бы с еретиком у себя на родине. На то он и был членом третьего

мирского ордена доминиканцев. Дон Педро по себе судил о том, как отнесутся

к нему еретики, какая судьба ему уготована.

Дон Педро медленно вернулся к телу Хуртадо. Он вспомнил, что к поясу

Хуртадо прикреплена рапира, и ему захотелось взять оружие. Это было чисто

инстинктивное желание. Он уже наклонился, чтобы расстегнуть пряжку, но

разум его воспротивился.

Он мрачно глянул на тяжелые вздымающиеся волны, будто вопрошал

бесконечность, символом которой всегда был океан. Нужно ли ему оружие?

Дон Педро получил прекрасное образование в университете Святого Иакова

в Компостелле, и умело применял свои знания в дипломатических миссиях при

королевских дворах. Со временем у него развилась склонность

философствовать. Он твердо усвоил, что сражаться с неизбежностью -

ребячество, недостойное развитого ума. Если встреча со злом неизбежна,

мудрый человек идет ему навстречу и ускоряет события. Что ж, можно остаться

в этом Богом забытом месте и умереть здесь от голода и жажды, а можно пойти

навстречу опасности и, прикрыв лицо, как это делали римляне, принять смерть

от первого, кто поднимет на него руку.

Это философия. Но дон Педро был еще молод, кровь играла у него в

жилах, его переполняла жажда жизни. Философия, в конце концов, навевает

скуку рассуждениями о причинах и следствиях, размышлениями о прошлом и

будущем, о происхождении и назначении, и все это не проверишь человеческим

опытом. Жизнь - напротив - основывается на чувственном восприятии, ее

интересует только настоящее, она не туманна; определенная и реальная, она

непрерывно утверждает себя. Жизнь хватается за соломинку ради

самосохранения.

Дон Педро наклонился и на сей раз, подавив в душе сомнения, пристегнул

рапиру мертвеца к своему поясу. Но беспокоясь о будущем, он этим не

ограничился. Его команда получила деньги еще до выхода из Тагуса и - увы! -

не успела их потратить. Остерегаясь пропажи, каждый носил мешочек с

дукатами на поясе. Дон Педро, подчиняясь здравому смыслу, преодолел

естественное отвращение к мародерству, и через некоторое время в его

промокшем камзоле лежал тяжелый кошелек. К этому времени солнце уже стояло

высоко в голубом небе, и последние тучи рассеивались. Солнечный свет и

движение разогнали кровь, и лихорадочный озноб, мучивший дона Педро,

прекратился, но зато появились голод, жажда и ощущение горечи во рту.

Он стоял, всматриваясь в морскую даль, и размышлял. Над залитой

солнцем гладью моря носились чайки; порой, подлетая совсем близко к берегу,

они пронзительно кричали. Куда направить путь? Есть ли надежда, что в этом

далеком краю найдутся сострадательные люди, готовые помочь побежденному

врагу в беде? Дон Педро сомневался. Но если самому в этом не

удостовериться, значит, все прежние усилия напрасны, и его ждет медленная

мучительная смерть. В конце концов, это самое худшее, что ждет его

повсюду, - смерть, а накликать несчастье ни к чему. Надо надеяться на

лучшее. Вот так инстинкт жизни поколебал философское умонастроение дона

Педро и зажег в его душе искорку надежды.

Он прошелся берегом Корнуолла, высматривая расщелину в отвесной скале,

тропинку, по которой он мог бы подняться к зеленым вершинам, где,

несомненно, отыщет человеческое жилье. Дон Педро поднялся по уступу темного

зубчатого утеса, нисходившего к песчаному берегу и хоронившемуся в море.

Вероятно, он тянулся далеко под водой. О такой коварный подводный риф и

разбился его галеон. Вдруг взор его различил далеко в скалах неглубокую

расщелину, по которой к морю сбегал бурливый ручеек. Это было

благословенное зрелище, журчанье ручейка звучало для дона Педро гимном

спасения.

Он подошел к его устью над берегом, растянулся на песчанике, поросшем

редкой мокрой травой, и, благодарно наклонив к воде голову, пил воду, как

животные на водопое. Не андалузское вино, ни сок мускатного винограда не

были так сладки, как глоток воды из искрящегося на солнце корнуолльского

ручейка.

Дон Педро с жадностью прильнул к воде, утоляя жажду, избавляясь от

горечи во рту. Потом он смыл соль с лица и с волнистых черных волос,

сбегавших на прекрасный лоб.

Освежившись, он приободрился и откинул прочь свои мрачные размышления.

Он был жив, полон сил, в расцвете лет. Теперь дон Педро осознал свою

неправоту - он проявил нечестивость и неблагодарность Творцу, завидуя

бедным погибшим товарищам. Каясь, дон Педро упал на колени и сделал то, что

подобало сделать благочестивому испанскому гранду значительно раньше, -

возблагодарил Господа, что чудом остался в живых.

Помолившись, он повернулся спиной к морю и пошел по отлогому склону

вверх. В лощине был густой лес, но дон Педро обнаружил тропинку вдоль

ручья, который то ниспадал небольшим водопадом, то разливался глубокой

заводью, где плескалась золотая форель, спугнутая его тенью. Порой его

царапали высокие кусты ежевики, тем самым привлекая внимание к своим

плодам. Дон Педро с благодарностью принял этот дар и заморил червячка.

Пища, конечно, была скудная: ягоды маленькие, не очень зрелые. Но дон Педро

сейчас был не очень разборчив. Невзгоды приучат нас ценить и малое. Дон

Педро с наслаждением ел лесные ягоды, но вдруг его насторожил треск сучьев

в чаще. Он замер и стоял неподвижно, как приютившие его деревья,

остерегаясь обнаружить свое присутствие. Напрягая слух, он ловил звуки.

Кто-то бежал по лесу. Дон Педро не испугался, его нелегко было

испугать. Но он был начеку: скорей всего, к нему приближался враг.

Враг объявился внезапно и оказался вовсе не тем, кого ждал дон Педро.

Из ольховника по ту сторону ручья выскочила рыжевато-коричневая гончая и,

оскалившись, зарычала. С минуту она стояла на месте и яростно лаяла на

чужака в черном. Потом принялась бегать туда и сюда, выискивая переправу, и

наконец, изловчившись, одним махом одолела ручей.

Дон Педро тут же взобрался на огромный валун, лежавший неподалеку, и

выхватил рапиру. Проклятая собака получит свое.

Гончая прыгнула и готова была броситься на него, но ее остановил

властный голос:

- Лежать, Брут, лежать! Ко мне, а ну, ко мне!

Гончая в растерянности топталась на месте: охотничий инстинкт в ней

боролся с послушанием. Но когда последовала повторная команда и из-за

деревьев показалась хозяйка, собака, гавкнув напоследок от досады и злости,

снова перемахнула через ручей.

ГЛАВА VI
КАПИТУЛЯЦИЯ

пьедестале, низко поклонился, уповая на то, что не выглядит смешным.

Дама по ту сторону ручья, которую он приветствовал, должна была по

закону взаимного притяжения противоположностей сразу очаровать сына

Испании.

У нее был нежный яблоневого цвета румянец, темно-золотые, как спелые

колосья, волосы, уложенные с божественной простотой, вопреки чудовищному

жеманству, возведенному в моду Елизаветой. Синие глаза, широко раскрытые от

изумления, были воплощением чистоты и наивности. Он с удовольствием отметил

высокий рост и пленительную соразмерность, присущую лишь расцветающей

женственности. Судя по наряду, она принадлежала к благородному сословию.

Суживающийся корсет, нелепые фижмы, хоть и не столь смехотворные, как

предписывала мода, не оставляли сомнений: перед ним отнюдь не простодушная

Диана. Не только платье, но и сама манера поведения, то, как уверенно она

держалась перед благородным, хоть помятый мокрый камзол и придавал ему

несколько эксцентричный вид, незнакомцем, подтверждало догадку: это знатная

дама.

- Сэр, вы намеревались убить мою собаку?

посольстве в Лондоне, где постоянно бывал при дворе. Он говорил

по-английски лучше, чем многие англичане, и лишь некоторое растягивание

гласных выдавало в нем иностранца.

- Мадам, льщу себя надеждой, что вы не сочтете меня недостаточно

галантным лишь потому, что не жажду достаться на обед вашей собаке? -

спокойно ответил он.

Легкий акцент и юмор, заключенный в ответе, удивили ее еще больше.

- Боже правый! - воскликнула она. - Навряд ли вы выросли здесь, как

гриб, за ночь! Откуда вы, сэр?

- О, откуда! - Он пожал плечами и грустная улыбка оживила его

печальные глаза. - Одним словом не скажешь.

Дон Педро спрыгнул с камня и в три прыжка - с валуна на валун -

пересек ручей. Лежавшая у ног хозяйки собака приподнялась и зарычала на

него, но леди приказала ей лечь и в назидание хлестнула ореховым прутиком.

Дону Педро все же предстояло объяснить, кто он такой.

- Перед вами жалкая жертва кораблекрушения. Испанский галеон разбился

о риф ночью в бурю, и меня выбросило на берег. Только я и уцелел.

Он увидел, как внезапно потемнело ее милое лицо; если в нем и

отразился страх, то неприятия было значительно больше.

- Испанец! - воскликнула она тоном, каким говорят о чем-то злом и

отвратительном.

Он, понурив голову, с мольбой протянул к ней руки.

- Убитый горем. - Он тяжело вздохнул.

Дон Педро тотчас отметил перемену в ее лице: женская жалость

преодолела расовые предрассудки. Она всмотрелась в него внимательнее.

Мокрая одежда и растрепанные волосы были красноречивее слов. Она ярко

представила себе картину кораблекрушения, гибели людей и ужаснулась.

Дон Педро прочел на ее лице эту вспышку сочувствия - он очень тонко

разбирался в людях - и тут же обратил ее себе на пользу.

- Мое имя, - сказал он, не скрывая гордости, - дон Педро де Мендоса и

Луна. Я граф Маркос, испанский гранд и ваш пленник, - с этими словами дон

Педро опустился на колени и протянул ей эфес рапиры, которую все еще держал

в руке.

- Мой пленник? - она недоуменно свела брови. - О, нет, право же, нет.

- Если вам угодно, - настойчиво повторил дон Педро. - Мне никогда не

вменяли в вину и, надеюсь, не вменят, недостаток храбрости. Но теперь, став

жертвой кораблекрушения, один во враждебной стране, я никоим образом не

намерен сопротивляться пленению. Я, как гарнизон, вынужденный сдаться,

ставящий при капитуляции одно-единственное условие: сохранение чести и

достоинства. Там, на берегу, у меня был выбор. Я мог броситься в море,

отвергшее меня, и утонуть. Но я, как вы могли заметить, еще молод, к тому

же самоубийство карается вечным проклятием. Я предпочел другое - пойти к

людям, разыскать человека благородного происхождения и сдаться в плен,

вручив ему свой меч. Здесь, у ваших ног, леди, я начал и закончил свой

поиск, - и он протянул ей рапиру, которую на сей раз держал плашмя.

- Но я не мужчина, сэр, - молвила она в явном замешательстве.

- Так пусть же все мужчины вместе со мной возблагодарят за это Бога! -

воскликнул дон Педро и добавил уже серьезнее. - Во все времена не считалось

зазорным, если доблесть сдавалась на милость красоте. За свою доблесть я

ручаюсь, а вы мне поверьте, пока не предоставится случай ее проверить, и,

надеюсь, эта проверка позволит мне сослужить вам службу. А все остальное

скажет ваше зеркало и глаза любого мужчины. Что касается благородного

происхождения, то его сразу не признает лишь слепой или шут.

То, что эта ситуация возбуждает любопытство дамы и льстит ее

самолюбию, не вызывало у дона Педро ни малейшего сомнения. Она столь

романтична, что ни одна женщина, имеющая сердце и воображение, не устоит

перед соблазном. Незнакомку смутила необычность самого происшествия и

предложение испанского джентльмена.

- Но я никогда не слышала ничего подобного. Как я могу взять вас в

плен?

- Как же я удержу вас в плену?

- Как? - Он улыбнулся. - Пленника, который жаждет плена, удержать

легко. Неужели ваш пленник может желать свободы?

Он посмотрел на нее с пылкостью, способной изгнать последние сомнения.

Она, как и следовало ожидать, покраснела под его взглядом: дон Педро не

давал ей опомниться.

- Я сдаюсь в плен, - сказал он. - Вы вправе потребовать за меня выкуп.

Назначайте любой, какой пожелаете. Пока его не пришлют из Испании, я ваш

пленник.

импульсивная пылкость, поспешность только усилили ее сомнения. И тогда он

решил прибегнуть к обезоруживающей искренности, твердо уверенный в том, что

подробный рассказ о его бедствиях найдет отклик в ее душе, и тогда ему

удастся ее уговорить. Дон Педро подчеркнул, что рассчитывал на милосердие,

что лишь надежда на ее доброту и сострадание побудили его избрать путь,

который она сочла необычным, и это соответствует истине.

- Подумайте! - заклинал он ее. - Если я попаду к кому-нибудь другому,

мне, возможно, придется худо. Я вовсе не оскорбляю ваших соотечественников,

отказывая им в благородстве, которое, по законам рыцарства, мы должны

проявлять к несчастному, беспомощному врагу. Но люди - рабы своих страстей,

а чувства, которые англичане испытывают сейчас к испанцам... - он сделал

паузу, пожал плечами, - впрочем, это вам известно. Может, статься, первый

встреченный мной англичанин отбросит представления о том, как подобает

поступать, и позовет на помощь других, чтобы прикончить меня.

- Вы полагаете, без других не обойтись? - парировала она, задетая

тонким намеком на то, что одному англичанину не устоять против испанца.

- Да, полагаю, леди, - не колеблясь ответил дон Педро, прекрасно

знавший женщин, и добавил не без самоуничижения. - Если вы отказываете мне

в смелости, я разрешу ваши сомнения делом.

Он знал, что доказательств не потребуется, что некоторый вызов,

прозвучавший в его ответе, произвел на нее должное впечатление, и он в ее

глазах - человек, сохранивший достоинство в беде, готовый принять участие

только в определенных, не оскорбляющих его честь пределах. Если раньше он

недвусмысленно просил ее о сострадании, теперь он столь же ясно заявлял о

том, что примет его лишь в том случае, если не пострадает его чувство

уважения в себе.

Она же поняла, что если она согласится на его странное предложение и

примет его в качестве пленника, ей придется его защищать. И это будет

достойно ее, ибо, хоть перед ней и испанец, он человек и джентльмен. Она

была совершенно уверена в том, что справится со своей обязанностью и

отстоит своего пленника от любого агрессора. Он правильно оценил ее

благородство и смелость. Во всем Корнуолле нет никого, кто мог бы

противостоять ей, вздумай она проявить свою волю.

Женское начало и склонность к романтике взяли верх. Она приняла

капитуляцию и проявила великодушие, столь свойственное, по ее убеждению,

английскому рыцарству.

- Будь по-вашему, сэр, - сказала она наконец. - Дайте мне обещание,

что не предпримете попытку убежать, и я позволю вам сохранить оружие.

Дон Педро, все еще стоявший на коленях с протянутой рапирой, склонил

голову и торжественно произнес клятву:

- Перед лицом Господа и Пресвятой Девы клянусь честью и верой, что

останусь вашим пленником и не буду стремиться к побегу, пока вы сами не

вернете мне свободу, от которой сейчас отказываюсь.

С этими словами дон Педро поднялся и вложил рапиру в ножны.

- Не сочтите за наглость, мадам, могу я узнать имя той, у кого я

отныне в плену?

Она улыбнулась, в душе у нее оставалось чувство неловкости за эту

странную сделку.

- Я леди Маргарет Тревеньон.

- Тревеньон? - повторил он, проявляя неожиданный интерес. - Стало

быть, вы из семьи герцога Гарта.

Леди Маргарет, естественно, удивилась, что испанец так хорошо

осведомлен в английских родословных.

- Он мой отец, сэр, - ответила она и в свою очередь пожелала

удовлетворить свое любопытство. - А что вам известно о герцоге Гарте?

- Мне? Увы, ничего, и это мое упущение. Война, к счастью, поможет мне

его восполнить. Но я слышал о герцоге Гарте от своего отца, о том, как он

чуть не лишился жизни из-за вашей нынешней королевы в царствование Мария

Тюдор. Мой отец был в свите короля Филиппа, когда он был мужем королевы

Англии. Полагаю, он хорошо знал вашего отца. Если угодно, это устанавливает

между нами странную связь.

Но связь была отнюдь не странная, как полагал дон Педро или как могло

показаться на первый взгляд. Отец дона Педро был одним из бесчисленных

знатных испанцев, находившихся при дворе королевы Марин Тюдор в то время,

когда адмирал Сеймор и его друзья приобретали все больший вес в глазах

общественности, и король Филипп и его окружение опасались, что их

деятельность - угроза положению испанцев в Англии.

- Памятуя о собственных невзгодах и риске, которому подвергалась его