Улица Kalmuk road

Позже, в 1943 г., когда уже был сформирован Корпус, Долл объявил Цуглинова походным президентом республики. Таким образом, будучи новоиспеченным президентом республики, он не признавал какой-либо другой организации, которая защищала бы калмыцкий народ, в том числе и Калмыцкий комитет в Берлине. С согласия Долла он дал распоряжение по Корпусу о том, что если каким-нибудь образом представители Комитета в Берлине появятся в месте их дислокации, их немедленно арестовывать.

В январе 1945 растрепанные остатки корпуса прибыли в Германию и были размещены в лагере для военнопленных в местечке Нойхаммер. Оружие и лошадей отобрали, стариков, женщин и детей с помощью Комитета отправили в Баварию, а остальных военнослужащих направили в Югославию в состав 15-го Казачьего корпуса, которым командовал генерал-лейтенант Гельмут фон Панвиц. Их было от 2,5 до 3 тысяч человек. Казачий корпус находился в Хорватии, из калмыков был сформирован 606-й пехотный полк, которым командовал немецкий ротмистр. 29 марта 1945 г. казаки Корпуса решили войти в состав РОА под командованием А.А.Власова. Переговоры о переходе 15-го Казачьего корпуса в состав РОА вел генерал-майор Иван Кононов, бывший командир советского казачьего полка, полностью перешедшего на сторону немцев. В начале апреля 1945 г. я и 26 бывших офицеров Калмыцкого корпуса после окончания офицерских курсов прибыли в штаб Южного фронта, находящийся в Загребе. Нам заявили, что отныне Казачий корпус находится под командованием РОА и нас отправляют в штаб РОА.

В то время 606-й калмыцкий пехотный полк находился в местечке Пополачи, в 70-и км восточнее Загреба. В это время казачий полк участвовал в боях против наступающих советских войск. Калмыцкий полк со дня на день ожидал наступления советских войск. Старшим офицером был калмык Кутейниковской станицы старший лейтенант Роман Лялин. Позже, по рассказам бывших корпусников, полк попал в плен к Тито и был передан в руки советской власти. Место и время не помню, забыл. Спаслись немногие. Может, 15-20 человек только.

В последний день я решил собрать всех офицеров и произнести прощальную речь. Присутствовали 42 человека. Мы имели тройную охрану, чтобы были только доверенные люди. Я заявил, что немцы при наступлении советских войск нас направят на передовые позиции, что означает неминуемую гибель. Поэтому группам по 10-12 человек с вьючной лошадью по горным тропам надо двигаться на запад, чтобы попасть в плен к западным союзникам. Если же немецкий персонал будет вас направлять на фронт, то свяжите их в мешок, привяжите камень и опускайте в горные речки. Таким способом вы можете остаться в живых.

Никто не предполагал, что кто-либо из наших передаст мои слова немецкому командованию. На рассвете, около четырех часов утра, я был окружен взводом немецких солдат с автоматами, был арестован и отправлен в Загреб, где в течение трех суток немцы всячески добивались моего признания. Я категорически отрицал и требовал того человека, который донес, но тщетно. В течение трех суток такого не нашлось.

Этот донос якобы написал немецкий лейтенант Фишер, монголовед. Его отец – тоже монголовед Берлинского университета. Сын служил в отделе 1С в штабе полка и с пятого на десятое говорил на непонятном монгольском языке. Тем не менее все наши солдаты считали его своим собратом только за одно слово «Менд бəəнт» (Как поживаете). Как я позже установил, несмотря на охрану нашего собрания один из неприглашенных наших офицеров вместе с лейтенантом Фишером как-то проник на совещание. Никто из охранников не предполагал, что Фишер может понимать калмыцкий язык и поэтому мог донести в немецкий штаб. Или же его друг калмык переводил ему мои слова. Так или иначе, ни калмыцкий офицер, ни Фишер в качестве свидетеля не появились. Поэтому за отсутствием доказательств я был выпущен на свободу. Мучения были невероятные, хуже чем в НКВД. Били пистолетом по зубам. В 50-х годах Фишер появился в Германии, и мне сказали, что кто-то с ним встречался и тот меня боялся и собирался из Баварии перебраться на север. В сентябре 1945 г. я был арестован американскими войсками за сотрудничество с немцами, всего было арестовано шестеро: Балинов, Степанов, Николаев и другие. Меня и других выпустили через 6 мес., а Балинова и Степанова как радиокомментатора продержали два года за политику.¹⁶³

Вот как было описано создание Корпуса в немецких документах. Калмыцкий корпус был сформирован в рамках 6-й армии, чтобы закрыть бреши в калмыцких степях, занятых 1-м танковым корпусом, и получил номер 103. В августе 1942 г. д-р Долль и два сопровождающих его немца, шофер и радист, наладили контакт с калмыками с целью обеспечить продвижение немецких войск в восточном направлении. В Элисте он сошелся с бургомистром и с несколькими калмыками, занимавшими видные места. Авторитет д-ра Долля еще больше укрепили духовные лица, которые увидели в свастике на рукаве Долля старый буддийский символ.

Долль узнал, что беглые противники советского режима прятались в степи, в камышах и у них было с собой оружие. Их называли «бандитами». Долль провел обыски в деревнях, привлек к этому делу бургомистра. Из этих лиц он организовал полицейские отряды.¹⁶⁴ Постепенно было сформировано 50 отрядов численностью по 25 чел., которые были распределены по 160 деревням и контролировали территорию в 80 тысяч кв.км. Эти отряды стали основой Корпуса.

После взятия Элисты 26 августа 1942 г. был проведен ряд мероприятий. Первым делом на общих собраниях в каждом населенном пункте были избраны бургомистры и начальники полиции. Они получили в свое распоряжение отряды полиции численностью до 15 человек, которым было разрешено носить оружие. Калмыцкому населению письменно и устно было объявлено, что немецкие войска пришли как друзья, чтобы освободить их от большевицкого ига и дать им возможность вести жизнь по их обычаям в свободных степях. Особенно впечатляющими были обещания оккупантов раздать землю под частные пастбища и заверения в том, что они смогут держать столько скота, сколько захотят.

Первыми соединениями преимущественно военного характера были два сформированных в сентябре 1942 г. калмыцких эскадрона, вооруженных трофейным советским оружием. 17 и 23 октября их ввели в штат; таким образом, они стали составной частью германских сухопутных войск и получили официальное наименование 1-го и 2-го калмыцких эскадронов.

Калмыцкое соединение было сформировано быстро и недолго обучалось, но надежность личного состава, отобранного Доллем и его калмыцкими соратниками, была, как писал Хофман, на высоте. В то же время внутренняя субординация и дисциплина оставляли желать лучшего, этим объясняются набеги на русских жителей. Боеспособность калмыков была ограниченной, им нельзя было поручать чисто оборонительные или наступательные задачи. Сильная их сторона состояла в тактике «малой войны» – область, в которой они были лучшими даже в тяжелых условиях. Своими кавалерийскими рейдами и разведывательными патрулями на советской земле между немецкими опорными пунктами и в советском тылу калмыки оказались полезны немецкому командованию на этом участке фронта. Позже генерал граф фон Шверин вспоминал, что остановить боевую ярость калмыков было трудно.¹⁶⁵

У немецкого командования возникло впечатление, что советские власти видели в калмыках своих врагов, что вполне подтверждало роль немецкой армии как «освободительной». Согласно показаниям военнопленных и данным перехваченных приказов все калмыки, встреченные в степи с оружием, ликвидировались на месте.¹⁶⁶ Например, фон Зоденштерн рапортовал в штаб, что «после сброса немецких листовок на неоккупированной части республики отношение русских к ним стало еще хуже. Советы видят в калмыках своих врагов... Калмыки рискуют своей жизнью в надежде, что скоро придут немцы и освободят их».¹⁶⁷

В докладе сухопутных войск группы В «Об обстановке в Калмыкии в период немецкой оккупации» отмечалось, что средний калмык имел до революции 300 голов крупного рогатого скота и около тысячи овец (в примечании отмечены размеры преувеличения), а советская власть ограничила размеры поголовья на семью до 2-3 голов, что и стало основной причиной ненависти народа к большевикам. В инструкциях немецким солдатам отмечалось, что калмык как дитя природы мягок и чувствителен. Если удастся его расположить, он будет безусловно верен.¹⁶⁸

Добровольные калмыцкие соединения были обучены немецкими офицерами и сведены в патрульные отряды. Весть о формировании этих эскадронов распространилась по всей степи, и добровольцев находилось все больше; тогда было решено создать третий эскадрон. Боеспособность этих эскадронов была невысока, они использовались для разведывательных задач, в ходе выполнения которых несколько раз были уничтожены патрули Красной Армии.¹⁶⁹

Начали формироваться отряды «самообороны». Прибывшие из Юсты, Харбы, Татала, Присарпы, Хасыка были полны решимости изгнать из своих сел большевиков и воспрепятствовать угону скота. Им выдали оружие и боеприпасы. Во всем Приволжье от Славки до Долбана работала агентурная сеть. Пароль «д-р Долль», сопровождаемый немецким приветствием – поднятой правой рукой, действовал по всей Калмыцкой степи. При вступлении немецких отрядов в калмыцкие деревни их встречали женщины и дети с желтыми (священный цвет) флажками. Если деревня была занята врагом, навстречу немецким войскам выезжали всадники и сообщали о численности советских частей. Все конные калмыцкие отряды имели желтые знамена, и каждый вооруженный калмык носил на левой руке желтую повязку.

Для лучшего управления калмыцким народом были разработаны особые инструкции для немецких солдат и офицеров. Чтобы и в дальнейшем рассчитывать на поддержку калмыцкого народа и его помощь в борьбе против большевизма, нужно относиться к нему с большой осторожностью – говорилось в них, – особенно в вопросах реквизиции. Калмык добровольно отдает все, если его об этом попросят. Если же к нему применить насилие, он будет враждебен и на его помощь рассчитывать нельзя.¹⁷⁰

Отступление немецких войск в конце 1942 г. к Дону вызвало у антисоветски настроенных калмыков шок, который можно понять в этих обстоятельствах. Полагаясь на мощь немецкой армии, они сражались на стороне немцев или же поддерживали эту борьбу своим дружественным отношением к оккупантам. Теперь же стало очевидно, что немецкой мощи недостаточно, чтобы уничтожить советскую власть. Здесь применимы слова Х.В.Нойлена о коллаборационистах, которые «вскочили на идущий поезд национал-социализма, ...не зная, что Освенцим и Треблинка были этапами этого маршрута, не зная, что поезд не имеет стоп-крана и уже въехал в туннель, в конце которого не было никакого света надежды».¹⁷¹

То, что соотношение сил постепенно менялось в пользу Советской Армии, было быстро осознано населением. Отступление от Хулхуты в ноябре 1943 г. было красноречивым симптомом, который местное население отметило со страхом в душе. Хотя в вооруженных соединениях не наблюдалось признаков паники, добровольцы подготовились к неизбежному, а германское командование стояло перед вопросом, как должно выглядеть в будущем их сотрудничество. В надежности калмыков немцы были уверены, но офицеры сомневались, имеет ли смысл формировать особое подразделение из добровольцев, которые должны будут оставить родину.¹⁷² Д-р Хольтерман, который до этого координировал вопросы военного сотрудничества с калмыками, считал, что место калмыков в степи, их можно использовать разве что на побережье Азовского моря.

Вместе с 16-й моторизованной дивизией они отступили через Маныч в район Кистинская Киевка, недалеко от Дивного, где д-р Долль провел реорганизацию. Калмыцкое подразделение из шести эскадронов выступило в составе 444-й дивизии под командованием генерал-майора Микулича, дивизия должна была прикрывать северо-восточный фланг отступающей с Кавказа группы армий А. Калмыки использовались как хорошие разведчики.¹⁷³

21 июля 1943 г. в Днепропетровске состоялось совещание «О калмыцком соединении д-ра Долля», на котором присутствовали д-р Ханн, генерал-лейтенант Шартль, штандартерфюрер д-р Долль и майор Кальмайер. На этом совещании немецкие военные пытались разобраться, что делать с калмыцким корпусом – оставить в том же виде или соединить с другими восточными легионами. Сохранился протокол этого заседания.

Состав Корпуса был таким: штаб и четыре отделения, в каждом отделении по пять эскадронов и по одному разведывательному отделению из трех взводов, каждый взвод делился на три группы. Численность эскадрона 100 человек, в разведке – 60. Всего в Корпусе было три тыс. человек, 1800 лошадей, две тыс. винтовок, 85 пистолетов, 61 автомат, пять легких пулеметов, один тяжелый пулемет, 14 гранатометов. Немецкий персонал состоял из штаба: д-р Долль, один врач, один переводчик, один главный фельдфебель, один санитарный унтер-офицер и семь унтер-офицеров, в каждом эскадроне по два унтер-офицера. Общая численность немецкого персонала – 71 человек.¹⁷⁴

Обмундирование и снаряжение большей частью были в плохом состоянии. Отделения и эскадроны возглавлялись калмыцкими офицерами, назначенными Доллем; офицеры Корпуса, всего 91 человек, были молоды, часть их в прошлом служила в офицерском звании в Красной Армии. Применение Корпуса как боевой единицы, по мнению ген. Шартова и д-ра Долля, было в то время невозможно ввиду отсутствия единой боевой подготовки. Тем не менее калмыцкое формирование могло нести охрану железнодорожных путей, чем оно и занималось. Долль считал калмыков надежными, особенно после отступления зимой 1942/43гг. По его убеждению корпусники чувствовали себя не как «помощники» («хи-вис»), а как самостоятельные союзники, поэтому он не рекомендовал полностью подчинять их немецкому офицерскому составу, как это было в других восточных легионах. Принимая все это во внимание, было решено сохранить Корпус как самостоятельную единицу, оставить Долля при штабе как куратора и посредника между калмыками и новым начальником Корпуса.¹⁷⁵

Свидетельство Д.Арбакова, что основным занятием Корпуса была охрана железнодорожных составов и путей, а не карательные акции, подтверждается содержанием приводимого ниже рапорта от 23 июля 1943 г. д-ра Долля, который, должно быть, был заинтересован сообщать обо всех проявлениях преданности и беспощадности калмыков – корпусников.

3 июня 1943 г. патруль первого эскадрона (Бова Буриев и Санджир Эльдеев) нашел на путях между станциями Косиновка и Пятихатки немецкого солдата, который выпал из поезда, ему оказали помощь и доставили в лазарет. 7 июня того же года патрульный седьмого эскадрона (Дорджи Боринов) обнаружил у станции Верховцево поломку путей, Боринов сразу же сообщил об этом в депо и позаботился, чтобы на путях поставили соответствующий знак. 12 июня на станции Гиевка патруль в составе Пюрви Ямарова и Пюрви Эренценова задержал трех подозрительных лиц, один из них был в немецкой форме и дерзко приказал патрульным предъявить документы. Все трое запрыгнули в проходящий мимо поезд, но были задержаны патрулем в вагоне и доставлены к начальнику станции. 16 июня патрульный седьмого эскадрона Бадма Башанджиев обнаружил поломку путей на станции Эрастовка. 6 июля патруль 8 эскадрона (Маштыков Лейда и Лиджиев Бадма) наткнулись на партизан, которые собирались повредить пути. После перестрелки партизанам удалось скрыться в темноте. 7 июля патруль 21 эскадрона (Мукобен Тирбаев и Манджи Бяндикаев) в 4 км от станции Гибиниха наткнулся на партизана и не дал ему взорвать пути.¹⁷⁶

Многие корпусники не знали русского языка, и проф. фон Рихтхофен уже в январе 1943 г. считал необходимым наладить издание калмыцкой газеты. В то время уже издавался калмыцкий журнал “Хальмг” в Берлине, но до фронта он не доходил. Для досуга солдат 6-й армии в апреле поступили музыкальные инструменты и игры¹⁷⁷.

В конце апреля ККК, состоявший тогда из четырех подразделений, был направлен на юг, в район действия 6-й армии. Через Мариуполь, Запорожье и Никополь Корпус попал в Днепропетровскую область под командование генерал-лейтенанта Шартова, где до осени 1943 г. охранял пути транспортировки руды.

Боевое крещение состоялось зимой 1943/44 гг. 2 декабря отряд в тысячу человек под командованием Абушинова предпринял первую акцию. Совместно с полевой жандармерией четыре кавалерийских эскадрона и истребительный батальон прочесали Днепровские плавни, где прятались партизаны, и уничтожили их базу. В последующих рейдах, предварявших военную операцию немецких частей, принимало участие кроме третьего подразделения Абушинова первое подразделение Чилгирова. За наведение порядка в тылу 40-й танковой дивизии и в связи с Рождеством 54 калмыка были награждены орденами.¹⁷⁸ В докладе от 13 декабря 1943 г. Долль писал, что как раз калмыки отделяли партизан от мирных жителей, тоже прятавшихся в плавнях. Как рассказывали позже Хофману сами корпусники, случаи жестокости были единичными и не могли бросить тень на репутацию корпуса.¹⁷⁹

Другие немецкие военные специалисты также отмечали, что в боевых действиях калмыков отсутствовала беспощадность, присущая партизанам. Что не все корпусники были головорезами, показывает и рапорт полевого командира № 200, по которому за период с 20 февраля по 7 марта 1943 г. калмыки в стычках с партизанами убили десять и взяли в плен 30 человек. Во время операции в плавнях калмыки пленили 51 партизана и уничтожили 50 человек, при их упорном сопротивлении.13 декабря 1943 в бою был пленен 31 партизан, а убит один. Эта пропорция корректирует сообщение майора Кандуча, согласно которому майор Абушинов на его вопрос о пленных, которых нужно допросить, задумчиво покачал головой и сказал: «В боях калмыков с русскими уже пятьсот лет (так!) как не берут в плен».¹⁸⁰ Эта красивая фраза командира отделения, приведенная Хофманом, создает образ непримирого врага. Однако личность Абушинова была не столь однозначна, об этом говорит красноречивая история, всплывшая случайно на одном из судебных процессов в конце 60-х. Как показала свидетельница, у нее в хате, а действие происходило на Украине, стоял на постое Абушинов; как-то он попросил пришить ему на френч оторвавшуюся пуговицу. Случайно женщина пришила пуговицу от советской формы. Абушинов пришел в ярость, когда это заметил, и женщина упала на колени, потом дрожащими руками перешила пуговицу. Абушинов вновь примерил френч, остался доволен и сказал ей: запомните, хозяйка, я недостоин носить даже одну эту пуговицу!¹⁸¹

Весь штаб ККК был калмыцким по составу. Особенно следует отметить присутствие в нем такого политического деятеля как бывший бургомистр Элисты Бембя Цуглинов. При отступлении из Калмыкии он занимал пост председателя полевого суда. Безусловно доверявший ему Долль провозгласил его президентом калмыцкого народа.¹⁸² Военным советником был начальник штаба, с февраля по июнь 1943 г. этот пост занимал Санчир Коноков, бывший начальник штаба полка 110-й ОККД; с июня 1943 по март 1944 г. - Балдан Метабон, бывший аспирант Томского университета, по происхождению халха - монгол. С мая по июль начальником штаба был Мукебен Хаглышев, с августа 1944 г. и до конца войны – Д.Арбаков.¹⁸³

Структура ККК больше следовала советскому образцу, чем немецкому. Среди видных офицеров следует упомянуть начальника по снабжению Дамбинова, начальника офицерского состава Акугинова, начальника канцелярии Хулхачинова, начальника полевой жандармерии Кушкина, его помощника Мухараева, Лялина, главного ветеринара Шалхакова, врача Агеева, а также буддийского священника Баслиева.

Особенно влиятельным был личный адъютант командира соединения Эдуард Батаев. О нем говорили, что он, будучи лейтенантом Красной Армии, прошел курс обучения в диверсионно-разведывательной школе. В Корпусе служили и другие бывшие офицеры НКВД, которые хорошо зарекомендовали себя на немецкой службе, но Батаев был к тому же правой рукой д-ра Долля и контролировал все кадровые решения. Поскольку не все рекомендованные им назначения оказались оправданными, против него выдвинули самые разные обвинения, например, что часть офицеров, среди них Роман Лялин, оказались бывшими коммунистами. После того как корпус был потрепан, а д-р Долль погиб, Батаев вместе с начальником штаба Хаглышевым принял командование над ККК. Оба офицера были арестованы немцами и по обвинению в подготовке сдачи корпуса Советской Армии и подлежали расстрелу.¹⁸⁴ Как сообщал Арбаков Хофману, при обыске пойманного грузинского перебежчика, направлявшегося в сторону советских частей, было обнаружено секретное донесение Батаева.

Руководство эскадронами и дивизионами находилось исключительно в калмыцких руках. Командирами дивизионов были: первого – Чилгиров и Лукьянов, второго – Мукубенов и Болдырев, третьего – Чилгиров и Абушинов, четвертого – Савкаев и Коноков. Как и в русских частях, в подчинении командира находились помощник и начальник штаба. Хофману были известны имена Ходжигорова (2-е отд.), Баслиева (3-е отд.) и Нимгурова (4-е отд.). Большинство командиров до того занимали офицерские посты в Красной Армии, большей частью в 110-й ОККД; некоторые окончили советскую военную академию. Командиры эскадронов носили как минимум сержантское звание, но чаще лейтенантское, например Урусов, Усялов, Даваев, Андреев, Андриянов, Шаранов, а также Маглинов, Цакиров и др.¹⁸⁵ Но не все офицеры ККК имели военную квалификацию. Многие из них получили свое назначение благодаря образованию, политической деятельности или военным заслугам.

Все назначения Долль осуществлял со своими советниками, до официального подтверждения калмыцкие офицеры носили немецкую офицерскую форму без знаков отличия. В своих подразделениях они были единоначальниками.¹⁸⁶ На сохранившихся фотографиях можно различить кисточку на пилотках корпусников; похоже, что она красного цвета. В таком случае это красная кисть (улан зала), этноотличительный знак ойратов и калмыков на головном уборе, который они носили с 1437 г., после специального указа о его обязательном ношении ойратским предводителем Тогоном-тайши.¹⁸⁷

31 августа 1943 г. ККК состоял из штаба и четырех подразделений, в каждое подразделение входило по пять эскадронов, в каждый эскадрон по три взвода. Первое отделение состояло из 1, 4, 7, 8 и 18-го эскадронов, второе из 5, 6, 12, 20 и 23-го эскадронов, третье из 3, 14, 17, 21 и 25-го эскадронов, четвертое состояло из 2, 13, 19, 22 и 24-го эскадронов. Эскадроны 9, 10, 11, 15 и 16 были по данным д-ра Долля оставлены в Калмыцкой степи и продолжали воевать там до полного их уничтожения. В каждом отделении был особый истребительный эскадрон из отборных солдат. Средняя численность эскадрона составляла 100, иногда 150 чел., в истребительном эскадроне было около 60 чел.

Хотя число калмыцких солдат, сражавшихся на немецкой стороне, не было постоянным, тем не менее, оно превосходило число солдат 110-й ОККД, которая сперва насчитывала 2 - 3 тысячи, но после первых потерь – около одной тысячи чел. До ноября 1942 г. дивизия с большим трудом была увеличена до 1300 чел., тогда брали и 17-летних. Корпус вырос за короткое время от 1575 до 2200 солдат к апрелю 1943 г.¹⁸⁸ Тогда он насчитывал 79 офицеров, 353 младших офицеров и 2029 рядовых при 2030 лошадях. 23 мая того же года в нем было 43 офицера, 3165 унтер-офицеров и рядовых, а также 1941 лошадь: 6 июля 1944 г. было 144 офицера, 374 унтер-офицера и 2917 рядовых, а также 4600 лошадей. На рубеже 1944/45 гг. в Корпус входило не менее 5 тыс. калмыков, кроме того за ним следовало большое число гражданских лиц – родственники солдат, что вызывало постоянные упреки немецкого командования.

По своему характеру ККК был не столько вспомогательным отделением вермахта, сколько автономным воинским подразделением, которое выступало как союзник рейха. Рядом с немецким флагом развевался национальный флаг калмыцкого народа. Солдаты были готовы сражаться за «национальное самоопределение» и за «новый социализм». Они подчеркивали, что в большинстве они не военнопленные, но присоединились к немцам добровольно, иногда вместе с собственным оружием и лошадьми.¹⁸⁹

Конечно, на Корпус наложила свой отпечаток и харизма д-ра Долля, который имел особые отношения с калмыками. Сохранилась докладная записка, составленная 5 – 6 июля 1944 г., в которой есть характеристика д-ра Долля: 44 года, действующий офицер австро-венгерской армии с ноября 1918 г., по профессии коммерсант и архитектор. В мирное время два с половиной года работал в Одессе в немецком консульстве, хорошо знает историю и языки России. С начала войны офицер контрразведки при разных штабах армий.¹⁹⁰ В оккупированной Калмыкии священники неоднократно изъявляли желание повесить его портрет в молельном доме, а подчиненные его почти обожествляли. Даже на нарукавном знаке воинов Корпуса значилось его имя: вокруг изображения очира на двух языках, немецком и калмыцком, шла надпись «Калмыцкое соединение доктора Долля» (Доктор Доллин Хальмг Мөртә Церг, «Kalmuckenverband Dr.Doll”).¹⁹¹ Это не означало, что у него не было никаких оппонентов; похоже, что группа офицеров во главе с начштаба Арбаковым могла критически оценивать действия Долля и иногда отдавала предпочтение другим решениям.

Ввиду личного вклада Долля в нем после войны не без основания стали видеть совратителя калмыцкого народа, пострадавшего из-за него. Долля упрекают в том, что он пренебрег предупреждением об угрозе калмыкам в случае поражения немцев, но Хофман замечает, что летом 1942 г. предвидеть это поражение было немыслимо. Все же трудно представить себе, что Долль искренне верил в освободительную риторику и планы создания свободной от большевизма Калмыцкой республики при господстве идеологии Третьего рейха. Он выполнял свою задачу, которая оказалась связана с калмыками, и использовал их недовольство или трудное положение в своих рабочих целях. Как бы тепло он ни относился к некоторым калмыкам или к народу в целом, он проводил колониальную политику использования малого народа в имперских интересах, хотя и разоблачал колониализм русского народа и советской власти.

В 1941 г. в Берлине был образован Северо-Кавказский комитет, имевший антибольшевицкие задачи. Ведущую роль в нем играли немецкие бароны грузинского происхождения. Балинов, руководивший “Хальмг Тангчин туг”, возглавил в составе комитета калмыцкую секцию. Все это находилось под руководством министерства пропаганды.¹⁹²

1. 
   Перед лицом нависшей большевицкой опасности все должны объединить свои силы. Это – аксиома. «Не до жиру – быть бы живу». Другой формы объединения нет.
   
2. 
   Германское правительство признало это дело и именно в такой форме важным и необходимым в борьбе против большевизма. А мы, в качестве искренних и благодарных друзей Германии, не имеем права в какой бы то ни было форме противоречить, тем более мешать мероприятиям Германии, ее правительства. Надо учесть и то, что в решительный фазис грандиозной борьбы противоположных мировоззрений, должны быть использованы все силы. Упущенная возможность в данной ситуации равносильна преступлению.
   

3. 
   Все основные политические принципы и установки, выставленные ген. Власовым как диктующие руководство и непоколебимый фундамент всей его будущей деятельности, безоговорочно и безусловно приемлемы для нас, калмыков. Эти принципы в полной мере обеспечивают нам те три свободы, о которых я говорил бойцам нашего корпуса во время моих недавних трехнедельных с ними собеседований как о нашем политическом идеале: свобода религиозная, свобода культурная и свобода хозяйственная. Наши политические притязания дальше этого никогда не выходили.
   
4. 
   У ген. Власова нет никакого намерения национально обезличивать нерусские народы. Он не видит крайней необходимости включать национальные воинские части в состав РОА, как не видит необходимости вмешиваться в работу и жизнь существующих национальных организаций. Не обезличивание народов, а объединение сил является его задачей. Для его кардинальной задачи важнее всего лозунг – «единая неделимая борьба против большевизма».
   

Так начался новый этап в нашей четвертьвековой борьбе против большевизма, этап, который явится началом конца большевицкой тирании, зарей освобождения и возрождения народов России.

Мы в это верим и с этой верой вступаем в новый этап борьбы, готовые не покладая рук работать и бороться.¹⁹⁵

Газета «Хальмг дääч» была двуязычной. Почти весь материал напечатан на русском языке, по-калмыцки даны одна статья «Горькая радость» (Гашута Джиргъл) под псевдонимом Манц-Теегин Лидж, и два больших стихотворения. Специфические калмыцкие звуки здесь переданы диакретическими знаками немецкого языка. Одно из стихотворений «Мини куцгч Санан-седкл» принадлежит редактору издания Н.Манжикову. Вот строки из него:

Аюк – Хаана хаалгчар, На путь Аюки хана

Алдр хальмгуд дäврв. Ступили великие калмыки.

Алтн Тангъчан харсхар, Чтобы защитить дорогую родину,

Адольф Гитлериг дахв. Пошли за Адольфом Гитлером.

Буру номтä большевигт, Неправедным большевикам

Буддин чидл ÿзÿлцхäтн. Покажите силу Будды.

Бÿрдäнгÿ номан тогтагъад, Следуя вечному учению,

Бумбин джиргъл кÿцсхатн... Достигните благоденствия Бумбы.

Патрон соман äрвлтн, Заряжайте патроны,

Партизан чилäд уга. Партизаны еще не перевелись.

Пулемет-пуушкан арчтн, Протрите пушки-пулеметы,

Пролетар даргдад уга. Пролетарии еще не повержены.

Ручной гранатмудан авад, Берите ручные гранаты,

Разведкд болгъадж йовтн, В разведку осторожно идите,

Арнзл-хурднан унад, Припав к быстрому скакуну,

Разведкäс менд иртн. ¹⁹⁶ Из разведки благополучно вовращайтесь. (пер. Э-Б.Г.)

В двух последних четверостишиях бросается в глаза, что вся военно-политическая лексика остается для калмыцкого языка чужой. Во второй строфе непривычно для калмыцкого слуха назван Будда, кого калмыки всегда величали бурхн багши. Такое же чуждое народному сознанию имя говорит об атеизме автора, который писал свои стихи по-журналистски второпях, на случай.

Тогда же, с 1944 г. на калмыцком языке (как и на многих других языках народов СССР) велось радиовещание радиостанции DXP и – по10 минут в день (с полуночи до 0.10) на коротких волнах.

Практически во всех изданиях пропагандистского характера используется героика калмыцкого эпоса «Джангар» и образ эпических богатырей как образец, на который надо равняться калмыцкому солдату. Так, в газете «Свободная земля» списки погибших добровольцев предварялись словами Хонгора из эпоса: «Умри, кто должен умереть, но на врага напади». В этой газете не раз публиковались сообщения о героических подвигах калмыков. Статья «Родина должна знать своих героев» в номере от 20 декабря 1942 г. освещает церемонию получения бойцами калмыцкого эскадрона только что учрежденной медали «За храбрость» из рук генерала графа фон Шверина.

Со временем все яснее становилось, что Корпус с его традициями, которые коренным образом отличаются от немецких, представляет собой инородное тело в структуре немецких сухопутных сил. Поэтому попытки реорганизовать Корпус и подчинить его контролю германских военных инстанций или по крайней мере реорганизовать его в соответствии со схемой подобных восточных соединений не прекращались. В июле 1943 г. командующий тылом принял в этом направлении серьезные меры. Поводом к этому послужила инспекция эскадронов, задействованных в охране участка возле Кривого Рога.

В июле 1944 г. в боях с передовыми частями Красной Армии Корпус понес большие потери, погиб и Долль. Неожиданный конец столь глубоко уважаемого корпусниками «ава» (деда) произвел на них тяжелое впечатление и оплакивался. Со смертью Долля, который организовал Корпус и руководил им, соединение потеряло внутреннюю опору и внешнюю защиту.

Видимо, где-то в Польше

Он был призван в Красную Армию в начале войны, но не пошел, а скрывался в камышах вместе с десятком таких же. Когда же немцы пришли, он стал героем харслтн эскадрона (эскадрона защиты).²⁰⁵

Отряд Огдонова вначале насчитывал 12-15 человек, а позже достиг численности в 80-90 чел. Ему всегда удавалось уйти от многочисленных засад НКВД благодаря поддержке местного населения. Таких, говоря современным языком, полевых командиров, было немало: Артаев, Усялов, Очиров, Даваев, Чилгиров;²⁰⁶ в советских терминах они были «деклассированными элементами, уголовными преступниками, отщепенцами, предателями и дезертирами».

Он прославился еще при жизни, и даже Хофман называет командира первого эскадрона «легендарно-заклейменный Басанг Онгдонов». Не пожелавший идти в колхоз, отличный охотник, он жил охотой на лис и волков.²⁰⁷ Огдонов уклонился от службы в Красной Армии, уйдя в камыши. Надо сказать, он был не единственным: к концу 1943 г. общее количество дезертиров и уклонявшихся от службы в армии достигло в СССР огромных масштабов – всего почти 1,7 млн. чел.²⁰⁸ Еще до прихода немецких войск Огдонов создал отряд в районе Яшкуля, и он насчитывал до 90 чел. Человек большой отваги, пишет Хофман, Огдонов был обвинен в преступлениях против мирного населения на Украине и стал обузой для командования Корпуса. В июне 1944 г. он был высажен с немецкого самолета со своей группой калмыцкого десанта в Калмыцких степях, где продолжал борьбу еще несколько месяцев, пока не был взят в плен.²⁰⁹ Я слышала историю, будто бы рассказанную немецким летчиком, который отвозил отряд диверсантов зимой 1943 - 44 г. К тому времени все калмыки уже были депортированы, но противник еще не знал об этом. Они спустились на парашютах, и увидели ужасную картину: все населенные пункты были пусты, дома открыты, скот остался без присмотра. Во время зачисток они были взяты в плен, летчик попал в астраханскую тюрьму. Позже мне стало известно, что десант летел на редком дорогом самолете Юнкерс 290, их было всего несколько экземпляров и потому судьбу каждого можно проследить. Самолет пересек линию фронта и был подбит. Отряд НКВД захватил десантников. Радиста и командира отряда удалось заставить вести радиоигру, и они передали в Берлин, что высадка десанта прошла удачно, просили дополнительный транспорт с продуктами, оружием и прочим. Такой транспорт был выслан, но немцы все же спустя некоторое время заподозрили неладное, и тут радист повел двойную игру. Ввиду ее безрезультатности советская сторона игру прекратила²¹⁰. Но сам Огдонов не был пленен и еще несколько месяцев скрывался в степях, находя убежище у русского населения. 28 апреля 1944 г. подполковник Лукьянов рапортовал, что банда Огдонова насчитывает 124 человека и укрывается в северной части Черноземельского района.²¹¹ Выстрелом в спину он был ранен и скончался в балке от потери крови. Отряд, посланный для его пленения ночью, ждал рассвета, так как опасался его меткой стрельбы.²¹²

Все же фигура Огдонова не была однозначно зловещей. Несмотря на его бандитизм, цельность его фигуры могла вызвать уважение, ведь укрывали его русские женщины несколько месяцев, когда калмыки уже были депортированы. Даже один из местных руководителей КГБ, в период процессов ознакомленный с делом Огдонова, не смог остаться равнодушным к личной отваге врага и воскликнул: не той дорогой пошел он, а был бы на нашей стороне, так стал бы вторым Чапаевым!²¹³

ККК и восточные легионы. Калмыцкое коллаборационистское формирование не было единственным в своем роде. О количестве представителей тюркских и кавказских народов, а также казаков в рядах германской армии в 1941 – 45 гг. дают представление следующие цифры: казаки – 70 тыс., казахи, узбеки, туркмены и представители других народностей Средней Азии – около 70 тыс., азербайджанцы – до 40 тыс., северокавказцы – до 30 тыс., грузины – 25 тыс., армяне – 20 тыс., волжские татары – 12,5 тыс., крымские татары – 10 тыс., калмыки – 7 тыс. Итого примерно 280 тыс. человек, что составляет почти четверть от общего числа представителей народов СССР, служивших в вермахте, войсках СС и полиции (1,2 млн.).²¹⁴

Вполне вероятно, что у выходцев из разных мест большой страны главная идентичность на фронте – военная, в ней профессиональная и гражданская составляющие сливаются. В национальных частях замес идентичностей более сложный, и основной идентичностью часто выступает не гражданская, не профессиональная, а именно этническая идентичность. Поскольку ставка главнокомандующего находилась в Москве, неудачные военные операции могли восприниматься в национальных частях в колониальных категориях. Созданные в первые годы войны национальные части Красной Армии позже все были переформированы и потеряли этническую окраску. В тоже время национальные представительства в Берлине, состоявшие в основном из представителей белой эмиграции, поддерживали такие национальные части, которые придавали им политический вес.

Так называемые военные соединения СС представляли собой крупные соединения добровольцев, а не отдельно действующие батальоны. Кавказские соединения были организованы на этнической основе, каждое подразделение представляло азербайджанцев, северокавказцев, грузин или армян под командованием офицера той же национальности. Азербайджанским соединением командовал штандартенфюрер СС Исрафил-бей, северокавказским соединением – штандартенфюрер черкесского происхождения Улагай, командиром грузинского соединения был штандартенфюрер Цулукидзе. В отличие от этих офицеров, прежде служивших во французской армии, туркестанским соединением командовал бывший старшина Красной Армии Сулам Алим. Генерал-лейтенант фон Панвиц подчинил 15-й казачий кавалерийский корпус войскам СС.

Войска СС были заинтересованы включить в свой состав ККК, поскольку он представлял собой боеспособную, опытную силу. При штабе добровольческих соединений главного управления СС ломали голову, как лучше организовать Корпус, понимая, что по своим традициям калмыки не чувствовали бы себя хорошо при их слиянии с кавказским или туркестанским соединением. После письма Балинова Керстинг отстранил Бергена и весь немецкий личный состав от руководства Корпусом, новым командиром был назначен полковник Херсте.²¹⁵ По истории формирования и внутренней структуре он отличался и от других восточных легионов и в некоторой степени походил на «фрайкор». Уникальность Корпуса в том, что все его руководство было коренным по составу. У других восточных легионов был статус вспомогательных войск немецкой армии, ими командовали немецкие офицеры (штаб состоял из 5 офицеров и 23 унтер-офицеров), а коренным офицерам оставались две должности: ординарца и врача; такие офицеры могли подчиняться немецкому фельдфебелю. А в ККК, который к марту 1943 г. насчитывал несколько тысяч человек, кроме Долля было только два немецких унтер-офицера и трое простых солдат. Все же немецкий состав увеличивался. 21 июля того же года, когда штаб соединения достиг величины штаба полка, кроме д-ра Долля в его состав входили немецкий врач и казначей, исполнявший функции переводчика. В подразделениях не было ни одного немецкого офицера, а только 14 унтер-офицеров, и немцы в ККК не имели права отдавать приказы калмыцким солдатам. Они занимались административными делами, санитарной службой. По своим размерам ККК соответствовал бригаде, в то время как восточные легионы ограничивались размерами батальонов.²¹⁶

Хотя Хофман вслед за немецкими рапортами неоднократно называет Калмыцкий корпус самым преданным, в котором не было ни одного случая измены, это все же не так. Приведу свидетельство Н.А.Цибульского, бывшего начальника штаба партизанской бригады «Победа», сражавшейся в лесах Польши.

Около полусотни всадников в немецкой форме, появившихся на лесной просеке, едва не стали мишенью для наших автоматчиков. Но первый выстрел не раздался, его опередил крик:

Товарищи! Не стреляйте! Мы советские и переходим к партизанам...

Это говорил Илья Суботинович Манцын, он был впереди и, произнося свое обращение, размахивал какой-то бумажкой. После мы узнали в ней «почерк» нашего полковника Петра, заброшенного в тыл к немцам для агитационной работы среди советских людей и руководства действиями русских и польских партизан. Клочок бумаги оказался листовкой, призывающей легионеров всех национальностей переходить на сторону партизан...

Но более волнующее произошло в следующую минуту. Подъехав к партизанскому штабу, Манцын соскочил с лошади и, ничего не говоря, принялся разуваться. Сняв один сапог, он проворно пошарил между внутренней подкладкой и голенищем.

– Вот, возьмите, – сказал он и протянул полковнику Петру маленькую книжицу. Это был комсомольский билет...

Враг не унимался. Взбешенный новыми вылазками партизан, он бросал на борьбу с ними новые силы. Но Манцын знал: в числе карауливших его жизнь и сотен таких же, как он, много братьев по крови и по убеждениям. Он не хотел видеть их мертвыми, потому что знал: сердцем они с теми, кто против фашистов. Но как убедить их повернуть оружие? Как сказать об этом?

Решение созрело быстро. Отправившись к командиру бригады Н.Донцову, Манцын получил его разрешение выйти навстречу немецким частям, наступающим на лес.

И вот он вышел. Вышел, чтобы сказать слова, прозвучавшие сильнее оружия: «Товарищи, калмыки! Зачем проливаете братскую кровь? Или забыли, как издевались над вами фашисты в плену? Так бейте же их, переходите к партизанам!»

В наступившей тишине еще долго говорил Илья Суботинович. Его слушали все: друзья и враги. Затихла перестрелка. Но была наготове вражеская пуля. Она догнала героя, когда он повернувшись, спокойно пошел в лес....

Калмыцкий корпус для многих в Калмыкии остается мифом (антимифом), но и для части калмыков зарубежья это полумиф. В диаспоре лично знают «новых эмигрантов», понимая, что «новые» покинули Калмыкию вместе с Корпусом. Но сам Корпус как воинское подразделение видели немногие, потому что он размещался то в Польше, то в Югославии и туда ездили люди, занимавшиеся политикой, которые наверняка с нынешними стариками, а тогда детьми эти вопросы, конечно, не обсуждали.

На учебном полигоне в Нойхаммере остатки корпуса были пополнены калмыками, прибывшими с Западного фронта и из Италии, в результате чего общую численность соединения удалось вновь довести до 5000 человек. Одновременно калмыцкие офицеры проходили курсы переподготовки при формировавшейся в Мюнзингене 1-й дивизии РОА. Сформированный в последние недели войны ККК был отправлен в Хорватию, где вошел в состав 3-й пластунской дивизии 15-го Казачьего кавалерийского корпуса.²²⁰

Ушедшие в годы войны люди меняли имена. Новой жизни должно было соответствовать новое имя. Это было необходимо не только как символ иной/новой жизни, корпусники поступали так, чтобы не осложнить, если повезет, жизнь родственникам, оставшимся на родине. Имена менялись обычно в соответствии со старой традицией, в противовес советской. Если по советским стандартам фамилия должна быть постоянной, а меняются имена и отчества, то по калмыцким правилам все по-другому. Было известно имя рода, а фамилией в общем понимании становилось имя отца в притяжательном падеже. Поэтому корпусники имя отца превращали в фамилию. Но и таким образом изобретенная фамилия не была большим секретом. Надо было также законспирировать место рождения. И тут во многих делах появляется название города, где практически ни один калмык не побывал, но знал его каждый, – Лхаса. Если надо придумать место рождения, так пусть им будет другой символ – столица буддизма, резиденция Далай-ламы. Свидетельством этого служит личное дело Дорджи Делекаева, сохранившееся в его семье, где черным по белому в графе «место рождения» вписано «Лхаса».

Видимо, именно такого рода «тибетцев» упоминает в своих репортажах из Нормандии 1944 г. писатель Джордж Оруэлл: «Среди «русских», взятых в плен во Франции, были двое явно восточного происхождения, национальность которых никто не мог определить. Наконец после долгого допроса было установлено, что они с Тибета. Задержанные со стадами на советской территории, они были мобилизованы и попали в плен к немцам...»²²¹

В те времена, видимо, все могло показаться вероятным, но спустя полвека для меня тибетцы, пасшие стада на советской территории, явная нелепость. Скорее всего, это были калмыки, которые не пожелали назвать реальную страну исхода и предпочли указать закрытый для всех Тибет, так что проверить их показание было практически невозможно.

Это было не просто вычеркивание существенного куска биографии, а забвение, вызванное страхом за свою судьбу и судьбу родных. Явление было симметричным: и в лагерях для перемещенных лиц (ди-пи-лагерях) и в СССР нужно было забыть события, их участников, их имена. А если нельзя забыть, то, во всяком случае, молчать о них.

Отношения между ККК и КНК. Цуглинов был известен, прежде всего, как противник Калмыцкого национального комитета (КНК), организованного в Берлине Ш.Балиновым и исполнявшего роль своего рода эмигрантского правительства под крышей германского министерства по делам оккупированных восточных территорий. «Комитет хотел взять Корпус под свой контроль, но Корпус не захотел»,- вспоминал Д.Арбаков. В определенной степени это соперничество было обусловлено разногласиями между старыми эмигрантами и бывшими советскими гражданами. Тем не менее, со временем многие калмыки стали сторонниками объединения всех эмигрантских сил и потому поддерживали Балинов в его усилиях устранить разногласия и установить прочные контакты с земляками в ККК. Этот круг калмыков выражал сожаление по поводу того, что со стороны Долля, который старался сохранить автономность Корпуса, было оказано противодействие. Решение проблемы пришло после смерти Долля и Цуглинова. В сентябре 1944 г. ККК подчинился в политическом отношении Балинову и КНК послал в Берлин собственного связного в лице Лукьянова, который должен был представлять интересы Корпуса перед генералом кавалерии Кестрингом.²²²

С тех пор как немцы в сентябре 1944 г. признали русское освободительное движение, калмыцкие политики Ш.Балинов, С.Балданов, С.Степанов, Н.Тундутов и другие наконец-то вышли из тени. До того их деятельность исчерпывалась публицистикой, теперь же посланники самой малой из представленных в Берлине национальностей увидели возможность осуществить свои политические идеи в рамках концепции русского государства, предложенной А.Власовым.

Коллективная вина и судебные процессы 60-х. В 1963 г., когда, казалось бы, все было уже в прошлом, и война и депортация и лагеря, против тех, кто получил срок, в советской прессе вновь началась активная кампания, разоблачавшая деяния Калмыцкого корпуса. Процессы в Калмыкии не были исключением, такие процессы шли по всему Советскому Союзу и были реакцией на постановление о том, что военные преступления не имеют срока давности. Но в то же время они совпали хронологически с ростом национального самосознания после возвращения калмыков из депортации, воспринимались крайне болезненно и так же болезненно вспоминаются.

Кто же был арестован и привлечен к уголовной ответственности? Это С.А.Коноков, до войны бывший кадровый офицер Красной Армии, Ш.Б.Мукубенов, бывший народный судья Яшкульского р-на, Б.И.Хаджигоров, бывший замминистра здравоохранения республики, С.А. Немгуров, до войны работавший в органах милиции. Как показало следствие, Коноков летом 1942 г. дезертировал из 110-й ОККД и поступил в Корпус в декабре того же года, в конце оккупации. Остальные трое попали в плен и оказались в Корпусе, уже имея опыт службы в других частях на службе вермахта: Мукубенов через отряд Огдонова, Хаджигоров через Туркестанский легион, Немгуров через 1-й Донской казачий полк.

Репортеры, освещавшие процесс, не задавались вопросом или не могли писать о том, как же подсудимые принимали решение перейти на другую сторону.

Почти полтора дня рассказывал Хаджигоров о том, как сдавался в плен немцам, изменил родине, как оказался в «Туркестанском легионе»... и наконец перешел на службу в «корпус». Суд терпеливо выслушивал и этого убийцу. Прикидываясь невинной овечкой, он вспоминает, что его на каждом шагу раздирали «сомнения» и что он даже «искал» случая бросить банду убийц и встать в ряды защитников Родины.²³⁶

Этот судебный процесс своей заданной тональностью обсуждения и привлечением детей подсудимых, которых вынуждали так или иначе публично отрекаться от отцов, очень напоминает процессы 30-х. Вот, например, обвинительное письмо в редакцию, вряд ли написанное по доброй воле человеком, переживающим семейную трагедию:

Хаджигоров, сидящий сейчас на скамье подсудимых, лишь формально является моим отцом, а я – его дочерью. Этот человек никогда не был настоящим отцом и порядочным семьянином. Он не только расстреливал и убивал мирных, невинных людей, но и искалечил жизнь моей матери, женщины, родившей от него четверых детей. Я самая старшая в семье и поэтому познала и пережила вместе с моей мамой все ее горе и весь позор так называемого отца.

В 1941 г., когда началась Великая Отечественная война, мне исполнилось 8 лет. Я уже тогда чувствовала, что в семье творится что-то неладное, часто видела, как мать плачет. Впоследствии узнала, что отец еще до войны пил, гулял, изменял маме, издевался над ней, стараясь превратить в домашнюю рабыню. А бедная мать все надеялась, что он образумится, со временем станет хорошим мужем, любящим отцом. Он же совершал одну подлость за другой...

Мне стоило огромного напряжения высидеть в зале суда, слушая из его уст, из уст потерпевших и подсудимых о тех злодеяниях и преступлениях, которые Хаджигоров, человек, именующий себя моим отцом, совершил в годы Отечественной войны, будучи на позорной службе у фашистов. Он и сейчас пытается лгать, изворачиваться. Следовало бы вам, Хаджигоров, хоть один раз быть мужчиной, чистосердечно признать свою вину перед Родиной, рассказать людям, советскому суду всю правду о себе и своих преступлениях в период Отечественной войны.

Я давно отреклась от такого отца. Отцом была для нашей семьи Советская власть, и мы гордимся этим. Наша любимая мама не щадила здоровья, своей жизни, молодости, чтобы вырастить нас настоящими советскими людьми. В этом ей помогала Советская власть, советские люди, но не Хаджигоров.

В ходе слушаний состоялась выездная сессия Верховного Суда Калмыцкой АССР в Кривом Роге. Выбор города был вызван тем, что именно там когда-то дислоцировался ККК и многие свидетели его преступлений были живы. Они рассказали жестокие подробности, читать которые тяжело и сейчас:

Читать о таких зверствах жителям республики в 1968 г. было жутко. Не так давно калмыков вернули из мест выселения; кто знает, может, за такими вновь открывшимися делами снова последует наказание всему народу? К тому же это было время, когда по выражению Людмилы Улицкой хлеб не стоил ничего, зато слово, устное и печатное, обрело неслыханный вес. Но где страх, там и смех. Рассказывают, что когда у одного свидетеля спросили на судебном процессе в Кривом Роге: «Вы узнаете палачей?», этот житель Украины уверенно сказал «Да» и указал рукой на группу калмыцких судей и сотрудников прокуратуры, которые были приблизительно такого же возраста, что и подсудимые, но в годы войны. В этом анекдотическом случае, привезенном юристами, кроется сомнение в подлинности всех свидетельских показаний. Если для украинцев все калмыки на одно лицо, то и события двадцатипятилетней давности могут претерпеть искажения в памяти.

Все общественные обвинители на процессе, который, кстати, проходил в самой большой на тот год аудитории Элисты – в здании Калмыцкого государственного театра, – ветеран войны и персональный пенсионер, знатный животновод и писатель, требовали высшей меры наказания. То же самое писали многочисленные читатели СК. Характерная для калмыков терпимость была забыта начисто, как и буддийские нравственные основы. Люди опасались про себя, что процесс над корпусниками превратится в процесс над калмыцким народом. Поэтому подсудимых рассматривали как искупительную жертву: чтобы спасти народ и его честное имя, надо было пожертвовать этими четырьмя стариками, которые, очевидно, так или иначе были виноваты. Сами по себе, как личности они уже никого не интересовали, став козлами отпущения. С тех пор еще долго калмыки не будут вспоминать ни историю корпуса, ни судебные процессы.

Многие выступления на процессе 1968 г. транслировались по радио в прямой передаче. Жители республики стали ассоциировать калмыков с военным коллаборационизмом. Участились массовые драки между молодыми людьми калмыцкого и русского происхождения. Чтобы снизить степень межэтнической напряженности, на больших предприятиях Элисты выступали специально подготовленные лекторы, разъяснявшие людям разницу между Корпусом и народом. Один из семи процессов был организован так, что на скамье подсудимых оказались коллаборанты славянского происхождения, служившие полицаями на территории Калмыкии, которых, как я поняла, специально разыскивали, чтобы показать, что коллаборационизм – явление интернациональное. Калмыки зарубежья с волнением следили за процессами, почти все калмыки второй волны, жившие во Франции, сочли благоразумным покинуть эту страну, особенно непримиримую к коллаборационизму, и уехать за океан.²³⁹

Последний процесс состоялся в 1983 г., когда судили корпусника Лукьянова, к тому времени гражданина Бельгии, приехавшего с туристической целью в СССР. Спустя сорок лет на суде в Элисте его опознал свидетель военных преступлений на Украине. Военный трибунал Северо-Кавказского военного округа приговорил 79-летнего подсудимого к смертной казни – расстрелу.²⁴⁰

Но «пятно на репутации» народа осталось. Спустя десятилетия, в 1991 г., в «Советской России» вышла большая статья почетного чекиста СССР Д.Тарасова «Большая игра. Стреноженные эскадроны».²⁴¹ Автор повествует, как была сорвана операция по высадке воздушного десанта из 36 калмыцких эскадронов, которые должны были поднять восстание в советском тылу… Статья вызвала отклик калмыцких журналистов. Известный калмыцкий журналист М.Конеев парирует удар:

Что же меня заставило взяться за перо? Признаюсь, обидно читать такое. После того как принят закон о репрессированных народах, перед съездом представителей этих народов появилась для вящей убедительности статья, написанная чекистом. Мне думается, что не просто так написана «Большая игра» и не просто так начинается со стреноженных эскадронов.

Оценки. До сих пор «новые» эмигранты неохотно вспоминают то время. Многие рассказы о себе после подробного описания довоенной жизни сразу же перескакивают на жизнь в лагерях для перемещенных лиц, как они сами их называют, в ди-пи-лагерях. Даже те, кто был готов к разговору, все-таки предпочитали при обсуждении военных событий 1942 - 45 гг., отвечать на поставленные вопросы, отказываясь от монолога, чтобы не наговорить лишнего. Такое нежелание ворошить прошлое - один из признаков сознания вины и раскаяния. Из моих собеседников только Д.Арбаков, последний в 1998 г. живой лидер-коллаборационист, смело и открыто обсуждал историю Корпуса, оставаясь уверенным в своей правоте. Его убеждение в справедливости своего дела контрастирует с молчанием остальных корпусников, за которым можно различить чувство стыда.

Возможно, что главной причиной сотрудничества с оккупантами была бедность, и будь люди побогаче и им было бы что терять, они не так легко расставались бы с собственностью. Но у них ничего и не было, и если калмыки бежали от бедности, то она коренилась как раз в экономической политике советского государства, которое боролось за то, чтобы не было богатых.

Как же относиться к людям второй эмиграции? Уместны ли оценочные термины при освещении столь малоизученного периода? Не было ли это «предательство» вынужденным ответом на действия военного руководства, отказавшего в приказе № 260 от 17 августа 1941 г. своим воинам в праве на жизнь, не подписавшего Женевскую конвенцию о военнопленных, из-за чего 3,3 млн. солдат Красной Армии погибли в плену из-за голода и болезней? В наши дни, когда ценность человеческой жизни в России существенно возросла по сравнению с тем периодом, вправе ли мы идти на поводу у старых клише? Является ли измена воинской присяге безусловно тяжким преступлением, которое нельзя простить ни при каких обстоятельствах? Или же коллаборационизм – судьба проигравших войну?

Действительно, измена своему государству – явление, сплошь и рядом встречающееся в истории. Человеческая природа такова, что стремление выжить нередко оказывается сильнее идей, как природа часто сильнее культуры. Тяжкое испытание войной ставит перед каждым человеком вечный вопрос: быть или не быть, и чаще всего человек должен искать ответ на него самостоятельно. А подсказок нет, если только это не нажитый опыт. В мирных условиях человеку помогает найти выход традиция, которая сохраняет коллективный опыт. Но мировая война нарушила весь миропорядок. В это тяжелое время культурные приобретения отказывали, и редко кому удавалось превозмочь инстинкт выживания. А впоследствии стремление к жизни формулировалось в тех же терминах, как и необходимость воевать: ради семьи, ради жены и детей, ради самой жизни.

Сюжеты, связанные с историей Калмыцкого корпуса, до сих пор по-разному воспринимаются в диаспоре и в республике.

У вас его называют Калмыцкий карательный корпус, это неправильно. Он был скорее охранный корпус и в военных действиях участия практически не принимал. Так его стали называть коммунисты, потому что он боролся с советской властью. Иногда корпусников называют предателями родины. Никогда калмыки не воевали против России, оба исхода были связаны с борьбой против советской власти, а не против России. Это была борьба за свободу, а она легко не дается, за нее и с оружием в руках постоять не грех... Калмыцкий корпус – это идеологическое название, численно там было гораздо меньше людей, чем полагается в корпусе, ну никак не три дивизии.²⁵¹

Старшее поколение калмыков республики и сегодня все-таки признает вину за корпусом:

Если бы просто так уехали... Все-таки они бесчинствовали. Мне брат рассказывал, он был в составе 3-го Украинского фронта, проходили они по той территории – Запорожье… Когда, говорит, освобождаем украинские села, они так радостно встречают… А потом видят, что азиаты, спрашивают, кто вы по национальности. Калмыки, – отвечали. Украинцы говорят: были тут ваши калмыки, то делали, это делали. После этого они старались не говорить, что калмыки. Им неудобно было признаваться, что они калмыки. То, что мы попали в Сибирь… конечно, они сыграли [роль]. Если бы они не уходили, может быть, нас и не сослали бы.²⁵²

Увязка действий ККК с депортацией калмыков 1943 г., трактовка второй трагедии как следствия первой до сих пор остается господствующей в общественном сознании народа. Тотальная депортация возмездия, которой был подвергнут калмыцкий народ, началась 28 декабря 1943 г., когда все калмыки от мала до велика были насильственно за один день помещены в товарные вагоны, направлявшиеся на восток страны. В течение нескольких месяцев были высланы калмыки Ростовской и Сталинградской областей и отозваны с фронта солдаты и офицеры.²⁵³ Бесправная жизнь в нечеловеческих условиях, высокая смертность от голода, холода и болезней, тринадцатилетнее положение народа-изгоя воспринимались как наказание калмыкам в первую очередь за деяния Калмыцкого корпуса. Ответственность корпусников за их выбор в пользу противника считалась не поводом к депортации, а ее причиной.

Как уже отмечалось выше, чтобы противостоять негласному дискурсу вокруг «преступления и наказания», калмыцкие историки – многие из них были фронтовиками и все имели опыт выселения – обращались к теме участия калмыков в Великой Отечественной войне, особенно к истории 110-й ОККД. Первый вопрос, который обычно задают посторонние люди, желающие быть «объективными»: сколько человек сражалось по ту и по другую стороны от линии фронта? Если в Корпусе насчитывалось единовременно не больше пяти тыс. сабель, то за 1941-1943 гг. в КА были мобилизованы все мужчины призывного возраста, годные к несению воинской службы; по подсчетам В.Убушаева, в действующей армии находилось примерно 30 тыс. калмыков, в тылу врага на оккупированных территориях сражалось 20 партизанских отрядов.²⁵⁴

Чувство вины и стыда за других не покидает жителей современной республики во многом из-за того, что публичные судебные процессы второй половины 60-х гг. чувство коллективной вины им навязали. Продолжает неявно преобладать представление о «коллективной вине», хотя вина всегда персонально и должна быть доказана в судебном порядке. Коллективная вина – это идеологический конструкт, который используется сильной властью для наказания слабых. В случае советского коллаборационизма наказаны были малочисленные народы, а не все народы, имевшие регулярные части на службе вермахта; это было продолжением имперской политики государства.

Перестройка общественного сознания, начатая в середине 80-х, изменила многие оценки событий советской истории, но власовская армия, восточные легионы, Калмыцкий корпус только начинают становиться предметом исторических исследований. Первым, кто написал серию монографий о коллаборационистах с Кавказа, из Средней Азии, Урала и Поволжья, Калмыкии и о РОА, был немецкий историк И.Хофман. Когда он принимался за свой первый труд «Калмыки и Германия.1942-1945 гг.», он считал, что спустя 30 лет страсти утихли и люди смогут дистанцироваться от исторических событий. Но нет: в 1974 г., когда его книга увидела свет, прошло всего шесть лет после последнего открытого процесса над корпусниками, и эта проблема была все еще болезненной. Первым российским исследователем, написавшим монографию о коллаборационистах из волго-уральских татар, был Искандер Гилязов. Не случайно эта работа увидела свет в 1999 г. в Казани, где доктрина татарского гражданского национализма выглядит одной из наиболее продуманных в современной России.

Как показал Б.Андерсон, чтобы процесс формирования нации шел успешно, народ должен не только многое помнить из своей истории, но и кое-что забывать. Например, французам нужно было забыть о Варфоломеевской ночи, американцам – забыть о Гражданской войне.²⁵⁵ Но «забыть» здесь не значит «стереть из памяти», «удалить файл», «очистить», «не помнить ничего». Забыть в этом контексте значит избавиться от негативных эмоций, принять происшедшее как исторический факт.

Если при советской власти народ жестоко наказали из-за ККК тотальной депортацией возмездия, это к тому же большой вопрос к самой власти. Можно ли за преступления одних людей наказывать других? Не та же ли методика захвата заложников единодушно осуждалась применительно к нацистским оккупантам и к современным террористам? И если народу, чтобы чувствовать себя в гражданском отношении комфортно, надо очистить совесть от грехов исповедью (автотекстом с элементами анализа) и понять, что коллективной вины за ним никакой нет, то и государству надо сделать все, чтобы острота этой проблемы притупилась, а там и проблема забудется. Пока калмыки молчали о депортации, воспоминания о ней мучили людей как возвращающийся ночной кошмар. Но вот пробита стена умолчания, написаны тысячи писем в газеты, изданы сотни мемуаров рядовых переселенцев, четырежды прошел свои сибирские маршруты «Поезд памяти», и легче стало всем на душе.

А второй камень на душе – история Калмыцкого корпуса. И пора говорить об этом вслух. Попробовать понять биографии простых, часто неграмотных людей. Попытаться разобраться в планах политиков и идеологов, насколько они были оправданы и насколько нереальны и когда нереальность стала для лидеров Корпуса очевидной.

Иногда в беседах с коллегами я слышу и такой аргумент: если есть оправдания для людей, которые пошли в Корпус, то люди, оставшиеся верными воинской присяге, были неправы? Погибали зря? – Совсем нет. Во время войны часто люди не сами распоряжались своей судьбой. Нередко обстоятельства были сильнее человека, и именно исторический контекст влиял на события не в меньшей мере, чем люди. У каждого человека свой опыт, свой характер, свои ангелы-хранители, потому и поступали люди по-разному. Но эта разность сегодня не должна окрашиваться в черно-белые тона. Идентичностей у человека много, и их иерархия, как показывает жизнь, ситуативна.