Удачи капитана Блада

сооружениях на нем. Джервас невольно выдал себя, спросив, будут ли

осужденные казнены на эшафоте. Инквизитор улыбнулся и в свою очередь

поинтересовался, откуда королевский гонец родом, почему незнает азбучных

истин. Тем не менее Джервас добился от него ответа: место казни находится

за городом, на помосте же публично осуждают прегрешения, служат мессу,

читают проповедь. Как он мог подумать, что это эшафот, ведь святая

инквизиция не проливает крови.

Это было новостью для сэра Джерваса, и он позволил себе усомниться,

так ли это на самом деле. Служитель инквизиции снизошел до чужеземного

варвара и просветил его. Здесь, на площади, святая инквизиция наказывает

людей, совершивших простительные прегрешения против веры, и публично

отлучает от церкви тех, кто не покаялись в своих грехах, тех, кто снова

впали в ересь, встав было на путь истины, и потому не могут получить

прощения. Отлучая их от церкви, инквизиция передает еретиков мирским

властям, чей долг по отношению к вере обязывает их покарать еретиков

смертью. Но этим занимаются мирские власти, а не инквизиция, повторил

служитель, глупо даже предположить такое, ибо святая инквизиция не

проливает крови.

Конечно, по прошествии долгого времени и в другом месте можно было

улыбнуться, вспомнив это объяснение, но нынешняя мрачная обстановка не

располагала к улыбкам. Джервас в отчаянии смотрел по сторонам, на балконы

дома, под которыми стоял, словно искал чудодейственный способ побега,

возможности пробиться к Генеральному инквизитору. Взглянув наверх, он

встретил взгляд девушки, стоявшей на балконе с чугунной решеткой; с нее

свисал в знак траура черный бархат с серебряной каймой. Она стояла среди

других женщин, ждавших зрелища, тоненькая, смуглокожая, с яркими губами и

блестящими черными глазами. Надо полагать, она с одобрением смотрела на

высокого англичанина с непокрытой каштановой головой. С балкона не было

видно, что он чумазый и небритый. А по тому, как обходились с ним служители

инквизиции, можно было заключить, что он - важная птица.

Когда их взгляды встретились, девушка, будто невзначай, уронила розу.

Она скользнула по щеке незнакомца, но, к великому огорчению красавицы, так

и упала незамеченной: мысли Джерваса были заняты другим.

Тем временем процессия медленно и чинно продвигалась к площади.

Впереди маршировали солдаты веры - полк копьеносцев в черных мундирах, на

фоне которых еще ярче сверкали металлические шлемы с шишками на острие и

топорики алебард. Сурово глядя прямо перед собой, они прошли к помосту и

выстроились внизу.

За ними шла дюжина церковных хористов, произносивших нараспев

"Мизерере"*. Далее, выдерживая некоторую дистанцию, шествовал доминиканец с

черным знаменем инквизиции; зеленый крест меж оливковой ветвью и обнаженным

мечом символизировал милосердие и справедливость. Слева от доминиканца

выступал архиепископ ордена, справа - настоятель храма Богородицы

Алькантара. Каждого из них сопровождал эскорт из трех монахов. За ними

следовал отряд третьего мирского ордена святого Доминика, далее - по двое в

ряд - члены братства святого великомученика Петра с вышитым серебряным

крестом святого Доминика на накидках. За ними - верхом и тоже по двое в

ряд - ехали человек пятьдесят знатных сеньоров Кастилии, придавая мирскую

пышность процессии. Их кони были покрыты черными бархатными попонами, сами

они были в черном, но их наряд оживлялся блеском золотых цепей и сверканием

драгоценностей. Они двигались так медленно и торжественно и восседали на

своих конях так прямо и неподвижно, что казались группой конных статуй.

______________

* "Помилуй мя, Боже", мизерере (лат.).

такт скорбному размеренному речитативу хористов. И все звуки перекрывал

погребальный звон колокола.

Андалузское солнце сияло на прозрачных и ярких, словно голубая эмаль,

небесах. Его отражали белые стены домов, на фоне которых происходила эта

черная фантасмагория. В какой-то момент Джервасу все вокруг показалось не

только невероятным, но и нереальным. Не существовало ничего - даже его

собственного слабого изможденного тела, прислонившегося к стене. Оставалось

лишь сознание, в которое он привнес абсурдное представление о каких-то

самостоятельных сущностях воображаемой формы, свойств и телосложения. Никто

из стоявших рядом реально не существовал - все они были лишь идеями, коими

он населил собственный сон.

Но мгновенное помрачение рассудка прошло. Джерваса привело в себя

внезапное движение в толпе. Так колеблется пшеничное поле под дуновением

ветра. Справа от Джерваса женщины и мужчины - один за другим - валились на

колени. Это непрерывное движение создавало странный эффект, словно каждый в

толпе, падая на колени, тянул за собой соседа, а тот - своего.

К ним приближался некто величественный в пурпурном одеянии,

восседавший на молочно-белом муле; его алая, отороченная золотом попона

волочилась по земле. После унылого похоронного однообразия предшествующих

участников процессии он производил потрясающее впечатление. Если не считать

фиолетовой накидки с капюшоном, Генеральный инквизитор был

огненно-красный - от бархатных туфель до тульи широкополой шляпы. Его

сопровождала многочисленная свита и алебардщики. Генеральный инквизитор

держался очень прямо, строго и тремя перстами поднятой правой руки

благословлял народ.

Так Джервас увидел сравнительно близко от себя человека, которому было

адресовано письмо, - кардинала-архиепископа Толедо, испанского Папу,

Председателя Высшего церковного собора, Генерального инквизитора Кастилии.

Он проехал, и началось обратное движение: толпа, коленопреклоненно

приветствовавшая кардинала-архиепископа, поднималась.

Когда Джервасу сказали, кто был всадник в красном, он заклинал

служителей инквизиции расчистить ему путь, чтобы незамедлительно вручить

генеральному инквизитору королевское послание.

- Терпение! - ответили ему. - Пока идет процессия, это невозможно. -

Потом - посмотрим.

Вдруг толпа взорвалась криками, проклятиями, бранью. Шум волнообразно

нарастал, возбуждая стоявших у площади: в конце улицы показались первые

жертвы. Сбоку двигалась стража с пиками, каждую жертву сопровождал

доминиканец с распятием. Их было человек пятьдесят - босых, простоволосых,

почти голых под покаянным мешком из грубой желтой саржи с крестом святого

Андрея. Каждый нес в руке незажженную свечу из желтого воска. Ее предстояло

зажечь у алтаря при отпущении грехов. В процессии осужденных были старики и

старухи, рослые парни и плачущие девушки, и все они брели в своих покаянных

мешках, понурив головы, опустив глаза, согнувшись под тяжестью позора,

испуганные бранью, обрушившейся на них.

Запавшие глаза Джерваса скользили по их рядам. Не разбираясь в знаках

на покаянных мешках, Джервас не понимал, что этих людей осудили за

сравнительно легкие преступления, и после наложения епитимьи разной степени

тяжести они будут прощены. Вдруг в глаза ему бросилось знакомое лицо -

узкое, благородное, с черной бородкой клинышком и красивыми глазами. Сейчас

он глядел прямо перед собой, и глаза отражали страшную душевную муку.

У Джерваса перехватило дыхание. Он уже не видел процессии. Перед его

мысленным взором возникла беседка в розарии и элегантный насмешливый сеньор

с лютней на колене - лютней, которую Джервас швырнул оземь. Он слышал

ровный насмешливый голос:

- Вы не любите музыку, сэр Джервас?

Эта сцена тотчас сменилась другой. Газон, затененный густой живой

изгородью, близ которой стояла золотоволосая девушка. И тот же сеньор с

издевательской вежливостью протягивает ему эфес рапиры. И тот же красивый

голос произносит:

- На сегодня хватит. Завтра я покажу вам новый прием и как его

отражать.

Джервас вернулся к реальности, в Толедо. Человек из воспоминаний

теперь поравнялся с ним. Джервас вытянул шею, увидел истерзанное душевной

болью лицо и представил, каково сейчас гордому аристократу выступать в

шутовском облачении. Он даже пожалел испанца, полагая, что тот обречен на

смерть.

За ними несли на длинных зеленых шестах с полдюжины чучел, глумливо

имитирующих людей в полный рост: руки и ноги у них то болтались, словно в

дурацком танце, то судорожно подергивались, как у повешенных. Эти

соломенные чучела обрядили в желтые покаянные мешки, разрисованные языками

адского пламени, жуткими дьяволами и драконами; на головах у них были

коросы - желтые шутовские митры осужденных. На вощеных лицах намалеваны

глаза и красные идиотские губы. Страшные соломенные уроды проплыли мимо.

Это были изображения скрывающихся от суда инквизиции преступников, их

сжигали на костре в ожидании поимки самих преступников, а также тех, кого

обвинили в ереси после смерти. За изображениями следовали бренные останки

еретиков. Носильщики сгибались под тяжестью выкопанных из могил гробов,

которые предстояло сжечь вместе с чучелами.

Рев толпы, стихший было после прохождения осужденных, возобновился с

удвоенной яростью. Потом женщины принялись креститься, а мужчины еще

сильнее вытягивали шеи.

- Los relapsos*! - кричали вокруг, Джервас не понимал, что это значит.

______________

* Впавшие в ересь (исп.).
И вот показались горемыки, повторно впавшие в ересь, коим церковь

отказала в прощении, равно как и упорствующим в ереси. Их было шестеро, и

все они были приговорены к сожжению на костре. Они шли один за другим,

каждый - в сопровождении двух доминиканцев, все еще призывавших их

покаяться и заслужить милосердие - удавку перед казнью. В противном случае,

говорили они, костер будет лишь началом вечного горения в адском пламени.

Но толпа была не столь жалостлива, вернее, она была просто

безжалостна, и в своей фанатической преданности самой недостойной из всех

религий, заходилась в крике, остервенело поносила несчастных, подло

издевалась над измученными страдальцами, которым предстояло заживо сгореть

в огне.

Первым шел рослый пожилой еврей; заблудший бедняга, он, вероятно,

воздвигнутые продвижению в этом мире сынов израилевых, или заслужить право

остаться в стране, где его предки прожили столетия до распятия Христа,

принял крещение и стал христианином. Но потом в глубине души он ужаснулся

при мысли о своей измене закону Моисея и снова стал тайком исповедовать

иудаизм. Разоблаченный, он предстал пред страшным трибуналом веры, сознался

под пыткой и был приговорен к костру. Он еле волочил ноги в своем

безобразном позорном облачении, желтом покаянном мешке, разрисованном

языками адского пламени, дьяволами, и желтой шутовской митре. Железная

скоба вокруг шеи затыкала ему рот деревянным кляпом. Но его сверкающие

глаза красноречивее слов выражали презрение к ревущей озверелой толпе

христиан.

За ним следовало еще более жалкое существо. Мавританская девушка

удивительной красоты шла легкой, грациозной, почти танцующей походкой. Ее

длинные черные волосы мантильей ниспадали на плечи из-под желтой митры. По

пути она то и дело останавливалась и, положив руку на плечо сухощавому

доминиканцу, откинув голову, заливалась неудержимым бесстыдным смехом,

будто пьяная. Бедняжка тронулась умом.

Два стража волокли юношу, который не мог придти в себя от ужаса, за

ними плелась женщина в полуобморочном состоянии, потом двое мужчин среднего

возраста. Они были так надломлены пытками, что с трудом передвигали ноги.

За смертниками шли монахи, и замыкали шествие копьеносцы, как те, что

шли во главе процессии. Но Джервас уже не замечал этих деталей. До него

вдруг дошло, что среди осужденных нет Маргарет. Облегчение и одновременно

тревога за судьбу Маргарет заслонили все вокруг.

Когда он вспомнил о помосте, Генеральный инквизитор уже стоял там.

Осужденных разместили на скамьях справа, причем соломенные чучела болтались

на шестах впереди; благородные сеньоры и духовенство расселись на скамьях

слева. Доминиканец, обращаясь к осужденным, что-то проповедовал с кафедры.

Последующую часть церемонии Джервас вспоминал потом, как ряд

отрывочных сновидений: ритуал мессы, речитатив хористов, облачка ладана над

алтарем с его величественным зеленым крестом, нотариус с развернутым

свитком пергамента - Джервас не слышал, что он зачитывал; передача

осужденных губернатору и его солдатам - мирской карающей руке служителями

инквизиции у подножия помоста, где осужденных сажали на ослов и увозили под

стражей в сопровождении доминиканцев; негодующий рев толпы, проклятия

еретикам и наконец торжественный обратный ход процессии.

Когда она прошла, толпа снесла дамбу в центре улицы, так долго

сдерживавшую ее; не охранявшиеся более заграждения разметали, и людская

масса, разделенная ранее по обеим сторонам улицы, слилась в единый

человеческий поток.

Служитель инквизиции тронул Джерваса за плечо.

- Пошли, - сказал он.

ГЛАВА XXIV

каждого будет наложена епитимья согласно приговору. Приговоренных к смерти

поспешно вывезли за городские стены, на луг возле реки. Тут в ля Дехеса на

берегу бурного Тагуса, в чудесном мирном уголке близ реки, замкнутом с

другой стороны горами, был поднят огромный белый крест, символ милосердия.

Вокруг него располагались столбы, к которым привязывали осужденных на

сожжение, с заготовленными возле них вязанками хвороста. Здесь Christi

nomine invocato* завершалось в дыму и пепле Дело Веры. Толпа последовала

сюда за осужденными, чтобы поглазеть на замечательное зрелище, и ее снова

удерживали за ограждением, охранявшимся солдатами. Но большинство тех, кто

принимал активное участие в аутодафе, вернулось с помилованными в

монастырь.

______________

* Именем Христа (лат.).

был спокоен за племянника: Фрей Хуан де Арренсуэло все же принял

предложенный им план действий: дону Педро вынесли приговор на основании

показаний Фрея Луиса. Приговор требовал уплаты штрафа в тысячу дукатов в

казну инквизиции и ежедневного в течение месяца посещения мессы в соборе

Толедо. Дону Педро полагалось присутствовать там босым, в одной рубашке и с

веревкой на шее. По истечении этого срока вина будет искуплена, он получит

отпущение грехов и восстановление в правах.

Дело о колдовстве должно расследоваться согласно долгу и законам

инквизиции, и будь подсудимая колдуньей или просто еретичкой, ее

обязательно сожгут на костре на следующем аутодафе. Само же по себе дело

столь ординарно, думал кардинал, что не потребует его дальнейшего

вмешательства.

Но он поторопился с этим заключением. Через полчаса после его

возвращения в замок к нему явился взволнованный Фрей Хуан Арренсуэло.

Он принес известие, что Фрей Луис Сальседо уже открыто протестует

против порядка судопроизводства и осуждает его как нарушение закона.

Приговор, вынесенный дону Педро, по утверждению Фрея Луиса, основывается на

показаниях, которые являются предположительными, пока не будет доказано,

что подсудимая - колдунья. Фрей Хуан спрашивал - и весьма настоятельно -

какие принимать меры, если пыткой не удастся вырвать у женщины признание в

чародействе.

Арренсуэло пытался унять доносчика напоминанием, что не следует будить

лихо, пока оно спит, что в данной ситуации протесты и умозрительные

рассуждения Фрея Луиса - всего лишь игра воображения.

- Игра воображения! - Фрей Луис рассмеялся. - А разве приговор дону

Педро не игра воображения, позволяющая ему избегнуть более сурового

наказания, которое, возможно, его еще ждет?

Он заявил это при большом скоплении людей в монастыре, в его словах

чувствовалась явная угроза. К тому же рвение и страсть доминиканца

произвели сильное впечатление на слушателей: они сочувственно восприняли

его слова.

Кардинал был сильно раздосадован. Но природная мудрость побудила его

скрыть свои чувства: на стороне противника - правда, а досада - плохой

помощник в делах. Он призадумался, не говоря ни слова, чтоб не выдать свое

огорчение.

Наконец он позволил себе улыбнуться доброй не без лукавства улыбкой.

- Мне сообщили из Сеговии, что местный инквизитор веры тяжело болен и

требуется преемник. Я сегодня же обсужу назначение на эту должность Фрея

Луиса Сальседо. Его рвение и кристальная честность - залог успеха. Он

отбудет в Сеговию тотчас по принятии решения.

Но предложение, разрешавшее, по мнению кардинала, все трудности, явно

испугало Фрея Хуана.

- Фрей Луис расценит новое назначение как попытку устранить неугодного

свидетеля - попытку подкупить его, чтобы он замолчал. Он будет пылать

разрушительным праведным гневом, который ничто не сможет потушить.

Кардинал понял, как справедливо замечание Фрея Хуана, и вперился

взглядом в пустоту. Итак, монах, ревнитель правды, грозится свести на нет

все его усилия, если пыткой не удастся вырвать нужного признания у женщины.

Отныне на это вся надежда.

Внезапно без вызова явился секретарь. Кардинал раздраженно отмахнулся

от него.

- Послание короля, ваше высокопреосвященство.

Заметив недоумение на лице кардинала, секретарь пояснил: служители

инквизиции привели человека, который был при оружии во время аутодафе,

потому что послан королем с посланием к Генеральному инквизитору. Послание

он должен вручить лично.

Пропыленный, измученный и небритый, сэр Джервас был представлен

кардиналу. Он еле держался на ногах. Его глаза, воспаленные от бессонницы,

запавшие, окруженные тенями, блестели неестественным стеклянным блеском, а

походка была шаткой от усталости.

Кардинал, человек гуманный, отметил все это про себя.

- Вы очень торопились, я вижу, - сказал он, то ли спрашивая, то ли

утверждая свои наблюдения.

Джервас поклонился и вручил ему письмо.

- Усади гостя, Пабло, он ни в коем случае не должен стоять.

Англичанин с благодарностью опустился на стул, указанный кардиналом, и

тотчас предупредительно принесенный секретарем.

Его высокопреосвященство сломал королевскую печать. Он прочел письмо,

и его озабоченно нахмуренный лоб разгладился. Он оторвал взгляд от

королевского послания и посмотрел на Фрея Хуана искрящимися от радости

глазами.

- Я думаю, это ниспослано небом, - сказал он, передавая пергамент

доминиканцу. - Волею короля женщину забирают из-под опеки святой

инквизиции. Отныне она не имеет к нам никакого касательства.

Но Фрей Хуан, читая письмо, хмурился. Даже если подсудимая и не

колдунья, она все же еретичка, и душу ее нужно спасти. Фрей Хуан негодовал

на королевское вмешательство в сферу, которую почитал промыслом Божьим. В

другое время Генеральный инквизитор разделил бы его негодование и не отдал

бы еретичку без борьбы и строгого напоминания его величеству, что он

подвергает себя опасности, вмешиваясь в дела веры. Но сейчас приказ

пришелся очень кстати, разрешил все трудности и спас Генерального

инквизитора даже от возможного обвинения в семейственности. Размышляя об

этом, его высокопреосвященство улыбнулся. И обезоруженный этой мирной

располагающей улыбкой, Фрей Хуан склонил голову и подавил в себе протест,

готовый вот-вот сорваться с языка.

- Если вы, как Генеральный инквизитор веры, утверждаете этот приказ,

заключенная будет освобождена.

В ответе содержался тонкий намек, что король превысил свои

королевские, строго мирские полномочия. Кардинал Кирога - напротив - был

очень признателен королю за проявленную самонадеянность. Он продиктовал

подтверждение приказа секретарю, подписал его и протянул инквизитору, чтобы

тот приобщил документ к королевскому посланию.

Потом он перевел взгляд на Джерваса.

- Заключенная поступает в ваше распоряжение. Кто вы, сеньор?

Сэр Джервас поднялся и представился.

- Англичанин? - Его высокопреосвященство поднял брови.

Еще один еретик, подумал он, пожав плечами. Впрочем, не все ли равно,

дело с плеч долой, и это очень хорошо. У него не было оснований испытывать

что-либо, кроме благодарности, к измученному гонцу.

Кардинал предложил ему подкрепиться - гонцу это явно требовалось -

пока пленницу доставят из монастыря в замок. Когда инквизиторский долг

позволял проявить любезность, во всей Испании не было человека любезнее

кардинала-архиепископа Толедо. Джервас с благодарностью принял предложение.

Он слышал приказание кардинала немедленно доставить пленницу в замок и

ответ Фрея Хуана, что это займет не менее часа, поскольку необходимо

выполнить некоторые формальности и внести в дело королевский приказ об

освобождении подсудимой.

Два стража инквизиции явились в темницу за Маргарет. Она решила, что

ей предстоит очередное изматывающее душу заседание трибунала, пародия на

правосудие. Однако ее провели через просторный зал к огромным двойным

дверям, выходящим на улицу. Один из стражей отворил боковую дверцу, и

второй, следовавший за ней, махнул рукой в сторону улицы.

Возле двери стояла повозка, запряженная мулами, и страж подал ей знак

сесть туда. Маргарет огляделась в нерешительности. Аутодафе завершилось, и

улица перед монастырем, как и другие, была переполнена людьми,

возвращающимися домой. Маргарет хотелось узнать, куда ее повезут. Перемены

в судебной процедуре вызвали у нее новый прилив беспокойства. Но она не

знала испанского и не могла ничего выяснить. Одинокая, беспомощная, слабая,

она и не пыталась сопротивляться. Сначала нужно, набравшись терпения,

узнать, что ей уготовила судьба.

Маргарет забралась в повозку, кожаные занавески задернули, и мулы

резво побежали вперед за человеком, ехавшим впереди. Сбоку повозку

сопровождал эскорт, и теперь она слышала цоканье копыт.

Наконец маленькая кавалькада остановилась, кожаные занавески

раздвинули, и ей предложили спуститься. Маргарет оказалась перед

величественным зданием на большой площади. Солнце шло к закату, густая тень

падала от высокого собора на площадь.

В тени было прохладно, и Маргарет пробирала дрожь. Затем стражи

провели ее через двойные чугунные ворота. На них красовались позолоченные

гербовые щиты с витым орнаментом и кардинальской шапкой. Они прошли под

аркой во внутренний дворик, выложенный мозаикой, с фонтаном посредине,

пересекли его и оказались у двери, охранявшейся двумя

красавцами-стражниками в стальных шлемах и красных мундирах. Потом стражи