– Не понимаю, – Дэниел покачал головой. – Ни слова не понимаю, о чем ты толкуешь.
– Джон Данн, – уверенно сказала Кэрри, – понял в те дни, насколько ошибался в своей теории, где один наблюдатель наблюдает за другим, который наблюдает за третьим... Красивая теория, но, пообщавшись с сестрой Изабель, твой прадед разобрался, что на самом деле происходит – с ней, в том числе, а теперь уже и с ним. Понимаешь?
– Нет, – упрямо сказал Дэниел. – А сама ты понимаешь, о чем говоришь?
– Да, – кивнула Кэрри. – И нет.
– Кэрри...
– Глупо? Я знаю объяснение всех произошедших событий. Но знаю... где-то внутри... не могу объяснить... То есть, чувствую, что это так, мозаика сложилась, но я не могу пока увидеть ее всю и словами пересказать даже себе, а тебе тем более.
– Но как же...
– Не торопи меня, – Кэрри чувствовала, что стоит на краю бесконечно глубокого обрыва и не решается заглянуть вниз, хотя и знает, что увидит там не страшную пропасть, а небесную красоту, без которой не сможет теперь жить, потому что...
Просто – не сможет.
– Дэн, – позвала она.
– Что? – спросил Дэниел и посмотрел ей в глаза. Встал. Покачнулся. Оперся рукой о столешницу. Постоял минуту, глядя на Кэрри новым взглядом, в котором она сумела прочитать то, что ему самому еще было не вполне понятно. Кэрри поднялась и ждала его, опустив руки и запрокинув голову, чтобы ему было легче найти ее губы.
Потом они оба выпали из реальности, хотя любой, кто вошел бы в комнату в эти минуты, нашел бы их поцелуй вполне плотским и не таким уж долгим. Может, кому-нибудь показалось бы... Впрочем, какая разница, что бы кому показалось.
Когда к Кэрри вернулось дыхание и способность произносить слова, она прижалась щекой к щеке Дэниела, чувствуя легкую небритость и слабый приятный запах дезодоранта, и сказала:
– Ты видел?
От его ответа зависело многое – и не только в их отношениях.
Дэниел прошептал ей на ухо:
– Да.
И еще раз поцеловал Кэрри в губы.
Она отстранилась, ей хотелось видеть его глаза, его влюбленные глаза, его измученные глаза, его все понимающие глаза.
– Что ты видел и когда?
Он опустил руки и минуту стоял, задумавшись. Во взгляде его что-то терялось, что-то возникало, Кэрри рукой нащупала позади себя стул и села, а Дэниел стоял, покачиваясь, будто приходя в сознание после приступа.
Обошел стол, сел на свое место, механическим движением отодвинул к центру тарелки, нож, вилку, положил на стол локти, на локти – голову.
– Я всегда думал, что это сны, – сказал Дэниел. – Даже когда это происходило со мной днем, ощущение было таким, будто я начинаю клевать носом и вижу сон, такой реальный... У меня всегда были очень реальные сны, но я их забывал.
– Вчера, – сказала Кэрри, – ты ни слова не сказал о своих снах. Я подумала...
– Ты уверена, – перебил ее Дэниел, – что вчера была...
– А ты...
– Мы каждый раз другие, – задумчиво сказал он.
– И каждый раз, – добавила Кэрри, – приближаемся к самим себе.
– Все люди, – продолжал Дэниел, будто не слыша, – меняются каждую минуту, каждое мгновение. Перемены так незначительны, что мало кто их замечает, верно?
– И знаешь, почему?
Дэниел, наконец, услышал, что говорит Кэрри. Он хотел продолжить фразу, но Кэрри ждала ответа, и он сказал:
– Нет. Я могу только чувствовать. Знаешь – ты.
Кэрри кивнула.
– Мне подсказал дневник сестры Изабель, – объяснила она. – И дневник мистера Данна. И то, что произошло в монастыре сегодня.
– Расскажи.
Кэрри пересказала, как ее встретила мать Катерина, как оставила читать дневник, как ей показалось, что это другая тетрадь, как настоятельница отвела ее (как вчера?) в келью сестры Изабель и там...
* * *
Она сидела, прижавшись к спинке стула, будто боялась потерять равновесие и упасть, а воздух в комнате пытался выдавить из себя скопившиеся за много лет звуки. Звуковые волны пересекались, создавая белый шум, а из шума, в конце концов, возникла тишина, как возникают темные кольца на интерференционной картине, известной каждому, кто хоть раз открывал учебник по физике волновых процессов.
– Ты это умеешь, – сказал тихий женский голос. – Только не надо сосредотачиваться. Не надо медитировать. Наоборот. Не думай ни о чем. Смотри, но не видь. Слушай, но не слышь.
Монотонный голос выдавливал слова из воздуха, будто сметану из молока. Голос принадлежал сестре Изабель, но Кэрри знала, что на самом деле это ее собственный голос, хотя и не знала, почему это знает.
Ей показалось, будто она засыпает, и почувствовала, что сознание отделилось от тела. Конечно, это было лишь внутренним ощущением, Кэрри понимала, что находится во власти фантазий, полусна, в котором померещиться может все, что угодно. Тем не менее, видела то, чего – она точно знала, поскольку изучала психологию, в том числе психологические аспекты измененного сознания, – видеть не могла.
* * *
Она стояла на тротуаре на углу Пикадилли и Риджент-стрит. Ей нужно было перейти площадь, на противоположном тротуаре ее ждал Макс. Мальчик что-то присмотрел в компьютерном салоне и ждал ее, чтобы она купила выбранную игру, а она думала, что он слишком увлекается, игру она, конечно, купит, обещала, но поговорит с ним о том, что надо читать книги и размышлять о прочитанном, а не бегать в виртуальном мире за несуществующими монстрами.
Зажегся зеленый, она быстро пошла в толпе, спешившей перейти площадь, на мгновение потеряла Макса из виду и потому, когда услышала крик, не сразу сообразила. Почему интуиция в тот момент отказала... неважно. Макс бросился ей навстречу, а из-за угла вынырнула, как акула из-под воды, зеленая (почему-то запомнился только цвет) машина, задела Макса бортом, промчалась и исчезла, будто и не было. Да и не могло ее быть, откуда было ей взяться, если для машин горел красный, и регулировщик с жезлом стоял посреди площади? Он даже не пошевелился, не видел машину, она для него не существовала. А Макс нелепо выгнулся, вскрикнул и начал медленно падать... как в плохом кино. Кэрри успела подбежать и подхватить сына раньше, чем он опустился на асфальт.
«Что? – бормотала она. – Тебе больно, милый? Зачем ты это сделал?»
«Мама, – Макс не плакал, хотя ему (она видела) было больно. – Я не хотел, я просто забыл...»
«Ты можешь подумать назад?» – спросила она, зная, что, конечно, не может, назад никогда ни у кого не получалось, но она все равно спросила.
«Я...» – губы Макса скривились, глаза закатились, и, возможно, от испуга, а может, потому что в этот момент ее и Макса интуитивные сознания стали единым целым, ей было совершенно все равно, по какой причине, но она сумела это сделать. Смогла. Получилось.
Она стояла на тротуаре, горел красный, на противоположной стороне площади ее ждал Макс, он уже оплатил покупку из своих карманных денег и стоял у входа в магазин такой довольный, что его широкую улыбку Кэрри видела даже отсюда, хотя зрение у нее в последние годы испортилось, и ей пришлось купить очки, которые она, впрочем, очень редко надевала.
Она быстро перешла площадь, когда загорелся зеленый, крепко взяла сына за руку и спросила, чтобы отмести сомнения:
«Тебе было больно? Ты понял, чем это может кончиться?»
Мальчик кивнул, продолжая улыбаться, ему не хотелось портить настроение ни себе, ни маме.
«Ты никогда больше...»
«Ну, мам, я все понял, не будем об этом, хорошо?»
* * *
– Не будем об этом, хорошо?
Это сказала она? Сестра Изабель? Или Макс, которого она сейчас увидела впервые, хотя это был, без сомнения, ее сын. Может мать не узнать своего ребенка? Макс. Его зовут Макс. Его будут звать Макс. Кэрри несколько раз повторила имя вслух.
Что это было? Видение? Галлюцинация? Прозрение?
Возникло желание записать увиденное, потому что кое-какие детали начали ускользать из памяти. Секунду назад Кэрри помнила, что на перекрестке, под светофором, остановилась женщина, которую она узнала... и не смогла вспомнить. Не было в памяти ее имени, ее внешности, ее индивидуальности. Просто женщина, подошедшая к светофору почти одновременно с Максом. Кэрри чувствовала: еще минута, и женщина сотрется, перестанет вспоминаться... какая женщина? Не было никакой женщины.
Бумагу. Пожалуйста... Скорее.
Листок оказался в сумочке – четвертинка, на одной стороне были два телефонных номера и имена, а на другой, чистой, можно было написать... чем? Кэрри копалась в сумочке, а детали видения стирались, как исчезают подробности сна. Если сейчас не найти... Шариковая ручка лежала, конечно, на самом дне, ох эти сумочки, в которых есть все, но найти что-то так трудно, будто нужная вещь заперта в надежном сейфе.
Почему она подумала о сейфе? Мысль, сейчас совершенно не нужная, вытеснила из памяти еще какие-то детали картины, и Кэрри, положив листок на колени, принялась быстро писать, хотя было очень неудобно на мягком, но класть лист на пыльный стол ей не хотелось, и было предчувствие, что, если она положит листок на стол, что-то произойдет, то ли она забудет подробности, то ли вспомнит такое, чего вообще не было.
Буквы получались кривые, шарик то и дело протыкал бумагу, деталей в тексте было так мало, что картина предстала абстракцией, сухим описанием.
Для последнего слова места не осталось, Кэрри перевернула листок и... всё. Больше не вспоминалось. Что-то было, оставившее ощущение произошедшего и провал в памяти. Кэрри подумала, что не зря почти век назад мистер Данн заставлял своих родственников и знакомых записывать сны сразу после пробуждения. Но то сны, а это...
Кэрри пробежала глазами написанное. Писала, конечно, она, но то, что она написала... разве это могло произойти?
«Перекресток Пикадилли и Риджент-стрит Я стою у светофора напротив реклама мобильных андроидов Нокиа Макс выходит из магазина видит меня бежит я кричу стой светофор из-за угла машина бампер задевает Макса его отбрасывает зажигается зеленый и я бегу Макс поднимается сам бледное лицо я говорю больно? Нет? Ты можешь подумать назад? Макс...»
Так что Макс? Что-то происходило потом... Уже не вспомнить.
Кэрри перечитала текст несколько раз, пытаясь вызвать в памяти забытые подробности, сложила листок и спрятала в сумочку.
Почему-то поняла, что больше ей нечего делать в этой келье, где в воздухе жили голоса сестры Изабель и всех, кто сюда входил и произносил хоть слово. И голос Кэрри останется здесь жить, хотя любой физик скажет, что это невозможно, звуковые волны быстро затухают...
– Макс! – позвала она, и звук увяз, она сама едва расслышала произнесенное имя.
Сын. Кэрри не часто задумывалась о замужестве, а о детях и вовсе очень редко. Иногда возникало острое желание прижать к груди теплое родное беспомощное существо, целовать, кормить из ложечки. Инстинкт, ощущение себя женщиной, способной родить. Она представляла, как стала бы воспитывать будущую дочь. Почему-то ей представлялась девочка со светлыми волосами, похожая... ни на кого не похожая, разве что немного на саму Кэрри, как она видела себя в зеркале. Сына она себе не представляла никогда. Не знала, как вести себя с мальчиками, это совсем другие существа.
Макс.
Кэрри медленно обошла комнату, касаясь пальцами стен, стола, полки, на которой когда-то, возможно, стояли книги (Что читала сестра Изабель, оставаясь одна? Женские романы? Вряд ли в монастыре поощрялось чтение светских книг. Что читают монахини?), а сейчас лежало лишь маленькое круглое зеркальце, в котором ничего не отражалось, под слоем пыли угадывалась блестящая поверхность. Кэрри хотела взять зеркальце, но отдернула руку. Коснулась металлических набалдашников на спинке кровати, и в пальцы проскочила искра – похоже, за полвека в металле скопилось много статического электричества, и теперь оно ушло в тело Кэрри. Глупость, конечно, всего лишь ощущение.
Она еще раз оглядела келью, пытаясь обнаружить что-то, принадлежавшее сестре Изабель, говорившее о ее характере, привычках, желаниях. Дерево за окном было неподвижно, ветки застыли, будто неживые. Что-то в этой картине было не так, но что – Кэрри понять не могла, да и не хотела она сейчас понимать, хотела выйти отсюда, найти мать Катерину, еще раз взглянуть на тетрадь...
В коридорчике тускло светила лампочка над дверью, пыльная и почти не дававшая света. А свеча в бронзовом подсвечнике стояла на полке, и, судя по слою пыли, никто не брал подсвечник в руки многие годы. Как это могло быть, если...
Кэрри быстро прошла коридорчик, и ей показалось, что лампочка погасла, как только она вышла в холл. Она не стала проверять свое ощущение – пусть мать Катерина сама разбирается в странностях этого места. Похоже, настоятельница давно привыкла к тому, что все здесь меняется, перегоревшая лампочка опять светит, а свеча гаснет и зажигается от одного только желания или, может, от слов «да будет свет».
Маленькая зеленая дверь в стене закрылась, замок щелкнул, разделив реальности. А может, Кэрри захлопнула дверь и успела забыть об этом?
Сестра Мергатройд стояла посреди холла, смотрела на Кэрри равнодушным взглядом и, вероятно, мысленно произносила слова молитвы.
– Следуйте за мной, – сухо произнесла монахиня и повернулась к Кэрри спиной.
Следовать пришлось к центральному входу, а не к кабинету настоятельницы. Ее выпроваживали? Вчера мать Катерина предлагала ей остаться на трапезу, а сегодня... Действительно предлагала? Кэрри помнила, но что представляла собой ее память?
Однажды, когда ей было лет десять, Кэрри потерялась в лесу. Лес был не густой, небольшая рощица неподалеку от Оксфорда. Нашли ее очень быстро, минут через десять или пятнадцать, но минуты эти показались ей вечностью. Она успела проголодаться, отбиться от нападения злого пчелиного роя (откуда взялся рой? В окрестности не было ни одной пасеки!), провести в лесу ночь, дрожа от ужаса, и только утром услышала приближавшиеся голоса...
Бросившись отцу на шею, она принялась рассказывать о своих приключениях и была скорее разочарована, чем удивлена, когда отец поднял ее на руки (чего не делал лет уже пять) и сказал ласково:
– Милая Кэрри, у тебя буйная фантазия. Какая ночь, девочка? Мы всего четверть часа назад оставили тебя на лужайке, ты пошла посмотреть, водятся ли тут зайцы.
Фантазия? Тогда она не думала об этом, ей было достаточно того, что она все помнила. Помнила, как ночью большая белая птица летала над головой и ухала страшным голосом, повторяя одно и то же слово: «Попалась!». Помнила, как под утро, дрожа от холода, пыталась забраться под куст, воображая, что там теплее, и только расцарапала ладони.
Она показала ладони отцу – царапин было много, все свежие.
– Это ты в кустах ежевики застряла, сейчас я смажу, и все пройдет.
Отец ей не верил, и об этом случае она никому больше не рассказывала, даже маме, а со временем и сама перестала вспоминать...
Может, действительно это была ложная память, минутная игра воображения, запечатленная мозгом в том его отделе, где хранятся воспоминания? Кэрри знала, насколько плохо, несмотря на многочисленные исследования, психологам и медикам известно, как работает механизм памяти. Создать ложную память так же легко, как выпить стакан хорошего чая.
Но для появления ложной памяти должна быть серьезная причина. Стресс, как тогда, в лесу. Или...
Кэрри не успела продумать мелькнувшую мысль. Сестра Мергатройд подвела ее к воротам, Кэрри только и оставалось, что попрощаться и получить в ответ сухой кивок.
Вспомнив утреннего Дэниела и вчерашнего, Кэрри подумала, что... Мысль возникла, будто фотография в ванночке с проявителем, и Кэрри быстро залила ее закрепителем – представила, как на распластанную в проявителе мысль, похожую на фотографический отпечаток, льется струйка раствора фиксажа. Мысль упорядочилась, и Кэрри знала, что не забудет ее. Яркая в своей определенности мысль, озарение, в котором ей не следовало сомневаться. Так оно все и было.
Интуитивная идея подобна религиозному прозрению, она так же очевидна, так же не нуждается в доказательствах, и так же может выглядеть неверной и глупой для каждого, кто станет оценивать ее с позиций строгой науки. Хотя, если разобраться, именно строго научной такая мысль обычно и бывала.
«Сначала мы о законе природы просто догадываемся…»
В машине Кэрри посидела несколько минут, приводя в порядок не мысли, которые запрятала поглубже, чтобы поделиться ими потом с Дэниелом, а растрепанные чувства и ощущения. Включила двигатель и медленно поехала от монастыря прочь, поглядывая в зеркальце заднего вида: вдруг кто-нибудь выйдет, помашет ей, вернитесь, мол...
Проехав мили две, Кэрри съехала на обочину и достала мобильник. Она не знала номера телефона матери Катерины, но была уверена...
В списке контактов на букву «м» был Мачнер с кафедры философии физики, Маргарет, с которой Кэрри не общалась два месяца, поссорившись по глупой причине, о которой сейчас не хотелось вспоминать. Еще была Марта, дочь Сандры Грэхем из колледжа Гринвича, Мириам из Кембриджа, Мерчисон, профессор истории науки из Глазго и... Да. Мать Катерина, настоятельница англиканского женского монастыря.
Кэрри не помнила, чтобы... Хотя... А впрочем, неважно.
Она нажала кнопку вызова и долго ждала, провожая взглядом проносившиеся мимо машины. Еще один гудок, и она услышит сообщение, что включен автоответчик.
– Слушаю вас, дорогая мисс Уинстон, – сказал тихий и ясный, как лунный свет в безоблачную ночь, голос, который Кэрри не сразу узнала.
– Простите, мать Катерина. Меня так быстро выпроводили из монастыря, что я не успела вас поблагодарить.
– О, – в голосе настоятельницы послышалось смущение, – это было сделано для вашей пользы. Если бы вы вернулись ко мне, ваши ощущения...
Мать Катерина сделала паузу, и Кэрри сказала:
– Я понимаю. Интерференция реальностей.
– Не знаю такого слова, – мягко произнесла мать Катерина. – Просто... Вы бы не смогли отделить.
– Мне кажется, я поняла, что произошло в августе 1949 года, – сказала Кэрри. – То есть, не то, чтобы поняла. Я знаю.
– Конечно, знаете.
– И вы...
– Господь, – с неожиданной грустью произнес голос настоятельницы, – не удостоил меня такой способностью, какой была одарена сестра Изабель. Жизнь ее была трудной... считали блаженной... и вас, дорогая мисс Уинстон, ожидает не менее... потому что... – голос то уплывал, то появлялся, – ...справитесь, я уверена...
– Мне хотелось дочитать дневник, – пожаловалась Кэрри.
– Вам это ни к чему, – сказала настоятельница. – Сестра Изабель говорила... Мистер Данн знал... это стоило ему жизни...
Голос удалился и совсем пропал, остались только очень далекие шорохи, потом исчезли и они, в трубке возникло пустое молчание, какое бывает, когда нет соединения с абонентом, и сигнал блуждает в сети, не зная, куда приткнуться.
Кэрри посидела, держа руки на рулевом колесе и глядя перед собой не для того, чтобы уложить в сознании услышанное, но чтобы сосредоточиться и ехать дальше.
Всё. Теперь можно.
* * *
– Всё, – заключила Кэрри. – Я вернулась и очень хотела, чтобы тот Дэниел, который меня встретит, был вчерашним, а не сегодняшним.
– Я такой же, каким был, – пробормотал Дэниел и взял ее руки в свои.
– Ты не ездил со мной вчера?
– Нет, – покачал головой Дэниел. – И хотел спросить, как тебе удалось поладить с настоятельницей. Но вечером ты была...
– Да, – напомнила о себе Кэрри, потому что Дэниел замолчал и замкнулся в себе. Видно было, как опустились шторки в его зрачках, закрылись ставни, взгляд не то чтобы потух, но перестал быть взглядом в понимании Кэрри. Взгляд – это когда смотрит душа, когда светится мысль, когда греет чувство.
– Дэн! – вскрикнула Кэрри и коснулась его щеки.
Дэниел вздрогнул.
– Прости, – пробормотал он.
– Вчера вечером, – напомнила Кэрри, – ты пересказывал мне дневник сестры Изабель, который прочитал, когда мы были в монастыре.
– Ты ездила одна.
– А ты...
– Что я?
– Где был весь вчерашний день?
– В магазине, – ответил Дэниел с легким удивлением. – Продал два пуфика времен Георга Седьмого, взял на комиссию три стула, очень красивых, девятнадцатый век, но точную дату изготовления я пока не смог определить, хотя и проверил по трем каталогам
– У тебя есть об этом запись в компьютере?
– Конечно. Хочешь посмотреть?
– Хочу, – твердо сказала Кэрри.
Дэниел подал ей руку, когда они спускались по лестнице. Ладонь была мягкой, теплой, Кэрри не хотелось ее отпускать, ей было приятно не столько то, что Дэниел поддерживал ее, сколько то, как он это делал. Если по пожатиям пальцев можно судить о чувствах человека, то Кэрри было очевидно, что Дэниелу больше всего на свете хотелось остановиться, повернуть Кэрри лицом к себе... а потом... Фантазии Кэрри хватило и на то, чтобы представить, что могло произойти, но эту мысль, скорее чувство, она отогнала и мягко освободилась от поддержки Дэниела, когда они спустились вниз и прошли к прилавку.
Дэниел нажал несколько клавиш и удовлетворенно произнес:
– Пожалуйста.
Кэрри бросила быстрый взгляд. Она не сомневалась, что увидит названия, предложенные цены, номер кассового чека, выданного за купленные пуфики.
– Поднимемся наверх, – попросила она. Ей стало неуютно в магазине, среди вещей, вчера вызывавших совсем иные чувства.
Дэниел подал ей руку, и на одной из средних ступенек Кэрри не подумала, а поняла, не поняла, а почувствовала, не почувствовала даже, а просто повернулась лицом к Дэниелу, а он, стоя на ступеньку ниже, поднял лицо, будто глядел из-под воды на звезды, и в глазах его Кэрри увидела собственное отражение, хотя на лестнице было темно, и увидеть можно было разве что слабые тени. Кэрри наклонилась, ей никогда в жизни не доводилось целоваться с карликами, а сейчас будто так и происходило. Она наклонилась еще ниже, и Дэниел подхватил ее за талию, опустил на свою ступеньку, а потом на ступеньку ниже, глаза их оказались, наконец, на одном уровне, и взгляды сказали друг другу что-то такое, чего они не осмелились бы произнести вслух, а потом были губы и фраза, прозвучавшая так отчетливо, будто в воздухе пронеслись звуковые волны и застыли, сохранив три слова, вырезанных в прозрачной воздушной среде лучше, чем в самом крепком камне.
Какие слова? Кэрри не могла вспомнить, да это и не имело значения.
Когда они поднялись наверх? Как оказались в гостиной: Кэрри в кресле, а Дэниел напротив – на стуле времен королевы Виктории? Когда-то и как-то.
– Мы сможем жить в одном мире? – спросил Дэниел, разглядывая свои ладони. – Или будем постоянно ускользать друг от друга? Если у нас не получится...
– Погоди об этом, – сказала Кэрри. Будущее было ей открыто лучше, чем Дэниелу, хотя она понятия не имела, что ее ждет.
– Сестра Изабель была ясновидящей? Сны, что ее приучил записывать мой прадед еще тогда, когда Эшли была девочкой, – это были сны о будущем? Она еще в тридцатые годы знала, что умрет при пожаре? Как она жила все годы, зная это?
Кэрри покачала головой.
– Нет, – сказала она. – Все не так.
– Ну как же! – Дэниел начал нервничать, в уме он соединил одни факты с другими, то, что читал в дневнике прадеда, с тем, что рассказала Кэрри, у него сложилась мозаика, которую он считал правильной, но элементы на самом деле плохо подходили друг к другу, и рисунок получился абстрактный, похожий на творения позднего Пикассо.
– Келья сестры Изабель, – сказала Кэрри, – эта пустая комната, которую не открывали, по словам матери Катерины, полвека.
– Да? – брови Дэниела поползли вверх. – Я слышал, об этом рассказывал Майк Вустер, его люди в прошлом году делали в монастыре ремонт, и им не разрешили работать в одном из крыльев здания. Он удивился и сказал, что там, наверно, водятся привидения или есть тайный ход, который монахини от всех скрывают.
– Там жила сестра Изабель, – пояснила Кэрри. – И потому вчера мать Катерина оставила тебя в...
Она запнулась, увидев вытянувшееся лицо Дэниела.
– Прости, – сказала она. – Я помню то, чего не помнишь ты, а ты – чего не могу вспомнить я. Сегодня я поняла, почему мать Катерина открыла для меня келью сестры Изабель.
Кэрри помедлила, собираясь с мыслями. Не нужно этого делать, – подумала она, – мысли мешают. Почему она вчера и сегодня позволяла мыслям вторгаться в сознание, почему пыталась анализировать вместо того, чтобы вернуться к тому, что всегда было ей близко? Когда Дэниел рассказал, как умер Джон Данн, Кэрри должна была закрыть глаза, не думать, а погрузиться в слова, будто в теплую воду реки, несущую тебя туда, где все ясно и нет вопросов. Может, она поняла бы еще вчера? Или нет? Для интуитивного прозрения нужна хоть какая-то информация или достаточно чувствования?
– Кэрри... Милая Кэрри...
Это сказал Дэниел или в ее душе кто-то его голосом произнес слова, которые она хотела услышать и которые он, возможно, сейчас проговорил мысленно, глядя на нее теплым, сочувствующим взглядом?
– Понимаешь, – сказала Кэрри. – Мистер Данн ошибался. Он так много и часто ошибался, что, когда это понял, то не смог жить. Ты показал мне его дневник, там все написано, но вчера я не поняла, интуиция молчала.
– Вчера, – пробормотал Дэниел.
– Ты принес из чулана папку с бумагами...
Кэрри не стала продолжать фразу, взгляд Дэниела сказал ей, что и этого вчерашнего эпизода он не помнил. Он не показывал ей записей прадеда. О чем же они говорили вчера, сидя здесь, друг перед другом?
Или...
– Но ты помнишь его теорию наблюдателей?
Вчерашний Дэниел помнил.
– Смутно, – поморщился Дэниел. – Извини, я не очень этим интересовался. Что-то о том, что сон возникает, когда я вижу не своими глазами, а глазами другого человека?
– Почему другого? Своими, но ты становишься наблюдателем второго уровня.
– Нет, – твердо сказал Дэниел. – Это не для моего ума, правда.
Он улыбнулся в ответ на растерянный взгляд Кэрри.
– Я не хочу сказать, что так уж глуп, – смущенно произнес он и, наклонившись, неловко поцеловал Кэрри в щеку. – Просто... не думал об этом. Расскажи.
Он готов был выслушать что угодно, лишь бы Кэрри говорила.
– Обычный человек – ты, я, сестра Изабель, сам Данн – это наблюдатель.
– Ну да, – пробормотал Дэниел. – Наблюдатель жизни. Знакомое слово. Помню.
– Но в нашем сознании или подсознании, в твоем восприятии мира живет второй наблюдатель, тоже ты, но другой, наблюдающий за тобой и твоими поступками.
– Совесть?
– Нет. Совесть из области морали, а я говорю о физике. Это чистая физика, как понимал Джон Данн. Твое второе «я», второй наблюдатель, находится в другом времени, для него вся твоя жизнь как на ладони, от рождения до смерти. Он видит все, иногда во сне ты воспринимаешь мир его глазами, и тогда тебе снятся сны о будущем. Ты не можешь их понять, но, если запоминаешь, то, возможно, через много лет случается событие, которое ты уже видел во сне, и ты его узнаешь. В книге «Эксперимент со временем» твой прадед описывал такие сны, они снились многим его знакомым. Люди чаще всего не запоминают...
– Вроде меня, – кивнул Дэниел. – Не запоминаю снов. Прости.
– Но есть третий наблюдатель, – продолжала Кэрри, – который наблюдает за вторым.
– И тоже в моей голове?
– Да. У третьего наблюдателя свое время, он может видеть всю жизнь второго наблюдателя.
– Понимаю, – сказал Дэниел. – А четвертый наблюдатель наблюдает за жизнью третьего. И есть еще пятый, шестой, двадцать третий...
– Ты читал книгу прадеда!
– Нет, – с сожалением произнес Дэниел. – Но если есть третий наблюдатель, почему не быть четвертому? Сколько их всего? Миллион?
– Огромное число. И на вершине самый главный наблюдатель. Тот, кто знает все обо всем. И, конечно, все о нашей жизни, которая для него проста, как азбука.
– Тот, кто знает все... Бог?
– Конечно.
– Прадед был не так уж религиозен, – раздумчиво произнес Дэниел. – То есть, так мне казалось.
– Он действительно был не очень религиозен, – согласилась Кэрри. – Но в Бога верил. А сны, по его теории, возникают, когда ты смотришь глазами второго наблюдателя. Тогда тебе открывается прошлое и будущее. Это возможно, только когда мозг отключен от реальности – во сне. А если получается так, что в твое сознание вторгается третий наблюдатель, то видишь не одно свое будущее, а несколько вероятных. У каждого наблюдателя свое время. Перемещаясь от одного к другому, мы можем видеть мир глазами наблюдателя,
который во времени продвинулся далеко в будущее. Мы наблюдаем его реальность во сне. Проснувшись и записав сон, мы получаем возможность увидеть собственное будущее – только не знаем, какое именно.
– Да-да, – пробормотал Дэниел. – Вещие сны. Так они и возникают.
– Нет! – воскликнула Кэрри. – Вещих снов не бывает!
– Ну как же! – встрепенулся Дэниел. – Книгу прадеда я не читал, а дневник иногда брал в руки. Там был сон какой-то миссис Т. или К... Неважно. Женщина очень подробно описала комнату, увиденную во сне, – с деталями, которые вряд ли могла придумать: фигуры на обоях, цвет скатерти на столе, форма стульев... Двадцать два года спустя, совсем забыв о старом сне, она оказалась точно в такой комнате, с точно такими обоями, скатертью на столе, стульями. Я удивлялся: как она вспомнила? Я бы – ни за что! Вещий сон, верно?
– И этот сон тоже не был вещим!
Дэниел не стал повторять «Ну как же!», он только наклонил голову и расслабился –понял, что не должен анализировать, не должен думать, не должен сопоставлять факты и делать логические выводы. Закрыть глаза и слушать голос. Слушать и уходить туда, где все понятно, и где он опять станет мальчиком, которому открыты далекие страны и планеты. Он опять сможет путешествовать между мирами, и это будет не игрой фантазии, как он решил, когда ему исполнилось двенадцать.
– Сколько предсказателей предвидели будущее? – Это был голос Кэрри или сестры Изабель? Дэниел никогда не слышал и не мог слышать голос монахини, но сейчас понимал, точнее, чувствовал, точнее – просто знал в глубине подсознания, что Кэрри и Изабель говорят одним голосом. Кэрри и Изабель – одна и та же женщина.
– Ты слышал о Кейси? Американский ясновидящий. Он много чего предсказал правильно, а еще больше – того, что не могло осуществиться. Никак не могло – не было реальных предпосылок. Почему он это предсказывал, хотя должен был понимать, насколько его предсказания невероятны? А другие ясновидящие – в прошлом и сейчас! На два-три правильных предсказания приходится семь-восемь неверных. Когда ясновидец предрекает, что через десять лет дно Тихого океана поднимется на десять метров, вся Азия за считанные дни покроется водой, и сотни миллионов человек утонут, так и не поняв, откуда пришла гигантская волна цунами, затопившая целый континент, неужели он, предсказатель, не понимает, что такое невозможно? Тектонические плиты движутся медленно, и за двадцать лет не может произойти то, на что требуются десятки миллионов.
– Ну... – протянул Дэниел. – Я всегда думал, что ясновидцы предсказывают ужасы ради рекламы.
– Есть и такие, – согласилась Кэрри, – но я говорю не о шарлатанах, а о тех, кто искренне пересказывает только то, что видит сам – во сне или наяву. Они должны понимать, что этого быть не может, но все равно говорят!
– Может, не вдумываются в смысл?
– Конечно! Все эти люди – интуитивисты. Разум спит, когда они вещают свои пророчества. Слышен им только голос интуиции.
– Которая ошибается?
– Интуиция не может ошибаться! Это не разум, который вычисляет и может сделать в вычислениях ошибку. Интуиция всего лишь наблюдает, понимаешь? Это тот наблюдатель реальности, о котором писал твой прадед. Интуиция, а не какой-то абстрактный Икс, наблюдающий за действиями абстрактного Игрека, который, в свою очередь, следит, как поступит абстрактный Зет. Мир устроен совсем не так, как думал Джон Данн!
– Это ты уже говорила, – пробормотал Дэниел.
– Ты читал книгу Барбура «Конец времени»?
– Барбур? – пожал плечами Дэниел. – Нет, а кто это? Знаешь, я заплесневел в своем магазине, слежу за каталогами антиквариата, а не за новыми книгами.
– Физик, работает в Оксфорде, – пояснила Кэрри. – Он утверждает, что времени на самом деле не существует. Мы создаем это понятие в своем сознании, потому что наше сознание рационально. Мы мыслим, думаем, сопоставляем. Поэтому мы вынуждены перемещаться от причины к следствию, от прошлого к будущему. Мы не способны вернуться в собственное детство, поскольку причина не может в нашем сознании оказаться результатом следствия, понимаешь?
Дэниел покачал головой.
– Нет. Но это неважно. Ты хочешь сказать, это похоже на то, что произошло с сестрой Изабель?
– И со мной, – помедлив, сказала Кэрри. – Да, но не совсем. Джон Данн ошибался. Барбур ошибается тоже.
Дэниел нахмурился. Он потянулся к Кэрри, и ей показалось, что он хочет ее обнять, от чего-то защитить, она и сама к нему потянулась, но Дэниел то ли испугался своего порыва, то ли решил, что сейчас не время – отпрянул и пробормотал:
– С тобой, слава Богу, ничего не случилось. Ты в порядке, Кэрри. Ты в полном порядке. Ты даже не представляешь, в каком ты сейчас порядке.
Поняв, что сказал немного больше, чем хотел, Дэниел отвел взгляд и сцепил на груди пальцы, будто закрылся от внешнего мира.
– Да, – сказала она. – Сейчас... может быть. Впрочем, что называть порядком? Наверно, состояние, в котором сестра Изабель прожила последние годы жизни, было для нее наивысшим порядком, только окружающие так не считали. Блаженная. Не от мира сего. Оторвана от реальности. Мать Беатрис, беседовавшая в сорок девятом с твоим прадедом, все знала от самой сестры Изабель, но понимала ли? Сомневаюсь. И мать Катерина тоже. Не знаю, насколько ей понятен смысл. Возможно, она всего лишь привыкла и не спрашивает себя, почему ее мир такой, каким его создала сестра Изабель.
– Не понимаю, о чем ты, – пробормотал Дэниел. На лице его, однако, было совсем другое выражение: конечно, он понимал. Он понимал все, о чем хотела сказать Кэрри, только еще не понял, что понимает. Так бывает: ты уже ощутил, тебя уже коснулось нечто, чего ты, возможно, ждал всю жизнь, ты уже почувствовал прикосновение, подсознание откликнулось на слабый, но явственный зов неведомого, но сознание спит, до сознания еще не дошло, что ты изменился, ты больше не будешь таким, как вчера, неделю или год назад. Обратной дороги нет. Можно сколько угодно хотеть вернуться в себя-прежнего, но не получится, мозг изменил режим работы, время начало иной отсчет...
– Помню себя девочкой, – сказала Кэрри. – Мне было лет девять, я лежала в кровати и засыпала. Тебе знакомо состояние между явью и сном, когда мир становится нереальным. Ты еще не спишь, но тебе уже являются образы из снов. Когда уснешь, образ войдет в созданную для него реальность, а пока твои глаза еще открыты, образ живет сам по себе. Может говорить с тобой, а ты ему отвечаешь. Не мысленно – мысленно он не услышит, потому что на какое-то время... или в какой-то точке пространства... все равно... вы находитесь с ним в одной реальности. Настоящей, а не созданной воображением. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Не понимаю, о чем ты, – повторил Дэниел, но голос его прозвучал неуверенно.
– Наше сознание, – продолжила Кэрри, – создает время, потому что рациональное мышление движется от причин к следствию. Наука тоже – потому что наука создана разумными, рациональными людьми. Физикам кажется удивительным, что уравнения и законы природы не зависят от времени, все процессы обратимы. Почему уравнения обратимы, если в природе существуют причины и следствия? Я занимаюсь историей физики, и время для меня – не просто часы. Я вижу, как оно распоряжается людскими судьбами, судьбами открытых ими законов природы.
Она помолчала – не для того, чтобы собраться с мыслями. От мыслей, движущихся во времени, нужно было абстрагироваться, она могла это сделать, могла в единое мгновение сообщить Дэниелу все что хотела, но тогда он точно не только ничего не поймет, но и воспринять не сумеет.
– Человек расставляет события во времени. Так работает мозг. Это как последовательное соединение в электрической цепи. Причина – следствие – следствие следствия и так далее. В мире, описанном Барбуром, времени нет – там существует каждое мгновение прошлого, настоящего и будущего... то есть, того, что мы называем прошлым, настоящим и будущим. Нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего – в мире есть все мыслимые и немыслимые, возможные и невозможные варианты реального, и наше сознание, последовательно перемещаясь от одной реальности к другой – Барбур сравнил их с кадрами фильма, – выбирает те кадры, которые соответствуют представлению мозга о причинах и следствиях, о прошлом и будущем. Рациональное подсознание – а подсознание рационально у подавляющего большинства людей – очень аккуратно выбирает каждый следующий кадр. Последовательное соединение, понимаешь? Так сложилось в процессе эволюции, иначе жизнь погибла бы, не успев выбраться из океана. Живому существу нужно было реагировать на вызовы среды, подчас убийственные, и мозг научился прогнозировать – выбирать из огромного числа кадров-реальностей те, которые обеспечивали возможность выживания.
Дэниел кивнул, на лице его появилась слабая улыбка. Понял ли он, о чем говорила Кэрри, или все еще думал о своем? Она не знала, но это не имело значения. Слушал сейчас не Дэниел, не его застывшее в недоумении сознание. Слушало и понимало то, что он сам назвал бы душой. Душа – вне времени. Душа понимает то, что не способен понять разум. Понять бы еще, что такое – душа...
– Говори, – сказал Дэниел очень тихо, но Кэрри расслышала. – Говори, а потом я тебе расскажу о своем.
И Кэрри говорила. Она не уверена была, что говорит вслух. Она не уверена была, что даже мысленно произносила слово за словом. Единственное, что она знала сейчас, – мысль перестала быть рациональным движением от прошлого к будущему. Мысль стала свободным перемещением от одной реальности к другой, свободным выбором, не определяемым законом причин и следствий.
Она говорила и одновременно делала то, что давно собиралась, но не решалась. Играла реальностями, как умела это делать сестра Изабель. Она знала сейчас всю свою жизнь, вся жизнь хранилась не в памяти ее, а в почти бесконечном пространстве событий, которое и составляло вселенную без времени, потому что все, что можно назвать временем, определялось ее личным выбором.
Она могла увидеть, как выйдет замуж за Дэниела, как они будут стоять в церкви у алтаря, и преподобный Нортон благословит их и прочитает псалом о любви. И еще она могла увидеть и не только увидеть, но прочувствовать рождение Макса, о котором Дэниел не знал, а она ему, конечно, не скажет, пусть не знает. Для людей, чья жизнь проходит цепью последовательных событий, знание будущего чревато опасностями. Она могла увидеть, как на конференции по истории физики в Монреале познакомилась с доктором Пришвицем, и получилось, что они были вместе... может, потому, что ему тоже было знакомо осознание мира вне времени? Неважно... ничто не важно... и Дэниел смирился с новой для него реальностью, а Макс... он понял...
– Кэрри... Родная... Хорошая... Пожалуйста...
Она все видела и слышала, события опять распределились во времени, причина породила следствие, мозг сделал выбор по привычным для него законам рационального мышления, и Кэрри, лежа на диванчике и глядя в расширившиеся от страха глаза Дэниела, вспомнила все, что мгновенно промелькнуло в ее сознании, как мозаичная картина, в которой ясен и понятен каждый элемент, можно их соединить, и они окажутся плотно пригнаны друг к другу. Один за другим, один за другим... Как сейчас.
– Все хорошо, Дэн, – произнесла она непослушными губами и неожиданно (неожиданно? Она уже видела этот кадр реальности, он тоже был в мозаике) привлекла Дэниела к себе и поцеловала в чуть дрожавшие пухлые чувственные губы. Он опустился на колени, одна рука лежала у Кэрри на груди, а другой он поддерживал ее голову, потому что без подушки было низко, а положить голову на диванный валик – неудобно. Почему он думал о мелочах, когда происходило то, о чем он мечтал и был уверен, что этого никогда не произойдет?
– Кэрри... – бормотал он, отрываясь от ее губ и приникая к ним опять.
Когда миновала вечность и жизнь прочно утвердилась в новом качестве, Дэниел сумел подняться и укрыл Кэрри до плеч пледом, закутал, будто в кокон, а она смотрела на него изумленно-спокойным (если такое возможно) взглядом. Она знала, что произойдет в их жизни, но это знание ускользало, сметаемое потоком времени, в который Кэрри опять погрузилась, выбрав для себя одну – на какое-то время только одну – реальность.
– Все хорошо, Дэн, – повторила она.
– Тебе стало плохо? Сердце? Господи, как я перепугался! Вызвать «скорую»?
– Что ты! Все хорошо. Нет, это не сердце. Со мной все в порядке, Дэн, правда.
Кэрри выпростала руки из-под пледа и села, прислонившись к спинке дивана. Она чувствовала себя здесь, как дома, будто жила в этой квартире много лет. Смутно понимала, что так было... будет?.. и хотела запомнить то, что ускользало из памяти.
– Я говорила...
– Не надо, – быстро сказал Дэниел. – Тебя это слишком волнует. Посиди, я приготовлю чай. И дам таблетку. Ты успокоишься.
– Не нужно ничего, – улыбнулась Кэрри. – Ты очень заботлив, Дэн, спасибо. Но я начала говорить и хочу закончить. Мы живем в мире времени только потому, что мозг эволюционно приспособился к последовательному, логическому, рациональному мышлению. Мы переходим от причин к следствиям, и весь мир вокруг нас подчиняется этой воле... нашей воле, понимаешь? Но на самом деле...
– Ты это говорила...
– Да, – вспомнила Кэрри. – Прости, я еще не совсем вышла из состояния... Понимаешь, идеальный мозг мыслит не последовательно, а параллельно. Он воспринимает мироздание таким, каково оно на самом деле – почти бесконечное собрание одновременно существующих реальностей.
– Барбур, – пробормотал Дэниел. – Вселенная Барбура, понимаю.
– Не совсем. Вселенная Барбура подобна последовательно-параллельному соединению в электрической цепи. Человек разумно выбирает один кадр за другим, последовательно перемещается между ними и создает для себя то, что называется временем. Мозг в этом случае все равно мыслит последовательно. На самом деле иногда – и далеко не у всех! – мозг переключается на параллельное мышление, и тогда время для человека исчезает. Он видит, чувствует, понимает все сразу. Вряд ли бесконечное число кадров, для этого и мозг должен быть не человеческим.
– Бог, – подсказал Дэниел.
– Бог? – повторила Кэрри. – Может быть. Божественное всезнание – идеальный случай, Творец обозревает всю бесконечность существующего. Человеку далеко до Бога. Наш мозг способен охватить лишь малую часть мироздания. Наверно, только те кадры, в которых существует сам.
– Можно вспомнить всю жизнь от рождения и увидеть всю жизнь до смерти?
– Наверно. К счастью, мозг не может постоянно находиться в состоянии параллельного мышления, иначе...
Кэрри почувствовала, что слова даются ей труднее, во рту пересохло – хорошо бы выпить чаю. Крепкого, без сахара и лимона. Просто чай.
– Я сейчас принесу, – сказал Дэниел, поднимаясь с колен. Она произнесла вслух? Только подумала, а он понял?
Дэниел вышел, помедлив у двери. Он не хотел оставить Кэрри одну даже на минуту.
Она лежала, закрыв глаза, и заставляла себя ни о чем не думать. Думать ни о чем. Медитировать на темноту. Наверно, во Вселенной есть и такие пространства – пустые, где нет ни жизни, ни смерти. Может, там обитает душа человека, как после долгого фильма идут титры, а потом черные, ничего не содержащие кадры. Тоже реальность, поскольку и ноль – число...
Кэрри почувствовала: ей на колени опустилось что-то плоское и твердое. Открыла глаза, вернувшись из темноты небытия. На коленях у нее лежал поднос с чашкой крепкого чая. Такого, как она хотела – без лимона, молока, сливок. Пригубила. И без сахара. Дэниел догадался, или она все-таки сказала?
– Спасибо, мой хороший...
Дэниел терпеливо ждал, присев на край дивана и не спуская с Кэрри удивленного и влюбленного взгляда.
– Сестра Изабель, – сказал он, не выдержав молчания, – могла жить в параллельном времени?
– Нет параллельного времени, – поправила Кэрри.
– Я хотел сказать... Ее мозг работал в параллельном режиме?
– Не всегда. Думаю, в детстве это произошло случайно, а потом, когда твой прадед научил Эшли записывать сны, мозг ее постепенно перешел в параллельный режим. Сначала – в последовательно-параллельный. Последовательное мышление все чаще покидало ее, параллельное захватывало. Когда меняется способ мышления, обратной дороги нет. Это необратимый процесс. В последние годы или месяцы жизни сестра Изабель почти не возвращалась в рациональный мир. Ей это было неинтересно. Поэтому для многих она стала человеком не от мира сего. Блаженной. Она не понимала... то есть, другим казалось, что она не понимает... что с ней происходило.
– Тот пожар... Она знала?
– Наверняка. А все – и мать Беатрис – подумали, что она бросилась спасать сестру Виннифред, не подумав, чем это может кончиться. Душевный порыв.
– Это и был душевный порыв, – убежденно произнес Дэниел. – Интуиция. Вся ее жизнь была интуитивной, нерасчетливой.
– При параллельном мышлении расчетов и быть не может. Рассчитываешь варианты в мире с последовательным мышлением. А при параллельном – только эмоции, интуиция.
– Что такое интуиция? – спросил Дэниел в пространство.
– Связи с другими кадрами, аналогичными. Выбираешь свой путь не потому, что находишь оптимальный, рациональный переход от причин к следствиям. Выбираешь жизнь, в которой поступаешь самым естественным для тебя образом. В соответствии со своими представлениями о морали. О добре и зле.
– Поэтому люди с параллельным мышлением – праведники? – сделал неожиданный вывод Дэниел. – Святые, пророки, миссионеры? Такие, как сестра Изабель.
– Как твой прадед.
– Да, в последние месяцы его жизни. Это... – Дэниел помедлил, но все-таки сказал: – Твоя гипотеза? Очень красиво, да.
Кэрри покачала головой:
– Гипотеза – это рациональное предположение, сделанное на основе известных фактов. А у меня... Просто интуитивно... Догадка. Но я знаю, что это так.
– Физики, – улыбнулся Дэниел, – сначала о законе природы просто догадываются.
– Ты знаешь это высказывание Дайсона?
– Ты вчера его цитировала, – смутился Дэниел.
– Да? Возможно... Джон Данн всю жизнь шел к осознанию параллельного мышления. Его интерпретации снов, наблюдатели... Возможно, он так и не успел бы понять, но общение с сестрой Изабель сыграло роль катализатора.
– Прадед был рациональным человеком, – задумчиво проговорил Дэниел и добавил: – Собственно, я тоже.
– Джон Данн очень быстро осваивался с идеями, которые понимал интуитивно, – уверенно сказала Кэрри. – И то, что говорила сестра Изабель, он воспринял. И принял.
– Какая же версия его смерти верна? – вскричал Дэниел. – Неужели обе?
– Конечно. Джон не сумел выбрать одну смерть, его интуиция металась, он знал, что уходит, но не мог выбрать – как. И в памяти твоей бабушки сохранились обе версии. Память – странная штука, верно, Дэн? Ты ведь не помнишь, как ездил со мной в монастырь.
Дэниел поджал губы, стал похож на обиженного ребенка, который ничего от родителей не скрывал, а они почему-то были уверены, что у него есть от них страшная детская тайна.
– Я не ездил с тобой вчера в монастырь, – сказал он упрямо. – На кассовых чеках обозначено время продажи. Ты видела...
– Да-да, – прервала его Кэрри. – В мире множество разных вариантов вчерашних событий. Каждое наше слово имеет альтернативу. Двое людей с последовательным мышлением всегда... или почти всегда... выбирают один и тот же кадр и помнят одно и то же... возможно, с мелкими вариациями, на которые мало кто обращает внимание.
– Ты выбрала не тот вариант, что выбрал я, – мрачно сказал Дэниел. – Ты выбрала интуитивно, а я – по логике событий, по расчету. И на какое-то время мы оказались в разных мирах, так получается? А мать Катерина? Если я позвоню ей и спрошу? В каком мире была вчера она? В том, где мы приехали вдвоем, или в том, где ты была без меня?
– Позвони, – согласилась Кэрри. Ей было интересно, что ответит настоятельница. Ответ мог оказаться неожиданным, потому что Изабель говорила с матерью Катериной во сне, а это означало, что и сама настоятельница была человеком, в какой-то, пусть и небольшой, степени, живущим в мире, где можно выбрать события не только будущего, но и прошлого – мгновение за мгновением.
Дэниел медлил, листал телефонную книгу, брал в руки телефон и снова клал его на стол. Смотрел на Кэрри, спрашивал совета и отводил взгляд.
– Звони, – сказала Кэрри.
Дэниел набрал номер и долго ждал ответа.
– Слушаю, говорите.
Голос был слышен так явственно, будто женщина находилась в комнате.
– Простите, – сказал Дэниел виновато, – я хотел бы поговорить с матерью Катериной.
– По хозяйственным вопросам обращайтесь ко мне, – твердо произнес голос. – Я сестра Мергатройд, а вы кто, простите?
– Мое имя Дэниел Данн.
– Мистер Данн, слушаю вас.
– Я звоню не по хозяйственному вопросу и потому хотел бы поговорить с матерью Катериной.
– Она занята, – отрезала сестра Мергатройд тоном, не допускающим возражений.
– Спроси, – сказала Кэрри одними губами. Дэниел понял.
– Вчера, – сказал он, – к вам в монастырь приезжала мисс Уинстон, говорила с матерью-настоятельницей о сестре Изабель.
– Верно, – голос сестры Мергатройд смягчился. – Сегодня она тоже приезжала.
Дэниел никак не мог заставить себя задать вопрос, и Кэрри отобрала у него телефон.
– Добрый вечер, сестра Мергатройд, – сказала она.
– О, добрый вечер, дорогая мисс Уинстон! – застрекотал голос. – Я вас сразу узнала. Мать Катерина действительно занята, проводит с сестрами урок, они шьют кое-что для благотворительного базара, который состоится в пятницу, но я ей скажу, что вы звонили.
– Спасибо. Собственно, то, что я хотела спросить у матери Катерины, можете сказать и вы.
– Да? Спрашивайте.
– Вчера я приезжала в монастырь одна? Или в сопровождении мистера Данна?
Вопрос показался сестре Мергатройд настолько неожиданным и, видимо, глупым, что на некоторое время в трубке воцарилось молчание. Монахиня пыталась сообразить, чего на самом деле хочет мисс Уинстон.
– Ну... – протянула она.
– Одна или с мистером Данном?
– Одна, конечно, – извиняющимся тоном сказала сестра Мергатройд и, помолчав, добавила: – Если бы с вами был мистер Данн, я бы вряд ли вас впустила, это не принято. Мужчина... Нет, – сказала она твердо, – конечно, вы были одна, только я не понимаю...
– Спасибо, всех вам благ, – быстро сказала Кэрри и передала телефон Дэниелу. Он удивленно посмотрел на аппарат, будто не представляя, чего теперь от него ждать, и нажал на кнопку окончания разговора.
– Ну вот, – сказал он. – Ты слышала.
Кэрри вздохнула.
– Мне и самой вчера показалось странным, – сказала она медленно, – что тебя так легко впустили не только в монастырь, но в кабинет матери Катерины. Я понимала, что так надо... так мне хотелось... наверно, потому я выбрала такой вариант реальности.
– Выбрала, – повторил Дэниел. – Ты можешь...
– Я сама не подозревала, что могу! – воскликнула Кэрри.
– И сейчас можешь подумать о том, что меня нет в твоей жизни! – пораженно проговорил Дэниел. – И меня в твоей жизни не будет! А я? Вдруг увижу, как ты на глазах исчезаешь, подобно привидению?
Он не мог усидеть на месте, быстро ходил по комнате от стола к дивану, от дивана к двери, от двери к столу – по треугольнику, который становился все меньше, пока Дэниел не остановился перед Кэрри, наклонился и коснулся ладонью ее щеки. Жест показался Кэрри таким робким, таким естественным, что она прижалась щекой к его ладони, для верности положила свою ладонь поверх его, чтобы он не смог отнять руку, и поцеловала его пальцы один за другим. Дэниел опустился на колени, смотрел ей в глаза, молчал, но говорить и не нужно было. Если бы он произнес хоть слово, очарование нарушилось бы необратимо, и мир действительно мог измениться. Кэрри никуда не исчезла бы, но что-то, зарождавшееся в их отношениях, осталось бы в глубине души каждого, потому что не пришло еще время для слов – только для пожатий, взглядов... Время, которое для Кэрри вроде и не существовало.
– Я не исчезну, Дэн, – сказала Кэрри, поцеловав его мизинец. – Так просто это не получается. Я не знаю как...
Дэниел молчал.
– Наверно, это происходило со мной и раньше, только я не понимала. Это не было так... – Кэрри попыталась подобрать слово, не сумела и продолжила: – Записи твоего прадеда и сестры Изабель стали катализатором, наверно. То есть, не наверно. Точно. Я так чувствую. Знаю.
– Сестра Изабель могла выбирать эти, как ты говоришь, кадрики? Для нее не было проблемы выбрать себе мир, какой она хотела?
– Сначала это было проблемой, – задумчиво проговорила Кэрри. – Получалось не так, как хотела она, а так, как получалось. Сознание не способно сразу переключиться с последовательного режима на параллельный. Это происходит постепенно.
– Почему она не выбрала кадр, где осталась жива?
– Господи, Дэн, ты не понимаешь? Она знала, что будет пожар, она знала, что сестра Виннифред погибнет...
– Не то... не то... – бормотал Дэниел, приникнув губами к шее Кэрри. Она с трудом различала слова, ласкала его волосы, понимала скорее интуитивно, будто говорила с собой. – Она могла выбрать мир, где пожар не случился вообще.
– А был ли такой? – сказала-подумала Кэрри. – Возможно, не было. В почти бесконечно большом числе миров могло не оказаться такого, где пожара не случилось.
– Ты так думаешь? – с сомнением произнес Дэниел.
– Я не думаю, – вздохнула Кэрри. – Я знаю, что Изабель не нашла такого кадра.
– Она могла найти мир, пусть с пожаром, но такой, где она выжила!
– Наверно. Или нет. Господи, Дэн, у меня ощущение, будто я вообще перестала думать! Я знаю какие-то вещи, будто всегда знала. Как таблица умножения: вспоминаешь нужное число в нужный момент. Не представляю, как объяснить... Изабель могла кричать о пожаре. Могла побежать за помощью. Могла начать тушить, набрасывая на пламя одеяла. Много чего могла, она видела все варианты сразу. И во всех, кроме одного, сестра Виннифред погибала, понимаешь? Только в одном осталась жива.
– Может, если бы у сестры Изабель было время подумать, она сумела бы выбрать другой кадр?
– Дэн, при чем здесь время? Параллельное мышление, Дэн! Сестра Изабель одновременно видела все варианты.
– От этого можно сойти с ума! – вскричал Дэниел.
Кэрри посмотрела на Дэниела с сожалением, как на несмышленое дитя, не понимающее прописных истин, но смело рассуждающее о том, что скрыто от него и будет скрыто всегда, потому что последовательное мышление не предполагает озарений, внезапных идей и, тем более, взгляда «сверху» на мироздание, в котором не существует понятия времени.
– Да, – согласилась Кэрри, и в ее голосе, как показалось Дэниелу, прозвучала печаль. Он очень хотел, чтобы Кэрри сказала это короткое слово печально, не желая подчинять свою жизнь тому, что сейчас нарождалось в ней. Ему казалось, что только нарождалось, но Кэрри знала, что обратной дороги нет. Человек с параллельным мышлением не сможет вернуться к жизни в единственной Вселенной, где все предопределено законами природы и человеческого общежития. Не сможет вернуться в мир, где мышление последовательно и где, сказав «а», непременно надо говорить «b», но никак не «c», «m» или «z».
Кэрри всегда поступала интуитивно, но ей всегда казалось, что в нужный момент сумеет пойти наперекор тому, что подскажет подсознание. Ей мешало чувство, будто ею командуют, она хотела быть собой и только сейчас поняла, что именно собой и никем другим была всю жизнь. Просто раньше интуиция играла ею, а не она – интуицией. Ей и раньше доступны были если не все, то большинство (а может, малая часть, хотя она знала, что это не так) кадров безвременной вселенной. Она не выбирала, не умела, не знала как, потому что не видела мысленным взглядом того, что могла видеть в конце своих дней сестра Изабель.
Сейчас Кэрри видела всё. Всю свою жизнь в линейной реальности, где за причиной идет следствие, а следствие становится причиной нового поступка. Увидела свою жизнь в той реальности, где она оттолкнет Дэниела, попрощается с ним и покинет этот дом, чтобы никогда не возвращаться. Увидела свою жизнь в реальности, где осталась здесь еще на одну ночь, а Дэниел ушел на полчаса, и, вернувшись, преподнес ей огромный букет роз и сказал слова, которые нравятся девушкам, но ей показались фальшивыми, потому что она знала и другие слова, сказанные через пять лет, когда он полюбит Марту, продавщицу из супермаркета «Алекс», и уйдет к ней. И еще Кэрри увидела множество не соединенных друг с другом сцен из собственной жизни и еще чьей-то, и чьи-то другие жизни замелькали, хаотически сменяя друг друга. В какой-то момент возникла сестра Изабель, женщина с седой прядью волос и пытливым взглядом, в черном тяжелом монашеском платье, женщина, прожившая трудную жизнь, нашедшая себя и так страшно погибшая, выбрав окончательный кадр, потому что все другие не соответствовали ее моральным принципам. Изабель была феей, той, что в детстве явилась Кэрри то ли во сне, то ли в реальности детской спальни. «Ты отмечена Богом», – сказала она тогда, а Кэрри не расслышала. А может – расслышала, но не поняла. А может – поняла, но не захотела принять.
Сестра Изабель сидела за столом, еще не покрытым пылью лет, смотрела Кэрри в глаза и быстро, не глядя, писала в тетради. Пальцы сами бежали по строчкам, взгляд в этом не участвовал, взглядом Изабель приглашала Кэрри посетить ее обитель – не сейчас, но через много лет, – чтобы ощутить атмосферу места, понять, принять.
Именно тогда, поняла Кэрри, произошло переключение ее сознания с последовательного мышления на параллельное. Окончательно и безвозвратно.
Она тряхнула головой, отгоняя не мысли, которых не было, а реальности, и они посыпались в темное ничто, будто кубики в подставленный мешок, и исчезали там одна за другой. Мешок, в конце концов, заполнился, в мире остались несколько кадров, которые Кэрри не стала смотреть, потому что хотела в последний раз остаться там, где все было ясно, где время отсчитывало секунды, где сон был лишь искаженным воспоминанием, где будущее было скрыто, а прошлое исчезало в дымке забвения.
Она открыла глаза, расслышала, наконец, возглас Дэниела, поняла, что и секунды не прошло после того, как он сказал «От этого можно сойти с ума!», улыбнулась ему и, потрепав его густую шевелюру, повторила:
– Да.
И добавила:
– И нет. Сестра Изабель была нормальной женщиной в мире, до которого остальным еще жить и жить.
– Я не хочу ж-жить в та... ком мире! – от волнения Дэниел начал заикаться и прикрыл рот ладонью.
– Да, – улыбнулась Кэрри, подумав о том, что логика у Дэниела мужская, та самая, последовательная. Исключенное третье, причина-следствие, время, как мера всех вещей. Если бы не мужская логика, если бы не рациональное мышление, человечество, возможно, так бы и осталось на уровне каменного века. В матриархате. Природа интуитивно выбрала для человека рациональный путь развития, последовательное мышление, вертикальный прогресс. Но сейчас прогресс стал тормозом для развития, а зачатки параллельного мышления скорее свойственны женщинам – женская логика, женская интуиция. Мужская интуиция, – подумала Кэрри, – сильнее женской, но гораздо более редкое явление. Зато тогда миру являются гении.
Все в природе взаимосвязано. Может, сестра Изабель – редчайшее исключение?
А я? – подумала Кэрри.
Она знала, что произойдет с ней и с миром. Не только с ней-здешней, но еще с множеством ее «я» в почти бесконечном множестве миров, каждый из которых чем-то отличался от этого, где Дэниел сидел на полу у ее ног и хотел сказать ей слова, которые она хотела услышать, но боялся произнести их вслух, хотя мысленно уже проговаривал много раз.
Дэниел сидел на полу у ее ног, смотрел на нее так, как еще ни один мужчина не смотрел, и мысленно говорил именно те слова, которые не говорил ей еще ни один мужчина.
– Ты не хочешь жить в таком мире, но что делать, хороший мой, назад не вернешься. Все люди придут к параллельному способу мышления. Скоро или нет, но это неизбежно.
Дэниел прижался щекой к ее ладони и пробормотал так тихо, что лишь интуиция помогла Кэрри понять каждое слово:
– Кэрри... Я не могу представить, как жить человеку, способному видеть множество своих и чужих будущих.
– Не видеть, – мягко поправила Кэрри. – Ощущать. Понимать.
– Впрочем, – добавила она, – видеть тоже. Но это другое зрение. Не глазами. Даже не сознанием. Сознание включается, когда выбор уже сделан. Ты понимаешь, что нужно поступить так, потому что внутри... не знаю... какой-то эволюционный механизм... вроде третьего глаза у индуистов.
– Третий глаз, – оживился Дэниел, готовый перевести разговор, лишь бы не касаться темы, которой он очень хотел коснуться, но не знал того, что знала Кэрри.
И это лучше, – подумал он упрямо. Это привычнее, – поправил он себя. Я хочу жить в том мире, – подумал он, – где я и Кэрри... где мы вместе. Я хочу быть в таком мире. А каков этот – не знаю.
– Третий глаз. Может, с его помощью индусы воспринимали многообразие мира?
– Дэн, – сказала Кэрри, – посмотри вокруг.
Дэниел осмотрелся и пожал плечами. Его любимая гостиная. Кресло, которое приволок разводившийся с женой мужчина лет пятидесяти. Еле дотащил, думал, что хозяин не даст и фунта за эту рухлядь, но кресло оказалось времен Эдуарда Шестого, стоило фунтов десять, Дэниел заплатил пять и оставил кресло себе, а вот журнальный столик... за ним сидел сам Джон Данн. Дэниел не знал наверняка, но, скорее всего, столик стоял здесь еще с войны.
– Дэн, – сказала Кэрри, – ты ездил вчера со мной в монастырь?
– Конечно, – улыбнулся Дэниел. – Почему ты спрашиваешь?
– Причуды памяти. Можно сказать, что это причуды памяти. Каждый раз, оказываясь в другой реальности, нами же выбранной, мы списываем это на причуды памяти, помня мир немного иным.
– Кэрри, – Дэниел поднялся, пересел на диван и взял ее руки в свои, – я не знаю, о чем ты говоришь. Мир меняется, когда мы смотрим на него другими глазами. Для счастливого человека существует одна реальность, для несчастного – другая, а если смотреть со стороны, то реальность не менялась, а всегда была одной и той же.
Кэрри покачала головой. Бессмысленно, – подумала она, – объяснять человеку, живущему в потоке времени, что существует мир, где время – лишь выбор, который не обязательно делать.
Скажи, – подумала она.
Во множестве миров она выбрала тот, где Дэниел поднял взгляд, посмотрел ей в глаза и сказал тихо, но уверенно: «Кэрри, я полюбил тебя с первого взгляда».
Дэниел поднял на нее взгляд, посмотрел ей в глаза и тихо произнес:
– Кэрри... Ты не будешь сердиться, если я скажу?
– Что? – Она знала, что он скажет, но хотела услышать.
– Понимаешь... так получилось... с первого взгляда... как только увидел тебя в магазине... ты была такая...
– Ты не то говоришь, – прошептала Кэрри, подумав, что не могла ошибиться и выбрать не тот мир, что хотела.
– Да... Я волнуюсь. Кэрри. Я тебя люблю. Ты выйдешь за меня замуж?
Тысячи, десятки тысяч, миллионы миров осветились и показали себя. В одном из них у нее родился Макс, в другом, возможно, – дочь, а где-то двое, она хотела двух, да... Как правильно выбрать?
Кэрри прислушалась к голосу интуиции. Не нужно думать, не нужно рационально выбирать варианты. Прислушаться к себе...
– Конечно, – сказала она. – Ты сомневался?
|
