Выпуск 30 Содержание: Илья Варшавский Трус Александр Аде Год сыча (окончание) Жанна Свет Бойтесь своих желаний Джон Маверик Опрокинутые зеркала Кирилл Луковкин Человек в полоску Арсений Лайм Созерцатель Константин Савицкий Узы
жүктеу/скачать 0.78 Mb.
|
| – Первое. Малый он более-менее добрый, раз не пожалел для тебя столь дорогое украшение шкафа. Второе – аккуратный, что не требует пояснений. Третье – звезд с неба не хватает, после долгих тяжелых потуг годам к сорока пяти родил убогую кандидатскую. Четвертое – сотрудники его не любят.
– А эта информация откуда? – Они наверняка знали, что у твоего приятеля «Мастера и Маргариты» нет, иначе не стали бы преподносить. Причем, догадывались, что читать он книжку не будет, если прежде спокойно без нее обходился. Следовательно, подарили формально, лишь бы отбояриться. А может, даже с ехидцей, чтобы подчеркнуть его невежество: на, прочти, авось поумнеешь на старости лет. Да и текст казенный. Разве симпатичному тебе человеку накарябаешь этакую трафаретину? Для кладбищенского памятника и то слова душевнее находят. Отец молчит, барабаня пальцами по столу, спрашивает безразлично: – Что еще о нем скажешь? – На уровне интуиции… Думаю, он одинок. Нет, вполне возможно, что семья имеется, но в душе он – сиротливый трухлявый пенек. От этого тома, который столько лет нераскрытым проквасился на полке, несет неизбывной тоской… – Охота тебе гадости про людей говорить, – перебивает отец. – Хорошо, хорошо, готов молчать. Я буду молчаливой галлюцинацией, – примирительным тоном вворачиваю я слова Бегемота. – Понимаю, – не унимается он, зло блестя глазами из-под неряшливых бровей. – Это ты нарочно. Дескать, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Так? Молча пожимаю плечами. Доканываем пятую бутылку. Отец пытается подавить раздражение и от этого злится еще сильнее. Прощаемся. Он крепко жмет мне руку, заглядывает в глаза. Вижу, что он любит меня, но от этого не становится ближе. Спускаюсь по мрачной лестнице. Дом сталинской постройки, солидный и чопорный. На улице сыплет нудный мелкий дождик, предвестник скорой осени. Накидываю на голову капюшон, бреду к остановке. Хорошо было бы сесть за руль «жигуля», но я приехал на трамвае, заранее зная, что накачаюсь пивом, черт бы его драл. В душе опустошенность и злость – как бывает всякий раз после встречи с отцом. Громыхая, проходит один трамвай, другой, а я растерянно торчу на остановке и не могу решить, в какую сторону податься. И вдруг вспоминаю про исцеляющую музыку Чукигека. Вот что мне сейчас надо! Целенаправленно шагаю в сторону вокзала, благо недалеко, спускаюсь в сумрачный переход, сворачиваю в боковое его ответвление, но Чукигека не застаю. В сущности, в этом абсолютно нет ничего удивительного: расписание у парнишки свободное, играет на скрипочке, когда пожелает, но гулкая пустота перехода добавляет к моей тоске тягостное ощущение потери. Становится еще поганее, и в душе будто темнеет, как в этом бетонном царстве, напоминающем склеп. * * * 20 августа. Понедельник. Около часу дня заглядываю в облюбованный Чукигеком переход. И вновь встречает меня звенящая пустота. Казалось бы, на кой сдался мне Чукигек, призрак из далекого детства? Но его отсутствие отчего-то тревожит меня. Оно почти осязаемо, будто в том месте, где он стоял со своей подругой-скрипкой, образовалась воронка, и меня со свистом втягивает в нее. Пока не удостоверюсь в том, что с пацаном ничего не случилось, не успокоюсь… * * * 21 августа. Вторник. Стахановцев, 31-а. Второй этаж. Бывшая квартира Чукигеков. Звоню. Отворяет бородатый мужик лет пятидесяти в грязно-белой футболке, истасканных джинсах и драных носках. Морда опухшая с перепоя, но черты мягкие, почти благородные. Чистопородный бич. Глядит на меня выжидающе. В потухших глазенках вековая апатия, как у старого измаявшегося животного. – Мне бы постояльца вашего повидать. – Женьку, что ли? Помер, – без особых эмоций произносит мужик. – То есть как? – А вот так. – Он вяло тянет дверь на себя. – Папаша, – укоризненно говорю я, – куда спешишь? Посидим рядком, покалякаем ладком. И достаю из пакета бутылку водки – купил, предчувствуя, что предстоит общение с тунеядцами-алкоголиками. В мутных желеобразных зенках мужика загорается тусклый огонек вожделения. Он поворачивается, нетвердо движется вглубь квартиры. Топаю следом. На голой, уставленной разномастными бутылками кухне меня встречает его сожительница: тупое курносое вздувшееся лицо, под гляделками синяки, почти обязательное приложение к физии пьющей женщины. Не интересуясь, кто я такой и зачем явился, она режет хлеб, достает из древнего холодильника остаток масла и плавленый сырок – один на троих. Выпиваем по полстакана. Жую хлеб, галантно отказавшись от сырковой пайки в пользу дамы, чем заслуживаю ее благодарный взгляд. Зато мужик супится, смотрит на меня косо и неприязненно. Похоже, ревнует. Не от этого ли «фонари» у его подруги? – Женька-то отчего в ящик сыграл? – спрашиваю. – Видел его недавно. Здоровый, веселый. – Он же наркоманом был, – презрительно цедит мужик. – От передозы и загнулся. – Как наркоманом? – вполне искренно поражаюсь я. – А вот так. Наливаю им оставшуюся в бутылке сорокоградусную. – А себе? – удивляется моему альтруизму мужик. – Мне нельзя, за рулем, – вру я, хотя припилил на троллейбусе. Он залпом, пока я не передумал, вливает в себя водку. Достаю из пакета вторую бутылку. Воодушевление пьянчуг достигает гомерических размеров. Не дожидаясь, когда они окончательно освинеют, задаю вопрос: – А вы что, видели, как он колется? – Жена однажды видала, – мужик торопливо вливает в себя жидкий огонь, передергивается, занюхивает хлебной корочкой. – У него дверь не запирается. – Ага, – подтверждает женщина заплетающимся языком. – Захожу к нему, не помню зачем (в глазах мужика вспыхивает тяжелая ревность), а он рукав рубашки закатал и шприц в руку тычет... – Умер он здесь? – Не. Менты сказали, возле Широкого тракта. – Ого. Далековато. – И как бы мимоходом интересуюсь: – А где Женька наркоту эту проклятую брал? – Слышь, – мужик уставляет на меня неподвижные кровавые зенки, – тебя как зовут? – Королек. – Странное имя… А меня Косс-тя… Ко-сста-нтин… А ее Ра-и-сса... Ра-я… Насчет того, где Женька наркотики доставал, даже не за-го-вари-вай… Ясно?.. Менты нас уже трясли. Мы четко сказали: не знаем. – Бросьте, ребята, я же не мент. Мы с Женькой росли вместе. Встретил его как-то в переходе возле вокзала, где он на скрипочке нажаривал, ну и договорились, что в гости к нему приду. Вот, явился, на тебе. – Может, кое-что нам известно… – бормочет мужик, еле ворочая языком и распадаясь на глазах, – да лучше помолчим… Нам еще пожить хочется… На кой ляд тебе такая жизнь, думаю я и с чувством затягиваю любимую: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня!..» По собственному опыту знаю: сильно размягчает душу. Если водкой алкашей не пронял, песней добью. Вскоре голоса опоек перекрывают мой, заполняют кухоньку, двор, вселенную. – Жалко парнишечку, – по щекам Раисы струятся слезы – то ли песня так подействовала, то ли осознание того, что и вторая бутылка безнадежно пуста. – Найти бы сучар, которые Женьку к наркоте приучили, – ору я, – убил бы! – А че их искать, – лепечет женщина, шмыгая носом. – Тута они, под нами. – Ты чего, курва, язык вываливаешь! – сожитель замахивается на нее кулаком. Она отшатывается и валится со стула. – Спокойно, ребята, – миролюбиво уговариваю мужика. – Брэк! Костя, я тебя уважаю. Но ты пойми. Больно мне. Женька – хороший парень. И ведь нашлась сволочь, посадила его на иглу. – А чего она, дура, пошла языком молотить, – как обиженный ребенок бубнит угомонившийся Костя. – Молчать надо в тряпочку. – Иди ты… – огрызается с пола Раиса. – Человек за друга переживает. Шастал Женька в квартиру под нами. Там девки живут. Точно говорю, они ему наркоту давали. – А, ну их всех, – отмахиваюсь я. – Не стоят они нашего гнева. Споем, ребятки! И мы снова дерем горло, и наши души взлетают под потолок и выше, неудержимо стремясь к невидимым звездам, недостижимым и бесстрастным… Когда выхожу из квартиры, защелкнув за собой английский замок, алкаши спят: он – за столом, она – на полу. Блаженны сирые духом, они – как дети. Но лично я таким ребятеночком быть не согласен. Под рассыпчатым дождиком шагаю к маме. Пересекаю вечерний двор, почти не изменившийся со времен пацаненка-Королька. Только зачем-то срубили кусты акации, что росли по периметру. Помню, в детстве мы лопали маленькие желтые цветочки, которые называли «собачками». И голодными вроде не были, а в такой входили раж, объедали кусты едва ли не дочиста. Серый при этом так забавно двигал челюстями, что мы катались от хохота. Он обиделся и «собачек» при нас уже не ел. Однажды в дождливый день, когда двор точно вымер, я глянул в окно и увидел Серого, сновавшего среди кустов и уплетавшего цветочки… Смешными были мы в детстве. Даже Серый… Учуяв запах водки, мама одаривает меня неодобрительным взглядом, но никаких нравоучений по данному поводу не читает. Кормит своим фирменным салатом и общается по душам. – Между прочим, наш дом в следующем году сносят. – Ну, это еще бабушка надвое сказала. Сколько раз грозились, а воз и ныне там. – Теперь уже точно. Нас переселят, а здесь построят бетонную махину. Из одной окраины переберусь в другую, на Юго-Запад. А ведь тридцать два годочка тут прожила, не шутка. Когда нам эту квартиру дали, я беременной была, ходила вот с таким животом. Сюда и из роддома тебя принесла. Кричал ты жалобно так, точно мяукал… А покину эту хибару с радостью. Надоела до чертиков. Я понимаю маму: немного веселья было у нее в этом домишке. Работала, поднимала сына, ишачила по хозяйству. И все будто зря. Ушел муж, умерла мать, сын завел свою семью и поселился отдельно. За что ей любить стены, видевшие ее слезы? – А где твоя дражайшая вторая половинка? – ехидно интересуется мама, и уже по одному ее тону можно понять, насколько ненавистна ей моя жена. – Чего это она никак не заглянет? Или боится? Я не кусаюсь. – Мам, давай откровенно. Она прекрасно понимает, что ты ее терпеть не можешь. – Ну да, – мама поджимает губы, – мне она не слишком приятна. Но ты сравни себя и ее. Ты умный, красивый, видный. А она? Пигалица. Когда ты впервые ее привел, я подумала, что зашел мальчишка. Она же тебе до пупка. – Почти по плечо, мам. – Ни груди, ни бедер. Головенка махонькая, мордочка кругленькая. Одни глазищи. Вылупит и смотрит. Чебурашка какая-то. Ребенок ребенком, а сама небось… Уверена, ты у нее не первый. – Почему ты так решила? – интересуюсь с пылающими ушами. – Сейчас четырнадцатилетние девки спят с парнями. А сколько ей было, когда вы встретились? Двадцать четыре? И жила в общежитии. Представляю, что она там вытворяла. – Мам, послушай, первую мою жену ты на дух не переносила, чересчур гордая. Вторая, как оказалось, – вообще чебурашка. Ладно, я с ней разойдусь. – Нет уж, выбрал, так живи. – Прошу, изложи четко и ясно, какие у тебя претензии к Сероглазке? – Не знаю, – задумчиво говорит мама. – Возможно, я к ней пристрастна. Да, она веселая, заводная. Но ты… ты настоящий, а она игрушечная. Как будто ей душу забыли вложить. Собираюсь домой. Мама целует меня, передавая на миг, как вирус, тоску одинокой женщины. Малодушно тороплюсь уйти. Окунаюсь в предосеннюю морось и трогаюсь в путь, конечная цель которого – однокомнатная квартирка в блочной двенадцатиэтажке. Мой дом. Моя маленькая крепость. – Ты что, у матери был? – интересуется Сероглазка, едва переступаю порог квартиры. – Угу. А ты откуда узнала? – Догадалась, – загадочно бросает Сероглазка, поражая меня своей прозорливостью. И по ее тихому сопению понимаю, что она еще многое могла бы сказать, но не хочет испортить со мной отношения. Вот так и живем. Я протянулся между двумя родными женщинами, как мост между враждебными берегами. Странный мост, нелепый и бесполезный… Уединившись на кухне, набираю номер мобильника Акулыча и слышу рокочущий басок: – У трубы. – Огромная просьба, друг... – Которая по счету? – Извини, вину искуплю кровью. – Пивом! – Заметано. А теперь растопырь ушки. Возле Широкого тракта обнаружено тело парня лет тридцати. Наркоман. Умер вроде от передозы, но есть подозрение, что ему слегка помогли вознестись на небо. Нет ли в ментовке сведений на этот счет? – Вона, да ты уже убийствами занялся, несчастный! Тады так. Никакой от меня информации, пока собственными глазами не увижу твое завещание, по которому мне полагается ящик пива. Ишь, какой шустрячок. Тебя пришьют, как пуговичку на гульфик, а мне – шиш? – Замечаю, юмор у тебя с каждым годом становится все интеллектуальнее и тоньше. – Зато ты… Ох, блин, чуть в бензовоз из-за тебя не в… Была бы сейчас маленькая Хиросима. – Еще просьба. – Еще?! Да ты оборзел до предела! – У этого пацана имеется брат. Вроде бы крутой бизнесмен. Мне нужен его телефон. Домашний, офиса, без разницы. – Бусделано. – И самое последнее. Не пропадали в нашем городке за последние года полтора девочки с верхним образованием? И – не находили за это же время трупики юных наркоманок, померших от передозы? – Мама дорогая! Вот теперь ты меня достал, кровосос! Я тебе кто, мальчик на побегушках?.. Ждите ответа. Сероглазка спит, завернувшись в одеяло, а я бесцельно торчу на кухне, глядя в заоконный мрак, где желтым зрачком мигает светофор, точно у него нервный тик, да светится вдалеке вывеска аптеки. Я безгранично верю в судьбу и твердо убежден: нет ничего случайного в подлунном мире. И теперь мне яснее ясного, что Клык был орудием судьбы, направившей меня на поиски сгинувшей Леточки. Когда эти поиски привели к Серому, я по дурости не осознал, что мне дано прямое и четкое указание. И тогда меня будто ненароком свели со скрипачом Чукигеком, еще раз показав цель и подтолкнув к действию. Ну, что ж: «О, мысль моя, отныне ты должна кровавой быть, иль прах тебе цена!» * * * 22 августа. Среда. Трещит-звенит мобильник, и хорошо смазанный насмешливый голос начинает с грубоватой шутливостью: – Я тебя не на горшке застал, детектив задрипанный? – За рулем, обалдуй. – Зачем так сурово, барбос? Ты вовсе не такой обалдуй, каким кажешься спервоначалу. Даже за рулем. Теперь о деле. За прошлый и ентот год пропали пять высокообразованных барышень. Две из них потом нашлись, скапутились от передозы. Причем, и у них, и у твоего паренька (заметь, как я плавно и ненавязчиво к нему перетек) насильственная смертяшка не просматривается ну никак. Не рассчитали удовольствия – и кранты. Что, съел? Теперь касаемо конкретно твоего пацана. Рядом с Широким трактом воздвигают очередную небоскребу. Притопали с утречка строители – ребята из солнечного Таджикистана – а он сидит, красавчик, к бетонному заборчику привалился и вроде дремлет. А рядом шприцы. Видать здорово приспичило, ежели до дому не дотерпел. Братан пацана действительно шишка, президент алюминиевого холдинга. Кого хошь в бараний рог согнет. Предупреждаю, пижон, не нарвись на неприятности, мне будет очень тебя не хватать. Записывай координаты… Подав машину к обочине, чтобы и впрямь в кого-то не врезаться, звоню братану Чукигека. – Передайте, пожалуйста, – говорю секретарше, – что с ним хочет поговорить его приятель детства Королек. – Королек? – недоверчиво и насмешливо переспрашивает она. – Это что, псевдоним? А имя у вас есть? – Моя фамилия Королев, – терпеливо поясняю я, – а Корольком кличут с того золотого времечка, когда в бане подглядывал за голыми тетями и писал в штанишки. Мои слова ей почему-то не слишком нравятся. Что-то ворча под нос, она переключает меня на босса. – Привет. Надеюсь, ты еще не запамятовал наш с тобой общий двор, Щербатого, Верку, Гудка, Серого? Только, пожалуйста, не думай, что я собираюсь замордовать тебя воспоминаниями. Я частный детектив и могу кое-что сообщить о твоем брате. – Сегодня – нет, – сухо и коротко отвечает Чукигек номер два. – И завтра не получится. Послезавтра, в семнадцать ноль-ноль. Устроит? Ишь ты, занятой. Ладно, подождем. Спешить нам некуда. * * * 24 августа. Пятница. Ровно в семнадцать ноль-ноль алюминиевый король принимает меня в своем аскетичном кабинете. Вхожу и столбенею: за столом сидит Чукигек – тот самый, что играл Паганини в гулком подземном переходе, только теперь на нем внушающая почтение униформа бизнесмена. Прежде не замечал, что Чукигеки так схожи между собой. Начинаю без предисловий: – Есть в нашем благословенном городке, на улице Котовского некий спортивно-оздоровительный комплекс. Заправляет им бизнесмен, депутат городской думы и прочая, которого ты наверняка знаешь по кличке Серый – в детстве он жил с тобой в одном доме, только в другом подъезде. Как подозреваю, в укромном уголке комплекса, надежно скрытом от глаз посторонних, собираются вип-персоны. Услуги стандартные: бассейн, сауна, коньячок. А на закуску – девочки. Причем, не рядовые потаскушки, а наркоманки из интеллигентных семей. Держат девчонок взаперти в твоем бывшем доме на Стахановцев, 31-а, как раз под квартирой, где когда-то жила ваша семья. Делаю паузу. Постная физиономия Чукигека номер два бесстрастна, как у Чингачгука Большого Змея. Я продолжаю: – Когда проститутки подсаживаются на иглу слишком уж основательно и теряют товарный вид, им устраивают передозу. Только за последние полтора года двух барышень – отработанный материал – отправили таким манером в заоблачный бордель. Мало того, зная зашкаливающие амбиции Серого, смею предположить, что девчонок заставляют толкать наркотики клиентам. Больших людей сразу на иглу не посадишь, а постепенно, между вином, нежностями и сексом – самое то. Сначала, допустим, девочек нарядят красавицами из гарема, будет дымиться кальян, где в табачок для полного кайфа подмешана травка. А там уже и на серьезную наркоту можно переходить. Тогда и бабки Серому закапают обалденные, и городская верхушка бизнеса и политики у него в кулаке. – Какое отношение вышесказанное имеет к брату? – кисло интересуется Чукигек. – Женя отоваривался наркотой в квартире номер два по Стахановцев, 31-а. В той, где держали девочек-проституток. Уверен, на иглу его посадили причиндалы Серого. А когда ему не стало хватать денег на «колеса», предложили отрабатывать дозы своим телом: среди клиентов Серого есть и представители нетрадиционной сексориентации. Женя отказался, возможно, пригрозил, что пожалуется… хотя бы тебе. И его убрали. Привычным способом: передоза. – Почему ты решил, что его убили? – Во-первых, обнаружили тело у черта куличках. Что Женя там забыл? Уколоться он преспокойно мог у себя дома. В тепле и уюте. Во-вторых, как я уже сказал, так Серый избавляется от ненужного материала. Или опасного. Твой брат, полагаю, стал для них опасен и… – Женя избрал стиль жизни, который неумолимо ведет к ранней смерти, – отрезает Чукигек. – Если бы он не сел на иглу, то спился бы или погиб от ножа. И я, и родители пытались вылечить его. Напрасно. Его устраивал такой способ существования. Я предлагал ему свою помощь, но он не принимал ее из гордости. Догадываюсь: ты хочешь натравить меня на Серого. Месть за брата. Но если некто любит, играя, резать себя бритвой, то однажды не рассчитает и истечет кровью. Серый и подобные ему – такая бритва. Не возьмешь в руки, останешься жив и здоров. Стоит ли винить бритву за то, что человек по глупости зарезал сам себя? – Но разве тебе не хочется добиться справедливости? Те, кто сделал твоего брата наркоманом, а потом уничтожил, жируют и веселятся, – неужто тебя это устраивает? Я всего лишь сыч. У тебя гораздо больше возможностей и денег, чтобы разобраться с подонками. Спрятанные за дорогими очками глаза смотрят на меня с холодным алюминиевым любопытством. – Ты еще веришь в справедливость, Королек? Думаю, по роду своих занятий ты достаточно глубоко окунаешься в дерьмо современной действительности. И при этом, надо отметить, сохранил непорочность младенца. Что касается заведения Серого, то оно мне известно. Более того, мне уже предлагали расслабиться в обществе влиятельных людей и девочек легкого поведения. Не к тому обратились: барахтаться в грязи и получать от этого удовольствие я не намерен. – Твоего брата уже похоронили? – Да, вчера. Так вот почему он назначил мне аудиенцию сегодня. Вчера был сильно занят – предавал земле непутевого братца. Теперь небось счастлив: избавился от обузы. – Мы были с ним как один человек, – вдруг признается Чукигек, в его тонком голосе звенит трещинка. – Мне даже кажется, что это меня зарыли в землю… Алюминиевый король снимает очки. Близорукие, словно размытые глаза уныло глядят поверх моей головы. – Слушай, – говорю я. – Вот моя визитка. Если что – звони, постараюсь помочь. – Спасибо, не стоит. Со своими проблемами я привык справляться сам. Он водворяет очки на место и вновь замыкается в неприступном металлическом величии. Прощаемся сухо, сдержанно, испытывая странную неловкость оттого, что он на мгновение потерял над собой контроль, и я увидел его живую душу. Перед сном, перемыв после ужина посуду, достаю из загашника бутылку водки и поминаю Чукигека. – Извини, что в детстве не замечал тебя, Женька. Ты был бы отличным другом. Теперь ты обрел долгожданную свободу. Будешь играть на незримой скрипочке невидимым смычком, держа его в бестелесных пальцах. В общем, создавать музыку сфер. Пусть земля тебе будет пухом, а небо – Домом! Все мы отмучаемся, Женька, встретимся среди звезд и будем с улыбкой вспоминать нашу короткую командировку на заштатную планетку по имени Земля. Только на это и надежда. * * * 25 августа. Суббота. – Вот и заканчивается лето, – говорит Анна. – Наша страсть утихает, из нее уходит грубое, плотское. Мы все тоньше чувствуем друг друга. И все же, скорее всего, это предвестье расставания. – Что за похоронные мысли! – возмущаюсь я, а у самого екает сердце. Мы сидим на любимой моей скамейке в центре города. День ветреный, хмурый и солнечный попеременно. Когда солнце прорывается сквозь бело-дымчатые громады облаков, и открываются иссиня-голубые заплатки неба, покрытая ознобной рябью темная вода пруда вдруг начинает посверкивать, а купола храма вспыхивают золотом. – Мы теперь друг о друге многое знаем, – продолжает Анна. – Не все. Самое потаенное осталось в душе. Но, наверное, и не нужно распахиваться до конца. Милый, мы с тобой – как две подружки. – Ты что же, намекаешь на лесбийскую любовь? – протестую я. – Да ты просто извращенка. Но мое корявое балагурство на Анну действует мало. Она печальна и погружена в себя, и сердце у меня тихонько ноет, как у собаки, чующей, что хозяйка тоскует. Чтобы как-то ее отвлечь, пытаюсь поведать о поисках Леточки, но едва начинаю, описывая появление в моем офисе Клыка, как она вскрикивает, точно от удара: – Прошу тебя, не надо! Ошеломленно вытаращиваюсь на нее. – Извини, – уже спокойнее продолжает она. – Я не рассказывала тебе… У меня была дочь. Четыре года назад, когда ей исполнилось пятнадцать, ее изнасиловали… Я осторожно кладу ладонь на руку Анны. – Их было трое… Затащили в какую-то иномарку… Я бы никогда этого не узнала, но она забеременела и попросила меня помочь избавиться от ребенка. Я так старалась, чтобы дочь забыла этот ужас, стерла из памяти! Но сделать ничего не смогла – она изменилась, стала пугаться каждого шороха, закрывалась в комнате… жүктеу/скачать 0.78 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|