Искусственное затормаживание внушенных эмоций

Искусственное затормаживание внушенных эмоций.

Моя методика.

Я вам сейчас, по возможности, подробно, изложу, как получить сложные – внушенные эмоциональные рефлексы с ассоциацией идей у животных, т.-е., как выдрессировать, например, собак произносить буквы: еф, рр, выговаривать – мама, дуть носом в музыкальный рожок, выдыханием тушить свечу, делать реверансы, выть известным образом, подражательно пению; как заставить быка брать правильно голосом ноты: ре, фа, соль; как заставить лисицу произносить букву а и т. д.

Я уже писал о способах дрессировки – об общепринятом механическом и о моем эмоциональном. Не буду повторять, но напомню только вам о моем способе непосредственного воздействия на психику животных, когда животное желает творить и само творит, когда, предугадывая ваши желания, идя вам навстречу, самостоятельно проявляет нужные реакции. Понятно, общепринятым механическим способом достичь этого нельзя. Без предварительного установления известного духовного контакта между мною и животными, невозможно натолкнуть на проявление нужной реакции, а потому при установлении ассоциаций идей без контакта, понятно, нельзя обойтись.

Возьмем моих вполне одомашненных, почти обезволенных воспитанием собак. Бишка-дворняжка, можно сказать, вполне была под конец своей жизни, обезволена, например, короткое мое «с» действовало на нее моментально и она беспрекословно, тотчас же отвечала на это своим поведением. Запятайке-полукровке (такса с дворняжкой) приходилось давать более продолжительно звук «ссс», а Лорду – чистокровному сенбернару, Моки и Малышу – чистокровные тойтерьеры, Пику-фокстерьеру, Дези – французскому бульдогу и Марсу – немецкой овчарке, часто приходилось даже повторять и довольно продолжительно произносить звук «ссссс».

Прошу не считать возможным учить каждое животное одинаковыми, по одному шаблону, приемами. Возьмем, например, Марса. Как я его учил говорить «мама»?

Достаточно обезволенного Марса я заставлял сесть в кресло, помещался против него и фиксацией моего взгляда внушал ему сон. Собака в начале противилась, отворачивала голову, нарушая тем свое вначале сосредоточенное внимание, но ранее обезволенная собака не решилась соскочить с кресла и уйти. Потом, как протест, как бы отталкивая меня от себя, махала лапой, а затем, встречаясь с моим пристальным взглядом, не могла уже оторвать своих глаз и постепенно стала закрывать их. Впоследствии, в течение пяти минут собака спала крепким сном. В последующие сеансы, все слабее и слабее протестуя, в течение 2 минут крепко засыпала, теряя обоняние (см. протокол № 15 о Дэзи). Когда у Марса внушение идеи о сне прочно ассоциировалось с фиксацией моего взгляда, я приступил к дрессировке, т.-е. (заставлял говорить «м а м а»), к установлению другой ассоциации по смежности. Сажая в кресло, как перед внушением и фиксируя глазами, я вызывал у Марса зевоту. Как только собака начинала зевать, я тотчас же тормозил вкусопоощрением. Не успел Марс закрыть рот, как получил мясо; проглотив его, он снова встречал мой фиксирующий взгляд и снова открывал рот для зевоты – тотчас же получал вкусопоощрение, так несколько раз подряд. Когда собака естественно зевает, то обыкновенно в это время полузакрывает глаза. Марс, после двух-трех раз торможения, уже зевал, не закрывая глаз, а следил ими за движением моей руки с мясом. Это дало ему возможность сосредоточить свое внимание только на мясе и отвлечься от сна. Мясо, по мере движения челюстей, при зевоте то приближалось, то удалялось, т. - е. как только пасть собаки раскрывалась, сейчас же я делал движение рукой вперед – к морде, вследствие этого прекращалось, тормозилось желание зевать, и он, на полпути, следя за мясом, закрывал рот.

Рот закрывается, принимается рука назад, челюсти разжимаются, рука с мясом делает движение вперед и назад. Эти упражнения постепенно принимают вид предугадки, описанной выше. Собака зорко следит за мной, я за ней, и оба, сливаясь в одно целое, как 5ы играем в ловитки. Я не пропускаю момента вкусопоощрять после двух раз открывания и закрывания рта. Вкусопоощрением расчленяю, т.-е. делаю 10 секунд антракт, т.-е. при открывании и закрывании челюстей получается немое «м а м». Сейчас же повторяется второй раз «м а м», после этого дается вкусопоощрение. Пока собака жует и проглатывает мясо, получается приблизительно 10 секундная пауза; затем опять вызывается «мам – мам», вкусопоощряю и т. д. Я ловлю движение челюстей с помощью предугадки и не даю закрывать плотно рот при первом и втором соединении губ так, чтобы не получилось впоследствии «мам-мам», а было ясно слышно – ма-ма.

Дальше надо, чтобы немое «мама» было дополнено голосом. Надо вызвать у собаки горловые звуки. Когда, после затормаживания зевоты, устанавливается прочно ассоциация двойного закрывания и открывания челюстей, я перестаю давать за каждым разом вкусопоощрение, а с известными пропусками, но не давая сложным, условным рефлексам угасать, от времени до времени даю мясо, но так, чтобы собака проявляла в паузах нетерпение голосом.

«Марс» в этих случаях то садился, то вставал в кресло, принимался визжать, и я, напрягая свою энергию, не спуская глаз с его глаз, как бы вкладывал в него мое желание и при нужном мне более, подходящем звуке, давал вкусопоощрение. Вначале, устанавливая визг с движением рта и мясом, я, не дав ему укрепиться, затормозил его звуком – ссс – и отвлек внимание собаки поглаживанием, а затем уже. раз вызвав желание получить мясо звуком, я добился того, что «Марс», постепенно угадывая мое желание, то лаял, то снова визжал и, наконец, стал глухо издавать, одновременно открывая и закрывая рот, тихие, хриплые горловые звуки. Получилось ясное, но как бы произносимое шепотом слово: ма-мам. Закрепив это частым повторением и без пропусков вкусопоощрением, я принялся за дальнейшее: мне надо было вызвать более громкие и басовые ноты. Для этого, не меняя положения своего тела, с теми же движениями руки, я вызвал у собаки звукопоощрением вой¹. «Марс» вначале визжал и лаял и, наконец, завыл, одновременно стараясь открывать и полузакрывать рот – в миг – и получил награду. Повторяя несколько раз – то получая порицание, то поощрение, наконец остановился на начальных нотах воя. Так получилась полная иллюзия человеческого голоса, говорившего «мама». «Бишку» к сожалению, я не учил говорить «мама», «Дези» тоже, но «Лорд» и «Пик» исполняли этот номер. При чем, как я ему внушал, вы уже знаете из прочитанного выше. Писал про это я очень давно, много лет тому назад, и писал я так, как мне в то время этот акт представлялся, но в настоящее время, при сравнении с «Марсом», я вспоминал, что «Пик» более обезволенный, чем молодой «Марс», поддавался внушению куда скорей и легче, и этот номер «мама» был вызван не торможением сна («Пику» я не внушал идею сна), а торможением особой тоскливой зевоты.

Собаки в естественном положении, скучая и перед сном, не дождавшись чего-либо желаемого, часто зевают особенно. Эта зевота проявляется одновременно с визгом, т.-е. акт зевоты заканчивается им. «Пик» зевал неестественно, т.-е. не так, как зевают перед сном, а так, как зевают под влиянием тоски, т.-е. тоскливо, поэтому у него не так получалось «мама,» как у «Марса», а более на высоких нотах, более натурально, жалобнее и как-то иначе. «Лорд» выговаривал «мама» очень плохо, потому что какими-то странными комбинациями мышечных движений поднимал и опускал верхнюю челюсть, а не нижнюю, как «Пик». Так установился сочетательный рефлекс, благодаря слабому сосредоточению и вялому контакту, потому и торможение не делало своего дела в нужный момент, а несколько позднее.

Затормозить не штука, но как затормозить и как оживить торможение в мозгу животного – это дело, мне кажется, зависит от внутреннего чутья дрессировщика. Можно затормозить так, что и от торможения ничего не останется и эмоциональный рефлекс пропадет. Много значит, чтобы во время вашего искусственного торможения не появилось какого-либо внешнего, постороннего торможения. Этого надо бояться и обставлять себя так, чтобы не было какого-либо шума, неожиданного появления постороннего и т. д. Пролетавший на улице голубь мимо окна испортил мне акт торможения с обезьяной, и пришлось бросить почти установившийся контакт до новых трудных работ.

Когда вы в особых условиях производите опыт торможения над установившимся ранее эмоциональным рефлексом, то должны оценить этот рефлекс как следует: не перешел ли он в привычку, иначе вы можете лишиться его навсегда и не получить ни того, ни другого. Например: мой «Марс», по моему желанию, во всякое время аппетитно потягивается. Потягивание и расправление тела происходит почти всегда полностью, от начала до конца, т.-е. прежде туловище собаки подается назад, при чем передние лапы напрягаются, принимая почти горизонтальное положение, при этом голова и шея опускаются к земле, затем туловище, изгибая позвоночник, двигается медленно вперед, задние ноги вытягиваются и тянутся за туловищем; голова и шея принимают вертикальное положение. Такое состояние и сопровождаемое движение вошло у него в привычку, и я ими дорожу. Предположим, я, пожелал бы изменить, т.-е. сократить искусственным образом это потягивание; для того стоит только в какой-либо момент потягивания дать ему вкусопоощрение, как собака, не дотянувшись, перестает желать расправлять свои задние ноги и спешит уже получить мясо.. Это торможение уже будет и в следующий раз вызывать недотягивание, и, как бы вы ни задерживали потом вкусопоощрением полное и точное потягивание, вряд ли вам опять восстановить, чувства неги, желания расправить тело уже не будет у собаки и может даже пропасть навсегда. Таким образом, как я сейчас описал, я сделал с французским бульдогом «Дези». Мне надо было торможением из рефлекса потягивания сделать реверанс. Как только по моему приказанию, потягиваясь, «Дези» подала туловище назад и хотела его уже передвинуть вперед, так тотчас же я затормозил, и она, сделав короткий книксен, остановилась – прекратилось и чувство неги. В последующие повторения «Дези», стремясь поскорее получить вкусопоощрение, спешила сделать реверанс и поэтому пятилась назад больше, чем при естественном потягивании, – получилось новое движение туловища; везя за собой правую переднюю ногу, собака пятилась назад. Я, понятно, не пропустил момента и закрепил его вкусопоощрением и частыми повторениями. Получилось очень похожее на глубокий реверанс, как в старину делали его в менуэте.

Теперь объясню, как из внушенного и закрепленного эмоционального рефлекса чихания я торможением заставил «Дези» только выдувать воздух из легких, так как этот опыт очень характерен и был произведен мною в первый раз в жизни, и, так как он чреват своими последствиями, я считаю нужным познакомить с ним читателей подробнее.

Гораздо легче без затормаживания удалось мне установить ассоциацию – тушение свечи у слона «Бэби», благодаря его природной особенности через хобот вдыхать и выдыхать воздух. (Об этом я писал в начале моей книги).

Собак тойтерьеров «Моки» и «Малыша» я выучил выговаривать букву «р», следующим образом: играя с «Моки» я доводил его до незлобивого рычания. Когда «Моки», увлекаясь игрой с моей рукой, скалил зубы и начинал рычать, кончая лаем, т.-е. произносил – ррр-ам, я тормозил ам и укреплял «ррр», одновременно говоря: «скажи ер». А когда собака просила у меня хлеб и, видя, что я не даю, начинала нетерпеливо лаять, я тормозил лай звуком «ссс» до тех пор, пока собака поняла, что громко лаять нельзя, а ей все-таки хочется вкусопоощрения – она сдержанно произносит сначала «ррр-еф», смешанное рычание, как приготовление к лаю и заторможенное чихание до звука «еф». Потом с трудом, дальнейшим торможением я разделил «ррр» от «еф», ассоциируя с различной интонировкой и словами – скажи букву «ер» – говори «еф».

Продолжительный визг лисицы (кличка «Певунья») я тормозил вкусопоощрением до тех пор, пока она не сделала этот визг коротким до начального открывания пасти со звуком «а».

Теперь опишу, как я заставил моего быка брать правильно ноты: ре, фа и соль. В примерах, вышеприведенных с «Моки» брать «рр» и лисицей брать «а», я затяжные звуки сокращал торможением, а у •быка это делалось наоборот: я заставлял растягивать его мычание с короткого «мм» в продолжительное «мууу», при чем, чем сильнее и громче мычал мой бычок, тем выше поднимался тон; чем сильнее напрягался бычок, вытягивая шею и поджимая бока, тем тон становился выше и выше. Сначала короткое, глухое, низкое «ммм» вызывалось мной у бычка во время нахождения его в конюшне, в стойле. Бычок тянулся за хлебом, но не получал его, и когда я бесплодно то подходил ближе, то удалялся от стойла, бычок тоскливо произнес свое чуть слышное «ммм», – тотчас получил вкусопоощрение. Это вызывание тянулось довольно долго, но когда установилась ассоциация на короткое «ммм» – я стал реже вкусопоощрять, бдительно прислушиваясь к повышению и понижению тона его мычания. Я заметил, что чем бычок становился нетерпеливей, желая получить морковку или хлеб, тем он сильнее и продолжительнее мычал. Я ловил эти усилия, развивая их повадко-приманкой и закрепляя вкусопоощрением. Через несколько уроков мой бычок при слове «пой», которое мне пришлось во время всей процедуры говорить сотни раз, тотчас же, не заставляя ждать, вытягивая шею и подбирая в себя бока, громко мычал. Я запомнил основной его тон мычанья: он подходил близко к нотам: до, до диез и ре. Когда манера мычать установилась у бычка и тон ре окреп, я дал ему отдых. Через две недели я снова принялся за быка и, как говорится, взял быка за рога, т.-е. ежедневно по часу и более стоял над ним с лакомством. Первый звук он давал мне уже ранее установившийся «ре». Затем я, давая ему прожевать хлеб, стал вызывать, растягивая время и повадко-приманку, большие усилия на мычание; получилась нота выше и даже перескочила за «ми» на ми диез... Еще, еще усилие и бык тянул почти правильно «фа». Заставив быка зазубрить ре и фа, я впоследствии довел его до предела напряжения, при чем он мог только дотянуть до ноты соль. Итак, получив ре, фа, соль, я на арене цирка для большого эффекта прибегал к следующему обману:

Заставил бычка проделать все его трюки, как-то: стрелять из пушки, нажимать нижней челюстыо музыкальные меха (их было два!) по моему желанию то первый, то второй, согласно нужному аккомпанементу для моей игры на дудочке, или моему пению; затем мой бык вскакивал на бочку, вальсировал на ней и в заключение пел. Предварительно перед тем, как заставить его мычать ноту ре, я обращался в оркестр с просьбой дать мне ноту «до». Один из музыкантов на корнете играл ноту якобы «до» (заранее условленную и не по камертону, а какую было мне надо для того, чтобы последующая «ре» подходила под мычание быка). Я благодарил музыканта и просил вежливо бычка дать следующую. Понятно, бык мычал свое первое «ре», затем я предложил сам себе взять следующую ноту «ми» и брал ее, подражая бычачьему мычанию. Следующая очередь была за бычком. Он сильнее напрягался и брал ноту «фа» и, при взрыве хохота публики, брал последнюю ноту «соль», напрягая все свое старание. «Вот в этом-то и есть соль», говорил я, «что мой бычок берет ноту «соль». (См. рис. 27).

В своем труде «Биопсихология» В. Вагнер пишет¹: «На VI Международном конгрессе психологов в 1909 году в Женеве устами одного из самых выдающихся своих представителей Robert Arces'a проф. Harward-ского университета Северо-Американских Соединенных Штатов, Конгресс высказал, между прочим, что научные исследования психологии животных должны производиться в двух направлениях, двумя методами исследования: один из них ученый называет method naturaliste, другой – method experementale. Под первым из них он разумеет изучение животных в их естественных условиях жизни, под вторым – изучение их в искусственных условиях. Оба эти метода – по мнению автора – должны дополняться (completter) и контролировать друг друга».

Я думаю, что успешнее других могу заняться вторым, экспериментальным методом изучения животных, тем более, что некоторые мои животные находятся в совершенно противоестественной обстановке, в исключительных условиях. Ярким примером может служить мой дрессированный шестиполосный армадилл, который, несмотря на биологические и физиологические противоречия, большую часть своего дня проводил за работой, т.-е. по длинной доске перевозил в тачке кирпичи, идя на задних ногах и упираясь передними лапами на верхнюю перекладинку тачки, напрягал свои мускулы, развивая свои короткие крепкие пятипалые задние ноги, ходил на задних ногах, удачно балансируя, несмотря на свой сросшийся с телом костяной панцирь. (В настоящее время мой покойный броненосец-армадилл – Dasypus sexcinctus находится в моем музее – «Уголок Дурова» – Москва, Ст. Божедомка 4, в спирту).

Повторяю, мой живой материал представляет из себя уже готовых одомашненных прирученных дрессировкой животных. Для успешной работы, мне кажется, я имею много данных. Почти полвека, проведенного непосредственно с моими любимцами, говорят за себя. Через мои руки прошло много разнообразных экземпляров, начиная с крыс и кончая слоном.

Соприкасаясь ежедневно с животными, мне кажется, я должен их лучше знать, чем ученые, работающие только у себя в кабинете. Смею надеяться, что мне удастся внести в науку и что-нибудь свое, оригинальное, новое. Может быть, я найду и еще ошибки ученых, как это мною было сделано не раз, тем более что сам уважаемый профессор В. Вагнер признает их существование в науке, вообще. Вот что он пишет по этому поводу: «В области психологии традиционное заблуждение продолжает пребывать во всей своей поучительной неприкосновенности; наука, развиваясь и повторяя одни и те же этапы развития, повторяет, к сожалению, одни и те же ошибки». Почему бы, думал я, не поступиться людям науки своими традициями ради той же науки и не пригласить нас, артистов-дрессировщиков, для некоторых совместных работ. Мне кажется, что я имею на это право, тем более, что в области дрессировки у меня свой оригинальный метод – непосредственное воздействие на психику животных. Этим самым я вхожу в область психологии. Мой метод, как за границей, так и у нас в России, до сих пор не применялся и не применяется. Близкое знакомство с животными дает мне возможность легче, чем кому-либо, проникнуть в тайники их психики. Непосредственное сближение играет первую роль. Наша современная педагогика говорит за то. Кто лучше знает душу ученика? Тот ли педагог, который только учит, или который живет с ним? Из прочитанных мною книг и из разговоров с зоопсихологами я вывел такое заключение, что ученые разделились на два главных лагеря: одни приписывают антропоморфные качества животным, другие же, и большинство, отрицают у животных способность к логическому мышлению и умозаключению, оставляя им только память, ассоциацию по смежности и природное подражание. Я, приступая к опытам, поставил себе за правило быть вполне индифферентным, не примыкаяни к тому, ни к другому лагерю, и решил изыскать сам способ подхода к разрешению этой задачи. Для этой цели начал я свои опыты с морскими свинками.

Выбрал я это животное для начальных работ потому, что свинку с ее несложной психикой легче разгадать, а частое оплодотворение дает обильный материал для выбора, отбора и наблюдения по наследственности. Из установившихся моих понятий о свинках я могу сказать следующее. Морская свинка очень скоро после своего появления на свет проявляет свою самостоятельность, а с ней и способность опытным путем учиться, как жить на свете. Родившийся, уже одетый в свою пеструю шубку, с открытыми глазками малыш первые часы сидит, нахохлившись на одном месте, а через несколько дней он носиком разбирается в куче сена и выбирает стебелек более удобный для пережевывания. В этом акте уже виден первоначальный опыт. При накоплении жизненных опытов развивается и способность к выбору. «По определению одних авторов», – пишет профессор Вагнер, – «способность к выбору представляет собой такой сложный психологический прецесс, который без логической мыслительной способности является неосуществимым, а по определению других, представляется таким простым, что его можно наблюдать даже у инфузорий». Вот этот коренной спорный вопрос, я думаю, можно разрешить экспериментальными опытами при посредстве дрессировки. Свинка, как я сказал выше, по своей несложной и простой психике, для дрессировки ассоциативным путем, является очень подходящим материалом. Вызвать ассоциацию по смежности гораздо легче у тех животных, которые отличаются природным добродушием, мягкостью нрава и податливостью к приручению. В этом отношении свинка благодарный материал: она, если приручена заранее, не проявляет активного сопротивления. Совершенно иное выказывают во время дрессировки ассоциативным путем другие животные, как-то: обезьяны, лисы, кошки. У них есть много своего самостоятельного, но о них после.

Итак, для успешной дрессировки нужен вполне прирученный экземпляр. Люди редко делают свинок ручными и, я думаю, лишь только потому, что при первом знакомстве натыкаются на некоторые неудобства. Беря первый раз чересчур осторожно свинку в руки, позволяют ей тем самым выскальзывать из рук. Испуганное животное выскальзывает из рук только потому, что человек боится своими руками причинить боль нежному животному. Благодаря этому у многих, составилось ложное понятие о неспособностях к приручению, а отсюда и о слабых умственных качествах свинок. Брем ошибается, говоря в своем сочинении «Жизнь животных», что «морские свинки никогда не могут совершенно освободиться от своей боязливости, а при своих незначительных умственных способностях редко доходят до того, чтобы уметь отличить от других людей своего сторожа».

За много лет в моих руках перебывало несколько сот свинок, и я вынес такое впечатление, что свинки по своей психике мало чем отличаются друг от друга, одни более, другие менее пугливые, и то в зависимости от времени их воспитания, мне же кажется, что свинка Фриделя была самая обыкновенная свинка.