Глава пятая. Победы и уверенность в себе

Глава пятая. Победы и уверенность в себе

Когда в Японии биржа на два часа закрывается на ланч и игроки расходятся в надежде на разворот тенденции, в Америке царит поздняя ночь. Я закрываю глаза и погружаюсь в дрему. Во сне я могу почувствовать на языке вкус говядины «Веллингтон» у Дельмонико, где праздновали удачные сделки Джесс Ливермор и мой дедушка Мартин. Я могу услышать, как мой учитель музыки, отец Роберта Шраде, играет в квартете с Брамсом; увидеть тренировки великих игроков в сквош - Коулса и Барнеби; ощутить запахи ночлежек, где Арти осматривал владения призраков и колдунов; и почуять возбуждение, царившее в борделе Скотта Джоплина, где Мартин развлекался с девочками.

Да, именно такие «университеты» готовят будущего биржевика к успеху. Но, само собой, существуют и настоящие учебные заведения - к примеру, колледжи Гарварда или «Высшие школы жизни» Линкольна, - которые специализируются на подготовке хороших солдат, истинных верующих и конформистов.

К счастью, я играл в теннис и был неплохим музыкантом, а мои родители служили для меня достаточной опорой, чтобы не потерять уверенности в себе. И мое умение сопротивляться конформизму стало основой моей будущей деятельности биржевого спекулянта.

Гарвардская команда по сквошу - одна из самых преуспевающих команд за всю историю межуниверситетских игр. В 1996 году мужская команда выиграла подряд 70 матчей, а женская - 40 матчей подряд. Гарвардцы победили на одиннадцати из последних двенадцати чемпионатов национальных межуниверситетских игр. Это - типичная картина для последних семидесяти лет. Можно предположить, что гарвардская традиция побеждать применима в некоторых других областях деятельности, в частности, в настольных играх и на бирже.

Я не намерен приносить особо пышные извинения за то, что постоянно ссылаюсь на свой опыт игры в сквош, хотя этот вид спорта вымер, как додо. Разумеется, кроме тех немногочисленных ветеранов, которые еще играют в сквош или помнят, как это делалось, едва ли кто-то сейчас заинтересуется подробностями этой игры. Однако уроки, которые я извлек из сквоша, весьма полезны и многочисленны. Сами по себе правила игры, в которой соперники, вооруженные потенциально смертоносными ракетками, не разделены сеткой и стоят близко друг к другу, требуют от игрока крепких нервов. Игрокам приходится сдерживать силу удара, чтобы ненароком не убить соперника мячом.

Сквош - это джентльменская игра английских лордов: в прошлом только у них хватало денег и свободного времени на это развлечение. Традиция требует от игрока в сквош поджимать губы, выпячивать подбородок, поддерживать в себе боевой дух, скрывать боль, побеждать с изяществом, а поражение принимать со скромностью.

Родоначальником гарвардских традиций стал Гарри Коулс, который был тренером с 1928 по 1936 год. Знатоки утверждают, что Коулс был самым лучшим игроком за всю историю сквоша. Если кто-либо из его учеников-чемпионов не принимал победу с должным изяществом, Гарри играл с ним демонстрационную партию, побеждая в третьем, последнем гейме со счетом 15:0.

Прежде Гарри был тренером в элитном британском «Гарвардском клубе» в Бостоне, и он так и не смирился с тем, что менее аристократические американские игроки променяли длинные белые брюки на шорты. В своей книге «Искусство сквоша» Коулс жалуется:

«Хорошо играть в сквош можно, разумеется, как в длинных брюках, так и в шортах. Разница невелика. Но, с другой стороны, никто не сможет возразить против того, что длинные белые брюки придают игре особую прелесть, утраченную с появлением шорт... Теперь игроки то и дело выходят на корт в одних спортивных подтяжках. Если б такой игрок хоть раз увидел себя с трибуны, он тут же помчался бы переодеваться!»

Не вызывает сомнений, что изменение старинных традиций и возросшая зрелищность игры внесли свой вклад в постигшее Коулса безумие. Последние десять лет своей жизни - с 1936-го по 1946-й - он провел в психиатрической лечебнице.

Когда в 1936 году на смену ему пришел Джек Барнеби, английская традиция уже была изрядно американизирована. Брюки окончательно уступили место шортам. Спортсменов выпускали играть за команду, даже если они не прошли финальную подготовку в гарвардских клубах. Новичкам больше не нужно было платить за обучение. Джек регулярно набирал учеников «с нуля» и за три года превращал их в первоклассных игроков.

Джек был родом из Хартфорда (штат Коннектикут) где играть в теннис круглый год было невозможно из-за холодного климата и суровости страховых компаний. Когда в 1930 году Барнеби появился в Гарварде, один из теннисистов предложил ему заняться зимним сквошем, но тот отказался. Вместо этого он попросил Гарри Коулса дать ему шанс выступить за команду; однако Коулс сказал, что все места заняты нынешними или будущими национальными чемпионами.

Единственный путь к игре для Барнеби состоял в том чтобы платить Коулсу за частные уроки. Джек аккуратно посещал занятия в течение года, о чем часто рассказывал впоследствии своим ученикам. «Я научился играть на уровне лучших национальных чемпионов того времени - таких, как Глидден, Пул и Стрэчен». Сейчас, когда я пишу эти строки, на мне - рубашка, выпущенная в честь 80-летия Джека Барнеби. О своей игре в 1930-е годы Джек говорил: «Чем старше мы становились, тем лучше играли». Я сверился с хрониками и убедился, что это - чистая правда. Джек участвовал и побеждал в финалах множества массачусетсских турниров, а на демонстрационных играх одерживал победы над такими чемпионами, как Глидден и Пул.

Когда в 1961 году я получил возможность выступить за команду, мне не хватало аристократизма, но зато я был переполнен боевым духом. Я регулярно переходил в ближний бой и способен был сыграть подряд два матча из пяти сетов, даже не запыхавшись. По этому параметру я отлично подходил для гарвардской школы: традиции ее требовали, помимо всего прочего, сражаться до последней капли крови.

Однако, боюсь, я был недостаточно утонченным. Я бунтовал против чопорного английского духа, которым была пронизана эта игра. Еще до того, как я взял в руки ракетку, я подошел к Джеку Барнеби и заявил: «Я стану лучшим игроком». Мысленно я уже слышал, как стонут чемпионы в белых брюках, портретами которых были увешаны стены конторы Джека. К чести Джека, он спокойно ответил: «Подожди несколько дней. Я покажу тебе, что такое корт для сквоша». Годы спустя, описывая этот случай, Барнеби был великодушен:

«Поскольку он был новичком и никогда не видел настоящей игры, его похвальбу можно счесть простительной. Эти слова для Нидерхоффера были простой констатацией факта, вроде того, как мы говорим: «Я пойду на почту». Четырнадцать месяцев спустя он уже был национальным чемпионом среди юниоров».

Через тридцать пять лет Джек признался мне, что едва держал тогда желание заявить мне в ответ: «Ты - самый несносный кретин из всех, которых я имел несчастье встречать в Гарварде за сорок лет». Это был первый, но не последний случай, когда Джеку приходилось прикусить язык, чтобы не осыпать меня бранью.

Однажды мою игру судил сам Нед Бигелоу. Проиграв, я саркастически бросил ему:

«Благодарю!»

«Не стоит. Моей заслуги в этом нет», - ответил он.

«Так я тебе и поверил», - фыркнул я.

Джек сказал мне, что из-за этой перебранки едва ни отменили ежегодный национальный турнир: Бигелоу пригрозил лишить нас финансовой поддержки. Но и в тот раз он сумел взять себя в руки и спустя несколько часов осторожно добавил: «Возможно, тебе просто не следовало отвечать ему так язвительно».

«Но, Джек, если б мы не были на содержании у этого йельского сноба, я выиграл бы весь турнир», - возразил я.

Уверенность в себе

Называйте это чувство как угодно: самоуверенность или неизлечимым самомнением, - но оно сопровождало меня в течение всей моей жизни в спорте. Сейчас ученые дали ему множество самых разных и причудливых имен: «конгруэнтность», «самоконтроль», «уверенность в себе», «самодостаточность», «внутренний контроль», «ощущение себя в роли кукловода, а не марионетки», «отсутствие комплекса неполноценности» и «личная ответственность». Суть всех их трудов сводится к тому, что недостаток самоуверенности приводит к погружению в себя, а затем - к вымещению своей обиды на мир в саморазрушительном и антисоциальном поведении. Умение рисковать тесно связано с тем, как мы воспринимаем самих себя.

Психологи изучают явление уверенности в себе с помощью разнообразных сложных экспериментов, включая в них студентов, профессоров и своих коллег. Типичный эксперимент начинается с того, что студенту сообщают будто бы он провалил тест на интеллект. Затем миловидная девушка - ассистент экспериментатора - вовлекает студента в разговор. Слово за слово - и девушка назначает свидание. Согласится студент или нет - зависит от многого. В беседе столько всяких подводных камней, что бедному испытуемому то и дело хочется позвать на помощь мамочку... или, на худой конец, профессора.

По контрасту с подобными опытами, бейсбол - общенациональный американский спорт - представляет собой сферу деятельности, где исход объективен, участники - вполне зрелые люди, а цель неоспорима, достойна и порождает сильную мотивацию. Вот некоторые данные об уверенности в себе на основе наблюдений игроков в бейсбол.

О благоприятном образе «я»:

«Ничто не придает питчеру уверенности в себе сильнее, чем разрыв в счете очков в восемь в его пользу» (Джим Бронсан).

«Когда ты выигрываешь, ты лучше ешь, лучше спишь, вкус пива кажется гораздо приятнее, а твоя жена выглядит не хуже Джины Лоллобриджиды» (Джонни Пески).

О неблагоприятном образе «я»:

«Ты решил дождаться своей подачи. Потом, когда мяч летит на базу, ты думаешь о том, насколько хороша твоя стойка. Потом ты задумываешься, насколько хорош замах. А потом - обнаруживаешь, что мяч уже пролетел мимо» (Бобби Мерсер).

«Итак, если ты проигрываешь, то сам в этом виноват. Смирившись с этим, что ты делаешь дальше? Ты начинаешь спрашивать всех вокруг: «Что же я такого сделал, чего не должен был делать?» Ответы тебя удивят. Один скажет тебе одно... другой - другое... третий - еще что-нибудь неожиданное. Оказывается, ты неправильно встал в стойку. Ты слишком плотно сжал ступни... или расставил ноги чересчур широко. Ты замахнулся слишком рано... или слишком поздно. Ты принимаешь все советы, которые услышал... и что же дальше? Можешь считать себя счастливчиком, если очередным мячом тебе не снесет голову. Потом, рано или поздно, тебе начинает везти, но ты все равно продолжаешь думать, что сам был виноват во всех прежних неудачах» (Лу Гериг).

Судя по этим примерам, гораздо легче обнаружить, что тебе не хватает уверенности в себе, чем исправить этот недостаток.

Привет американской знаменитости!

Многие проницательные аналитики рынка приходили к выводу, что одно из качеств, наиболее важных для успеха в спекуляциях, - это высокая самооценка. Еще в руководстве 1880 года говорилось:

«[Игрок на бирже] должен думать сам за себя, должен следовать своим собственным выводам. Доверие к себе -это основа успеха. Не поддавайтесь привычке к умственной лени, не позволяйте думать за вас газетам, брокеру или умным друзьям».

В старых учебниках по биржевой игре описано множество случаев легендарного хладнокровия в той или иной критической ситуации. Но подвиги Джея Гульда, Джона Гейтса и Корнелиуса Вандербильта не уступают легендам современности. Чего стоит хотя бы моя игра в теннис с Соросом 19 октября 1987 года, в день биржевого краха!

В самый разгар паники мы продолжали играть. Накануне Сорос потерял по меньшей мере миллиард. Но ему было наплевать (по крайней мере, так казалось). В тот день он играл как бог, разгромив меня подчистую (в отличие от него, я был озабочен другими делами). Сорос не сомневался, что на следующий день биржа опять откроется и возможности прибылей будут предоставляться ему столь же регулярно и предсказуемо, как в прошлом.

Я обычно выказываю больше уверенности в себе перед игрой, чем после проигрыша. Я рассчитывал на победу в каждом из тысяч соревнований, в которых я когда-либо участвовал, и не сомневался, что преуспею как игрок на бирже еще до того, как заключил свою первую сделку. Такая самоуверенность коренится в 1930-х годах, когда я наблюдал за футбольными матчами в Бруклинском колледже.

Арти был защитником и называл свою команду «худшей на свете», а свой вклад в ее деятельность - «меньшим из возможных». Наверное, он был прав. Впоследствии я проверил счета футбольных матчей, в которых он участвовал за четыре года обучения в колледже. Одна победа одна ничья и тридцать три поражения. Совокупный же счет составлял 705:8 не в пользу Бруклина.

В нашей семье рассказывали одну легендарную историю. Однажды судья удалил Арти из игры в момент, когда счет был 50:3 против Бруклина. Дедушка Мартин почувствовал, что больше не в силах этого выносить. Он написал судье письмо приблизительно следующего содержания: «Когда у вас в команде играет Нидерхоффер - настоящая американская знаменитость, - как вы смеете заставлять других игроков бегать и бить по мячу! Ведь они в сравнении с ним - просто дети малые!»

У меня сохранилась вторая страница этого письма, до сих пор хранящая аромат неповторимой заботы о детях, которой всегда отличалась семья Нидерхофферов. Привожу выдержку:

И все в таком же духе. Можете себе представить, как разозлился Лу, когда получил это послание. Но месть была у него в кармане. На следующий же день он прочитал это письмо вслух всем игрокам в раздевалке. Для Арти это был самый ужасный момент в его жизни.

Товарищи Арти по команде безжалостно высмеяли его и прозвали «американской знаменитостью». Эту кличку он носил до последнего дня своей учебы в Бруклинском колледже. Годы спустя, когда мы обедали всей семьей в рыбном ресторане Лунди в Шипшед-Бэй, к нам неожиданно подошел один из бывших футболистов, игравших с Арти в одной команде. «Привет, американская знаменитость! Ну, как твой папочка поживает?»

Когда Арти после того письма рассказал своему папочке как его высмеяли, Мартин ответил: «Если я за тебя не заступлюсь, то кто же это сделает?!» Вот так все Нидерхофферы относятся к своим детям. Однажды я написал похожее письмо в Чейпин-скул, когда мою Гэлт не пустили на шоу талантов. Я обозвал ее учителей губителями молодежи, а ей велел не волноваться. Из-за того, что какие-то придурки не дали ей выступить, ее талант все равно никуда не денется. Письмо опубликовали в «Бордрум репортс». Оно вызвало отклики по всей стране среди родителей, чьим детям не давали развернуться учителя. До сих пор мне приходят письма от родителей, которым не нравится, что школы подавляют в их детях дух индивидуализма. Когда у моих детей случаются проблемы в школе, я быстро поднимаю в них этот дух, предлагая: «Хочешь, я набросаю твоему учителю записку?» Однажды я услышали как Сьюзен утешает ударившихся в слезы детишек: «Не бойтесь, он просто шутит».

Моя репутация докатилась до биржевой площадки. Когда брокер пытается водить нас за нос, мои партнеры говорят ему: «Доктор Нидерхоффер хотел бы побеседовать с вами об этом после закрытия». Выслушав многословные объяснения, я обычно предлагаю: «Может быть, изложить все что мы об этом думаем, в письменной форме и передать записку вашему боссу?» Брокер неизменно отвечает: «Пожалуйста, не надо. Я принимаю заказ по вашей цене».

Не тратя времени зря

Своим хорошим стартом я обязан и еще одному элементу своего воспитания. Дело в том, что меня с самого раннего детства окружали книги. Когда я был ребенком достаточно было смотреть на них и читать их названия чтобы почувствовать, насколько велик мир. Арти поселился на территории 9-го избирательного участка, где находился издательский район Манхэттена. Книгами тогда торговали на лотках прямо у издательств. Арти и еще несколько интеллектуалов-полицейских спасали издателей от расходов на транспортировку, бесплатно приглядывая за этими лотками.

В нашем доме в Брайтоне площадью в 700 квадратных футов было более десяти тысяч книг. Дважды в неделю мы пополняли эти запасы, заглядывая в местную библиотеку. Мне читали вслух перед сном каждую ночь. На похороны Арти пришли пять библиотекарей: они хотели отдать дань уважения своему лучшему клиенту. Соотношения между нашими книгами и богатством и между библиотекарями и другими участниками похорон Арти могли бы попасть в Книгу Гиннесса.

Мы были слишком бедны - или слишком довольны своей жизнью, - чтобы покупать телевизор. В детстве я не смог насладиться роскошью сидения перед экраном и созерцания спортивных соревнований, которые я всегда так любил. Я пытался поправить дело и хныкал: «Я - единственный ребенок на свете, у которого нет телевизора! Почему мы не можем купить телевизор? Я хочу посмотреть на Никсов и на Сида Цезаря!»

Но все было бесполезно. Мои родители твердо стояли на своем: «Лучше почитай книгу. То, что хорошо для других, вовсе не обязательно будет хорошо для нас. Мы намеренно не покупаем телевизор. Книги способны передать все, что вообще может выразить человек. Книги могут заставить тебя смеяться и плакать; они могут помочь тебе совершить кругосветное путешествие. Книги - это самая непреходящая ценность в мире: ведь они хранят в себе всю мудрость веков. Благодаря книгам ты можешь прожить тысячу жизней. А что толку в телевизоре?.. Лучше подойди к полке и возьми книгу».

«Да, но телевизор - интереснее!»

«Еще бы! Когда ты сидишь перед этим ящиком (имелся в виду телевизор в доме моих дедушки и бабушки), ты похож на зомби! Только посмотри на себя! Ты впадаешь в транс. Телевизор превращает тебя в пассивного потребителя. Нельзя привыкать к тому, чтобы за тебя все делали другие. Запомни это раз и навсегда! Если ты хочешь, что бы в твоей жизни что-нибудь происходило, тебе придется Добиваться этого своими силами!»

«Но телевизор нужен мне, чтобы делать домашние задания», - делал я последнюю попытку. Нет. Все без толку.

Выслушав лекцию такого рода, я дожидался удобного момента, бежал к бабушке и дедушке и прилипал к телевизору. Но, к сожалению, мне никогда не удавалось полностью расслабиться. Всегда оставалась возможность, что отец разыщет меня и оторвет от экрана. А мама заставит меня лишние часы посвятить упражнениям на пианино и кларнете за то, что я тратил время на телевизор. В то время невозможность нормально смотреть телевизор я воспринимал как величайшую трагедию. Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что благодаря этим родительским лекциям о вреде телевидения, чередовавшимся с часами, которые я проводил перед экраном, я развил в себе интерес и к спорту, и к музыке, и к книгам. Благодаря этому на всю дальнейшую жизнь я был обеспечен развлечениями.

Подобно большинству трейдеров и брокеров, большую часть своего рабочего времени я провожу за экраном, следя за вспыхивающими на нем огоньками цифр. Экран оказывает на меня такое же гипнотическое действие, как когда-то телевизор. Видя перед собой точь-в-точь то же, что в этот момент видят миллионы других людей, я становлюсь человеком толпы. Я склонен поддаваться влиянию толпы, забывая о том, что куда полезнее думать самостоятельно, наблюдая реальный мир свежим взглядом Брамс и Бетховен начинали свой рабочий день с прогулки по лесу. Памятуя об этом, я взял за правило делать в середине дня перерыв, чтобы пообщаться с природой. Больше всего я люблю гулять со Сьюзен по Ботаническому саду. Единственная проблема в том, что муза рынки, всегда знает, что я ушел. И за то короткое время, когда я прохлаждаюсь вдали от экрана, она успевает натворить кучу безобразий.

Свежие идеи я черпаю не только из прогулок на природе, но и из тысяч старых книг в библиотеке. В прошлом авторы писали по куда более высоким стандартам. Старые книги способны по-настоящему увлечь тебя и зарядить новой энергией. Некоторые из них оказываются для меня надежным лоцманом в океане эфемерного современного бытия, полном опасностей и гибельных соблазнов. Старые книги - это древесные стволы, из которых произрастают ветви современной науки. Чтобы выжить, игрок на бирже во что бы то ни стало должен добраться до самых корней, ибо листья ненадежны, как флюгер. Товары, которыми торгуют на современных рынках, могут меняться, но эмоции сегодняшних игроков - счастье, удивление, гнев, страх, грусть и смирение - ничем не отличаются от чувств, которые испытывали купцы в разных обстоятельствах в самые разные времена.

Опусти перпендикуляр

Если бы Гарвард не уделял такого внимания созданию ученого-спортсмена, я, наверное, по сей день воспринимал бы его просто как баскетбольную команду, на которую нельзя поставить ни цента. Впервые я столкнулся с тем, как важно хорошо учиться, в старших классах на тренировке по теннису, когда один из ребят не удержал в руке тяжелую ракетку и та угодила моей матери в живот. Вокруг нее тут же сгрудилась толпа неуклюжих подростков в защитных очках со стеклами толщиной с черепаший панцирь. Двое из них споткнулись друг о друга, упали и увлекли за собой других. Каждому из нас тогда хотелось попасть в команду. Но этот эпизод с ракеткой был весьма показателен и красноречиво говорил о мастерстве и координации чуть ли не всех кандидатов на место в команде. Мячи умел отбивать только я.

К счастью, среди нас оказалось целых пять математических гениев - все из выпускного класса. Они рассчитали, что если пройдут отбор в Гарвардский колледж, то получат тем самым пропуск в профессиональный теннис. А Гарвард как раз набирал кандидатов из Бруклина. На успех могли рассчитывать в первую очередь круглые отличники.

В математике я был не сильнее, чем эти ребята - в теннисе. Поэтому меня охватили серьезные сомнения, когда они посоветовали мне войти в команду математиков. «Не волнуйся, - сказали они. - Если ты сомневаешься, выбери один из трех ответов: 1, пи или е. Постарайся догадаться, какой из них более подходящий, и назови его». Когда я рассказал об этом своему отцу, который в школе отличался математическим талантом, он добавил: «А если это не сработает, попробуй опустить перпендикуляр к основанию».

Получился превосходный симбиоз: я подтягивал ребят по теннису, а они меня - по математике. В конце концов они закончили школу и поступили в Гарвард. И вот теперь мне пришлось выкручиваться самостоятельно.

Я явился на экзамен по математике. Первое задание было такое: «Найти сумму ((2 + V5)^1/3) + ((2 - V5)^1/3)».

За три минуты, отведенные на эту задачку, успеть упростить пример мне было не под силу. Но я помнил золотое правило, которое мне оставили в наследство выпускники. Едва ли ответом здесь могли быть pi или е. Выбор сужался. Поскольку сумма в левых скобках была явно больше, чем в правых, ноль получиться не мог. Я рискнул поставить единицу - и угадал!

Во второй задаче требовалось выразить третью часть угла при вершине равнобедренного треугольника через величины его сторон. Поначалу я опять зашел в тупик, но, к счастью, вспомнил, как мой отец советовал опустить перпендикуляр к основанию. И проблема упростилась до смешного. Осталось только применить теорему Пифагора и формулу для нахождения площади треугольника. Более подробно я не помню. Сами понимаете, чем старше становишься... Если читателей заинтересует эта задачка, единственное, что могу им посоветовать, - применить тот же метод, что и я. Под предлогом, что хочу освежить воспоминания юности, я подсунул все ту же задачку первому математику Гарварда Стиву Уиздому. В результате три доктора философии просидели над ней целую ночь. Мораль: в логике и геометрии дети иногда бывают не хуже взрослых.

Разумеется, математическим гением я не стал, но вынес из этих приключений драгоценный опыт. Я всегда помнил о простейшем и незаменимом правиле: «1, пи или е».

Простые догадки

Удивительно, насколько часто простые догадки оказываются точными. Если кто-нибудь спросит о вероятных биржевых ценах на конец года, лучше всего ответить: «Останутся на прежнем месте». Когда в начале недели на бирже происходят серьезные перемены, резоннее всего предположить, что ближе к концу недели перемены пойдут в обратную сторону. Общее число цен на Нью-Йоркской фондовой бирже, которые к концу дня остаются на прежнем месте, составляет 2%. Поэтому, предполагая, что цена не изменится, вы с куда большей вероятностью попадете в цель, чем назвав наугад любую другую цену. Индекс Доу и цены на фьючерсы также достаточно часто при закрытии биржи оказываются на том же уровне, что и при закрытии накануне. Один из способов извлечь выгоду из этого факта - продавать по двойному опциону, т.е. по текущей цене вне зависимости от колебаний курса.

Я пришел в восторг, когда убедился, что биржа разделяет мою любовь к неизменным ценам. Как правило, в течение торгового дня на Нью-Йоркской фондовой бирже заключается около 3100 сделок, и 725 из них (т.е. 25%) на протяжении дня не меняют цены. Примерно десять дней в году количество неизменных цен падает до 15% или еще ниже. С 1928 года до настоящего времени эти дни приходились на периоды резкого понижения цен, после которых «С&П 500» в течение 12 месяцев падали на 10% ниже номинала. С другой стороны, примерно за десять дней года количество неизменных цен поднималось до 30% и выше; и в течение следующих двенадцати месяцев наблюдались «бычьи» тенденции: «С&П 500» подскакивали на 10% выше нормы. Вероятность того, что за такими явлениями стоит случайность, - всего 1:5000. Таким образом, перед нами - вполне реальный феномен.

Я объясняю этот результат тем, что биржа «любит» дни, когда многие цены остаются неизменными. В такие дни профессионалам проще всего получить прибыль. Ведь когда публика покупает по цене выше той, которая была накануне при закрытии торгов, профессионалы продают; а когда публика продает по цене ниже той, которая была накануне при закрытии торгов, профессионалы покупают. Если при закрытии неизменившихся цен оказалось мало, профессиональные трейдеры недовольны состоянием рынка и пытаются толкнуть его вниз. Правило Уолл-стрит, гласящее: «Никогда не торгуй в затишье», - работает, по крайней мере, для фондовых бирж. Я попытался обобщить его и применить к другим рынкам. В результате я пришел к эмпирическому выводу, что это правило приложимо к рынкам с фиксированным доходом. При торговле иностранной валютой цены часто возвращаются на прежнее место. Диапазон цен в Нью-Йорке оказывается точно таким же, как в Токио или в Европе. Когда цены на фьючерсы в Нью-Йорке вдруг начинают бешено скакать, наличная квота обязательно одергивает их и приводит в чувство. Иногда тяготение неизменности настолько сильно, что за целый день торгов невозможно с прибылью купить доллар по низшей цене и продать по высшей. В такие дни профессионалы и снимают пенки.

Читая книги о рыночных сделках или о капиталовложениях, я часто с удивлением обнаруживал, что авторы не делают ни малейшей попытки подытожить свои наблюдения с точки зрения здравого смысла. Возьмем для примера два самых популярных руководства по капиталовложениям. В одном из них группа неких леди со Среднего Запада рекомендует покупать акции кондитерских фабрик, потому что кондитерские изделия любят все. Автор другой книжки - некий фондовый менеджер, ушедший в отставку после того, как обнаружил, что за последние два года не прочел ни единой книги. Более того, он не посмотрел ни одного футбольного матча. Так вот, этот, с позволения сказать, менеджер рекомендует покупать в розницу акции каких-то компаний, которые находятся под покровительством его дочерей. Одним словом, создается впечатление, что к покупке компьютера или видеомагнитофона мы подходим с куда большей осторожностью и вниманием, чем к игре на бирже.

Когда я учился в Гарварде, мне посчастливилось познакомиться с физиком М. Осборном, специалистом по высоким энергиям, который работал в исследовательской лаборатории военно-морского флота США. У него в одной левой пятке было больше сообразительности и таланта, чем в голове у всех этих шишек - докторов и профессоров финансовых наук, с которыми я сталкивался за тридцать пять лет своей деловой жизни (не считая одного-двух моих хороших друзей). рано или поздно Осборна назовут Пастером в сфере исследования рациональных ожиданий. Его статья «Броуновское движение на бирже» по сей день остается ключевой работой в этой области. Мысль написать эту статью пришла ему в голову, когда он сидел у реки и размышлял о миграциях лосося. По какому-то неожиданному наитию Осборн осознал схожесть поведения лосося с поведением цен на бирже. Эта идея ему понравилась. Он сделал еще один шаг назад и подошел к вопросу случайности цен на бирже с точки зрения наблюдателя, находящегося на Марсе. И в движениях биржевых цен Осборн усмотрел «близкую аналогию с системой согласованных движений большого числа молекул».

Я познакомился с ним, и началось наше сотрудничество, продолжавшееся на протяжении пятнадцати лет. За это время мы успели сразиться с самыми почтенными экономистами и самыми авторитетными теориями игры на бирже. «Сейчас кто-то слопает ворону, живьем и в перьях, - говорил в таких случаях Осборн. - И что-то мне подсказывает, что это буду не я». И всякий раз он оказывался абсолютно прав. И к тому моменту, когда Осборн подобрался к Оскару Моргенштерну (который разбирался в биржевых ценах приблизительно так же, как я-в комплексно сопряженных матрицах), Моргенштерн уже молил о пощаде.

Поступление в Гарвард

Я пошел по стопам других спортсменов-математиков из моей школы и поступил в Гарвард. Консультант по колледжам делал все, чтобы отговорить меня от этого шага, а директор моей школы даже написал письмо с протестом против моего приема в Гарвард. Но случилось чудо, и я оказался одним из совсем немногочисленных студентов, попавших в Гарвард из бесплатных средних школ Бруклина.

К моменту моего появления в стенах этого учебного заведения в 1961 году Гарвард существовал уже 320 лет, и у него было достаточно времени, чтобы научиться сговорчивости. Я слегка перестроился, Гарвард слегка приспособился, и мы столковались.

В те времена гарвардским студентам приходилось рассчитывать только на свои силы. «Папочка Гарвард» не собирался платить по их счетам. И мне срочно понадобилась хорошая работа: на отцовском полицейском жалованье в 10 000 долларов в год в те дни было далеко не уехать.

Почтальон не звонит

Первое свое место работы в Гарварде я нашел на студенческом почтовом отделении. В мои обязанности входила сортировка и доставка корреспонденции, а также сбор корреспонденции на отправку в северной части кампуса. За эту собачью работу платили 1 доллар 80 центов в час.

Проработав несколько дней, я перешел на полный рабочий день почтальона. Мой босс, пожилой ирландец, оказался человеком старой закалки. Его туфли всегда были начищены до алмазного блеска, шею всегда стягивал аккуратнейшим образом повязанный галстук. Однажды я должен был разносить почту в день, когда стояла типично бостонская осенняя погода: ледяной дождь с ветром до пятидесяти миль в час. Босс велел мне на дорожку: «Не теряй головы и, что бы ни случилось, не забудь забрать почту из биологической лаборатории Уотсона. С тех пор как этот профессор получил Нобелевскую премию, он считает, что мир вертится вокруг него. И если у него не забирают почту дважды в день, он пишет на нас жалобу. Когда такое случилось в последний раз, мне пришлось извиняться перед вице-президентом корпорации».

Но я никогда не умел толком выполнять инструкции. В сущности, теперь я понимаю, что на роль почтальона я не годился вовсе. Идеальной карьерой для меня было бы что-нибудь вроде судьи женского сквоша в крупном университете или руководителя косметической лаборатории. Но мне чертовски были нужны эти жалкие гроши, которые платили почтальонам. Не знаю, что именно меня отвлекло - дождь или мои собственные раздумья, - но я все-таки забыл заглянуть в лабораторию Джима Уотсона. И босс живо избавился от меня.

«Ты уволен. Не понимаю, как в Гарвард вообще допускают таких лоботрясов?! Тебе даже не хватило мозгов спрятаться от дождя в здании и заглянуть в одно-единственное место, о котором я тебе сто раз напоминал! Убирайся отсюда и никогда больше не возвращайся».

Лет тридцать спустя, благодаря нашим общим друзьям - Соросу и моему хорошему приятелю доктору Бо, - мы с Джимом Уотсоном познакомились заново. Я поинтересовался, уж не он ли тогда потребовал уволить меня. «Нет, что вы. Для таких пустяков я был слишком занят своими исследованиями, руководством двумя лабораториями и поисками своей будущей жены среди кучи студенток и ассистенток».

На коньках по Гарварду

Всякий, поступивший в Гарвард, получает тем самым почти твердую гарантию его окончить. 99% всех, чья нога переступила порог этого заведения, получают степень. Это - удивительный результат, учитывая, что большинство студентов не посещают и половины всех лекций, а большая часть остальных настолько заняты общественной работой, что у них не хватает времени даже на курсовую, не говоря уже о чтении дополнительной литературы.

Если бы это обстоятельство не играло мне на руку, я почти наверняка не добрался бы до финишной черты. Мне всегда было лень ходить на лекции. Почти все курсы у нас вели знаменитые профессора, и в аудиториях собиралось по 500-1000 человек. От одних запахов в таком зале мне становилось тошно. Я не умел дышать углекислым газом полтора часа кряду. Кроме того, меня постоянно клонило в сон, поскольку я часто засиживался за полночь над книгами. И вообще, я был поклонником идеи обратной связи. С моей точки зрения, идеальная форма обучения была такова: ты гуляешь по парку с каким-нибудь ученым профессором и беседуешь с ним на темы, которые интересуют вас обоих. А какой толк в лекциях без обратной связи?! Разумеется, мой идеал был недостижим; но ведь студенты могли бы заранее готовить записки для лектора, излагая в них свои соображения по поводу предмета. В каком-то отношении это было бы еще лучше: ведь письменная речь волей-неволей требует большей четкости в мыслях, чем беседа. Но, к моему огорчению, выяснилось, что такая форма общения между студентами и преподавателями существует только в нескольких элитных учебных заведениях.

Многие профессора, по-видимому, наставляли младшекурсников на путь истинный с откровенным удовольствием; не меньшее наслаждение доставляло им присутствовать на собраниях факультета, где студентов отчитывали за те или иные проступки. Встречались среди наших лекторов и бывшие «звезды», которые по инерции продолжали отчаянно цепляться за свои прежние достижения. И наконец, попадались политизированные типы - бывшие дипломаты или государственные чиновники, которые, судя по всему, имели очень смутные представления о современных научных методах. Короче говоря, поскольку на тот момент я еще не научился играть в шашки вслепую, единственным способом не заснуть на лекции для меня оставалось покупать вестник скачек с ипподрома в Саффолк-Даунз и оценивать шансы той или иной лошади на победу.

«Возделывать наш сад»

В последних строках «Кандида» Панглос оглядывается на события из жизни Кандида - одновременно трагические и победные:

- Все события неразрывно связаны в лучшем из возможных миров. Если бы вы не были изгнаны из прекрасного замку, здоровым пинком в зад за любовь к Кунигунде, если бы не были взяты инквизицией, если бы не обошли пешком всю Америку, если бы не проткнули шпагой барона, если бы не потеряли всех ваших баранов из славной страны Эльдорадо- не есть бы вам сейчас ни лимонной корки в сахаре, ни фисташек.

- Это вы хорошо сказали,- отвечал Кандид. - Но надо возделывать наш сад.

Благодаря тому, что я нашел способ доучиться в Гарварде, началась цепочка событий, которая привела к тому, что я смог зарабатывать себе на жизнь. А это, в свою очередь, легло в основу моей будущей деятельности в качестве биржевого спекулянта.

На вводных курсах Гарварда каждую неделю в расписании стояла одна лекция какого-нибудь знаменитого профессора и две дискуссии, которые проводили выпускники иностранных университетов. Эти выпускники, очевидно, влачили жалкое существование: жалованья им едва-едва хватало на то, чтобы покрывать расходы на еду и жилье. Но в конце их ждала награда: сертификат на преподавательскую деятельность и гарвардская степень. А это означало, что в дальнейшем им будет гораздо легче найти хорошую работу. Уже в те времена Университет Восточного Иллинойса принимал адъюнкт-профессоров Гарварда с распростертыми объятиями.

И уже в те времена Гарвард в совершенстве владел искусством предельного занижения жалованья ассистентам профессоров («Подумайте о престиже!»). Кроме того, университет не принимал на работу ни одного из своих выпускников, прежде чем они как минимум пять лет не проработают в какой-нибудь другой высшей школе. Именно из-за такой политики Гарвард потерял Пола Сэмюэльсона - знаменитого лауреата Нобелевской премии по экономике, который в 1960-е годы популяризировал кейнсианскую экономику в своих учебниках-бестселлерах. Сэмюэльсон - это классический образец гарвардского экономиста. Он во что бы то ни стало стремился попасть в Гарвард. В 1948 году он защищал в Гарварде докторскую диссертацию, посвященную взаимосвязанным влияниям потребления и капиталовложений на объем производства; эта работа по сей день считается одним из основополагающих экономических трудов. Но всего этого оказалось недостаточно, чтобы сломить гарвардское табу на прием своих собственных выпускников на работу.

Кроме того, выпускников ожидал еще один неприятный сюрприз. За легкое поступление и беспрепятственное продвижение с курса на курс в конце концов гарвардским студентам приходилось расплачиваться донельзя завышенными стандартами выпускных экзаменов. Средняя ступень, А, считалась в те дни почти недостижимой роскошью.

Я быстро понял, что если наплюю на предметы младших курсов и с самого начала всерьез займусь предметами выпускных экзаменов (даже с опасностью превратиться в худшего студента в потоке), то, возможно, мне удастся дотянуть до В+. И это будет более чем приятной компенсацией за мою нелюбовь к систематической учебе.

Это решение оказалось правильным, и выпускные экзамены я выдержал сносно. Кстати, моя методика не прошла незамеченной. И с тех пор всякий раз, когда младшекурсник или явно ограниченный в интеллектуальном отношении студент брался за главные предметы выпускного курса, о нем говорили: «Играет в Нидерхоффера».

Годы спустя на приеме у Сороса я встретился с Василием Леонтьевым - основателем системы затраты/выход. На выпускном курсе он был моим профессором по микроэкономике, где я получил степень В+ (худший результат в моей группе). В то время основная идея Леонтьева состояла в том, что между производством и затратами труда и капитала на это производство существует фиксированная технологическая связь. С моей точки зрения, смысла в этой идее не больше, чем в убежденности некоторых русских, будто чудесное разнообразие товаров в американских супермаркетах - дело рук каких-то вашингтонских гениев планирования. Потом мне сообщили, что Леонтьев отрекся от своей теории, чего она, собственно говоря, и заслуживала. И все же этот ученый обладал блестящим интеллектом. Такие умы встречаются редко. Через двадцать пять лет после того, как мы с ним расстались в Гарварде, он меня вспомнил и сказал: «Ты и здесь играешь в Нидерхоффера. Снимаешь сливки со сделок Сороса. Тем же самым ты занимался и на моих лекциях». Временами, когда удача улыбалась мне, когда я покупал по низкой цене, продавал по высокой и вовремя закрывал позиции, партнеры говорили: «Ты сыграл с ними в Нидерхоффера».

Как «сыграть в Нидерхоффера» со спецкурсом

Как всегда бывает с добрыми делами, одно тянет за собой другое. В процессе поиска спецкурса «по методу Нидерхоффера» я нечаянно набрел на занятный вариант решения проблемы финансового выживания. В первую же неделю своего пребывания в Гарварде я заметил кучку горластых, широкоплечих, кряжистых парней, каждый вдвое меня тяжелее. Они входили в аудиторию следом за каким-то худощавым светловолосым джентльменом в очках. Этих парней я уже знал - они были членами футбольной команды. Я окликнул одного из них и спросил, что они тут делают.

«Понимаешь, у нас футбольные тренировки по четыре часа в день, и нагрузки - не чета вашим. Вы же - англофилы, игроки в сквош, боитесь лишний раз запачкать свои белые штаны. А у нас и травмы случаются на каждом шагу. К концу сессии мы чертовски выматываемся. Просиживать задницу над какой-нибудь паршивой курсовой сил просто не остается. Ну вот. А этот парень - Томми Терман. Он - мастер выискивать такие спецкурсы, на которых можно круглый год валять дурака. Его отец преподавал в Гарварде и был разработчиком одного из стандартных тестов интеллекта. Всем своим детям он выдает деньги в соответствии с их переходными оценками. Терман входит в команду по бриджу и много путешествует, поэтому учиться ему некогда. Вот он в начале каждого семестра и прикладывает всю свою сообразительность и опыт к тому, чтобы найти самый простой спецкурс. А мы ходим за ним следом и записываемся туда же».

Судя по всему, это была еще одна из традиций Гарварда, на которую все мало-мальски разумные младшекурсники набредали инстинктивно. Стив Уиздом окончил Гарвард на двадцать лет позже, чем я. Он рассказывал: «В наши дни «проводником» на легкие спецкурсы работал один хоккеист. Если Уилл куда-нибудь записывался, то мы знали, что проблем на этом спецкурсе не будет. Его просто тянуло на легкую жизнь, как июньского жучка - к воде».

Стиву это наблюдение весьма пригодилось. Случилось так, что он вообще не посещал занятия по одному важному экономическому курсу и даже не читал рекомендованной литературы. Но как только он увидел, что Уилл входит в аудиторию к Сандерсу сдавать экзамен, все его сомнения как рукой сняло. И похоже, это был не единственный случай, поскольку при выпуске степени ниже «А» у Стива оказались всего по паре предметов.

Как «сыграть в Нидерхоффера» с зачетами

В наши дни искусство «играть в Нидерхоффера» с зачетами практически приобрело легальный статус. Адама Робинсона, несомненно, можно назвать мастером использования парадоксального мышления для получения хороших оценок. Адам - один из основателей «Принстон Ревью», а его книги, посвященные искусству улучшать результаты тестов посредством оценки исходных представлений авторов теста, ежегодно расходятся полумиллионными тиражами.

Адам и мой брат Рой, который тоже стал великим мастером в таких делах, составили список правил того, как надо сдавать зачеты и выступать на семинарах.

1. Никогда не пытайся сдать основной зачет в общем потоке. Приходи к преподавателю позже. Но учти: у тебя, будет масса соперников - те, кто уже провалился и пришел пересдавать, а также лоботрясы, не считающие нужным являться на зачет вовремя.

2. Если ты не очень тщательно подготовился к семинару, выскажись как можно раньше. Тогда будет меньше шансов, что тебя вызовут по какому-то определенному вопросу. Если на экзамене ты не знаешь какого-либо вопроса, придумай свой собственный вопрос и ответь на него.

3. Никогда не записывайся на спецкурс, который ведет мужчина, если туда уже записалось много симпатичных девушек (и наоборот). С этим принципом связан другой: преподаватели на зачетах и экзаменах доброжелательнее относятся к студентам противоположного пола. А поскольку преподаватели обоего пола строже спрашивают студентов, чем студенток, то юношам рекомендуется всячески маскировать свою половую принадлежность в письменных контрольных работах и тестах, а девушкам - наоборот, подчеркивать.

4. Старайся записываться на спецкурсы, куда никто не идет. Чтобы удержать свой курс на плаву, преподаватель не будет чересчур строг.

5. Избегай спецкурсов, которые ведут ассистенты-выпускники, старающиеся завязывать со студентами романы.

6. Старайся попадаться своему преподавателю на глаза как можно чаще. Если профессор хорошо тебя знает, ему будет трудно проявить строгость на экзамене.

7. Не торопись блеснуть интеллектом на курсах, где оценки выставляются на основе того, как далеко ты продвинулся в течение семестра. В первых контрольных делай систематические ошибки, а потом постепенно избавляйся от них, чтобы улучшение было налицо.

8. Запоминай и цитируй в контрольных работах и на экзаменах любимые афоризмы преподавателя.

9. Изучай, как проходили экзамены в прошлом. Предыдущие вопросы и темы часто повторяются.

Среди моих друзей оказалось много экспериментаторов, которые с интересом пытались прикладывать к своей деятельности самые разные умозрительные принципы. И обнаружилось, что ни одна система не работает настолько четко, как свод правил Адама Робинсона. Адам стал главным наставником для всей моей семьи (тем более что всех шестерых моих детишек постоянно мучили стандартизованными тестами).

Когда я обратился к Адаму с вопросом, нет ли у него каких-нибудь современных разработок насчет стандартизованного тестирования, тот сообщил мне следующее:

• В большинстве стандартизованных тестов, где на каждый вопрос нужно выбрать один правильный ответ из нескольких вариантов, вопросы располагаются по убыванию сложности (примерно в соответствии с числом студентов, которые отвечают на них правильно). Это - отличная возможность для применения парадоксального мышления. Правильные ответы на первые, более простые вопросы будут очевидны для большинства; а ответы на последние вопросы из каждого раздела должны быть неожиданными. Иными словами, ответы на первые вопросы будут привлекательными, а на последние - отталкивающими. Отвечая на первые вопросы, надо выбирать тот вариант, который кажется вам правильным; а отвечая на последние вопросы - наоборот, тот, который кажется неправильным.

• Применительно к стандартизованным тестам старый трюизм «Когда сомневаешься, выбирай первое, что подвернется под руку», - это залог ошибки. Поскольку на последние вопросы из каждого раздела люди чаще всего отвечают неправильно, значит, именно для этих вопросов правило «первого впечатления» не срабатывает.

• Стандартизованные тесты, подобно таблице в кабинете окулиста или соревнованиям по прыжкам в высоту, рассчитаны на то, чтобы определить уровень некомпетентности тестируемого. Если только вы не стремитесь набрать идеальный счет, не пытайтесь подолгу размышлять над каждым вопросом. Заставьте себя отказаться от нескольких сложных вопросов, иначе вы не успеете справиться с остальными. Больше всего времени уделите не самым сложным и не самым простым вопросам, а заданиям средней сложности: обычно таких вопросов в тесте больше всего.

Эти правила применимы и к игре на бирже. В начале торгового дня двигайтесь вместе с толпой, а ближе к закрытию торгов идите против течения. Если вас охватили сомнения, не вступайте в игру вовсе. Основную массу своего времени уделяйте ликвидным рынкам, на которых вам легче всего удается предсказывать изменения. Забудьте о тех, которые надо проверять по сотне разнообразных индикаторов.

В годы моего обучения в Гарварде первопроходцами «игры в Нидерхоффера» были те самые члены футбольной команды. При всем их природном простодушии из двадцати гарвардских футболистов пятеро стали докторами наук, несколько человек - профессорами, шестеро - адвокатами и еще шестеро - главными администраторами. Если вы хотите преуспеть в бизнесе, берите в партнеры футболистов!

Как заработать на жизнь

Я счел за благо тут же познакомиться с Терманом. Мы быстро сдружились и заключили договор: я буду давать ему уроки игры в сквош, а он - делиться со мной приемами делать деньги.

Терман снимал квартиру вне кампуса. Еженедельно он устраивал там игру в покер, приглашая своих друзей из футбольной команды. Познакомившись со мной, он и мне предложил присоединиться к игре.

Я принял его приглашение. На протяжении всего суточного марафона я неизменно дожидался, пока у меня не сложится идеальная младшая комбинация. К этому времени мои более нетерпеливые партнеры успевали прийти в отчаяние и повысить ставки до небес, чтобы хоть как-то сравнять счет. Потребность сравнять счет - вообще одна из тех привычек, которые могут обойтись игроку на бирже дороже всего. И, к сожалению, это привычка чрезвычайно распространена. Особенно же часто она проявляется после крупной неудачи. Потому-то игроки на бирже бывают так нерешительны. В первое время, когда я терял десять или двадцать процентов, я говорил себе: подожду, пока цены вернутся на прежний уровень, и тут же закрою позицию. Разумеется, когда я закрывался, движение цен продолжалось, и я понимал: подожди я еще совсем немного, и я бы озолотился. Те же, кому удается улавливать подобные моменты, и впрямь купаются в золоте.

Поправка на ветер

Еще в те дни, когда я только учился играть в теннис, я овладел искусством оборачивать препятствия себе на пользу: дело в том, что иногда приходилось тренироваться, сидя на стуле, или отбивать мячи крышкой от мусорного бака вместо ракетки. Потому-то постоянные ветры на гарвардских теннисных кортах в Солджерс-Филдз, дувшие со скоростью тридцати миль в час со стороны Чарльз-Ривер, не были мне помехой. Эти ветры прилетают с юга, зарождаясь над Атлантикой.

Моя стратегия как нельзя лучше пригодилась на гарвардских теннисных кортах. Я стал первым среди лучших в теннисе на открытом воздухе, нарочно выбирая для состязаний только ветреные дни. Второй из лучших, Фрэнк Рипли, который впоследствии стал чемпионом США в парных соревнованиях, на самом деле был куда искуснее меня. Но мне все равно удавалось выходить победителем в каждом состязании с ним.

Теннисные корты чаще всего ориентируют по оси север - юг, чтобы солнце не светило в глаза ни одному из игроков. Когда я играл на северной стороне корта, я изо всех сил бил как можно дальше, зная, что мяч снесет ветром внутрь поля. А играя на южной стороне, я пользовался крученой подачей, а ветер разгонял мяч еще на тридцать миль в час.

В игре на бирже я часто беру в расчет принцип асимметрии. Подъем цен довольно часто происходит U-образно. День или два цены плавно поднимаются, и, как правило, времени, чтобы приспособиться к этому сдвигу, всегда хватает. А спад цен обычно имеет форму перевернутой буквы V. Он случается неожиданно и быстро и, как правило, не оставляет возможности обдумать ситуацию. В любом случае приходится продавать. Но я всегда бываю верен своему правилу не применять так называемый здравый смысл, не предварив его расчетами. Я проверял этот феномен тысячу раз - и не обнаружив ровным счетом ничего в его поддержку. Сдохла еще одна «утка», каких вокруг биржевой игры множество.

Дождливая и ветреная погода в Гарварде бывает так часто, что осенний теннисный сезон длится всего несколько дней. А потом теннисисты переключаются на сквош. В свойственной мне манере я попытался усовершенствоваться в игре, прочитав кое-какие книги о сквоше. В книгах описывались подвиги таких великих чемпионов, как Амр Бей; я старательно брал на вооружение их приемы.

Барнеби застал меня за отработкой полного замаха назад, которым так славился Амр Бей. Он взглянул на мои книги и заявил, что я просчитался. Оказалось, я изучал книги по софтболу, а не по нашему американскому хардболу. Джек научил меня короткому замаху назад, при котором ракетка почти прижата к плечу, что обеспечивает точность, неожиданность и простор для обманных движений.

Тот же принцип оказался чрезвычайно уместен для большинства видов деятельности, требующих высокой мобильности, - в частности, для игры на бирже. Самые лучшие возможности обычно сваливаются на голову внезапно, как гром среди ясного неба, и исчезают в считанные секунды. Если для того, чтобы сделать заказ, тебе надо потратить много времени на подготовку, даже не мечтай тягаться с более подвижными соперниками.

Конфисковав мои книги, Джек привел меня в свой кабинет и прочитал короткую лекцию. «Помни, что ты играешь не в гольф. В теннисе все движется, каждую секунду все меняется. Ты играешь против соперника. Если б ты был один в зале, то удар, при котором мяч бьет в левую стену, а потом еще на дюйм рикошетит от дальней стены, был бы хорош. Но что, если твой противник стоит как раз в дальнем левом углу?!»

Я хорошо усвоил уроки Джека. На подаренном мне экземпляре своей книги «Как побеждать в сквоше» Джек написал: «Среди всех, кого я когда-либо тренировал... ты никогда не рассчитывал, что я сделаю за тебя твою работу. Каждую идею, которую я тебе подбрасывал, ты ловил, усваивал, приспосабливал под себя и нередко даже развивал сверх того, что я тебе советовал. А идею самостоятельных тренировок ты с огромной пользой превратил в настоящую методику».

Эти регулярные и настойчивые «самостоятельные тренировки» я продолжал и тогда, когда занялся биржей: я был способен по 72 часа просиживать перед экраном, ожидая удачного момента.

Скромное величие

Если вы хотите сделать деньги, учитесь у Гарварда. Через неделю после того, как выпускник покидает стены этого заведения, ему приходит первое письмо из Гарвардского фонда или из его филиала. В дальнейшем примерно дважды в год раздается телефонный звонок от какого-нибудь бывшего однокашника с личной просьбой: «Как выросла твоя дочка Гэлт... ей уже двадцать... а как себя чувствует твоя дражайшая половина (взгляд в записную книжку)... Сьюзен?..» Можете не сомневаться, что Билл Гейтс, Уоррен Баффетт, Джордж Сорос, или арабский шейх, или еще кто-нибудь из десятки самых богатых людей мира в настоящий момент получили престижное приглашение прочитать в Гарварде курс лекций (или скоро получат, или уже дали свое согласие). Раз в году президент местного Гарвардского клуба или самой альма матер пригласит вас на обед, чтобы обсудить какой-нибудь новый проект - срочный, невероятно эффективный и чертовски дорогостоящий.

Неудивительно, что сумма пожертвований перевалила в общей сложности за 7 миллиардов.

Правда, от такого изобилия мозги у администрации иногда заплывают жиром. В начале 1990-х годов Гарварду понадобились новые сооружения с оборудованием для сквоша. Меня попросили пожертвовать кругленькую сумму в шесть миллионов, необходимую для постройки двадцати кортов. (Только в Гарварде умеют тратить на один корт триста тысяч долларов.) Я подумал, что мне предоставляется неплохой случай увековечить имя Арти и для начала предложил миллион. Работник фонда смерил меня таким презрительным взглядом, какого я лишь однажды удостоился от метрдотеля в ресторане, когда привел с собой за компанию одного приятеля-бродягу. Пару минут спустя он вышел из моего кабинета, даже не сделав контрпредложения.