В. шильдер кубанская охота Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Михайловича в 1894 году

Через час пути зоркие глаза охотников различили на краю отвесных скал, вправо от тропы, силуэты двух чёрных козлов. Когда я присмотрелся в указанном направлении, то увидел на чистой лазури ясного неба какую-то точку, производившую впечатление ничтожного насекомого, быстро исчезнувшего с края скалы.

Через десять минут Великий Князь заметил за ложбиной, верстах в двух от нас, 13 серн. Они довольно быстро подвигались вереницей к «шапке», или, правильнее, Ачхе. В своей летней рубашке, на фоне сухой, пожелтившей травы, серны совсем сливались с местностью, и я мог с трудом их различить только в бинокль. Они паслись на ходу и нас не видели; тем не менее, подобраться к ним на совершенно открытой местности, по мнению охотников, было невозможно. Проехали еще немного и вновь заметили, вправо от нашего пути, табунок штук в 20. На этот раз удобная, незначительная возвышенность и направление ветра благоприятствовали подходу. Спешившись, мы растянулись по нашему пути, на случай, если бы серны избрали это направление для отступления. К ним направился Великий князь, скрываясь выгодной складкой местности. В 7¼ ч. послышались выстрелы; серны разбились на две партии и отступили, не подвергая себя опасности с нашей стороны. Великий Князь убил черного козла, скатившегося в агонии довольно далеко в кручу. Мы с нетерпением и любопытством ожидали добычу и с места остановки отряда следили за тем, как убитого козла собирались навьючить на лошадь. Она усиленно сопротивлялась этому маневру до тех пор, пока ей рукой но прикрыли глаз с той стороны, откуда подносили страшного зверя.

Почти в том же направлении, где навьючивали козла, на север от нас простиралось ущелье речки Бугунч с поселком того же имени, местом жительства охотников Жукова и Кожевникова. На северо-западе, в лесу, за балкой, нам указали на Джебенцукскую поляну, убежище разбойника Джебенцука, укрывавшегося там в балагане после нападений и грабежей в станицах. Сказывали, что и Лабазан был ему товарищ. Длеебенцук был крайне недоверчив и осторожен; он никому не верил и спал всегда отдельно от товарищей. За его голову была назначена премия, она досталась лет 8 назад казачьему уряднику, нашедшему его, впрочем, как говорят, мертвым.

Пока мы слушали эти сказки, один из охотников, обратил общее внимание на бежавшего прямо на нас зверя. Долго никто не мог различить и определить — медведь, лань, заяц или козел мчался на нас? Поспешно выхватив ружья из чехлов, мы вновь рассыпались по склону. Отбившиеся от своей партии козленок заметил нас и бросился прочь. Стрелял Великий Князь не в меру далеко и безуспешно.

Привезли добычу, и новички с любопытством обступи невиданного зверя. В летней шерсти он буро-желтый, и только ноги да полоса от глаз к ноздрям почти черные. Название черного козла присвоено серне за ее зимнюю рубашку, почти сплошь черную, за исключением белой лысинки от лба к носу и из-за ушей по всей нижней челюсти.

Великий Князь отрядил Щербакова для осмотра скал под плоскогорьем, вправо от Агиге, а мы направились дальше. Разговор зашел о необходимости прекратить среди охотников неправильное именование серн джейранами, к чему здесь поголовно все привыкли и невольно совращали даже нас в эту ересь. Возникла же она от того, что по-грузински и у горцев серна называется «джерани», тогда как по-русски джейран (Antilope Subgutturosa) — обитатель степи, простирающейся от Тифлиса до Каспийского моря; этот джейран ничего общего с серной или черным козлом (Capella Rupicapra) не имеет.

Щербаков присоединился к нам на спуске по миновании вершины Агиге; рекогносцировка его не имела успеха: он не нашел под скалами козлов, к которым можно бы было подобраться. Подъехав к крутому подъему, прозванному охотниками «каменной лестницей», Щербаков предложил спешиться для облегчения коней. Затем мы перевалили небольшой седловинкой с южного склона хребта на северный и обогнули так называемую «соленую скалу». Происхождение ее названия следующее: проходили здесь однажды горцы с вьюками; лошади их не могли вывезти всего груза; пришлось чем-нибудь пожертвовать; бросили соль; ее размыло дождем раньше, чем горцы успели за ней воротиться. С тех пор козлы стали выедать просолившуюся землю и выгрызли ее так много, что целая каменная глыба сместилась и, рухнув на тропу, загородила проезд. Оттуда же нам указали скалистые вершины Б. и M. Тхач. Подобно большинству выдающихся возвышенностей в пройденных нами местах, оба названные пункта отлоги в северном направлении к степи и, наоборот, — к стороне главного хребта они ограничены отвесною скалистою стеной в несколько сот футов вышиной. Б. Тхач (7774 ф. над у. м.) знаменит тем, что в 1884 г. табун в700 голов; принадлежавший подполковнику Соколову и частью также черкесам, шарахнулся в грозу вверх по плоскогорью, примчался к его южному краю, да так по инерции и слетел в кручу. Никакими силами нельзя было остановить, заворотить или удержать несчастных коней, добровольно бросавшихся на смерть за передними рядами, Хищники сбежались и слетались на неожиданный пир со всей окрестности и долго не могли пожрать всего количества погибших лошадей.

Достигнув новой седловины, отрядили 6 охотников вправо, для загона в условленный час в знаменитых воротах Ачешбок, а сами начали спускаться по южному склону в поросшую редким лесом балку, к роднику; в 11¾ ч. расположились около него на большой привал.

Два дня назад Жуков сложил здесь свои вещи, чтобы не таскать их напрасно из Бугунча в Псебай и обратно; он оставил здесь не только одежду, но даже сухари и сало, покрыл их буркой и перекрестил все от ветра тяжелыми суковатыми палками. Такой способ сохранения имущества в горах показался мне весьма оригинальным; на вопрос, неужели он нисколько не беспокоился за целость вещей, Жуков отвечал: — «А кто же их возьмет? Зверь и близко не подойдет, люди здесь не ходят. Когда же бывает необходимо сохранить от зверя убитую дичь, стоить только бросить около нее стреляную гильзу или башлык, а то рубашку или платок, и, сколько бы она ни лежала, никто ее не тронет».

В условленное время мы двинулись на Ачешбок. В: противоположность всем другим возвышенным пунктами он отлог к югу, к главному хребту, и ограничен отвесной стеной с севера. В меридиональном направлении его пересекает поперечная котловина. Едва голова колонны вошла в южные тесные и скалистые ворота, как перед нами, на хороший штуцерный выстрел, проскакало три серны. Чрез сотни три шагов открылся вид па противоположные, гигантские северные или «чортовы ворота». Спешились и продолжали наступление, прерванное весьма скоро неожиданным осложнением: в чортовых воротах паслось стадо серн, голов до 90. Это обстоятельство весьма озадачило охотников; я же не мог ни разглядеть серн, ни понять причины смущения наших проводников. Но дело заключалось в том, что, если бы серны нас заметили и бросились за ворота, то отряженные заранее для загона охотники никого бы уже на нас не выставили: сметливые животные определили бы, что опасность там, откуда бежали товарищи. По счастью, табун сам медленно подвигался за ворота и очистил нам позицию. Великий Князь бросил между нами жребий, и мы поспешили растянуться в широких воротах.

Раньше чем я добрался до своего номера, на крайнем правом фланге стрелял два раза А. А. Павлов по сернам, которые на его глазах соскочили со скалы, высотой в несколько сажен и, вместо того, чтобы разбиться вдребезги, стремительно продолжали свое бегство...

Вслед за этим меня постиг целый ряд неудач, начиная с того, что Щербаков провел меня, по недоразумению, на крайний левый фланг и поставил па номер, выпавший по жребию отставшему от нас Ф. И. Краткому. Мы расположились шагах в 80 от отвесной скалы; она представляла слева перед нами входящий угол; таким образом, я мог ожидать серн только с фронта и справа, причем Щербаков советовал не стрелять по передним, чтобы они не кинулись назад и не увлекли обратно за ворота остальных. За ними послали еще двух охотников, которые, скинув верхнее платье, пресмешно отправились на четвереньках за ворота. Мы просидели в напряженном ожидании до 1¾ часа, и Щербаков решил, что ничего не будет, так как большой табун, без сомнения, ушел от выстрелов А. А. Павлова; как вдруг, не с фронта, а влево от нас, раздался шорох и из ярко освещенной солнцем, сплошной на вид, каменной стены, как привидения, явились три серпы. Я ничего не понимал!.. Где они прятались?.. Откуда они вылезли?.. Помня наставление Щербакова пропустить передних, я пропустил и выгодный момент, когда они, заметив нас, приостановились, и обзадил по передней бегущей. Из левого ствола стрелял совсем не в меру. Отчаянию моему не было пределов. Рассмотрев в скале расселину, я, к сожалению, слишком поздно поспешил податься влево, поближе к выходу из нее. Через несколько минут в ней вновь раздался шорох: сердце опять усиленно застучало, но из расселины вместо серн вышел охотник К. Чепурнов и объявил, что кроме этих трех, с трудом завороченных им серн, за воротами больше ничего нет.

Дождавшись появления всех остальных загонщиков, мы направились в обратный путь. В это время послышался шум падающих с противоположной стены камешков. Стали на нее смотреть. —«Боже ты мой! и на энтакой высоте!..."— только и мог выговорить не докончивший своей мысли егерь Максим, увидя пять серн, в виде крошечных точек, скакавших на половине высоты освещенной солнцем стены. Казалось, там и ласточке не за что было прицепиться, а они подвигались скачками по направленно к выходу из ворот, но, как видно, забрались в такое место, откуда и для них не нашлось дальше исхода; серны постояли и повернули назад. Старая, по-видимому, коза, от которой не отставала пара точек помельче, едва не сорвалась, но, совершив невероятный маневр в воздухе, выправилась и смело продолжала свое воздушное путешествие. Поправее и ниже их, на плоскогорье, охотник Ермоленко тщетно старался нагнать на нас табун в восемь штук. Как он ни кричал, серны не изменили избранного ими направления, прочь от опасности.

В 4 ч, мы собрались для следования в лагерь на Бамбак, до которого оставалось около 10-ти верст. Проехав место нашего привала, опять увидали стадо серн штук в 30; к ним безуспешно пытались подойти Ф. И. Краткий и доктор. Таким образом, в течение дня мы видели и насчитали свыше 150-ти серн.

Старый лагерь на Бамбаке был устроен на высоте 6900 ф., на совершенно открытой местности под горой Дзювя. Прошедшей весной его перенесли пониже, под защиту леса и поближе к дровам, на склон к р. Кише (на карте р. Чегс, приток Белой). Перед новым лагерем, за крутым, лесистым ущельем Киши, возвышалась пирамидальная гора, за ней тянулся хребет в меридиональном направлении к вершине Пшекиш. При помощи биноклей там рассмотрели чей-то лагерь и по вечерам видели огни. Впоследствии, по возвращении в Псебай, узнали, что это лагерь топографов, производивших семку казенных горных пастбищ. На юго-западе высился горный хребет Абаго с обширным ледником того же имени (также Шугус 10642 ф.), и, наконец, на самом туманном горизонте, на западе, красовался Фишт(9360 ф.), знаменитый своим бесподобным видом.

Лагерь расположен на высоте 6800 ф., как раз на рубеже между пастбищами и хвойным лесом, который простирался на всем видимом ниже лагеря пространстве. Мы прибыли в лагерь на Бамбак в 5¾ ч.; вьюки, не заходившие на Ачешбок, значительно нас опередили: палатки были уже расставлены и расторопный повар Семен обещал через полчаса обед.

Перечисляя в начале рассказа предметы, развезенные до начала охоты в лагеря, я забыл упомянуть о цыплятах. Странно было видеть их гуляющими здесь, на Бамбаке; благодаря их присутствию, необитаемый 361 день в году лагерь производил впечатление постоянно населенного жилого места.

Помещение на Бамбаке роскошное: большой дощатый барак в две комнаты, с сенями, служившими нам столовой. В углу первой комнаты стояла железная печь с длинною коленчатою трубой. Топить ее за все 3 дня и 4 ночи пребывания па Бамбаке не пришлось, так как погода нам здесь еще не изменяла. В каждой комнате было собрано по три кровати; по стенам были приделаны вешалки и полки и набиты гвозди. Каждый из нас отмежевал себе определенный, довольно ограниченный участок, и расположился по-своему, соображаясь со своими вкусами и привычками. Прислуживавшие нам казаки быстро применились к требованиям своих господ. Полуденные и вечерние трапезы и сборища по вечерам костра, после ужина способствовали скорейшему знакомству участников охоты. Общее веселое расположение духа поддерживалось главным образом доктором Моисеем Антимозовичем: его неудержимый, увлекательный смех действовал на всех нас неотразимо.

Вечером, на охотничьем совете у костра, решено было взять на завтра загоном Андреевский гай. От повторившейся бессонницы ночь показалась мне долгой. Поднялся опять ветер; стены барака трещали всю ночь от его бешеных порывов.

28 августа, в 6½ ч. утра, мы выехали к горе Парныгу к истокам речки Бамбака (приток Уруштена). Обращенные к востоку листочки травы были, покрыты белою росой; с противоположной стороны ее уже согнал не прекращавшийся со стороны ущелья р. Киши сильнейший ветер. Мы миновали небольшие живописные озера в верховьях р. Бамбака и загроможденную крупными камнями местность, напоминавшую кратер потухшего вулкана. Спешились около поджидавших нас, высланных вперед загонщиков, и осторожно взобрались к краю глубокой котловины между горой Парныгу и скалами Джуга, прозванной Андреевским гаем.

Зоркие охотники разглядели в котловине против нас несколько туров, которые мирно паслись врассыпную около больших лапин нерастаявшего под скалами прошлогоднего снега. Я с трудом разглядел туров в подзорную трубу. Решили попытаться взять их загоном и условились не начинать стрелять иначе, как по турам. После продолжительного совещания между охотниками и решения, как действовать, Великий Князь бросил жребий, определивший наши места, Пробираясь к седловинке, на которую предполагалось нагнать туров, преодолели довольно неудобопроходимые места в крутых осыпях скал. Мимоходом видели в стороне, в скалах ниже нас, за так называемым Георгиевским гаем, другую партию туров. Я добрался до моего крайнего номера в 9¼ ч. Каменная глыба укрывала меня с тыла от бешенного ветра, пронизывавшего на открытой, гладкой седловинке беззащитных Великого Князя и гр. А. В. Гудовича. К ним приходили серны, дали вволю собой налюбоваться, но в ожидании туров, по уговору, по сернам не стреляли. Осторожные туры, к величайшей общей досаде, вышли из гая раньше, чем круг был сомкнут, благодаря оплошности одного из загонщиков, показавшегося раньше времени в скалах над турами. Просидев на месте до 11¼ ч., я ничего, кроме большой стаи альпийских ворон, не видал. Они носились передо мной с неистовым резким криком, напоминавшим одновременный крик наших галок, скворцов и щуров.

Загонщики настолько утомились в скалах, что Beликий Князь не решился брать в этот же день соседний Георгиевский гай, и мы направились к лагерю. Добыча этого дня заключалась в кусках кристаллов горного хрусталя, собранных охотниками в котловинах Андреевского гая.

Когда мы вернулись в лагерь, сплошные облака, как вата, лезли с севера по ущелью р. Киши, распространяясь и в его боковые, лесные балки. Возникли опасения за погоду; но облака не поднимались выше определенного предела в горизонтальном направлении, и едва обрывки их отделялись вверх, как тут же, на глазах и рассеивались, бесследно исчезая в сухом воздухе. Облака держались примерно па полверсты ниже нас, и когда в 5 ч. ветер, наконец, стих, под нами спокойно стояло почти гладкое море облаков с разбросанными по ним, в виде островов, вершинами гор. Вечером, при луне, картина эта приобрела еще большую прелесть. В прошедшем году черкес Паго сообщил на Бамбаке о горском поверье, будто ущелье р. Киши представляет собой хранилище облаков всего мира; отсюда Аллах их распределяет по свету.

К вечеру пришел Лабазан с товарищем и заявил, что его поиски свежих зубровых следов успеха не имели; при этом он сказался больным лихорадкою. Всякая надежда на зубра исчезла. Впрочем, опытный Ф. И. Краткий утверждал с самого начала, что нам его не добыть.

На вечернем заседании у костра было решено охотиться завтра всем врозь, с подхода. Великий Князь имел намерение идти в Георгиевский гай, предоставив Ф. И. Краткому Андреевский, А. А. Павлову, графу Гудовичу и мне — Ачешбок и скалы по пути к нему, доктору — гору Парныгу.

29 августа выступили в 5¼ ч. утра. Белая роса была еще обильнее, чем вчера. Доехали до скал на полпути к Ачешбоку и увидали на них серн: Пытались взять их загоном; я вытянул по жребию лучший номер у скал и наученный горьким опытом на Ачешбоке, забрался вверх, вплотную к стене, и не напрасно, так как нашел в ней невидимую снизу расселину. Отдельных загонщиков, кроме сопровождавших нас охотников, с нами не было; серны были ими захвачены, но под конец прорвались и ушли назад в скалы. Мы вновь бросили жребий и судьба определила А. А. Павлову оставаться в этих скалах, гр. А. В. Гудовичу — Чортовы ворота и местность за Ачешбоком, мне —восточную возвышенную его часть. Щербаков сулил там местечко, где козлы имеют один только выход, в который он хотел меня поставить и самому идти загонять серн по карнизу. Я всецело отдался соблазнительным мечтаниям об обещанном Щербаковым единственном выходе и надеялся наверстать неудачу, постигшую меня в первый день охоты

Проехав южные ворота и оставив там казака, с запасною вьючною лошадью, мы стали преодолевать необыкновенно крутой подъем без тропы, вслед за которым направились краем постепенно возвышавшегося плоскогорья. Вскоре Щербаков указал мне сторожевого козла, который устремил свое внимание на проезжавшего внизу гр. А. В. Гудовича. Козел скрылся, нас, по-видимому, не заметив. Спешились, осторожно продвинулись вперед и увидели 8 серн, медленно подвигавшихся прочь от края, на котором только что стоял их внимательный часовой.

Долго пришлось ждать, чтобы серны ушли за ближайшую складку местности, долго мы ползли с остановками, чтобы перевести дух; под конец пришлось идти согнувшись едва не до самой земли. Я старательно выполнил все, эти маневры, но у меня при этом не выходил из головы единственный выход для козлов и представлялся гораздо заманчивее этих серн, к которым ближе 120 шагов нельзя было подобраться. Щербаков выполз на пригорок, снял шапку, выглянул и, пригласив меня приблизиться, дал такое наставление: «Можно стрелять. Смотрите только, если полыхнутся, — стреляйте скорее».

Этим он все испортил: страх, что табунок — вот сейчас полыхнется и умчится, не дал мне возможности одуматься. Опасение ошибиться в высоте точки прицеливания на 100 с лишним шагов побудило меня выбрать второпях серну, стоявшую прямо по направлению на меня с опущенною к траве головой. Прицелившись лежа без упора и стараясь не выпустить пулю в сторону от этой вертикальной цели, я промазал, вероятно, вверх… да жестоко разбил себе при отдаче нос пальцами правой руки. Вторая пуля в вдогонку тоже не имела успеха. По настоянию Щербакова, я выпустил третью и четвертую совсем не в меру, — только черная, взрытая пулями, земля обдавала сбившихся в кучу серн, наддававших ходу после каждого выстрела.

Несмотря на досаду и стыд за ряд непростительных промахов, я старался не терять самообладания и поддерживать беседу с Щербаковым, вспоминавшим о том, какие случаи бывают на охоте, и как огорчался после промахов покойный М. Ф. Носко: «Замолчит и ляжет, лучше уж и не подходи и не спрашивай ничего, пока не отойдет досада».

Не теряя времени и последней надежды, пошли к обещанному Щербаковым единственному выходу. Место действительно оказалось хорошее, но, к сожалению, на этот раз пустое. Сидя над карнизом северной, отвесной окраины Ачешбока, я услышал выстрел гр. А. В. Гудовича; в это время в выходе с карниза вместо серн передо мной появился Щербаков и сказал, что захватить их не удалось: — «все ушли, вероятно, на солонец, а нам теперь надо идти назад».

Делать было нечего; потеряв последнюю надежду, побрели к краю котловины, где видели сторожевую серну. Перечисляя мысленно все промахи, я старался дать себе отчет в том, куда ушли мои пули. – Третьего дня обзадил по бегущим, а высота была хороша, «так бы пополам и разрезали", говорил Щербаков; сегодня же, конечно, увысил, понадеявшись на размеры цели в высоту... — И как нелепо было решиться стрелять не в тех, которые подставляли свои бок!? Между тем мы достигли, края плоскогорья; Щербаков заглянул в котловину, вытаращил глаза и, сдерживая свой голос, воскликнул: «Жеран!» Что было духу мы пустились вверх, чтобы забежать вперед него за бугор, глянули вновь через край — куда!... серна была уже далеко.

— Вот бы куда теперь перебежать, только вам нельзя, а мы можем,—укоризненно заметил Щербаков. Не удовольствовавшись одним разом, он еще раз повторил эту фразу и, казалось, подчеркивал «вам нельзя».

— Почему это нам нельзя? валяй вперед.

Мы осторожно спустились, на крутую осыпь и рысцой пустились к намеченному им возвышенному пункту; благополучно его достигли, легли и, скинув шапки, стали высматривать.

Щербаков указал мне через балку на неподвижно стоявшую под скалой серну:

— Стреляйте спокойнее, она не уйдет.

А сколько тут шагов?

— «Будет триста».

В первый раз в жизни я поднял прицел штуцера на 300, приложился с колена, отставлял три раза и, наконец, ударил. Серна заметалась, сделала несколько скачков вперед и, не различая, откуда был выстрел, вернулась и остановилась на прежнем месте.

— Чуть высоковато, а направлено хорошо,— прошептал Щербаков.

Утопив немного мушку, я ударил в другой раз и уложил серну наповал.

Все неудачи были сразу забыты; хотелось только поскорей подойти к серне, но Щербаков не пустил меня к ней, сам кое-как перебрался чрез скалистую балку, выпотрошил серну и взвалил ее себе на плечи. Тогда я пошел к лошадям; от них с трудом удалось вызвать с низу казака с запасною лошадью. Он очень плохо преодолевал крутые покатости, но за него отличился мой Гриценко, смело проведя вьючную лошадь без больших обходов к тому месту, где Щербаков оставил серну. Операция эта потребовала много времени, в продолжение которого я зарисовал скалы Чортовых ворот, а Щербаков рассматривал в свою подзорную трубу А. А. Павлова. Навьючив серну, Гриценко спустился в кручу и встретился с нами около лошадей, ожидавших гр. А. В. Гудовича. Серна оказалась старой козой с молоком; концы ее длинных, круто загнутых черных рогов были столь остры, что Гриценко порядочно наколол ими свою руку.

Весь наш обратный путь в лагерь на Бамбак прошел в оживленных разговорах со Щербаковым, разумеется, исключительно на интересную тему охоты. Между прочим, на мое замечание, что мы совсем не привыкли стрелять на такие шальные расстояния, – под Петербургом приходится бить близко, почти наверняка,— Щербаков отвечал: «А у нас постоянно так далеко и редко приходится близко. Мы, другой раз, как увидим на чистом нашу дичь, значит медведя, ставим даже прицелы на 500, а то и на 700, да и жарим по ним, сколько влезет: — которая-нибудь да попадет. Норовим только стоять выше него, не то раненый медведь кидается непременно вниз, оттого наверху безопасно».

В лагере я узнал, что Великий Князь видел всех вчерашних туров и на тех же самых местах. Далее, в Георгиевском гае, по направлению к р. Кише, Великий Князь видел несколько партий серн, всего до 400 штук. Преследовал Великий Князь собственно туров, которых там было до 40 штук, но стрелять по ним не пришлось: все время мешали серны, по которым можно было наверняка стрелять по меньшей мере 8 раз. Вся эта масса дичи ушла в направлении к р. Кише. Великому Князю удалось, между прочим, видеть такую интересную сцену: самки туров с козлятами вдруг кинулись на серн, причем туриха боднула серну, а другая схватила ту же серну зубами за заднюю ногу, так что она сделала несколько скачков на трех ногах; туры пронеслись дальше, а сконфуженная серна осталась одна на месте. Рассказы о вражде между турами и сернами я уже раньше слышал от Ф. И. Краткого, охота которого в этот день тоже была неудачна; он гонялся за турами по Джуге в восточном направлении и вернулся домой не в духе, с сильно натертою ногой. А. А. Павлов промазал по серне, а доктор никакой дичи не видел. Собравшись в обратный путь после охоты, он долго не мог найти своего казака, который увел лошадей с места, где ему было приказано ждать и таким образом заставить пройти доктора, по его уверению, 40 верст. По расчету времени, мы сбавили однако в этой цифре больше половины. Наконец, последним приехал А. В. Гудович и привез черного козла. Один из охотников, собиравший для Ф. И. Краткого жуков, нашел в этот день под камнем на Бамбаке, четыре заржавленных железных наконечника стрел различной формы; помню четырехгранный и простой ланцетовидный.