Уроки мудрости разговоры с замечательными людьми Изд-во Трансперсонального Института, Москва AirLand, Киев, 1996

Переполненный автобус, медленно тащился по дороге, делая бесчисленные остановки, во время которых люди грузили на его крышу связки корзин с цыплятами и другой живностью, даже овца­ми. Таким образом, пятнадцать миль до Эллора заняли почти два часа. Я был единственный неиндиец в этом автобусе, но я был одет в традиционный индийский кхади (хлопок), обут в чаппалы (санда­лии), а за плечами была джутовая сумка.

На меня мало обращали внимание, так что я мог без помех наблюдать за потоком жизни вокруг меня. Как и остальные пасса­жиры автобуса, я был вынужден все время прислоняться к перепол­нявшим его мужчинам, женщинам, детям и еще раз заметил, что люди, окружающие меня крайне дружественны и деликатны.

Деревни, которые мы проезжали, выглядели чистыми и мирны­ми. Многое из того, что я наблюдал, было знакомо мне только из волшебных сказок и по смутным детским воспоминанием: колодец, у которого собираются женщины, чтобы набрать воды и обменятся последними новостями; рынок, где мужчины и женщины, сидящие на корточках вокруг лежащих на земле фруктов и овощей, кузница на краю деревни. Я обратил внимание, что технологии, используе­мые для ирригации, рыбной ловли, ткачества, просты, но изобрета­тельны и элегантны, отражая характерную для Индии изысканную эстетическую восприимчивость.

К тому времени, когда автобус миновал последние хлопковые поля и взобрался на возвышающиеся холмы, я уже был переполнен красотой деревенской местности и людей, ее населявших; красотой убеленно-седых и золотисто-желтых гигантских тиковых деревьев, выстроившихся вдоль дороги; стариков, одетых в белое, с тюрбана­ми, украшенными гвоздиками, и едущими в двухколесных повозках, запряженных буйволами с длинными, изящно изогнутыми рогами; людей, стирающих свои одежды в реке, а затем раскладывающих ее сушиться в цветные узоры на берегу; девушек в тонких сари с медными кувшинами на головах, плывущих по холмистому ланд­шафту.

Я был в этом особом очарованном настроении, когда наконец добрался до священных пещерных храмов в Эллоре, где древние художники провели сотни лет, вырубив в скалах целый город-храм с залами и скульптурами, вырезанными из твердого камня.

Из более чем тридцати индуистских, буддийских и джайнийских храмов я посетил только три, и все они были индуистскими. Красота и мощь этих святых пещер невыразима словами. Одна из них – это храм Шивы, вырубленный внутри горы. Его главный зал заполнен массивными прямоугольными колоннами, череда которых прерывается только центральным проходом, связывающим священ­ное место в самой углубленной и темной части храма с наполнен­ной светом аркадой, выходящей на окружающий храм пейзаж.

Темная ниша священного места содержит цилиндрической формы предмет из камня, представляющий лингам Шивы, древний фалли­ческий символ. С внешней стороны центральный проход закрывает­ся скульптурой полулежащего быка, выполненной в натуральную величину. Расслабленный и спокойный, он пристально и задумчиво устремляет свой взор по направлению к священному фаллосу. На стенах зала вырезаны скульптурные изображения Шивы, показывающие его в разнообразии традиционных танцевальных поз.

Я провел почти час в медитации в этом храме, будучи практи­чески один. Медленно двигаясь от священного места к внешней аркаде, я был очарован спокойным и мощным силуэтом быка на фоне безмятежного сельского пейзажа Индии. Возвращаясь обратно по направлению к священному месту, лингаму и мимо быка и массивных колонн, я чувствовал огромное напряжение, созданное статической мощью этих мужских символов. Однако стоило только бросить взгляд на чувственные женственные движения роскошного танца Шивы, изображенного на скульптурных панелях на стенах зала, как напряжение разрешалось. Возникающее в итоге чувство пылкой мужественности без каких бы то ни было следов мужского превосходства было одним из моих самых глубочайших пережива­ний в Индии.

После многих часов созерцания в Эллоре я вернулся в Аурангабад, когда солнце уже садилось. Я не мог улететь обратно в Бом­бей этим вечером и вынужден был поехать ночным поездом. Утрен­ний полет в Аурангабад занял двадцать минут. Путь обратно «супе­рэкспрессом» по железной дороге, переполненном людьми, тележ­ками и животными, занял у меня двенадцать часов.

Мне сильно повезло, поскольку в течение тех двух недель, ко­торые я проводил в Бомбее, там проходил большой фестиваль ин­дийской музыки и танца. Я посетил два представления, и оба — необычные; одно было посвящено музыке, а другое – танцу. Пер­вым был концерт Бисмиллах Кхана, знаменитого индийского масте­ра шехнай. Это один из классических индийских музыкальных ин­струментов, подобный гобою, требующий особого дыхания для того, чтобы получить сильный непрерывный тон. Вимла Патил любезно пригласила меня посетить концерт вместе с ней и ее семьей. Я с огромным удовольствием воспользовался этой возможностью пой­ти на концерт с моими индийскими друзьями, объяснявшими и переводившими мне многие вещи, которые я сам вряд ли бы понял. Когда мы во время перерыва пили чай, обменивались репликами, я был представлен друзьям Патил, лестно отозвавшихся о моей одежде, состоявшей из традиционно длинной и расцвеченной шелковой блу­зе, хлопчатобумажных брюк, сандалий и длинной шерстяной шали (от холодного бриза, заметно ощущаемого в концертном зале на открытом воздухе). К тому времени я стал чувствовать себя ком­фортно в индийской национальной одежде, и это было по достоин­ству оценено моими новыми друзьями.

Как и на всех индийских концертах, представление продолжа­лось много часов и дало мне самый восхитительный опыт моей жизни. Хотя я слышал ранее Бисмиллах Кхана в записях, звук шехнай был для меня гораздо менее знакомым, чем звук струнной ситары. На концерте, однако, я был сразу же очарован его мастерским блестящим исполнением. В соответствии с изменяющимися ритмами и темпами классической раги в его программе он выполнял самые тонкие вариации мелодических последовательностей, извлекая ню­ансы настроений, охватывающих диапазон от лучезарной радости до глубокой духовной сосредоточенности. К концу каждого из фраг­ментов он ускорял темп исполнения, демонстрируя виртуозное вла­дение инструментом в расцвечиваемом всеми красками эмоциональ­ном финале.

Волшебные чарующие звуки шехнай Бисмиллах Кхана, про­буждающие широкий спектр человеческих эмоций, оказали на меня глубокое воздействие. Вначале его импровизации часто напомина­ли мне великого джазового музыканта Джона Колтрэйна, но затем мои ассоциации сдвинулись к Моцарту и далее – к народным пес­ням моего детства. И чем больше я слушал, тем больше я сознавал, что исполнение Кхана выходит за рамки всех музыкальных катего­рий.

Публика с большим энтузиазмом реагировала на эту чарую­щую музыку, и все же в этом любовном восхищении была и нотка несомненной печали. Всем было ясно, что Бисмиллах Кхан в свои шестьдесят пять лет уже больше не обладает дыханием и выносли­востью, которые он имел в молодые годы. И действительно, после блестящей двухчасовой игры, он поклонился публике и объявил с грустной улыбкой: «В молодости я мог играть всю ночь напролет, но теперь я прошу вас позволить мне сделать краткий перерыв». Старость – четвертый, согласно Дону Хуану, враг человека – добралась и до Бисмиллах Кхана.

На следующий вечер я имел другой столь же необычный опыт переживания индийского искусства движения, танца и ритуала. Это был концерт Одисси – одной из классических танцевальных ин­дийских форм. В Индии танец с древнейших времен образовывал неотъемлемую составную часть религиозного искусства и является до сих пор одним из чистейших художественных выражений духов­ности. Каждое представление классического танца есть своеобраз­ная танцевальная драма, в которой артист играет роль своего рода рассказчика хорошо известных зрителям историй из индуистской мифологии, выражая последовательность эмоций посредством абхиная – специально выработанного языка стилизованных телес­ных поз и жестов. В танце Одисси классические позы те же, что и у скульптурных изображений божеств в индуистских храмах.

Я пошел на представление с группой молодежи, с которой познакомился на одной из моих лекций. В группе была студентка, которая сама училась искусству танца Одисси. Молодые люди воз­бужденно сообщили мне, что предстоящее вечернее представление имеет особую привлекательность; помимо Санжукты Паниграхи – самой выдающейся индийской танцовщицы, – в нем будет участво­вать ее прославленный гуру Келусхара Мохапарта, который обычно не танцует перед публикой. Этим вечером, однако, «Гуружи», как все его называют, также будет танцевать. Перед представлением моя знакомая танцовщица и ее приятельница провели меня за кули­сы, чтобы встретить своего учителя танца и, возможно, увидеть Гуружи и Санжукту, готовящихся к выступлению. Когда молодые женщины встретили своего учителя, они поклонились и коснулись своей правой рукой вначале ноги учителя, а затем своего лба. И все это было сделано легко и естественно; их жесты почти не прерыва­ли плавность их движений и разговора. После того как я был пред­ставлен, мне было позволено пройти в соседнюю комнату, где Санжукта и Гуружи выполняли последние приготовления перед тем как выйти на сцену. Уже одетые для выступления, они были обра­щены лицами друг к другу в молитве, произносимой напряженным шепотом и с закрытыми глазами. Это была сцена предельной кон­центрации, закончившаяся благословением Гуружи своей ученицы и поцелуем ее в лоб.

Я был поражен тщательностью отделки одежды Санжукты, ее гримом и убранством. Но в еще большей степени я был очарован Гуружи. Я увидел мешковатого старого человека, наполовину лысо­го, с тонким странным и притягательным лицом, который не укла­дывался в рамки обычных представлений о мужском и женском, юном и старом. На его лице было мало грима, и он был одет в некую разновидность ритуального одеяния, оставлявшего обнажен­ными левую часть его туловища.

Представление было блестящим. Танцоры вызвали нескончае­мый шквал эмоций благодаря блестящему представлению самых тонких движений и жестов. Позы Санжукты были зачаровывающи­ми. Мне показалось, что вырезанные из камня древние скульптуры, которые я недавно видел, вдруг внезапно ожили. Самым удивитель­ным переживанием, однако, оказалось видеть Гуружи, символичес­ки исполняющего обряд инициации жертвенного подношения Богу, которым открывается каждое представление индийского классичес­кого танца. Он появился на левой стороне сцены с зажженными свечами в руке, которые он пронес через сцену, как бы обращаясь к божеству, представленному небольшой статуей. Видеть этого до странности красивого старого человека, плывущего через сцену, кружащегося и извивающегося в своих движениях, было незабыва­емым опытом магии и ритуала. Я сидел зачарованный и смотрел на Гуружи так, как если бы он был существом из другого мира, олице­творенного некоего архетипического движения.

Вскоре после памятного представления я вылетел в Дели, где планировал провести три дня и выступить с лекцией в Индийском международном центре – исследовательском центре для пригла­шенных ученых. Я давал много интервью и встречался с высокопо­ставленными представителями индийской академической и полити­ческой жизни. К моему великому удивлению, как я узнал сразу же по прибытии в Дели, премьер-министр хотела присутствовать на моей лекции, однако вынуждена была отказаться из-за крайне на­пряженного распорядка дня. Шла сессия парламента и, вдобавок ко всему, на этой неделе в Дели проходила важная конференция стран третьего мира «Юг-Юг». Однако мне было сказано, что она могла бы принять меня для краткой беседы после моей лекции. Заметив мое удивление, гостеприимные хозяева сказали, что госпожа Ганди знакома с «Дао физики» и даже несколько раз использовала цита­ты из нее в своих речах. Естественно, я был просто ошеломлен такой неожиданной честью и весьма взволнован предстоящей встре­чей с Индирой Ганди.

В день моего прибытия я был приглашен на небольшую дру­жескую встречу в дом Пупулы Джайкар, выдающегося эксперта в области ручных ремесел и ткачества, известной своей деятельнос­тью по распространению во всем мире продукции индийских худо­жественных промыслов. Когда госпожа Джайкар узнала о моем интересе к искусству Индии, она любезно организовала мне не­большую экскурсию по ее изумительно декорированной вилле. Ее художественная коллекция включала несколько великолепных анти­чных скульптур, а также сказочное разнообразие тканей – область, где она была знатоком и которая была предметом ее страстного увлечения.

Обед был традиционным индийским угощением, начавшимся поздно и продолжавшимся много часов. Сидящие за столом гости были прекрасно одеты – так, что я чувствовал себя, как если бы находился в обществе принцев и принцесс. Вечерние разговоры вращались главным образом вокруг индийской философии и духов­ности. В частности, мы много говорили о Кришнамурти, которого госпожа Джайкар очень хорошо знала.

Естественно, я стремился услышать побольше об Индире Ган­ди. К своей большой радости, я узнал, что одна из гостей, Нирмала Дешпанда, была старым другом и доверенным лицом госпожи Ган­ди. Она была тихой, миниатюрной приветливой женщиной, которая вела аскетическую жизнь в общине Виноба Бхаве, тесно связанной с Махатмой Ганди. Нирмала Дешпанда сказала мне, что эта община управляется женщинами и что госпожа Ганди часто ее навещает, полностью принимая ее правила и обычаи, когда она остается там. Я еще раз услышал описание Индиры Ганди, которое полностью отличалось от ее облика в глазах общественности Запада, что уси­лило мое замешательство, возбудив одновременно еще большее любопытство. Двумя днями позже я был письменно уведомлен, что премьер-министр обязательно примет меня, и спустя несколько ча­сов, после того как я получил ее послание, я сидел в офисе Индиры Ганди в Доме парламента, ожидая встречи с женщиной, чья загадоч­ная личность завладела моими мыслями во время моего визита в Дели.

В ожидании приема, я оглядывал ее просто обставленный офис: большой письменный стол с приборами для ручек и карандашей, книжная полка, огромная карта Индии на стене, маленькая статуэт­ка божества на окне. И пока я оглядывался вокруг, сонм образов проносился в моем воображении: одна из ведущих фигур мировой политической жизни последних двух десятилетий, женщина с силь­ной волей, автократический лидер, жесткая и высокомерная женщина, обладающая большим присутствием духа, смелостью и муд­ростью, духовная личность, разделяющая чувства и надежды про­стых людей...

Мои раздумья прервались, когда дверь открылась и вошла гос­пожа Ганди, сопровождаемая небольшой группой людей. Когда она протянула руку и приветствовала меня дружеской улыбкой, пер­вым впечатлением было удивление от того, сколь миниатюрной и хрупкой выглядела эта женщина. В своем сари цвета зеленой воды она выглядела изящной и женственной. Она села за письменный стол и в ожидании молча посмотрела на меня. Ее глаза, окружен­ные целомудренными темными кольцами были так теплы и привет­ливы, что я мог бы забыть, что нахожусь лицом к лицу с лидером великой страны, если бы не три телефона, находящиеся рядом с ней по левую руку.

Я начал разговор, сказав, что для меня встреча с ней высокая честь, и поблагодарил ее за то, что, несмотря на напряженное рабо­чее расписание, она нашла время для приема. Затем я выразил мою благодарность ее стране, с первым визитом в которой я нахожусь. Я сказал ей, как глубоко повлияла на мою работу и мою жизнь культура Индии и что для меня большая привилегия приехать в Индию и выступать с циклом лекций. Я закончил свои слова благодарности, сказав, что надеюсь вернуть свой долг, сообщая о тех новых идеях и мыслях, которые у меня возникли в результате моих контактов с культурой Индии, и что я надеюсь, что это будет содей­ствовать сотрудничеству и духовному обмену между Востоком и Западом.

Госпожа Ганди молчала, реагируя на мою небольшую речь теп­лой подбадривающей улыбкой, а потому я продолжал. Я сказал ей, что только что опубликовал новую книгу, в которой я распростра­няю аргументацию «Дао физики» на другие науки, и обсуждаю современный концептуальный кризис западного общества и соци­альные последствия культурной трансформации. С этими словами я достал из своей сумки корректуру «Поворотного пункта» и вру­чил ей, добавив, что для меня это огромная честь передать ей пер­вый экземпляр своей последней книги.

Все еще не говоря мне ни слова, госпожа Ганди приняла мой подарок с изящным жестом.

У меня появилось опрометчивое чувство, будто я говорю в пус­тоту, что человек передо мной находящийся, вопреки всем моим ожиданиям, оказывается совершенно лишен собственного «я». В то же время я ощущал, что ее молчание было своеобразным испытани­ем. Индира Ганди не имела времени отрешится от ее политических обязанностей, с тем чтобы включится в небольшую беседу со мной. Она просто ждала, чтобы войти в разговор по существу, и от меня зависело представить тему настолько хорошо, насколько возможно.

Этот вызов меня не испугал. Напротив, я почувствовал вооду­шевление и перешел к изложению краткого резюме моей основной аргументации.

Я обсуждал эти идеи в течение многих лет с разными людьми, в результате чего обрел хорошую интуицию в отношении своих слушателей, которые либо действительно понимали то, что я им говорю, либо просто вежливо слушали. С госпожой Ганди мне было с самого начала ясно, что она действительно понимала суть вопро­сов, которые я ей излагал. Я сразу же ощутил, что она действитель­но уже тщательно обдумывала их сама и была знакома с большин­ством представленных ей идей. И, по мере того как я начал изла­гать их краткую сводку, она начала вставлять краткие замечания, все более и более включаясь в разговор. Она согласилась с моим исходным утверждением, что большинство проблем сегодня явля­ются системными проблемами, что означает прежде всего, что они взаимосвязаны. «Я верю, что жизнь едина и мир един, – сказала Индира Ганди. – Как вы знаете, в индийской философии всегда говорилось о том, что мы части всего и все есть часть нас. Таким образом, все мировые проблемы являются взаимосвязанными про­блемами».

Она также с большим сочувствием отнеслась к мысли о необ­ходимости становления экологического сознания как основы нового видения реальности. «Я всегда была очень восприимчива к природе, близости с ней. Мне посчастливилось вырасти с сильным чувством сородственности с целостным миром живого. Растения и живот­ные, камни и деревья были моими спутниками». Затем она добави­ла, что Индия имеет древнюю традицию защиты окружающей сре­ды. Великий индийский правитель Ашока, царствовавший в тече­ние почти сорока лет в III веке до н.э., считал своим долгом не только защиту граждан, но и сохранение лесов и дикой природы.

«По всей Индии, – сказала мне госпожа Ганди, – мы можем видеть указы, вырезанные на камнях и скалах двадцать два столе­тия тому назад, в которых предвосхищаются сегодняшние вопросы окружающей среды».

Для того чтобы заключить свой краткий обзор, я упомянул о следствиях возникающей экологической парадигмы для экономики и технологии. В частности, я сказал о так называемых мелких тех­нологиях, которые учитывают экологические принципы и согласу­ются с новой системой ценностей.

После того как я закончил, госпожа Ганди, помолчав немного, сказала самым серьезным образом и в непосредственной манере: «Я озабочена проблемой введения новых технологий в Индии, так как не желаю, чтобы этот процесс разрушил ее культуру. Мы хотим научиться у Запада всему, чему мы только в состоянии научиться, но мы хотим сохранить свои индийские корни». Она проиллюстри­ровала эту проблему, которая, конечно, является общей для стран третьего мира, многими примерами. Она говорила о «теплоте отношений» людей, занимавшихся в прошлом своими ремеслами; тепло­те, которая в значительной мере утрачивается в наши дни.

Она упомянула также о великолепии и долговечности старых одежд, красоте вырезанных из дерева вещей, гончарных изделий. «Сегодня, кажется, гораздо легче и дешевле покупать изделия из пластиков, чем возиться с этими ремеслами, – сказала она с пе­чальной улыбкой. – И это так жалко».

Продолжая эту тему, госпожа Ганди особенно оживилась, ког­да стала говорить о родовых народных танцах: «Когда я наблюдаю, как женщины танцуют, я вижу такую веселость, такую спонтан­ность, что боюсь, что они утратят свой дух, когда достигнут про­гресса в материальном отношении. Она сказала мне, что народные танцы до сих пор являются частью ежегодных демонстраций в Дели, посвященных Дню Республики, и что в предыдущие годы люди раз­ных родов и племен Индии добирались до Дели из самых разных уголков страны и танцевали весь день и ночь. «Их просто нельзя было остановить, – говорила госпожа Ганди. – Когда вы говорили им, что они должны остановиться, они просто уходили в другой парк и продолжали танцевать. Но теперь они хотят, чтобы им пла­тили, и их выступления становятся все короче и короче».

Я слушал Индиру Ганди, сознавая, как глубоко она понимает все эти проблемы. Больше всего на меня произвело впечатление, что этот мировой лидер, ведущий свою страну в век новейших кос­мических и прочих технологий, столь озабочен сохранением красо­ты и живой мудрости старой культуры.

«Люди Индии, – сказала она, – неважно, насколько они бед­ны, обладают особым качеством мудрости, внутренней силы, кото­рая берет свое начало в нашей духовной традиции. И я бы очень хотела, чтобы это качество сохранилось, присутствовало в настоя­щем, а бедность ушла в прошлое».

Я отметил, что мягкие технологии на самом деле очень подхо­дят для сохранения традиционных обычаев и ценностей. Они весь­ма созвучны ценностям, столь энергично отстаиваемых Махатмой Ганди: малым масштабам, децентрализации, адекватности местным условиям и ориентации на рост собственной самодостаточности. Затем я обратил внимание на производство солнечной энергии как мягкой технологии.

«Я знаю, – улыбнулась госпожа Ганди, – я говорю обо всем этом уже довольно долго. Я сама живу в доме, который обогревает­ся солнечным теплом».

И после короткой паузы она добавила: «Если бы я могла начать с нуля, я бы все делала совершенно иначе. Но я реалист. Я не в состоянии игнорировать уже имеющуюся в Индии большую техно­логическую базу».

Во время нашего разговора госпожа Ганди не обнаружила ни­какого авторитаризма. Напротив, все ее поведение было чрезвычай­но естественным и никоим образом не высокомерным. Наш разго­вор был просто серьезным обменом идеями между двумя людьми, которые разделяют озабоченность в отношении определенных про­блем и пытаются найти их решения. Продолжая свой комментарий по поводу технологии и культуры, госпожа Ганди упомянула о том, что люди в Индии, как нигде, соблазняются блеском современных технологических достижений, ценность которых относительна и которые зачастую разрушают старую культуру. Самым лучшим было бы отобрать действительно ценную и адекватную технологию, ска­зала госпожа Ганди, и, заканчивая свою реплику, она, взглянув на меня, произнесла очень просто: «Это и есть та главная проблема, которая сейчас стоит передо мной. Что делать? Имеете ли вы ка­кие-либо идеи по этому поводу?»

Я был изумлен открытостью и абсолютной непретенциознос­тью вопроса. Я предложил госпоже Ганди, чтобы она создала бюро оценки технологий, состоящее из междисциплинарной команды спе­циалистов, которые бы консультировали ее по поводу возможного влияния новых технологий на экологию, социум и культуру. Я сооб­щил ей, что такое бюро уже существует в Вашингтоне и что в его консультативный совет входит мой друг Хейзл Хендерсон. «Если вы будете иметь такое учреждение, – решился я продолжить свои рекомендации, – учреждение с ориентацией на перспективу дол­говременных решений, с экологическим видением и с пониманием смысла традиционной культуры, оно поможет вам существенно лучше оценить тот выбор, который вы решаете сделать, и тот риск, кото­рый с этим выбором связан».

И снова реакция Индиры Ганди оказалась для меня неожидан­ной. Пока я говорил, она протянула руку к коробке с письменными принадлежностями на ее столе, взяла ручку и начала писать. Она записала все упомянутые мной детали, включая имя Хейзл Хендер­сон, без каких-либо дополнительных комментариев.

Меняя тему разговора, я спросил госпожу Ганди, что она дума­ет о феминизме. «Что касается меня я не феминистка, – ответила она и затем быстро добавила: – Но моя мать ею была».