фрагмент из главы "Последние годы"

«Это были последние приятные моменты в жизни Александра Григорьевича», — вспоминая о съезде русских естествоиспытателей и врачей, писал Соколов. Едва успели замолкнуть рукоплескания в честь Столетова, как учёный получил письмо от графа И.Д. Делянова — министра народного просвещения. Приехавший в Москву министр вызывал Столетова и Марковникова к себе.

Прочитав донос Некрасова о выступлении Столетова и Марковннкова против ректора на заседании комиссии по подготовке к съезду, Делянов расценил эти выступления как подстрекательство студентов к беспорядкам. Ещё бы, профессора осмелились критиковать начальство!

На явившихся к нему Столетова и Марковникова Делянов накинулся с гневными речами, заявив, что «если случатся какие-нибудь беспорядки и волнения между студентами, то это может отозваться для вас очень дурно». Министр угрожал уволить двух крупнейших деятелей русской науки!

Травля не прекращается. Изощряясь в новых и новых придирках к Столетову, постоянно вызывая его на столкновения, недруги стремятся представить дело так, будто бы Столетов сам является зачинщиком всех «историй» на факультете.

А. Белый, бывший тогда подростком, составил такое представление о великом учёном. «Я знал: это— весьма опасный атаман весьма опасной тройки»,— пишет о Столетове Белый. «Голова скандалов Столетов, — говорит он в другом месте своих мемуаров. — Факультетские истории, взметаемые Столетовым, сплетались в сплошную «историю» (без начала и конца); Столетов виделся мне охотником крупной дичи, спускающим двух гончих Марковникова и Соколова». Передавая эти рассказы, Белый пишет, что от «скандалиста» Столетова «профессора пускались в паническое бегство, а декан — Бугаев проявлял чудеса ловкости спасти положение: защитить обиженного от обидчиков так, чтобы не получить удара в грудь клыком Марковникова и чтобы Марковников сам себе не сломал клыка, т. е. чтобы Столетов сам посадил Марковннкова на цепь».

Читая мемуары Белого, можно догадаться о крайне тяжёлой, напряжённой обстановке последних лет деятельности Столетова, намного ускорившей его преждевременную смерть.

Связанный с «министерской группой» как декан, вынужденный подчас поддерживать недругов Столетова, профессор Н.В. Бугаев, будучи человеком талантливым, с умом своеобразным и оригинальным, понимал всё же истинную цену этих бездарных и низких людей, против которых воевал Столетов. Колеблющийся Бугаев не мог не восхищаться талантливостью и смелостью этого противника педантов от науки. «Потом я убедился, — пишет Белый, — что к Столетову отец относился как к драматургу, окрашивающему серые будни «деловых засидов»... Он, как декан, возмущался Столетовым, а как зритель, любовался его молодечеством.

Отец любил Столетова, любил и Марковникова, и поздней я расслушивал в выкрике с надсадой прямо-таки нежность по адресу буянов:

— А Марковников со Столетовым опять заварили кашу».

Стремясь испортить репутацию Столетову, недруги учёного сочиняли и распространяли ядовитые анекдоты о его преподавательской деятельности, злостно искажая и окарикатуривая смысл вопросов, задаваемых Столетовым на экзаменах.

«Студенты идут к Столетову не экзаменоваться, а резаться, — пишет наслышавшийся этих анекдотов Андрей Белый, — никакое знание, понимание не гарантирует от заряда; в программе экзаменов профессор настроит ряд ужасных засад, которые способны преодолеть смелость, а вовсе не знание, вопрос профессора:

— Отчего блоха прыгать не может?

Молчание — двойка.

Надо ответить:

— От абсолютно гладкой поверхности.

Засада — в каламбуре смешения слов «отчего» и «от чего», кто поймёт «от чего» в смысле «почему» — получает двойку».

Непрерывные придирки, нападки, клеветнические измышления тяжело действуют на Столетова. Преследуемый чиновниками от науки, видящий охлаждение к нему со стороны многих коллег, испугавшихся того, что им за дружбу со Столетовым можно поплатиться, Столетов становится мрачным и нервным. Здоровье его слабеет. Он сразу как-то осунулся, постарел. Много серебряных нитей засверкало на висках. Прежде общительный, он становится замкнутым, почти не показывается на людях. Он уже не ходит в театр и на концерты, его не видят и на факультетских собраниях и заседаниях учёных обществ. Только с небольшим тесным кругом ближайших друзей он по-прежнему поддерживает отношения, только в физическую лабораторию он не прекращает своих визитов, там он бывает ежедневно. Здесь с друзьями, Петром Николаевичем Лебедевым, Алексеем Петровичем Соколовым, Иванам Филипповичем Усаганым, он ведёт долгие задушевные беседы о науке, о жизни, обо всём, что происходит в мире. Только для близких друзей он остаётся прежним Александром Григорьевичем. С ними он может иной раз и пошутить. В ответ на его шутливое письмо в стихах жена его старого товарища К. Рачинского пишет:

«Я Вам чрезвычайно благодарна за присланное стихотворение. Вы так добры, что подумали о том, чтобы прислать его мне.

Очень мне было приятно его прочесть; правда, оно удачно, очень мила мысль о почётном конвое из детерминантов, они всегда мне казались стройной колонной солдат. Так пахнуло на меня старым студенческим миром от этих стихов, благодарствуйте очень».

Но и в этот мрачный период своей жизни он продолжает служить науке, народу. Запершись дома, он работает над своей книгой «Введение в акустику и оптику». Этот труд Столетова — великолепнейший образец его творчества. Высокая научность, глубина изложения в этой книге гармонично сочетаются с художественностью и популярностью. Этот труд, вышедший в 1895 году, сразу же нашёл живейший отклик у русской научной общественности. Учитель гимназии С. Ковалевский писал Столетову, посылая ему свою статью, посвящённую акустике:

«Появлением в свет Вашего блестящего произведения «Введение в акустику и оптику» Вы в очень большой степени облегчили тяжёлый труд преподавателя в средних учебных заведениях, осветив должным светом, между прочим, и те вопросы, с решением которых должен быть знаком юноша, готовящийся слушать продолжение курса физики в университете или другом высшем учебном заведении. Как слабый знак искренней благодарности, позвольте просить Вас принять прилагаемый при сём мой посильный труд, в котором не могли не отразиться те или другие мысли, почёрпнутые из Вашего ценного труда».

Александр Григорьевич находит силы и время и на чтение публичных лекций. Он читает, например, лекцию о цветной фотографии на вечере, устроенном обществом по распространению полезных книг. Внимательно следит Столетов и за всем, что происходит в науке. В те годы в науке происходят события, заставляющие Столетова насторожиться...

С Запада в Россию все сильнее начало проникать новое философское учение — энергетизм. Автор этого учения Оствальд пытался всю картину мира построить на понятии одной только энергии. Материалист Столетов сразу же разгадал, что кроется за хитросплетениями Оствальда. В учении немецкого химика скрывался старый враг Столетова — идеализм. Этот враг теперь выступал в новой, замаскированной форме. Но Столетову был ясен смысл нового учения — Оствальд, в конечном счёте, отвергал материю, старался подорвать основы материалистического мировоззрения.

Энергетизм был новым проявлением идеалистических течений в физике, уничтожающую критику которых дал В. И. Ленин в своём гениальном труде «Материализм и эмпириокритицизм». В этом труде Ленин с необыкновенной глубиной вскрыл корни этой разновидности идеализма. Новые открытия в физике — открытие электромагнитных волн, катодных лучей, единства света и электричества и последующие открытия электронов, «весомости» света, радиоактивности — внесли неразбериху в мировоззрение многих физиков.

Большинство естествоиспытателей стояло тогда на точке зрения механического, метафизического материализма с его ограниченным пониманием материи как вещества. Для тогдашних физиков материя была синонимом вещества. Пользуясь таким понятием материи, нельзя было истолковать многих новых явлений. Факты показывали, что материя как вещество во многих из этих явлений не участвует. Не сумев подняться до философского понимания материи как некоей объективной реальности, существующей вне и независимо от нас, многие учёные стали утверждать, что материя исчезает.

«Материя исчезает», — писал Ленин, — это значит исчезает предел, до которого мы знали материю до сих пор, наше знание идёт глубже; исчезают такие свойства материи, которые казались раньше абсолютными, неизменными, первоначальными (непроницаемость, инерция, масса и т. п.) и которые теперь обнаруживаются, как относительные, присущие только некоторым состояниям материи» **.

Подменив понятие материи понятием энергии, Оствальд скатился на позиции субъективного идеализма, для которого внешний мир — это лишь порождение нашего сознания. В своих взглядах Оствальд смыкался с другим немецким идеалистом — Махом.

В последнем десятилетии прошлого века идеалистические течения стали широко распространяться, особенно в среде западных учёных.

Но у большинства передовых русских учёных, представителей науки с глубокими материалистическими традициями, идеалистические теории встретили дружный отпор.

На энергетизм сразу же обрушились Менделеев и Столетов. Столетов считал своим прямым долгом отбить новую атаку на материализм, разоблачить перед физиками реакционную сущность новомодного учения. Разоблачение вывертов новоявленных идеалистов Столетов включил в свою статью «Гельмгольц и современная физика», посвящённую памяти покойного немецкого учёного.

Философская часть этой статьи — блистательное завершение целого ряда философских высказываний Столетова. Критикуя энергетизм, Столетов раскрывает свои философские взгляды с особенной глубиной, зрелостью и силой.

Столетов указывает на недостаточность одного понятия энергии для построения полной картины мира.

«Закон сохранения энергии, — писал Столетов, — конечно, не исчерпывает науки о явлениях, и встречающиеся иногда попытки изложить всю физику, играя, так сказать, на одной струне, не могут быть состоятельны».

Эту мысль он затем подробно поясняет: «Начиная с данного состояния материальной системы, можно представить себе весьма различные в ней изменения, каждое с соблюдением принципа энергии. Чем отличается действительно происходящий процесс от других возможных? И какие данные нужно иметь, чтобы предсказать его течение?»

Столетов высмеивает Оствальда, декларирующего, что своим учением он выведет физику из её «детского состояния»: «...в образчик того, — пишет Столетов, — как мы будем рассуждать, когда выйдем из «детского состояния», Оствальд внушает нам, например, что энергия имеет упругость (!) и носится через абсолютную пустоту (!)».

Великое мужество надо было иметь, чтобы в эти годы разгула реакции, в годы, когда идеализм, мистика, поповщина насаждались в России правящими кругами, выступить открыто в защиту материализма. Замечательно, что Столетов находит связь между идеализмом Оствальда и той упадочнической литературой, которая стала зарождаться в эти годы. «Такое направление весьма напоминает нам символизм так называемых декадентов, проявившийся в новейшей литературе», — говорит он — человек, воспитанный на произведениях великих русских реалистов. В своей критике учения Оствальда Столетов близко подходит к критике физического идеализма с позиций диалектического материализма. Некоторые философские положения, встречающиеся в трудах Столетова, в которых он говорит о том, что задача физики состоит в том, чтобы свести все физические явления к механике, объяснить все сложные явления механикой, могут, как мы уже говорили, быть истолкованы, как свидетельство того, что он был сторонником механического, метафизического материализма, еще господствовавшего в естествознании тех времён.

Но такое заключение было бы превратным. Наиболее зрелые работы Столетова, например последняя статья о Гельмгольце, содержат высказывания, показывающие, что он выходил за пределы механистического мировоззрения. Говоря о сведении к механике, он был далёк от простого отождествления всех физических явлений с явлениями механическими.

Расширение границ применения механики у Столетова связано с эволюцией самой механики.

«Ввиду явлений, которые издавна приписывались различным «невесомым», а теперь сосредоточились на «эфире», — пишет Столетов, — физика давно уже смутно искала в известном смысле расширить динамические основы... Эта эволюция физической механики принимает теперь более правильный и сознательный характер... Эфир рассматривается как субстанция без инерции — без массы в смысле Ньютона».

Столетов считает, что свойства, казавшиеся неотъемлемыми, абсолютными атрибутами материи, на самом деле относительны, что они присущи не всем, а только некоторым состояниям материи. Великий вклад в развитие материалистического миропонимания внёс Столетов. Из этих слов видно, как близко в своём понимании материи подходил Столетов ко взглядам диалектического материализма, утверждающего материальность пространства, как носителя электромагнитных процессов.

Столетов далёк от мысли свести все физические явления к движению каких-либо частиц, свести к обычной механике. Изобрести механическую модель какого-либо процесса — это заманчивый путь, — ведь тогда всё становится очень наглядным, рисунок законченным. Но такой путь не всегда возможен. Не поддаются механическому истолкованию, например, электромагнитные явления. Попытки создать механическую модель эфира — носителя электромагнитных колебаний — неизменно рушились, вступали в противоречие с опытом. Что же предпочесть: снова пытаться строить механические, подобия, продолжать цепляться за гипотезу о «поперечном движении частиц эфира» или же начать говорить просто об электрических колебаниях, не вдаваясь в механизм этого явления, встать на путь, дающий возможность учением об электромагнитных процессах охватить огромный круг явлений: свет, лучистую теплоту, электрические явления. В статье о Гельмгольце Столетов отчётливо высказывается за второй путь — «законченности рисунка» надо предпочесть близость к опыту, к действительности.

Он говорит: «Нельзя ли... изучение явления вести путём, который избавлял бы нас от необходимости слишком подробно рисовать гипотетическими штрихами то, что нам неизвестно,— держал бы нас ближе к непосредственным данным опыта? Картина будет не так подробна, в ней останутся пустые клетки, но она будет достовернее, а недостающее теперь может быть вычерчено со временем»,

Сравнивая статью о Гельмгольце с ранними произведениями Столетова, ясно видишь, какой большой путь прошёл мыслитель в сторону преодоления ограниченности механистического мировоззрения. В этой статье Столетов особенно отчетливо формулирует свои взгляды на электродинамику. Он широко трактует эту науку, эту некую новую «высшую механику».

«Обширной механике электричества, постепенно поглощающей едва ли не всю физику, придётся, по-видимому, — пророчески говорит Столетов, — овладеть и химией». Смысл этого высказывания учёного раскрылся с огромной силой в наши дни, когда наука открыла электродинамические воздействия между атомами и молекулами и внутри самих атомов.

В этой же статье Столетова содержится замечательная мысль о том, что атомы не есть простые частицы, а имеют сложное строение, о том, что природа развивается от простого к сложному. Столетов говорит, что периодический закон Менделеева свидетельствует об эволюции, развитии химических элементов, в те времена считавшихся неизменными кирпичиками вещества.
Примечания:

* Nec plus ultra — крайний предел (лат.).

** В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 14, стр. 247.
Дата установки: 02.02.2008

Последнее обновление: 17.11.2009