Ури Геллер, Гай Лайон Плэйфайр Эффект Геллера

Еще раз предоставлю другому человеку возможность описать происходившие тогда события. Свидетелем их был в числе многих и Ицхак Окед, репортер газеты «Иерусалим пост», ко-горый рассказал об этом в своей газете от 21 ноября 1984 года:

«Геллер взял диск, положил на стол и смотрел на него, сконцентрировавшись, около двух минут, после чего опять вставил дискету в компьютер».

А Авраам Мардор потом заявил: «Я не поверил своим глазам, когда на экране загорелись слова: „Диск поврежден“. Все было перекручено, не просто стерто, а именно перекручено. Основное содержание программы полностью стало непригодным для работы».

Присутствующий на встрече менеджер международной компании взял дискет себе и объявил, что собирается изучить его, чтобы понять, что же я все-таки с ним сделал. Я никогда больше не слышал о том, выяснил он что-то или нет.

Пару месяцев спустя журнал «Ньюс оф зе уорлд» организовал мне визит в штаб-квартиру лондонской компании «Ванг», Технический персонал не только наблюдал, как я расправляюсь с дискетой, но и сам помогал мне в этом. Вот как описал этот эпизод репортер Стюарт Уайт: «Геллер направил свою руку на диск, внимательно и сосредоточенно взглянул на него и попросил всех крикнуть одновременно „Сотри!“ Когда диск снова был вставлен в компьютер, он отказался дать на экране какую-нибудь информацию».

Присутствовавший на встрече эксперт по электронике господин Клиф Эдварде подтвердил, что он лично проверил диск перед экспериментом и тот был в полном порядке. «Это просто поразительно» — вот его слова, процитированные газетой 17 февраля 1985 года.

Мои опыты с компьютерами, во время которых я полностью нарушал режим их работы, начались еще в ноябре 1972 года. Уже в первый день в Станфордском исследовательском институте произошел случай, который имел далеко идущие последствия. Я принимал участие в долгосрочных экспериментах под руководством и наблюдением Харольда Путхоффа и Рассела Тарга. Во время первого воскресного перерыва в работе я подбросил им мысль о том, что мог бы попробовать согнуть тяжелое медное кольцо, которое Харольд приготовил специально для меня. Кроме того, сказал, что смогу разломать его золотое обручальное кольцо на три части.

Станфордский исследовательский институт, или, как он сейчас называется, Международный Станфордский исследовательский институт, — весьма впечатляющее место. Более двух тысяч человек работают здесь над различными секретными оборонными проектами. Система безопасности налажена в институте очень хорошо даже на самый взыскательный взгляд. Рассел и Хал провели меня по двум зданиям комплекса, но мне так и не удалось увидеть ничего интересного, кроме двух рабочих групп, одна из которых возилась с моделями аэропланов, а другая — с ювелирными украшениями для одежды. Какое отношение все это имело к обороне США, мне совершенно не ясно. Конечно, в институте, наверняка, было множество таких вещей, которые мне не могли показать, например компьютерный банк, расположенный этажом ниже нашей лаборатории. Он находился в распоряжении Агентства по проектам передовой технологии (Д-ARPA), работавшего на прямую на нужды министерства обороны, самого секретного ведомства страны.

После выходных дней я чувствовал себя в отличной форме. Первое, что меня попросили сделать, — это отклонить иглу записывающего устройства для составления диаграмм на бумаге. Устройство было связано с магнитометром, фиксировавшим даже самые маленькие отклонения в магнитных полях. Я сжал кулаки и закричал: «Двигайся», таким образом пытаясь направить свои энергетические усилия на прибор. Записывающее устройство начало подергиваться. Игла буквально выскакивала и пределы бумаги.

Когда все это происходило, у меня вдруг возникло ощущение, что где-то какое-то еще электронное устройство стало мести себя нервно: один из компьютеров на нижнем этаже с начала забарахлил, а потом и вовсе прекратил работать. По зданию пошли слухи, что все это случилось из-за меня, особенно усилились они после того, как я без всякой подготовки провел показательный сеанс со сверхзвуковым сканирующим устройством, заставив изображение передвигаться по экрану вверх и вниз, согласно моим командам. Как мне показалось, задолго до того, как Тарг и Путхофф стали изучать меня, их самих уже кто-то изучал. К нам в лабораторию по приказу шефа Д-ARPA полковника ВВС США Аустина Киблера была направлена группа, состоящая из трех психологов.

Эту группу возглавлял Джордж Лоуренс, главный психолог этого агентства, отвечавший за секретное кодирование своих исследований. Двое других были Рей Хаймен — психолог и колдун-любитель и Роберт Ван де Кастел — почетный член профессионального парапсихологического общества. (Я тогда еще не знал об этом, хотя он только что вернулся с Парапсихологической конференции в Эдинбурге и все расходы на его поездку были оплачены Д-ARPA. Это говорит о том, что люди ii оборонном комитете США уже и тогда проявляли определенный интерес к телепатии и явлениям подобного рода.)

Как вы поймете, между этим визитом ко мне и моим следующим поединком с компьютером была определенная связь. Надо признаться, что это был далеко не самый успешный мой эксперимент. Я и в самом деле считаю его неудачей по двум причинам: во-первых, мне не удалось до конца осуществить задуманное, а во-вторых, не оказалось свидетелей, которые могли бы подтвердить происходящее. Поэтому вам придется поверить мне на слово.

А произошло в тот день следующее: одним из результатов моей работы в Станфорде было предложение приехать в Нью-Йорк в штаб-квартиру журнала «Тайм». Я уже был знаком с одним из репортеров — Джоном Уилхелмом, который некоторое время назад сопровождал меня в поездках и видел многие мои выступления, которые описал затем в книге «Поиск супермена». Он предупредил меня заранее, что все в журнале считают меня мошенником и шарлатаном. А научный консультант журнала Леон Жаров даже заключил пари, хотя ни разу в жизни меня не видел. Словом, меня, по-видимому, ожидал враждебный прием.

Так оно и вышло. А 12 марта 1973 года журнал напечатал длинную историю об исследованиях Тарга и Путхоффа — исследованиях, о которых еще нигде не было официальной информации. Хаймен написал свои впечатления и наблюдения о коротком визите к нам. (Но они оказались не очень-то точными: так, скажем, мои темно-карие глаза у него превратились в голубые.) Так или иначе, копия этих заметок без ведома Хаймена, который об этом даже не подозревал, попала каким-то образом в редакцию журнала «Тайм» еще до моего визита к ним. Точно такая же история произошла и с личным письмом Тарга и Путхоффа к издателю «Саэнтифик Американ».

Основываясь на этих подпольно добытых материалах и игнорируя недельную работу своего репортера, который мог бы дать информацию, что называется, из первых рук, «Тайм» поместил статью, не только крайне тенденциозную по отношению ко мне, но и изобилующую непроверенными и неточными фактами. Так, например, журнал утверждал, что я покинул Израиль из-за серьезных разногласий с правительством, чего, разумеется, не было в действительности, в этом легко можно было убедиться, обратившись в израильское консульство. По словам Бенджамина Рона, вице-консула по вопросам науки, «не было никаких причин для официального заявления, что господин Геллер покинул Израиль, находясь в немилости у правительства». Рон в своих ответах прессе 19 декабря 1973 года также отверг утверждение о том, что израильские ученые превозносили до небес все мои достижения и успехи.

Статья в журнале «Тайм» была названа «шокирующей» не кем иным, как основателем современной парапсихологии Дж. Б.Райном, который публично выразил свой протест («Тайм» за 8 апреля 1973 г.) против «непродуманной публикации», охарактеризованной им как «просто беспардонная», после восхваления Тарга и Путхоффа за бесстрашную попытку подвергнуть проверке «заявление Геллера». «Эти ученые, — писал он, — быть может, не такие уж дилетанты, как может показаться, и они, безусловно, отчаянные смельчаки. Давайте-ка подождем окончательных результатов их работы».

Леон Жаров в общем-то в чем-то был даже и прав относительно меня. В 1984 году, выступая на встрече перед учеными, он сказал, что, разоблачив меня в 1973 году, он помог мне тем самым «молниеносно стать звездой». В 1973 году я не мог, естественно, оценить эту услугу, потому что недоброжелательные статьи довольно сильно раздражали меня в то время, хотя, впрочем, мое негодование длилось обычно недолго.

В начале 1984 года мой друг, сотрудник «Тайм-Лайф», предупредил меня, что материал о парапсихологии, подготовленный в номер «Тайм» за 4 марта, крайне негативно отзывается обо мне и содержит целый ряд дискредитирующих меня сведений. На этот раз я решил ответить на вызов журнала своим способом.

За несколько дней до выхода номера я вышел на балкон своей квартиры на 57-й стрит, посмотрел в сторону здания концерна «Тайм-Лайф» в Рокфеллеровском центре и начал концентрировать свои мысли. Я ничего не знал о том, как идет типографский процесс набора журнала. Я просто посылал сильную блокирующую мысль, повторяя мысленно слова «не дай этому случиться» и представляя, как странички журнала выходят в типографии из-под пресса только с моим именем на всех полосах журнала — колонка за колонкой: Ури Геллер, Ури, Геллер, Ури Геллер.

Я стоял так не менее получаса, пока не почувствовал, что сделал все, что мог. Во что бы я ни вкладывал такое количество времени и усилий, обязательно что-то происходило, хотя и не всегда именно то, что планировалось. То, что произошло с «Тайм», было подробно описано его издателем Ральфом П.Дэвидсоном в обращении к читателям. «Во-первых, — сказал он, — случилась маленькая неприятность у Леона Жарова. Три утра подряд его радиочасы не срабатывали и он, не сумев встать вовремя, опаздывал на работу».

Я, честное слово, не имею к этому никакого отношения, хотя и получил репутацию человека, умеющего вмешиваться в работу часов. «Еще более странное явление, — продолжал Дэвидсон, — произошло со всем комплексом компьютерной множительной системы нашего издания прошлой ночью. На нее словно воздействовали таинственные силы, причем это случилось именно в тот момент, когда в компьютер был заложен очерк о телепатическом феномене, — обе машины остановились одновременно. Не успели мы перевести дух, как рабочий компьютер Ай-би-эм съел весь текст обзора».

По словам Дэвидсона, образовался необъяснимый разрыв в программе суперсовременного компьютера Ай-би-эм-370/135. Это привело к тому, что весь набранный номер стал безостановочно бродить в блоках памяти и никто не мог извлечь его оттуда. Только через 13 часов после второго ремонта им удалось достать требующийся кусок программы.

Я могу только выразить сожаление по поводу случившегося. У меня всегда была склонность к подобного рода «случайным» совпадениям.

В августе 1973 года, во время моего второго визита в Станфорд, мне представилась возможность провести ряд конструктивных экспериментов, включающих работу с компьютером. Во время нескольких подобных опытов, описанных в журнале «Нэйче» за 18 октября 1974 года, Путхофф и Тарг хотели посмотреть, смогу ли я читать мысли компьютера так же, как человеческие. С этой целью они поместили меня в специально оборудованную комнату в 50 ярдах по коридору от компьютерного зала. Тарг нарисовал на дисплее воздушного змея, а Путхофф находился в это время возле меня. В ответ я нарисовал квадрат с пересекающимися линиями внутри него, и мой рисунок оказался очень похож на оригинал в дисплее, хотя я и не получил никакого мысленного образа, что это именно змей.

Мы поставили еще два эксперимента с использованием компьютера. В первом из них картинка была запрятана в память машины и даже не появлялась на экране. Во втором — рисунок сначала вывели на экран, а затем стерли его. Изображены были церковь и сердце, пронзенное стрелой. Церковь мне не очень удалась, хотя я и воспроизвел часть ее контуров. Что касается второй картинки, то я изобразил стрелу, которая, правда, пронзает плоский квадратный чемодан, а не сердце. Естественно, все эти картинки существовали не только в памяти компьютера, но и в мыслях их составителя, так что я мог попытаться прочитать их и таким образом.

Собственно говоря, технология моих действий во всех случаях примерно одинакова — я как бы «включаю» свой внутренний экран и жду, пока на нем что-нибудь появится. Если появляется четкое изображение и сохраняется где-то в течение десяти секунд, то я почти не сомневаюсь, что нарисовал правильный образ. Но это удается далеко не всегда, и тогда я переношу на листок лишь очертания предметов, при этом нередко неправильно их компонуя, путая низ с верхом и зад с передом.

Порой, мне кажется, я упускаю «цель» по иным, психологическим причинам. На одном из экспериментов в Станфорде на рисунке была изображена фигура дьявола с трезубцем в руках. Я долго мучился над своим вариантом и в конце концов сделал три рисунка, в которых пытался воспроизвести заданный. Сюжет всех трех был примерно одинаков: табличка, на которой Моисей в свое время начертал свои знаменитые десять заповедей и несколько символов из садов Эдема. Под конец я еще добавил две пары вил, но без всякой фигуры. Ученые, думаю, правильно предположили, что в данном случае моя неспособность воспроизвести рисунок объяснялась противоположной направленностью моих чувств и вместо силы зла и тьмы я изобразил символы добра и света.

Впервые меня специально попросили вмешаться в работу компьютеров в 1974 году, во время моего посещения национальной лаборатории Лоуренса Ливермора в Калифорнии. Это огромное учреждение, где работают семь тысяч человек и создается примерно девять десятых американских ядерных вооружений. Квалификация сотрудников лаборатории, как, впрочем, и сотрудников службы безопасности, здесь очень высока. Пригласил меня известный физик Рональд Хоук.

Он же попросил меня стереть содержание магнитного диска с нанесенной программой или, по крайней мере, как-то изменить его, что я в конечном итоге и сделал в двух попытках из четырех, держа эти диски в руках и слегка их потирая. Когда после этого их попытались ввести в ЭВМ под названием «Хьюлед Паккард-65», они обе были отвергнуты, хотя до моего прикосновения работали исправно. Доктор Хоук написал потом об этом эксперименте, и его заключение вошло в уже упоминавшуюся книгу «Бумаги Геллера».

Конечно, все эти эксперименты нельзя считать в достаточной степени контролируемыми. До сегодняшнего дня мне лишь однажды пришлось принимать участие в строго контролируемом противостоянии с компьютером, и по причинам, которые я объясню позже, мне, честно сказать, не хотелось бы повторять его снова.

Произошло это в Токио 29 марта 1983 года. У меня была договоренность с телевидением Ниппон об участии в многочасовой программе, авторы которой хотели показать как можно больше живого эфирного материала. Они попросили профессора Тошибуми Саката — главу компьютерного управления Токийского университета — представить для программы какой-нибудь интересный эксперимент, связанный с компьютерами, который можно было бы заснять. Он любезно согласился, но вполне резонно настоял на том, чтобы все проходило под его личным контролем. Эксперимент должен был состояться в университетской лаборатории, где были созданы необходимые условия, которые, разумеется, невозможно было сделать в студии. В конце концов мы согласились снять отдельный сюжет еще до передачи и включить его в программу, вся остальная часть которой шла в прямом эфире.

Элдон Берд, американский ученый из лаборатории военно— морского флота США, вместе с которым я проводил несколько первых контролируемых опытов по сгибанию металлических предметов в 1973 году, приехал в Японию специально к началу этих съемок 28 марта. Вместе с ним я и приехал в Токийский университет.

Специальная, тщательно проведенная программа была уже заложена в Хьюлед Паккард. На экране дисплея были две цветные картинки — одна из которых неподвижно, фиксировано стояла в центре, а другая, напротив, постоянно передвигалась в самых разных направлениях. В мою задачу входило прежде всего остановить движущуюся картинку, изображавшую вид Токио, снятого из космоса. Перед началом эксперимента меня проверили магнитометром на наличие каких-либо посторонних магнитных полей и так делали каждый раз после того, как я выходил и входил в лабораторию.

Итак, я приступил к своей работе, пытаясь воздействовать на компьютер. Сжав руки в кулаки, сильно сконцентрировавшись, я приказал движущейся картинке остановиться. Первая попытка окончилась неудачей, и поэтому я попробовал все повторить снова. Картинка по-прежнему не исчезала с экрана и скользила по нему сверху вниз, только стала передвигаться еще быстрее. Я закричал что было сил, чтобы остановить компьютер, но никакого эффекта не последовало. Тогда я попытался приблизить свои руки к пленке, но и это тоже не помогло. Час за часом я делал все возможное до тех пор, пока не почувствовал, что ничего не получится. Это был не мой день.

Терпеливые японцы согласились на проведение повторного эксперимента на следующий день, и я вернулся в гостиницу в состоянии глубокой депрессии. Я потратил массу своего и чужого времени, извел километры кинопленки и ничего им не показал.

29 марта поначалу события стали развиваться так же, как и накануне. Снова и снова я сжимал руку в кулак и тряс им перед экраном, приказывая картинке остановиться, стереться, исчезнуть, но она возвращалась с приводившим меня в бешенство постоянством, словно насмехалась надо мной. Начали мы работать, наверное, часов в шесть вечера, а уже далеко за полночь я с досадой хлопнул себя по бедрам и в раздражении воскликнул: «Ничего не получается!»

Последняя попытка: я попросил профессора Саката принести немного воды — не для того, чтобы попить, а для того, чтобы поставить ее рядом с компьютером. Я надеялся, что это может помочь, так как не раз замечал, что мне легче сосредоточиваться, когда вода где-то рядом. Один из ассистентов тотчас же вышел и принес большой чайник с водой, который ему же пришлось и держать, так как он стоял ближе всех к компьютеру. Должно быть, он подумал, что со стороны это выглядит довольно глупо, но тем не менее вида не подал.

Элдон, казалось, устал не меньше, чем я. Он молча сидел подряд два вечера этого изнуряющего и приводящего в ярость бесплодного эксперимента, не принимая в нем никакого участия, только лишь как сторонний наблюдатель — так, по крайней мере, я думал.

Впоследствии он признался мне, что, когда принесли чайник с водой, это было последней каплей, переполнившей чашу его терпения, и он решил сделать мне немое послание такого типа: «Ури, если ты телепат, то сделай это. Я уже устал. Кончай ты с этим делом и пойдем скорее отсюда к чертовой бабушке».

Элдон заметил, что психологические эффекты часто начинают срабатывать уже после того, как прекращается концентрация мысли и энергии, направленная на объект. Он называл это «разорванным эффектом». «Силы концентрируются, концентрируются, — объяснил он мне, — и, если ничего не происходит, они сдаются. В этот-то момент все и получается».

Если бы я вспомнил об этом вовремя, то, возможно, прекратил бы свои попытки на несколько часов раньше, потому что Элдон был абсолютно прав. Пленка прошла еще один контрольный круг, и я подумал: или сейчас, или никогда — и послал последний сигнал на экран компьютера, до боли сжав кулак и потрясая им в воздухе.

Увы, картинка продолжала свой путь. Я в отчаянии отвернулся от экрана.

Спасибо небесам за терпеливость японцев, особенно это касается оператора, который после стольких часов изнурительной работы сумел сохранить самообладание и заснять все происходящее.

В отличие от меня он не прервал своей работы.

«Ури, она остановилась!» — закричал кто-то неожиданно. Оператор быстро придвинул камеру вплотную к экрану дисплея. В телекадрах отчетливо виден тот момент, когда изображение в последний раз появляется наверху у экрана и вдруг останавливается. В первое мгновение я не мог поверить в то, что случилось, потому что посчитал себя уже побежденным. Ставшая за эти два дня ненавистной картинка все еще виднелась на экране, но теперь она безмолвно застыла. Я сумел остановить ее.

Лицо профессора словно окаменело. Я бросился к нему, крепко обнял, приведя его тем самым в полное замешательство. Но я не мог сдержаться, потому что чувствовал себя как теннисист, выигравший Уимблдонский турнир.

Я вернулся в отель измученный и в буквальном смысле слова еле живой, но безмерно счастливый от такого неожиданного исхода событий. Для профессора Саката и его помощников основная работа только начиналась. На следующее утро Элдон рассказал мне, что происходило после того, как я покинул лабораторию.

Они вернули пленку обратно и попытались выяснить, что же произошло. В конце концов они пришли к выводу, что два байта как бы поменялись местами и машина, не зная, как на это реагировать, посчитала, что во избежание неприятностей следует остановить программу. Оператор пытался снова и снова запускать пленку, но она неизменно останавливалась в одном и том же месте.

«Это, конечно, не так впечатляюще, как тогда, когда тебе удалось стереть часть программ, но все-таки все равно очень эффектно. Ты остановил машину, и она после этого уже не смогла сделать то, что ей предписывалось».

Никто не мог отрицать случившегося, так как миллионы японцев видели все это 31 марта по телевидению. Как бы там ни было, я остановил машину. Это помогло мне войти в хоро-агую форму, и во время той части программы, которая шла в прямом эфире, я сумел заставить прорасти семя красной редиски и продемонстрировать довольно необычный вариант сгибания металла — при помощи двух маленьких детей я слегка потер ладонью металлическую клюшку для игры в гольф, затем поднял ее повыше в воздух и держал так до тех пор, пока она не развалилась пополам прямо перед камерой. Кроме того, во время передачи ведущий с удивлением обнаружил, что отскочила одна из металлических пуговиц на его пиджаке.

В октябре 1985 года я был приглашен в Сан-Диего на ежегодную встречу, проводимую Организацией молодых президентов — очень престижной группой бизнесменов и общественных деятелей со всего света. Там в присутствии нескольких сотен специалистов мне была предоставлена возможность продемонстрировать свои способности в единоборстве с последней моделью персонального компьютера Ай-би-эм.

Кроме меня, на эту встречу — ежегодную сессию — были приглашены такие выдающиеся люди, как бывший президент США Джеральд Форд, известная представительница партии зеленых ФРГ Пэтра Келли, нефтяной магнат Т.Бун Пикете, председатель правления «Американ экспресс» Джеймс Робинсон, а также Генри Киссинджер и Александр Хейг.

Вот в такой незаурядной компании я уже в четвертый раз был приглашен в качестве докладчика на этот семинар. У каждого выступающего своя тема, хотя никаких твердых установок никто не дает — в принципе можно говорить на встрече о чем угодно. Единственное требование — не пользоваться бумажками, что я, впрочем, никогда и не делал. В предыдущие годы после лекции я показывал этой аудитории одну и ту же программу. И поэтому в этот раз решил продемонстрировать что-нибудь новенькое.

Сначала я заставил двигаться стрелку корабельного компаса, сконцентрировавшись на ней при помощи группы молодых женщин из зала. Затем заставил распускаться семя редиски, держа его в своей руке и потирая несколько минут. Оба этих опыта снимались местным телевидением, о чем я заранее попросил для того, чтобы огромная аудитория могла наблюдать на огромном экране все, что происходит на самой сцене. Семя принес в закрытом пакете один из организаторов встречи и вручил мне на глазах зрителей. Все видели, как оно пустило росток после того, как я воздействовал на него своей энергией.

Ну и наконец я перешел к компьютерам, которые были принесены из другой части здания в зал. На встрече присутствовали несколько представителей компании Ай-би-эм, которые заняли места прямо передо мной, чтобы проследить и за своей дорогостоящей аппаратурой, и непосредственно за мной. Я взял семь или восемь мягких дисков, которые они мне приготовили, и начал с ними работать. Длилось это довольно долго. Люди из Ай-би-эм, похоже, находили все это мое занятие забавным, особенно после того, как после пяти и шести попыток я так ничего и не смог поделать с дискетами. Причем сами представители фирмы выходить на сцену и менять дискеты в компьютере отказывались. Это приходилось делать кому-то из аудитории. Позже я узнал, что им было приказано кем-то из руководства не подходить ко мне близко, пока я выступаю.