Вернер Штиллер «агент. Моя жизнь в трех разведках»
жүктеу/скачать 1.17 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- НАЗАД В ГЕРМАНИЮ
ВХОЖДЕНИЕ В МИР ФИНАНСОВ Мою степень магистра делового администрирования в Университете Джорджа Вашингтона в Сент-Луисе я получил летом 1983 года после двух лет интенсивной учебы. Мой диплом физика, полученный в Лейпцигском университете, позволил мне пройти ускоренное обучение. Еще до этого момента я подал заявку на трудоустройство в «Голдман Сакс», где с весны прошел полугодовую программу тренинга в виде учебной практики. Вместе с девятью другими молодыми коллегами мы познакомились в Нью-Йорке со всеми важными отделами, с историей и с основными принципами работы фирмы. Старинный банковский дом был основан в 1869 году в Нью-Йорке иммигрантом, немецким евреем родом из Франкфурта, Маркусом Голдманом. Голдман приехал из Филадельфии, пристально оглядел Манхэттен и заметил, что практически все банки находятся в «даунтауне», то есть, в нижнем конце Манхэттена, тогда как многие предприятия, вроде табачных фабрик и торговцев бриллиантами располагаются в «мидтауне» - центре вытянутого в длину острова. Таким образом, банки от предприятий отделяли почти пять километров. Если был нужен капитал, приходилось целых два часа идти пешком туда и обратно. Тут Маркусу Голдману и пришла в голову идея скупать долговые обязательства и векселя этих фирм и потом продавать их в «даунтауне» банкам, получая при этом небольшую прибыль. Срок платежа и процентная ставка указывались на бумаге. Так родились долговые ценные бумаги и с ними - первый инвестиционный банк, то есть финансовое учреждение, занимающееся продающимися ценными бумагами и долевым капиталом в предприятиях, тогда как обычные банки в первую очередь принимали вклады клиентов и предоставляли им кредиты. Предприятие Голдмана разрослось, захватив Сент-Луис и Чикаго, и стало в 1896 году членом Нью-йоркской биржи, то есть, регулярным участником торговли акциями. После программы тренинга меня взяли в отдел рент. Здесь занимались торговлей предъявительскими ценными бумагами или облигациями, выпущенными акционерными обществами, которые, как правило, обещали инвестору твердый процент при жестко установленном сроке действия. В то время как акционер является собственником части акций фирмы и имеет право на свою часть в прибыли, рентный инвестор - это что-то вроде кредитора. Если фирма идет «с молотка», сначала деньги получает владелец ренты (если, конечно, они там еще есть) и затем только акционерный инвестор. Акция, таким образом, таит в себе более высокий риск, зато приносит преимущественно также более высокую прибыль. В рентном отделе дела шли несколько более спокойно, чем у торговцев акциями, что, впрочем, было хорошо для новичка. Тогда фирма «Голдман Сакс» еще была организована по принципу частного партнерства с долевым участием. У нее было примерно четыре тысячи сотрудников и семьдесят пять партнеров, которым принадлежала фирма. Поговаривали о прибыли в размере 400 миллионов долларов, так что в среднем на каждого партнера выпадало пять миллионов долларов прибыли. (За прошедшее время фирма превратилась во всемирный концерн в форме акционерной компании с годовым оборотом в размере сорока пяти миллиардов долларов и с годовым доходом в двенадцать миллиардов долларов.) Партнеров в мое время примерно через десять лет отправляли в отставку, так как они к тому времени уже достаточно заработали и должны были теперь позаботиться о влиянии в политике и обществе, вплоть до благотворительности. Многие министры финансов, сенаторы, консультанты в Белом доме или губернаторы были раньше ведущими сотрудниками в «Голдман Сакс». Важными принципами банковского дома было не демонстрировать напоказ свое богатство, ориентироваться на интересы партнеров и действовать как можно правдивее. Это привело к росту богатства. Но все же во время всемирного финансового кризиса в 2009/2010 годах несколько несолидных хеджевых фондов банка тоже стали предметом пересудов, и комитет по надзору за биржами США вел расследование против поставщика финансовых услуг по подозрению в возможных нарушениях закона о ценных бумагах. После нескольких месяцев работы в отделе рент я узнал, что банк ищет сотрудника для лондонского офиса, который должен был заниматься германским рынком. Так как к 1 октября 1983 года мой трехлетний запрет на поездки в Европу, установленный для меня БНД и ЦРУ, наконец, истек, я сразу подал прошение о переводе на эту должность и был принят. В это время у меня еще были регулярные контакты с Федеральной разведывательной службой, но никаких обязательств или подписок от меня уже не требовали. Внешне меня не так легко было узнать, я отрастил бороду и носил постоянно очки. В моем поведении я был достаточно осторожен. Опасность случайно быть обнаруженным в Лондоне, была, на мой взгляд, не большей, чем вероятность пострадать от случайно упавшего с крыши кирпича. Во время моей программы тренинга в Нью-Йорке я познакомился с молодой красивой американкой и стихийно женился на ней через две недели. (С помощью ЦРУ мой прежний брак в ГДР удалось расторгнуть за сутки.) Ее семья была сицилийского происхождения, у ее матери из Агриченто девичья фамилия была Корлеоне. Да, Вита Корлеоне. (В фильме «Крестный отец» главарь мафии, которого играл Марлон Брандо, тоже носил имя Вито Корлеоне.) В моей новой семье ни один мужчина никогда не ходил без оружия. Семья была вовлечена в игровой бизнес и владела несколькими пиццериями и первоклассными ресторанами, а также акциями в казино. Глава семьи, знавший мою настоящую биографию, пообещал мне, что, если понадобится, он позаботится о моей безопасности. Если бы я заметил в Лондоне какой-либо знак опасности, сразу был бы организован мой возврат в США. В начале октября 1983 года мы переселились на Темзу. Мои коллеги в банке происходили из всех стран мира и были людьми с самыми разными характерами. Швейцарский коллега встретил меня фразой: - Если ты сможешь вынести английскую еду, то сможешь полюбить и их погоду. Итальянец в группе с ума сходил от шоколада, нашему французу для однонедельной деловой поездки на Ближний Восток хватало лишь одной папки, единственный англичанин обожал индийскую кухню, а американский ветеран Вьетнамской войны гордо повесил на стенку свою медаль «Пурпурное сердце» в рамочке. Нашими общими развлечениями в свободное время были собачьи гонки, винные аукционы и игра в покер. Мы все были игроками по натуре, любившими заключать пари. Мы великолепно находили общий язык. Моими клиентами были Немецкий рентный фонд, а также швейцарские и люксембургские крупные банки, которым я должен был продавать американские ценные бумаги. Это мне также очень хорошо удавалось, так что я вскоре стал наслаждаться относительными свободами. Я придерживался того, чему меня научили: внимательно выслушивать клиентов, не казаться им надоедливым, не слишком много говорить о деле, стараться поскорее завоевать личное доверие. Честность, естественно, входила в программу, я никогда не умалчивал о каком-либо риске. С некоторыми из моих клиентов я дружу до сегодняшнего дня. В первом полном отчетном году 1984 я заработал 265 тысяч долларов чистыми. Мой профессор финансового дела не лгал. В следующем году даже конкурирующее предприятие хотело переманить меня, аргументируя, что мне недостаточно много платят. У хорошего продавца, который приносит фирме десять миллионов долларов прибыли в год, есть своя собственная цена в банковском мире. В англосаксонских странах это уже тогда было совершенно иначе чем, например, в Германии, где коллеги в крупных банках получали примерно 120 тысяч марок в год. При этом они говорили, однако, без робости о своей роскошной квартире в Лугано и о разведении лошадей, что было предосудительно в Лондоне. Это не вписывалось в британскую сдержанность. Впрочем, континентальные банкиры зарабатывали кроме этого еще в частном порядке очень хорошо, так как профессиональные стандарты были не особенно высоки или контролировались не очень строго. Если, например, клиент давал поручение на многообещающую покупку акций, то банкир покупал сначала их для себя самого, а потом проводил заказ клиента по уже более высокой цене. Разница при последующей перепродаже шла в собственный карман. Тогда внутренняя торговля акциями была еще в повестке дня. В «Голдман Сакс» мы тоже могли инвестировать наши собственные деньги, но только в собственной фирме и под строгим контролем. После моего горького опыта в Сент-Луисе я принялся за дело действительно очень осторожно, что, однако, оправдалось в долгосрочной перспективе. Летом 1987 года, к примеру, когда рынок акций сильно прибавил в скорости с начала года и все чувствовали покупательскую лихорадку, я сдержался и продал многочисленные акции, когда индекс Доу-Джонс Индастриал стоял на 2200. А 19 октября того же года наступил самый черный день американской биржи за много десятилетий: индекс упал на 508 пунктов, то есть, на 22%. Теперь я снова покупал. Спустя двадцать лет индекс котировки акций стоял более чем на 14 000 пунктах, он возрос в восемь раз. За быстро заработанные деньги я купил в конце 1984 года дом в изысканном лондонском районе Уимблдон – как раз с видом на Центральный корт. Для этого мне пришлось выложить 140 тысяч фунтов, то есть, примерно полмиллиона марок. Все же, это было хорошим вложением денег, так как цены на недвижимость поднимались при Маргарет Тэтчер постоянно. Тем не менее, мне было ясно, что это не могло длиться вечно. Когда я во время моих утренних поездок в офис - чтобы избежать стресса лондонского движения в час пик, я часто выезжал уже около шести часов утра – подсчитывал возрастающее число объявлений на домах о продаже, я осенью 1987 принял быстрое решение и поручил маклеру продать наш дом. Вопреки сильным протестам моей жены я осуществил это и выиграл в деньгах, продав его в три раза дороже, чем купил. Так как мои дела на работе шли хорошо, меня все больше посылали за границу, причем я обращал внимание на то, чтобы среди целей командировок не было никаких государств Восточного блока. Тем не менее, когда я возвращался из деловой поездки из Токио, мы были поражены над Уралом сообщением, что самолету из-за сильных встречных ветров придется совершить незапланированную посадку для дозаправки в московском аэропорту «Шереметьево». Меня чуть ли не молнией ударило, так как я предположил, что из соображений безопасности во время заправки всем пассажирам придется выйти из самолета. Мне было ясно, что я объявлен в розыск во всех государствах Варшавского договора, и как раз от Советов можно было ожидать всего, что угодно. Но, к счастью, нам позволили все время оставаться в машине. В 1988 году я уже достаточно проработал с продажей рент и мог перейти в группу собственной торговли «Голдман Сакс». Мы должны были добиваться возможно более высоких прибылей с капиталом фирмы и вкладывать их в других местах. Мой приятель Чарли и я там были единственными, которые не были выпускниками Оксфорда, Кембриджа, Гарварда или Йеля. Это была маленькая элитная труппа, у которой я очень многому смог научиться. Девиз был такой: «Если вы не абсолютно уверенны в деле, уберите свои пальцы от него, играйте лучше в «тетрис» или отправляйтесь играть в гольф. Но если у вас есть хорошая идея, то покупайте правильно». Только одно обстоятельство строго принимали во внимание: уже при приобретении нужно было установить, насколько высок риск, какие потери могли быть и были ли мы готовы принять это. Там имелись четкие границы. Как только вещи угрожали выйти из-под контроля, нужно был вмешаться. Естественно, такая работа соблазняет к спекуляции, так как жадность находится глубоко в человеке. Нам как-то представили одно репрезентативное исследование. Людей спросили: что вам нравится больше? Вы зарабатываете 100 000, а сосед 80 000, или вы получаете 120 000, а сосед 140 000? Ответ был однозначен: почти все хотели иметь больше, чем сосед, даже если это было в абсолютных цифрах меньше. Это стимулирует также в пределах группы. Каждый хочет быть наилучшим, и готов достичь этого даже самыми рискованными методами. Раньше полагали, что люди и группы людей принимают преимущественно рациональные решения. Выражением этого стала гипотеза эффективного рынка, которая исходит из того, что цены ценной бумаги - это по существу выражение всей известной информации и поэтому может быть, собственно, только немного неожиданностей или отягчающих отклонений. (Во время учебы нам это проиллюстрировали следующей шуткой. Однажды профессор финансового дела и его студент гуляли вместе. Внезапно студент указывает взволнованно на тротуар: - Смотрите, господин профессор, там лежит десятидолларовая банкнота. - Не может быть, - ответил профессор, - если бы она там лежала, ее бы уже давно кто-нибудь поднял.) Наибольшие финансовые ученые между тем уже отказались от этой теории. Поведение инвесторов, по более новым сведениям определяется, прежде всего, двумя основными человеческими свойствами: жадностью и страхом. Поэтому многим инвестиционным консультантам после конца ГДР удалось «раскрутить» неопытных «восточников» на инвестиции с якобы гарантированными тридцатью процентами дохода. После того, как эти мошенничества лопнули, едва ли кто теперь инвестирует на востоке, и там царит распространенный страх перед рынком долгосрочных капиталов. Сберегательная книжка зато снова входит в моду. Финансовых кризисов нельзя избежать в открытой рыночной экономике, они существуют, чтобы завершать спекулятивные фазы, в которых утратившие от жадности ум участники рынка теряют всякую осторожность и вслепую ставят на увеличение, не учитывая риск. За этим следует горькое наказание. Второе, что я понял, работая в группе собственной торговли, это была непредсказуемость рынка. Всем так называемым экспертам, которые выступают по телевизору и предсказывают до конца года состояние индекса Доу-Джонса или Германского индекса акций (DAX), следовало бы лучше пойти работать предсказателями в цирке. Мне еще раз стало ясно, что мир вокруг нас невообразимо сложен и не может быть описан линейными моделями. Это совпадало с моим опытом разведывательной работы. Можно сколь угодно хорошо распланировать все собственные действия заранее и точно разыграть все мыслимые варианты противоположной стороны, но, в конце концов, часто самую решающую роль играет непредвиденный случай. Вероятно, поэтому склонность к азартным играм также была выражена так сильно у банкиров. В то время как мы с коллегами в Нью-Йорке играли только в «покер лжецов» со ставками в 100 долларов, то в Лондоне уже была настоящая, правильная игра в покер. Если перед Рождеством мы получали бонусы – их размер тогда составлял от 300 тысяч до 500 тысяч фунтов стерлингов для хорошего работника, то в период между праздниками шла самая интенсивная игра. Ставки колебались от 300 до 1000 фунтов. Когда меня во время отпуска заносит в Лас-Вегас, я до сих пор совершаю обход покерных столов и, как правило, выхожу из зала с большей суммой денег, чем та, с которой зашел. НАЗАД В ГЕРМАНИЮ В 1987 году в ГДР официально отменили смертную казнь. Но у меня не было иллюзий. Если бы люди Мильке узнали, где я нахожусь, они бы сделали все мыслимое и немыслимое, чтобы вывезти меня в ГДР. До этого времени я исходил также из того, что в худшем случае они могут убить меня и прямо за границей. (После 1990 года во многих статьях и книгах мне довелось прочитать, что меня заочно приговорили к смертной казни и даже якобы назначили премию за мою голову, но в документах Штази я не нашел никаких доказательств этого.) К счастью МГБ не знало моего нового имени и моей измененной внешности. Я немного пополнел, завел густые усы и носил очки, по возможности даже темные очки. От предложенной ЦРУ пластической операции я отказался. С 1984 года я отважился снова отправиться в Люксембург, в Швейцарию и в Австрию, а затем, наконец, и в ФРГ. БНД и ЦРУ не имели ничего против, так как считали, что я делаю это под свою ответственность, срок их долга попечительства уже истек. Во всех этих поездках я был очень осторожен. Стекла моих машин были тонированными, и я довольно часто менял марки. В кругу моих банковских коллег никто не знал о моей прежней жизни. С большим интересом я следил за Горбачевым и его новой политикой гласности и перестройки. Старая доктрина Брежнева с обязательным поддержанием единства Восточного блока во всех вопросах была отвергнута, отдельные страны получили больше свободы для самостоятельной политики. В ГДР оппозиционеры смогли организоваться под крышей церкви, не боясь, что их всех сразу арестуют. Государству пришлось демонстрировать больше либерализма, поскольку нужно было продолжать диалог с Западом и получать оттуда кредиты. Советский Союз поднял цены на нефть и все сильнее заботился о своих внутренних проблемах. Политика гонки вооружений Рейгана возымела действие, СССР пошел на уступки на переговорах по ограничению вооружений, русским требовалось перенаправить средства, выделявшиеся прежде на вооружение, в экономику и на улучшение жизненного уровня людей. Мне было ясно, что тотальной изоляции ГДР скоро придет конец. Щедрое предоставление права на выезд на Запад «по срочным семейным обстоятельствам» уже указывало на это. Во мне росло желание снова связаться с моей семьей. Но сразу выходить на жену и детей могло быть слишком опасно. Они наверняка сменили имя и, несомненно, переселились в другое место. Кроме того, за ними, вероятно, по-прежнему строго наблюдали. С моими двумя сестрами, напротив, это можно было сделать легче. Но у них не было телефона, а посылать письмо по их адресу было слишком рискованно. Обе еще числились, вероятно, в контрольных почтовых списках МГБ. Потому на ум мне пришел двоюродный брат моего шурина, который жил в том же городе, что и мои сестры, и у него, как инженера на заводе синтетического каучука, был телефон. Я узнал его номер, позвонил, назвавшись чужим именем, и попросил, при помощи придуманной истории, пригласить госпожу такую-то к телефону на более позднее время, когда я перезвоню снова. Так и получилось. Она узнала меня, однако, не показала никакого волнения, а порекомендовала мне другой номер телефона. Это был ее рабочий телефон, где она могла бесконтрольно принимать звонки, но сама звонить на Запад не могла. Отныне у нас был регулярный контакт. Мой шурин был уже в пенсионном возрасте, поэтому он мог ездить в ФРГ. Используя свои шпионские навыки, я организовал конспиративную встречу во Франкфурте-на-Майне. Помимо семейных новостей я расспросил его о подробностях экономического положения в стране, о настроениях людей и о состоянии снабжения в провинции. Отставание от Запада, похоже, стало еще большим, особенно в области современной техники. О персональном компьютере обычный гражданин не мог даже и мечтать. Кроме того, эта современная технология представляла угрозу для государства, так как если у каждого дома был бы компьютер и принтер, то он мог бы легко печатать листовки, а МГБ с его анализом почерка и сравнением шрифтов пишущих машинок ничего не могло бы с этим поделать. К тому времени на Западе уже появились в открытой продаже мобильные телефоны, и можно было предвидеть их миниатюризацию. Я купил себе лэптоп, - сейчас его назвали бы «компьютером на прицепе», и с некоторой фантазией мог себе представить, как такая техника изменит всю работу разведки. Больше не нужно будет записывать надиктованные по радио колонки цифр, таскать с собой толстые портфели на другую сторону, маленькой дискеты будет достаточно. Летом 1989 года ситуация обострилась. Я постоянно слушал радио. После фальсификаций местных выборов в мае сформировался широкий протест, в том числе уже и вне церквей, а летними каникулами многие воспользовались, чтобы через Венгрию сбежать в Австрию. Другие занимали посольства ФРГ в Праге и Варшаве, чтобы так добиться для себя права на выезд. Неспособное к реформам руководство СЕПГ, которое к тому же приветствовало жестокое подавление китайских студенческих демонстраций на площади Тяньаньмэнь в Пекине, быстро теряло народную поддержку, даже среди лояльных граждан. Многие просто хотели уехать и не рассчитывали на какую-то перспективу улучшения положения внутри страны. В начале сентября я вылетел из Лондона в наш дом на Лазурном берегу – заработанные мною большие деньги я старался разумно вкладывать – и без остановки смотрел новости по телевизору. Ситуация в ГДР, похоже, полностью вышла из-под контроля. В Лейпциге начались демонстрации по понедельникам, венгры полностью открыли свою границу, восточным немцам, занявшим посольство ФРГ в Праге, было разрешено выехать на Запад, а старики в Политбюро СЕПГ по-прежнему занимались лакировкой действительности и выглядели парализованными. Даже госбезопасность, восхваляемая как «щит и меч партии», старалась не высовываться, по крайней мере, я, следя за новостями в Южной Франции, не видел никаких следов ее деятельности. Вернувшись в Лондон, я продолжил работать в «Голдман Сакс» и заботиться о постоянном росте доходности моего банка. 9 ноября мой дом превратился в укромный уголок, где хозяином был только я. Моя жена улетела в Нью-Йорк лечить зубы у своего дантиста, потому я пригласил своего друга Чарли на ужин. У меня было какое-то праздничное настроение, возможно, я чувствовал, что на моей старой родине, наконец, что-то сдвинется с места. Старый Хонеккер ушел в отставку 18 октября, а парой дней раньше и мой бывший шеф Эрих Мильке со всем Политбюро. После огромных демонстраций 4 ноября в Восточном Берлине капитулировало уже само правительство. Теперь пришло время открывать границу. Я поехал в «Хэрродс», купил прекрасный шатобриан и открыл к нему бутылку «Шато Марго» 1982 года, одного из самых изысканных бордосских вин из моей коллекции. Одной бутылки нам не хватило, и вскоре за ней последовали другие дигестивы. После выпитого Чарли уже не рискнул ехать домой и устроился спать в моей гостиной. В половине четвертого утра зазвонил телефон. Это была моя жена из Нью-Йорка. – Я только что видела по телевизору, что в Берлине люди танцуют прямо на Стене. Я с похмелья промычал: - Ты, наверное, слишком накурилась травки, и повесил трубку. Чарли тоже проснулся и спросил в чем дело. – Моя жена решила, что в Берлине люди танцуют на Стене. – У нее, наверное, «крыша» поехала, - проворчал Чарли. В семь утра я включил Би-Би-Си и не поверил своим глазам. Народ не только забрался на верхушку Стены у Бранденбургских ворот, но уже приступил к разрушению всего этого сооружения, во всяком случае, я видел множество людей с молотками и долотами. Позже днем я позвонил своей сестре и вечером я уже сидел в самолете, направлявшемся в берлинский аэропорт Тегель. В этой ситуации товарищам из моего бывшего министерства точно было не до того, чтобы гоняться по западной части города за их бывшим сбежавшим сотрудником. Но в выходные дни мы из осторожности так и не пошли в Восточный Берлин. Вернувшись в понедельник в банк, я увидел, что Чарли уже сидел в бюро и играл в «тетрис». Меня всё еще распирало от увиденного в Берлине, и я предчувствовал скорое объединение Германии. – Поверь мне, старина, - сказал я ему, - скоро нам придется свернуть тут наши палатки и перебираться на Восток. Там уже прямо сейчас начнется рыночная экономика, и у нас с нашим опытом будут наибольшие шансы в мире. Ближайшие годы, вероятно, станут одним сплошным эльдорадо. Целые государства будут открыты для приватизации, речь идет об инвестициях в промышленность и недвижимость, об инвестиционных капиталах и средствах в беспрецедентном масштабе. Но на Чарли моя эйфория не подействовала. – К чему беспокоиться? Мы здесь зарабатываем больше, чем можем разумно потратить. Когда я хочу, я после полудня отправляюсь домой и играю в гольф. Лучшего просто нельзя пожелать. А там всё развалилось, города ужасные и серые, окружающая среда уничтожена. Так что, пожалуйста, без меня. В определенной мере он, разумеется, был прав. Но мне было скучно просто сидеть здесь, наблюдая за движением на Лондонской фьючерсной бирже и зарабатывать деньги парой телефонных звонков. Где вызов, где толчок? В этой ситуации меня как раз устроило предложение конкурента. Мне предложили возглавить руководство филиала банка «Леман Бразерс» во Франкфурте-на-Майне. Я недолго раздумывал и сразу согласился. В новых условиях мне казалось возможным снова поехать в Германию, а должность директора, разумеется, выглядела привлекательной. 1 февраля 1990 года я приступил к работе на новом месте. У меня был красивый офис с видом на Майн. Но внешность оказалась обманчивой. Я, точно как и в случае с Сент-Луисом, слишком мало собрал информации перед принятием решения под влиянием эмоций. Я сменил благородного рысака на старую клячу. «Леман Бразерс», внешне старый и заслуженный американский инвестиционный банк, изнутри находился в печальном положении и в финансовом отношении был уже значительно ослаблен. Только вливание капитала в размере 950 миллионов долларов со стороны материнской фирмы – «Америкен Экспресс» предотвратило самое худшее. Был введен режим жесткой экономии, и среди моих первых задач на новом месте было сокращение двадцати сотрудников. жүктеу/скачать 1.17 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|