Глава 4. Вызревание ответной ненависти низов

Глава 4. Вызревание ответной ненависти низов

Основания для социальной ненависти крестьян

В «Очерках русской смуты» А.И.Деникин описывает свою поездку инкогнито по России после Февраля 1917 г. Он говорит о «ненависти, накопленной в течение столетий»:

«Теперь я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся. Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чужой или недоступной толпе».

Эти его рассуждения сами проникнуты расизмом, ненавистью к «толпе», якобы отрицающей недоступную ей культуру. Он как будто Толстого не читал, который задолго до этого предупреждал тех, кто был «социально и умственно выше толпы». Надо было раньше задуматься о «подлинной жизни».

Выступая в революции вместе с рабочими, крестьянство заимствовало от них многие понятия, придавая им смысл, далеко выходящий за рамки классовой борьбы. Например, под буржуазией крестьяне понимали не весьма абстрактный социальный тип, а что-то вроде воплощения вселенского зла, которое и надо уничтожить ради всеобщего блага. М.М.Пришвин записал в дневнике 10 августа 1917 г., в деревне:

«Тихонов, большевик, пишет мне в письме слово „буржуазия“ в кавычках… Но простой человек слепо верит, что есть какая-то совершенно отдельная от народа и зловреднейшая из всех на свете порода людей – буржуи. У нас крестьяне согласно с знакомым словом „Манчжурия“ называют ее „Буржурия“.

Это отношение к буржуазии как чуждой враждебной расе было вплоть до открытой гражданской войны лишь потенциальным, скрытым основанием для будущей открытой ненависти. К конкретным людям из числа буржуазии, не проявлявшим по отношению к крестьянам открытой враждебности и идущим на диалог, ненависти летом 1917 г. не возникало. М.М.Пришвин сделал в дневнике (14 мая) интересную запись:

«Нагавкин – русская фамилия: нагавкали на человека – вот и стал он на веки вечные Нагавкин. А впрочем, жулик на редкость. Живет он в мещанской слободе, и по виду живет, словно купец, а разобрать? С 27-го числа, как началась революция, приходил каждый день оратор и вечером ораторствовал и разбирал всех, кто буржуй, а кто пролетарий. Вот как-то раз стали разбирать, Нагавкин и говорит: „А что, посредник торговли – буржуй?“ – „Конечно, – отвечают – буржуй!“ и: „Ну, а как же и тот, что два яблока и коробку спичек на пупе носит, тоже буржуй?“ – „Посредник, значит буржуй!“ – „И я тоже“. – „А ты, что ж, ты самый и есть буржуй: фабрика, дом и прочее“. Тут Нагавкин вынимает из кармана всю свою канцелярию. „Пожалуйте!“ – подает какие-то квитанции. Рассматривают товарищи: нефтяной двигатель – заложен, кожа – заложена, здание – заложено. „Это, – говорит Нагавкин, – фабрика, а вот дом“. Посмотрели: дом тоже заложен и перезаложен. Потом пошли пиджаки, сапоги, женские бурнусы. „Жена только не заложена, жена моя, ну, как, товарищи, после этого: буржуй или пролетарий?“ Подумали, подумали товарищи, поспорили, вспомнили опять того, кто два яблока и коробку спичек на пупе носит, решили опять, что тот буржуй, а насчет Нагавкина ничего не могли решить. И так в Черной Слободе живет кожевник фабрикант, в собственном доме живет и чем-чем только не занимается, и рожь осыпает, и яйца скупает, и старые серебряные кокошники перетапливает, и принимает дохлых ягнят и собачьи шкурки, а сказать определенно про него никто не может: буржуй он или пролетарий».

Но программу буржуазии крестьяне отвергли сознательно и определенно. Главная «земная», социально-экономическая причина, по которой крестьянство отвергло в 1917 г. либерально-буржуазный проект коалиции кадетов, эсеров и меньшевиков, заключалась в их отказе решить земельный вопрос. А он к тому времени стал настолько больным, что расхождения во взглядах приводили к расколу религиозного типа. Позиция землевладельцев-помещиков, поддержавших Белое движение, была столь же непримиримой.

Волнения крестьян 1902–1903 гг., а затем революция 1905–1907 гг. больнее всего ударила по семьям 30–40 тыс. помещиков. Около 15 % поместий были сожжены, значительную часть (около 1/3) земли в районах, охваченных волнениями, помещикам пришлось продать. Попытки деятелей дворянства восстановить давно уже иллюзорные патриархальные отношения с крестьянами полностью провалились.

Попытки представить выступления крестьян следствием подстрекательской работы интеллигенции, масонов, эсеров, большевиков и т. д., были несостоятельны и в то время, и тем более сегодня, когда те события хорошо изучены. «Страшны не книжки, а то, что есть нечего ни тебе, ни скотине», – ответил в 1902 г. на суде по поводу «беспорядков» один сельский староста. Это основа, а второй фактор это наличие у всего крестьянства России «молекулярной» неуничтожимой и всепроникающей организационной структуры, которая стала механизмом революции – сельской общины. Осенью 1905 г. крестьянские волнения вспыхнули с новой силой. Т.Шанин пишет:

«Массовые разрушения поместий не были к тому времени ни „бездумным бунтом“, ни актом вандализма. По всей территории, охваченной жакерией, крестьяне заявляли, что их цель – навсегда „выкурить“ помещиков и сделать так, чтобы дворянские земли были оставлены крестьянам для владения и обработки».

Крестьяне четко определили свое отношение к помещикам как классовому врагу. Под этим были исторические корни, которые дали пышные всходы после реформы 1861 г. А.Н.Энгельгардт пишет в письме из деревни в 1863 г. о запустении помещичьих усадеб после реформы, что видно было даже по исчезновению псовой охоты: «Притом же крестьяне теперь так зазнались, что не позволяют борзятникам топтать поля». В сноске он дает пояснение:

«Прежде тоже иногда случалось, что крестьяне, особенно казенные, нападали на охотников, топчущих их поля. Вы, может быть, не знаете, что у охотников существовал сигнал „на драку“. Охотник, схваченный крестьянами, трубил на рожке сигнал, и тогда все остальные охотники спешили к нему на помощь и, разумеется, обыкновенно побивали крестьян. Теперь „на драку“ едва ли кто-нибудь затрубит» [11, c. 481].

С середины 90-х годов XIX века «миры» крестьян и помещиков стали быстро расходиться к двум разным полюсам жизнеустройства: крестьянство становилось все более «общинным», а помещики – все более капиталистами. Крестьяне строили «хозяйство ради жизни» с ориентацией на самообеспечение, а помещики – «хозяйство ради прибыли». Напряженность между двумя этими полюсами приобретала не только экономический, но и мировоззренческий характер, имеющий даже религиозные корни. Историки приводят показательные сравнения России и Пруссии: немецкие крестьяне, в отличие от русских, не испытывали к своему помещику-юнкеру острой неприязни, его страсть к наживе была оправдана общей для них протестантской этикой.

Укреплению общины в какой-то период способствовала и политика государства (установление круговой поруки для сбора налогов, податей и выкупных платежей), и необходимость самоорганизации для противостояния помещикам, и начавшиеся при внедрении капитализма и вывозе хлеба голодные кризисы. Именно после голода 1891 г. общины вернулись к переделам земли и ввели самый уравнительный принцип землепользования – по едокам.

В 1905 г. на съездах Всероссийского Крестьянского Союза были определены враждебные крестьянам силы, и в этом было достигнуто убедительное согласие. «Враги» были означены в таком порядке: чиновники («народу вредные»), помещики, кулаки и местные черносотенцы. А главное, полный антагонизм с помещиками выражался во всеобщем крестьянском требовании национализации земли и непрерывно повторяемом утверждении, что «Земля – Божья». Выборы в I и II Думы рассеяли всякие сомнения – крестьяне не желали иметь помещиков своими представителями.

Дворянство в полной мере осознало угрозу, которую несет для них революция. В октябре 1905 г. испуг правительства достиг такой степени, что оно было уже готово пожертвовать дворянством. Главноуправляющий землеустройством и земледелием Н.Н.Кутлер готовил проект принудительного отчуждения помещичьих земель и их передачи крестьянам! В 1906 г. с либеральными настроениями в среде дворянства было покончено, кадеты за их аграрную программу были «разоблачены» как предатели интересов дворянства и вычищены из земств (как пишут, произошла «урбанизация российского конституционализма» – он был изгнан из сельской местности в города). Дворянство сдвинулось вправо и стало консервативной силой, оказывающей сильное давление на правительство.

Революция 1905 г. заставила помещиков наконец-то обрести классовое самосознание и создать политическую организацию – Совет Объединенного Дворянства. В ее рамках вырабатывались концепции приспособления дворянства к новой ситуации. Суть ее была в частичном восприятии западнических идей и идее роспуска крестьянской общины, которая показала свой революционный потенциал. Западничество дворянства было очень избирательным – принимались принципы либеральной экономики (прежде всего, приватизация земли крестьянских общин, при том, что помещичья собственность объявлялась «неотчуждаемой»), но отвергались принципы парламентской демократии. Это был своего рода прообраз «либерализма по Пиночету » (или «по Ельцину» – это нам понятнее).

Столыпинская реформа лишь усугубила взаимную ненависть частных собственников земли и крестьянской массы. 24 января 1909 г., во время беседы с французским ученым П.Боером, который взял интервью у виднейших российских политиков (Столыпина, Витте и др.), С.А.Муромцев посчитал именно этот рост взаимной глухой ненависти главной опасностью для России. И эта опасность, по его мнению, лишь усугублялась внешней политической апатией и отсутствием видимых общественно-политических движений, задавленных полицейскими репрессиями.

В начале 1907 г. съезд Объединенного дворянства заявил о своем неприятии реформы местных органов управления, поскольку, дескать, она отдаст власть на местах в руки «людей хищническо-промышленного типа», которые соединятся с «третьим элементом» (интеллигенцией). Таким образом, была отвергнута даже такая программа модернизации, при которой развитие капитализма (с самым необходимым минимумом демократизации) происходило бы при сохранении всех привилегий дворянства. Дворянство поставило заслон буржуазной государственности «справа». Выступая против проекта реформы начального образования (части общего плана столыпинской реформы), предводитель правых в Думе Н.Е.Марков обращался к помещикам: «Ваши имения, ваша жизнь будет висеть на волоске, когда воспитанные в ваших безбожных школах ученики придут вас жечь, и никто вас защищать не будет».

Неисчерпаемый социологический материал дают письма того времени, перлюстрированные полицией (их приводит в своей книге С.В.Тютюкин). Они показывают настроения всех слоев общества. Один из князей Шаховских писал в мае 1906 г. о деревне:

«Настроение крестьян самое опасное. Озлобление, уверенность, что землю нужно отбирать силой, разговоры вызывающие. Жутко становилось во время бесед с крестьянами. Агитация и пропаганда, призывающие к бунту и резне, продолжаются. Почва для культивирования этих идей самая благоприятная. Мысль о праве на помещичью землю так укрепилась, что никакие доводы против не имеют значения» [9, c. 20].

А вот письмо помещика от 6 июня 1906 г., перлюстрированное полицией. В нем видно, как сознание привилегированных слоев сдвигается к дремучему социал-дарвинизму:

«А дела-то дрянь! Черт их возьми, прямо выхода, кроме драки, не видно. Народ озверел. Все эти забастовки и аграрные беспорядки, по-моему, создались на почве зависти к сытому и богатому со стороны голодного и бедного. Это такое движение, которое не поддается убеждению, а разрешается битвой и победой. Впрочем, что же – война, так война. Только противно видеть, что поднялись самые подлые страсти. Бедность, голод и т. д. вовсе не от того, что у крестьян мало земли или плохо платят за работу, а от неумения работать, от необразованности и лени» [9, c. 36].

Добыть хлеба ребенку на соску – это «умеющий работать» дворянин называет «подлые страсти».

Как это бывает на стадии разложения сословного общества, привилегированное сословие морально деградирует и становится движущей силой регресса. Таким и стало дворянство после революции 1905 г. Участвуя в выборах во II Государственную Думу в 1907 г. и наблюдая политику дворянства, С.Н.Булгаков писал:

«Ах, это сословие! Было оно в оные времена очагом русской культуры, не понимать этого значения русского дворянства значило бы совершать акт исторической неблагодарности, но теперь это – политический труп, своим разложением отравляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизируется, и этот класс оказывается у самого источника власти и влияния. И когда видишь воочию это вырождение, соединенное с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, – становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе, которая склоняет внимание его паркетным шепотам» [25, c. 196].

Лев Толстой подчеркнул именно моральное падение монархии и дворянства, которое привело к оскорблению подавляющего большинства подданных, обретших к этому времени высокоразвитое самосознание – крестьян. Вспомним его слова 1895 г.:

«В то время как высшие правящие классы так огрубели и нравственно понизились, что ввели в закон сечение и спокойно рассуждают о нем, в крестьянском сословии произошло такое повышение умственного и нравственного уровня, что употребление для этого сословия телесного наказания представляется людям из этого сословия не только физической, но и нравственной пыткой…

Для блага нашего христианского и просвещенного государства необходимо подвергать нелепейшему, неприличнейшему и оскорбительнейшему наказанию не всех членов этого христианского просвещенного государства, а только одно из его сословий, самое трудолюбивое, полезное, нравственное и многочисленное» [26].

Все это и объясняет тот факт, что формирование Белой армии уже в самой ранней стадии этого процесса было встречено той злобой и ненавистью, о которой писал Деникин. А.И.Гучков, который сразу же после Октября уехал на Северный Кавказ и помогал наладить материально-техническое снабжение Добровольческой армии, тесно сблизился с Деникиным и написал для него большую записку «Борьба с большевиками в России и ее перспективы». В ней он пытался объяснить «ту глухую непопулярность Добровольческой армии, а частью и то ожесточение и озлобление против нее, которое замечается в народных массах Юга России» [7, c. 135]. Важно подчеркнуть, что эта ненависть наблюдалась даже на Юге России, в богатых казачьих областях. О Центральной России и говорить нечего.

Факт всеобщей ненависти народных масс к белогвардейцам был настолько очевидным, что организаторы антисоветской борьбы даже после завершения главных кампаний Гражданской войны должны были тщательно скрывать какую бы то ни было связь своих действий с Белым движением. Так, с начала 1921 г. некоторые надежды возникли в связи с антисоветскими мятежами, в частности, Кронштадтским. 8 марта 1921 г. А.И.Гучков писал Врангелю:

«В интересах как этого революционного движения, так и репутации „белого“ дела необходимо, чтобы Вы и мы, Ваши единомышленники, не отождествлялись с руководителями движения. Тот демократический, рабочий, солдатско-матросский характер, который носит Кронштадтская и Петроградская революция, должен быть сохранен без примеси белогвардейского и буржуазного элемента: только в таком случае это движение окажет разлагающее влияние на оставшиеся в руках советской власти части Красной Армии, которая окончательно подточит устои этой власти. Всякая чужеродная примесь способна лишь повредить делу» [7, c. 139].