Выражаем глубокую признательность Международному фонду «Культурная инициатива» и лично Джорджу Соросу за финансовую поддержку серии Лики культуры

Серия основана в 1992 г В подготовке серии принимали участие ведущие специалисты Института научной информации по общественным наукам и Института всеобщей истории Российской академии наук

Якоб Буркхардт

Опыт исследования 

Юристъ Москва 1996

Редакционная коллегия серии: Л. В. Скворцов ( председатель ), О. М. Андрианов, Л. М. Брагина, И.Л. Галинская, М.П. Гапочка, В.К. Гращенков, В.Д. Губин, П.С. Гуревич, Ю.Н. Давыдов Г.И. Зверева, Л.Г. Ионин, И.А. Исаев, Т.Ф. Кузнецова, О.Ф. Кудрявцев, О.Е. Кутафин, С.В. Лёзов, П.В. Малиновский, Л.Т. Мильская, Л.А. Мостова, О.Е. Савельева, Г.С. Померанц, А.М. Руткевич, М.М. Скибицкий, М.Н Соколов, А.Л. Ястребицкая

Главный редактор и автор проекта С.Я. Левит

Редакционная коллегия тома: Ответственный редактор: Л. Т. Мильская

Члены редколлегии: Л.М. Брагина, В.М. Володарский, О.Ф. Кудрявцев

Переводчики: Н.Н. Балашов, И.И. Маханьков

Комментарии: И.И. Маханьков

Художник: П.П.Ефремов

Якоб Буркхардт (1818-1897) — швейцарский историк культуры. Его талант в полной мере раскрылся в труде «Культура Возрождения в Италии». Ставшее классическим сочинение Я. Буркхардта не превратилось со временем в некую академическую ценность; оно все еще оказывает живое воздействие на новые поколения читателей. Новый перевод с обширным комментарием позволяет вернуть эту книгу современному читателю и сделать ее достоянием широкой научной общественности.

Предуведомление ко второму изданию 1869 года*

Изменения, которые претерпела эта книга в новом издании, ограничиваются лишь несколькими строками в тексте и прибавлениями в примечаниях, между тем как желательна была бы полная переработка всего текста в целом. Однако для исполнения задачи такого рода у автора отсутствует как необходимый для этого досуг, так и возможность вновь на продолжительное время обосноваться в Италии, и вместо того, чтобы внести изменения в некоторые части книги и вставить в нее новые разделы, он берет на себя смелость дать возможность работе появиться вновь, в том же виде, в каком она нашла некогда отклик. Возможно, однако, что многие воззрения и суждения, которые уже теперь представляются автору юношески незрелыми, встретили бы в случае такой контрастирующей переработки куда менее одобрительный прием.

Да будет нам позволено вновь рекомендовать эту работу друзьям истории культуры, находящейся сейчас на этапе столь бурного развития.

 

==7

00.htm - glava01

В подлинном смысле слова эта книга является всего лишь

что он пытается решить чрезвычайно сложную задачу, используя весьма ограниченные средства. Но если бы он и мог отнестись с большей уверенностью к своему исследованию, то вряд ли мог бы ожидать одобрения сведущих людей. Духовные черты культурной эпохи, возможно, с разных точек зрения выглядят неодинаково, и если речь идет о цивилизации, которая и сейчас продолжает оставаться образцом для нашей, то субъективное восприятие и суждения автора и читателя должны каждый раз смешиваться. В безбрежном море, куда мы погружаемся, есть множество возможных путей и направлений, и те исследования, которые выполнялись для этой работы, могли бы не только быть использованы кем-либо совершенно иным образом, но и дать повод к тому, чтобы сделать совершенно другие заключения.

Предмет данного исследования сам по себе достаточно важен для того, чтобы сделать желательными многочисленные изыскания, побудить высказаться исследователей с самыми различными взглядами. Мы же в данный момент будем удовлетворены, если нас терпеливо выслушают, а эта книга будет воспринята как единое целое. Существенной трудностью в изучении истории культуры является то, что приходится разлагать духовный континуум на отдельные часто как будто произвольные категории, чтобы вообще каким-либо образом изобразить его. Наибольший пробел в данной книге мы хотели бы восполнить работой «Искусство Возрождения», но это намерение осуществлено лишь в малой степени¹.

 

==8

Борьба между папами и Гогенштауфенами¹** оставила Италию в политической ситуации, существенно отличавшейся от ситуации в прочих западноевропейских странах. Если во Франции, Испании, Англии ленная система сложилась таким образом, что, прекратив свое существование, она сменилась монархическим единым государством; если в Германии она, по крайней мере обеспечивала внешнее единство Империи, то в Италии к нему не было никаких подступов. В лучшем случае императоры в XIV веке воспринимались и почитались не как верховные властители ленов, но как носители верховной власти, поддерживающие уже существующие властные права; папство же со своими сторонниками и опорой в обществе было достаточно сильным, чтобы воспрепятствовать любому будущему единству, не будучи, однако, способным само его создать². Между обеими сторонами было множество политических образований, - города и тираны - частично уже ранее сложившиеся, частично возникшие вновь, существование которых соответствовало фактическому положению вещей³. В них проявляется дух современного европейского государства, впервые свободно предоставленный собственным внутренним устремлениям; они демонстрируют в достаточной мере свой ничем не ограниченный эгоизм в его наиболее устрашающем виде, пренебрегая любым правом, подавляя в зародыше любое здоровое образование. Нотам, где это направление преодолевается или уравновешивается, в истории появляется нечто новое: государство как сознательно задуманное построение, как произведение искусства. В городах-республиках, так же, как и в государствах с тираническим образом правления, эта тенденция сказывается существенным образом и определяет как их внутренний облик, так и их внешнюю политику.

                                    ***

Внутреннее состояние территорий, управляемых тираническими властителями, иллюстрируется хорошо известным примером норманнских областей Южной Италии и Сицилии, преобразованных императором Фридрихом II^2*. Сформировавшись как личность в среде постоянных угроз и измен рядом с сарацинами, он, первый современный человек на тро­

 

==9

не, рано научился полностью объективной оценке окружающего мира и обращению с ним. К этому еще добавилось надежное, весьма близкое к истине, знание устройства и образа правления сарацинских государств и борьба не на жизнь, а на смерть с папами, вынуждавшая обе стороны максимально использовать все мыслимые силы и средства.

Распоряжения Фридриха (особенно с 1231 г.) направлены на полное уничтожение ленного государства, на превращение народа в безвольную, безоружную и в высочайшей степени доступную для манипулирования массу. Он централизовал судебную власть и управление в масштабах, неслыханных прежде в Западной Европе; никакая должность более не могла быть занята по выбору народа под угрозой опустошения данной местности и превращения его жителей в крепостных.

Наряду с императором, проводившим политику централизации, появился своеобразный узурпатор: его викарий и зять Эццелино да Романо⁵*. Он не является представителем государствен­

 

К оглавлению

==10

ной власти, так как его деятельность протекала главным образом в борьбе за власть в Северо-восточной Италии; однако для последующего времени он является политическим примером не менее важным, чем его венценосный покровитель. Все предыдущие завоевания и захваты велись в средние века либо за действительное или мнимое наследство и иные права, или же против иноверцев или отлученных от церкви. Здесь же впервые предпринимается попытка основать государство посредством массовых убийств и бесчисленных мерзостей, т. е. С использованием любых средств для достижения цели. Никто и нигде впоследствии не сумел превзойти Эццелино в чудовищности совершенных преступлений (даже и Чезаре Борджа⁶"), однако пример был дан и свержение Эццелино не стало для народов восстановлением справедливости и предостережением будущим злодеям.

И напрасно св. Фома Аквинский, урожденный подданный Фридриха, выступал в такое время с теорией конституционной власти, по которой властитель мыслится опирающимся на назначенную им верхнюю палату пэров и на избранную народом палату представителей. Это осталось гласом вопиющего в пустыне, а Фридрих и Эццелино были и остались для Италии самыми значительными политическими феноменами XIII столетия. Их образы, ставшие уже полулегендарными, составляют основное содержание «Ста старых повестей», первоначальная редакция которых приходится как раз на это время⁵. Уже здесь Эццелино с робкой почтительностью берется под защиту, что противоречит общему впечатлению от этого произведения. На его личности замкнулся целый ряд литературы от хроники очевидцев до полумифологической трагедии⁶.

                                       ***

Крупные и мелкие властители XIV в. могут служить примером того, что эти впечатления не были забыты. Их жестокости и преступления потрясают и подробно описаны в исторической науке; однако они представляют интерес как полностью самостоятельные и соответственно этому организованные государства.

Сознательное подсчитывание на будущее всех средств, о чем ни один тогдашний правитель вне Италии не имел представления, в сочетании с почти абсолютной властью внутри государства, привело к появлению особых человеческих типов и форм жизни⁷. Главный секрет власти более мудрых тиранов заключался в том, что они, насколько это было возможно, ос­

 

==11

тавляли налоги такими, какими они их находили или установили в начале правления; поземельный налог, основанный на кадастре, определенные налоги на потребление, и въездные и выездные пошлины, к которым еще добавлялись доходы от частных имуществ правящего дома; единственное возможное их увеличение зависело от роста всеобщего благосостояния и средств сообщения. О займах в том виде, как они существовали в городах, не было и речи, скорее практиковались хорошо продуманные акты насилия, при условии, что остается неизменным состояние общества, такие акты насилия, как, например, смещение высших финансовых чиновников и лишение их имущества в истинно султанском духе⁸. За счет этих доходов стремились содержать двор, телохранителей, наемников, постройки и шутов, а также талантливых людей искусства, входивших в ближайшее окружение властителя. Нелегитимность, сопровождаемая постоянными опасностями, окружает властителя; самый нерушимый союз, который он только может заключить с кем-либо, - это союз с высочайшим образом духовно одаренными людьми, без оглядки на их происхождение. Либеральная снисходительность князей Северной Италии в XIII в. относилась лишь к рыцарям, служилому дворянству и миннезингерам. Иными словами, перед нами - мыслящий монументальными образами, жаждущий славы итальянский тиран, нуждающийся в таланте как в таковом. Поэт или ученый служат ему новой опорой; он почти ощущает новую легитимность.

В этой связи всемирно известен властитель Вероны, Кан Гранде делла Скала⁷*, содержавший при своем дворе в лице блистательных изгнанников всю Италию. Писатели не остались неблагодарными: Петрарка, чьи визиты к этим дворам вызывали столь озлобленную хулу, создал идеальный образ властителя XIV века⁹. Он требует от своего адресата – властителя Падуи - очень многого и великого, однако в той мере, в какой считает его способным к этому. «Ты должен быть не господином твоих граждан, а отцом отечества и любить их, как своих детей¹⁰ и даже как самого себя. Оружие вассалов и наемников направляй против врагов - своим же подданным яви лишь милость; я имею в виду лишь тех, кто любит существующий порядок; тот же, кто мечтает о переменах, - бунтовщик и враг государства, и против таких должно применять строгость».

Здесь в подробностях выступает известный предрассудок, представление о всевластии государства; властитель должен заботиться обо всем: строить и содержать церкви и общественные здания, следить за порядком на улицах¹¹, осушать болота,

==12

 обеспечивать поставки вина и хлеба; справедливо распределять налоги, помогать беспомощным и больным и оказывать свою поддержку и дружбу выдающимся ученым, которые в свою очередь должны печься о его славе.

Однако при общих светлых сторонах и заслугах отдельных властителей XIV век обнаружил недолговечность и ненадежность тирании подобного рода. Так как в силу внутренних причин политические образования, описываемые нами, тем стабильнее, чем больше их размеры, то сильные государства стремились поглотить слабые. Сколько же мелких властителей в то время было принесено в жертву одному лишь роду Висконти⁸*! Однако эта внешняя опасность почти в каждом случае сопровождалась внутренними волнениями, и обратное воздействие такого положения на характер властителя было почти всегда чрезвычайно вредным. Неправедная власть, жажда наслаждений и себялюбие, с одной стороны, враги и изменники — с другой, неизбежно превращали властителя в тирана в наихудшем смысле этого слова.

Лишь в минимальной степени можно было доверять своим ближайшим родственникам. Где все вокруг было нелегитимным, там не могло возникнуть и прочное наследственное право ни для передачи власти, ни для раздела имущества, и, наконец, в угрожающие моменты решительный кузен или дядя свергал несовершеннолетнего или же ни к чему не способного княжеского сына в интересах самой же династии. Велись также постоянные споры о признании или непризнании незаконнорожденных детей.

Это приводило к тому, что целый ряд таких семейств осаждался озлобленными, мстительными родственниками - обстоятельство, которое нередко вызывало открытую измену или  зверское истребление целых семей. Некоторые же, живя в изгнании, были преисполнены терпения и объективно оценивали свое положение, как, например, тот Висконти, который стал рыбаком на озере Гарда^{12 9}: посланец его врага прямо спросил его, когда он собирается вернуться в Милан, и получил ответ: «Не раньше, чем тогда, когда творящиеся там преступления превысят мои собственные». Подчас и родственники стоящего у власти приносили его в жертву всюду попираемой общественной морали, чтобы спасти династию¹³. Кое-где власть опирается на правящее семейство, таким образом, что глава его связан необходимостью одобрения семьи; но и в этом случае раздел имущества и влияния часто вызывал самые ожесточенные распри.

У всех тогдашних флорентийских авторов мы встречаем про ходящую через их произведения глубокую ненависть к такому образу жизни. Уже одни только помпезные, разукрашенные одежды,

 при помощи которых князья, возможно, хотели в большей степени воздействовать на народную фантазию, нежели удовлетворить свое тщеславие, вызывают сарказм этих авторов. Горе тому, кто попадался им на язык, как новоиспеченный дож Аньело Пизанский (1364 г.), который выезжал с золотым скипетром в руках и затем показывался в окне своего дома, «словно реликвия», опираясь на ковры и подушки, шитые золотом. Властителю полагалось прислуживать, преклонив колена, как императору или папе ¹⁴. Однако чаще эти старые флорентийцы повествуют о возвышенной серьезной манере. Данте¹⁵ великолепно изображает низкую, бросающуюся в глаза страсть новых властителей к господству и богатству. «Их трубы, колокола, рога и флейты не издают ничего, кроме возгласов: «К нам, палачи! К нам, разбойники!» Замок тирана изображают высоким, уединенным, полным казематов и подслушивающих устройств¹⁶, средоточием зла и горя. Другие предсказывают несчастье тому, кто пойдет служить тирану¹⁷, и жалеют, в конце концов, и самого тирана, который непременно является врагом всех добрых и порядочных людей, не может ни на кого опереться и на лицах подданных читает мечту свергнуть его. «По мере того как тирания возникает, растет и укрепляется, внутри нее самой возникает материал, который ее уничтожит»¹⁸. Отчетливо выявляется глубочайшее противопоставление. В то время Флоренция выдвинула множество ярких индивидуальностей, а тираны не выносили никакой другой индивидуальности кроме своей собственной и своих прислужников. Ведь уже был осуществлен полный контроль над человеком вплоть до паспортной системы и ограничений свободы передвижения¹⁹.

Жуткое и богопротивное в таком образе жизни получило в мыслях современников еще один особый оттенок из-за общеизвестной веры в звезды и неверия некоторых властителей. Когда последний Каррара¹⁰* в своей пораженной эпидемией чумы Падуе (1405 г.) уже не мог удерживать стены и ворота окруженного венецианцами города, его телохранители часто слышали, как он ночами призывал дьявола, умоляя, чтобы тот убил его!

                                            ***

 высшей целью государства становится княжеская охота на кабанов; того, кто пытается помешать ему в этом, жесточайшим образом казнят; трепещущий народ должен кормить пять тысяч его охотничьих собак и нести строжайшую ответственность за их надлежащее содержание. Налоги выбивались любыми мыслимыми средствами, была собрана огромная сумма: каждая из семи дочерей Бернабо получила 100 000 золотых гульденов. После смерти его супруги (1384 г.) появился указ «подданным», которые должны были так же, как прежде они разделяли с ним радость, теперь разделить с ним печаль и в течение года носить траур. Особенно характерным является заговор, в результате которого его племянник Джангалеаццо (1385г.) одержал над ним верх, - один из тех удавшихся заговоров, при описании которых у позднейших хронистов замирает сердце²¹.

У Джангалеаццо отчетливо проявляется истинное стремление тирании к грандиозности.

Затратив 300 000 золотых гульденов, он начал строительство гигантских дамб, чтобы отвести Минчо от Мантуи и Бренту от Падуи и сделать эти города беззащитными²²; поистине вполне можно было бы представить себе, что он намеревался осушить лагуны Венеции.

Он основал²³ «чудеснейший из всех монастырей» Чертозу ди Павия и Миланский собор, «по величине и великолепию превосходящий все церкви христианского мира», возможно, и дворец в Павии, строительство которого начал его отец Галеаццо, а он завершил Дворец был самой роскошной княжеской резиденцией в тогдашней Европе. Там же он поместил и свою библиотеку, и большую коллекцию реликвий святых, посвятив им особый культ.

Для такого князя, как Джангалеаццо было бы странным отсутствие стремления к вершинам власти в политической области. Король Венцель ¹²* (1395 г.) сделал его герцогом, но в его планы входило никак не меньшее, чем Итальянское королевство²⁴ или императорская корона, когда в 1402 году он заболел и умер.

Все государства, находившиеся под его властью, должны были ежегодно платить ему сверх регулярных налогов, достигавших суммы в 1 200 000 золотых гульденов, еще и 800 000 в виде чрезвычайных субсидий. После его смерти государство, созданное им различными насильственными способами, распалось, и прежние его части уже не могли быть удержаны в ее составе. Кто знает, кем бы стали его сыновья Джован Мария (1412 г.), и Филиппе Мария (1447 г.), живи они в другой стране, ничего не зная о своем роде. Но в качестве своего родового наследия они сполна унас­

 

==15

ледовали чудовищный капитал жестокости и трусости, который в этом роду передавался из поколения в поколение.

Джован Мария, как и отец, прославился своими собаками, но уже не охотничьими, а чудовищными зверями, натасканными терзать людей; имена этих собак дошли до нас, как и имена медведей императора Валентиниана¹³*²⁵. Когда в мае 1409 года вовремя еще продолжающейся войны голодающий народ кричал ему на улицах «Расе! Расе!» (Мир!, Мир!), он приказал своим наемникам рубить направо и налево, и они прикончили 200 человек; при этом под страхом виселицы было запрещено произносить слова расе и guerra (война), и даже священникам было предписано произносить вместо «dona nobis pacem» «dona nobis tranquillitatem»¹⁴*. Наконец, несколько заговорщиков использовали ситуацию, когда Фачино Кане¹⁶*, великий кондотьер безумного герцога, лежал при смерти в Павии, и убили Джован Мария в Милане возле церкви Сан Готтардо; однако в этот же день умирающий Фачино заставил своих офицеров поклясться в том, что они помогут наследнику Филиппо Мария, и предложил также²⁶, чтобы его супруга вышла после его смерти замуж за Филиппо, что вскоре и произошло; ее звали Беатриче ди Тенда. О Филиппо Мария речь еще впереди.

И в такое время Кола ди Риенцо¹⁶* надеялся, опираясь на пошатнувшийся энтузиазм обнищавшего населения Рима, построить новую систему власти в Италии. В сравнении с властителями типа Висконти он кажется жалким обреченным дурачком.

                                     ***

 В XV столетии характер тиранического правления меняется. Многие из мелких тиранов и некоторые из более крупных, например Скала и Каррара, погибли; более могущественные увеличили свои владения и внутренне сформировали их более определенно. При новой Арагонской династии¹⁷" Неаполь стал более могущественным. Однако наиболее характерным для этого столетия является стремление кондотьеров к независимой власти, даже к короне – дальнейший шаг по пути к чисто реальному и высокая награда, как за талант, так и за злодейство. Более мелкие тираны, дабы обеспечить себе поддержку, охотно идут теперь на службу к более крупным, становятся кондотьерами, которые обеспечивают своих властителей деньгами, гарантируют безнаказанность за преступления, возможно, даже способствуют расширению подвластных им земель.

В целом крупные и мелкие из них должны были стараться действовать более осмотрительно и расчетливо, воздерживать­

 

==16

ся от слишком массовой жестокости, они могли совершать лишь столько зла, сколько нужно было для их целей, - это прощалось им незаинтересованными. О пиетете, существовавшем в легитимных западноевропейских княжествах, здесь нет и помина, самое большее - это разновидность столичной популярности, существенную помощь итальянским князьям должны были оказывать лишь талант и холодный расчет. Характер Карла Смелого¹⁸*, который с необыкновенной страстностью стремился к достижению абсолютно нереальных целей, был настоящей загадкой для итальянцев. «Швейцарцы - ведь это сплошь крестьяне, и даже если перебить их всех, это не принесло бы никакого удовлетворения бургундским магнатам, которые стремились погибнуть в бою. Если бы герцог получил Швейцарию без сопротивления, то его годовые доходы не возросли бы и на 5000 дукатов и т. д. »²⁷. О том средневековом, что было в Карле, его рыцарских фантазиях и идеалах, обо всем этом в Италии немели никакого понятия. А то, что он раздавал оплеухи своим подчиненным военачальникам²⁸, оставляя их, однако, при себе, третировал свои войска, чтобы наказать их за поражение, а затем снова позорил своих тайных советников перед войсками - это привело к тому, что дипломаты Юга потеряли к нему всякий интерес.

Однако Людовик XI¹⁹*, который в своей политике превзошел итальянских князей, действуя в их же манере и, объявив себя почитателем Франческо Сфорца²⁰*, в области образования вследствие своей вульгарной натуры очень отличается от этих властителей.

В итальянских государствах XV века доброе и злое переплетаются весьма странным образом. Личность князя становится столь всесторонне значимой, столь характерной²⁹ для его положения и задач, что нравственное суждение с трудом применимо к нему.

Основы власти по-прежнему остаются нелегитимными, и это проклятие остается на них и не исчезает. Императорские подтверждения владельческих прав и ленные пожалования земель ничего не меняют, так как народу безразлично, купили ли его властители кусок пергамента в далеких странах или у заезжего иностранца³⁰. Если бы от императоров был бы какой-то толк, то они вообще не позволили бы властителям подняться - такова была логика обыденного народного сознания. Со времени римского похода Карла IV²¹* императоры только санкционировали в Италии возникшее помимо них соотношение сил, не имея возможности гарантировать его иначе, чем грамотами. Пребывание Карла в Италии - постыдный политический спектакль, у Маттео Виллани³¹²²*

 

==17

 можно прочесть о том, как Висконти сопровождали Карла в своих владениях и как они, наконец, выпроводили его, как он, подобно ярмарочному торговцу, стремился поскорей получить деньги за свой товар, т е. за привилегии, каким жалким он выглядел в Риме и как он, наконец, ни разу не вынув меч из ножен, с полным мешком денег возвратился к себе через Альпы³².

Сигизмунд²³* (1414 г) в первый раз прибыл, по крайней мере, с благими намерениями склонить Иоанна XXIII²⁴* к участию в его соборе, именно тогда, когда император и папа с высокой башни Кремоны наслаждались панорамой Ломбардии, их «гостеприимному хозяину), тирану Габрино Фондоло, хотелось сбросить обоих вниз. Второй раз Сигизмунд приехал как искатель приключений, больше полугода он сидел в Сиене, словно в долговой тюрьме и лишь с трудом попал в Рим на коронацию.

Что же можно сказать о Фридрихе III²⁵*⁷.

Его приезды в Италию выглядели как развлекательные прогулки за счет тех, кто хотел добиться от него письменного подтверждения каких-либо прав, или тех, кому льстило с помпой принимать императора. Так обстояло дело с Альфонсом Неаполитанским²⁶*, потратившим 150 000 золотых гульденов на императорский визит³³. Во время своего второго возвращения из Рима (1469 г), Фридрих в Ферраре³⁴ целый день занимался раздачей титулов (80 за день), не выходя из комнаты, он жаловал титулы и звания кавалеров (cavalien), графов (conti), докторов (dottore), нотариев (notare) и даже графские титулы в различных существовавших тогда вариантах conte palatino, conte с правом dottori, т.е. с собственным правом пожалования до пяти титулов dottori, conte с правом легитимизации незаконнорожденных, с правом назначать нотариев, объявлять утративших честь нотариев честными и т. д. Однако его канцлер требовал за соответствующие грамоты такой признательности, которую в Ферраре находили несколько чрезмерной^35.. О том, что думал герцог Борсо²⁷*, когда его царственный патрон раздавал грамоты и весь его маленький двор оказался титулованным, не сообщается. Гуманисты, писавшие тогда высокие слова, разделялись по своим интересам.

В то время как одни из них³⁶ прославляли императорский двор в Риме с обычным ликованием придворных поэтов, Поджо³⁷²⁸* высказывал сомнение по поводу того, что собственно должна означать коронация, ведь древние венчали императора-победителя и венчали его лавровым венком.

Со времени правления Максимилиана²⁹* начинается новая политика по отношению к Италии, связанная с общим вторжением чужих народов. Начало ее - пожалование лена Лодовико

 

==18

 Mopo³⁰* и устранение его несчастного племянника - не предвещало удачи. По современной теории интервенции, в том случае, если два противника нападают на страну, может появиться третья сила и принять в этом участие; таким образом, Империя могла также претендовать на свою долю. Однако о праве и т.п. в этом случае и речи быть не могло. Когда Людовика XII³¹* (1502г) ожидали в Генуе, когда огромного имперского орла убрали с фронтона главного зала дворца дожей и разрисовали все лилиями, хронист Сенарега³⁸ спросил, что собственно означает этот пощаженный при стольких переворотах орел и, что за притязания на Геную были у Империи. Никто не знал иного ответа, кроме старого изречения Генуя - это camera impeni (палата Империи). Вообще, в Италии никто не разбирался в вопросах такого рода. Лишь тогда, когда Карл V³²* объединил под своей властью Испанию и Империю, он мог силами Испании удовлетворить и притязания Империи. Но то, что он завоевал таким образом, пошло на пользу не Империи, а испанской монархии.

С политической нелегитимностью династий XV столетия было также связано равнодушие к законности рождения, бросавшееся в глаза иностранцам, например Коммину³³*. Легитимность как бы предоставлялась в придачу.

В то время как на севере, в Бургундии, незаконнорожденным давались во владение некоторые, определенным образом ограниченные уделы и епископства и т. п., в Португалии династия, происходившая от незаконнорожденных, удерживала трон, только прилагая громадные усилия, в Италии не было княжеского рода, в главной линии которого не было бы потомства незаконнорожденного и который не относился бы к этому совершенно спокойно. Арагонская династия в Неаполе была незаконнорожденной линией рода, так как сам Арагон унаследовал брат Альфонса I. Великий Федериго Урбинский³⁴*, возможно, вообще не принадлежал к роду Мольтефельтро.

Когда Пий II³⁵* отправился на собор в Мантую (1459 г), по пути остановившись в Ферраре, для торжественной встречи выехало восемь незаконнорожденных из дома д*Эсте³⁹ и среди них сам правящий герцог Борсо и двое внебрачных сыновей его же внебрачного брата и предшественника Леонелло.

Леонелло имел и законную супругу; она была внебрачной дочерью Альфонса I Неаполитанского и африканки ⁴⁰. Незаконнорожденные допускались к власти часто уже потому, что законные сыновья были несовершеннолетними, а опасности грозили постоянно, появилась некая разновидность сеньората, при которой законность или незаконность рождения не принимались во внимание.

 

==19

Целесообразность, индивидуальные качества и талант значили здесь больше, чем законы и обычаи остальной Западной Европы. Ведь это было время, когда сыновья пап основывали княжества*.

В XVI веке под влиянием иностранцев и начинающейся контр реформации отношение к этому стало строже, Варки³⁶* находит, что наследование престола законными сыновьями «требуется разумом и с незапамятных времен является волей неба»⁴¹. Кардинал Ипполито Медичи³⁷* обосновывал свое притязание на власть над Флоренцией тем, что он, может быть, был рожден в законном браке или же, по крайней мере, был сыном знатной женщины, а не служанки (как герцог Алессандро³⁸*)⁴². Теперь появляются морганатические браки по любви, которые в XV веке по нравственным и политическим основаниям не имели бы никакого смысла.

Однако высшей и наиболее удивительной формой нелегитимности в XV столетии является основание кондотьерами, каково бы ни было их происхождение, княжеств В сущности не чем иным было и завоевание норманнами Южной Италии в XI веке; теперь же планы подобного рода стали держать в постоянном напряжении весь Апеннинский полуостров.

Утверждение предводителя наемников в качестве властителя страны могло происходить и без узурпации, когда его сюзерен сам наделял его землей из-за недостатка в деньгах и людях⁴³, помимо этого кондотьеру требовалось (даже если он на время увольнял большинство своих людей) надежное место, где он мог бы иметь зимнюю квартиру и хранить необходимые запасы. Первым примером такого взлета вчерашнего главаря банды разбойников является Джон Хоуквуд, получивший от папы Григория XI³⁹* Баньякавалло и Котиньолу. Когда же с Альбериго да Барбиано на авансцену вышли итальянские войска и полководцы, возникла возможность завоевать княжества или же расширить пределы своих владений, если кондотьер уже имел где-либо подвластную территорию. Первая большая вакханалия этой солдатской жажды власти восторжествовала в Миланском герцогстве после смерти Джангалеаццо (1402 г.), правление его двух сыновей (с.15) было заполнено главным образом свержением этих воинственных тиранов, а после смерти крупнейшего из них — Фачино Кане — дом Висконти унаследовал вместе с его вдовой ряд подвластных городов и 400 000 золотых гульденов, кроме того, Беатриче ди Тенда привлекла на свою сторону солдат своего первого мужа**. Начиная с этого времени и сформировались безнравственные сверх всякой меры отношения между властителями и их кондотьерами, что является характерным для XV века. Старый анекдот⁴⁵, один из тех, которые нигде и все же всюду истинны, описывает это примерно так: «У

 

К оглавлению

 жителей некоего города - имеется, очевидно, в виду Сиена – был полководец, освободивший их от вражеского угнетения; они каждый день совещались, как им вознаградить его, и решили, что никакое вознаграждение, бывшее в их силах, не будет достаточным, даже и в том случае, если они сделают его властителем города. Тогда, наконец, поднялся один из них и сказал: «Давайте убьем его и будем поклоняться ему как святому городам. Так с ним и поступили, примерно как римский сенат с Ромулом⁴⁰*.

В действительности кондотьерам не приходилось опасаться никого больше, чем своего господина; если они воевали успешно, то становились опасными и их физически устраняли, как Роберто Малатеста⁴¹*, сразу же после победы, которую он одержал для Сикста IV⁴²* (1482 г.), при первой же неудаче им мстили, как венецианцы Карманьоле⁴³* (1432 г)⁴⁶. Положение вещей в моральном отношении было таково, что кондотьеры должны были отдавать жену и детей в заложники, они не вызывали доверия и сами не ощущали его. И тем не менее им надо было становиться героями самоотверженности, обладать характером Велисария⁴⁴*, чтобы не накапливать в душе глубочайшую ненависть; лишь абсолютное нравственное совершенство могло удержать их от того, чтобы не стать законченными злодеями. И именно такими, полными презрения ко всему святому, полными жестокости и предательства по отношению к людям, мы их и видим, почти все они были людьми, которых не страшило ни в жизни, ни в смерти отлучение от церкви или папский интердикт. Но вместе с тем некоторые из них становились личностями, в них развивался талант, доходящий до высочайшей виртуозности, что и встречало признание и восхищение солдат; это первые армии Нового времени, где доверие к полководцу без всяких иных соображений становится движущей силой.

Это блестяще проявляется, например, в жизни Франческо Сфорца⁴⁷; нет такого сословного предрассудка, который бы мог воспрепятствовать осуществлению его намерения завоевать высочайшую популярность у каждого отдельного человека и использовать ее в трудные минуты; случалось, что противники при одном виде его слагали оружие и приветствовали его с непокрытой головой, так как все считали его «отцом воинства».

Род Сфорца вообще представляет особый интерес, так как в нем можно с самого начала наблюдать весь процесс подготовки к образованию княжества⁴*. Фундаментом этого была необычайная плодовитость семейства у уже прославленного Джакопо — отца Франческо, — было около 20 братьев и сестер, получивших суровое воспитание в Котиньоле близ Фаэнцы и вы­

 

==21

росших под впечатлением бесконечных романьольских вендетт между ними и домом Пазолини. Весь дом представлял собой поистине арсенал и караульное помещение; матери и дочери были также весьма воинственны. Уже на тринадцатом году жизни Джакопо тайно покинул дом и уехал сначала в Паникале к папскому кондотьеру Бальдрино, тому самому, кто и мертвый продолжал вести свое войско, ибо из покрытой знаменем палатки, где лежало его набальзамированное тело, передавался пароль войскам - пока не был найден достойный преемник.

Джакопо, поднимаясь все выше и выше на разной службе, собрал вокруг себя своих приближенных и получил с их помощью именно то, что иному князю переходит по наследству от длительно существовавшей династии.

Эти родственники сохраняли боеспособную армию, пока он лежал раненый в Кастель дель*Нуово в Неаполе; его сестра собственноручно взяла в плен посланцев короля и тем самым спасла ему жизнь.

На далеко идущие планы указывает то, что Джакопо был исключительно надежен в денежных делах и поэтому сохранял доверие банкиров и после поражений; он повсюду защищал крестьян от солдатских грабежей и не любил, когда разрушали завоеванные города; но особенно то, что он выдал свою очаровательную возлюбленную Лючию (мать Франческо) замуж за другого, чтобы быть свободным для брачного союза, который помог бы ему занять княжеский престол. Браки его родственников также были подчинены определенному плану. Он был далек от безбожия и беспутной жизни своих собратьев по воинскому ремеслу, а три наказа, которые он дал своему сыну, выпуская его в свет, были таковы: не соблазняй чужую жену; не бей никого из своих людей, а если это случится, отошли его очень далеко; и, наконец, никогда не садись на тугоуздую или теряющую подковы лошадь.

Но, прежде всего, как личность он являл собой если не великого полководца, то великого воина (солдата), физически сильного и тренированного человека, с открытым, располагающим к себе лицом крестьянина; он обладал замечательной памятью, помнил всех своих солдат, их лошадей и оплату солдат в течение многих лет. Его образование было лишь итальянским; но весь свой досуг он использовал для изучения истории и приказывал переводить для себя греческих и латинских авторов.

Франческо, его еще более прославленный сын, с самого начала явно стремился к высокой власти; он завоевал могущественный Милан благодаря блистательному полководческому искусству и несомненному предательству (1447-1450 гг.).

 

==22

Его пример манил. Эней Сильвий⁴³ писал об этом времени так: «В нашей столь подверженной изменениям Италии, где ничто не прочно и нет больше старой власти, слуги легко становятся королями». Но один человек, сам себя называвший «человеком Фортуны», который занимал тогда воображение всей страны, - Джакомо⁴⁵* Пиччинино, сын Николо. Все открыто задавались одним животрепещущим вопросом, удастся ли и ему основать свое княжество или нет? Более крупные государства были явно заинтересованы в том, чтобы воспрепятствовать этому, и Франческо Сфорца также считал, что род военачальников, ставших властителями, должен окончиться на нем самом.

Но войска и их предводители, которых посылали против Пиччинино, когда он, например, намеревался завоевать Сиену, видели⁵⁰ свой интерес в том, чтобы поддержать его: «Если с ним будет покончено, нам останется только снова мирно пахать землю». Держа его в осаде в Орбетелло, они в то же время снабжали его продовольствием, и он с почетом смог выйти из окружения. Но и он, в конце концов, все-таки не избег своей судьбы. Вся Италия спорила о том, что произойдет, когда он после визита к Сфорца в Милан (1465 г.) поехал к королю Ферранте⁴⁶* в Неаполь. Несмотря на все поручительства и высокие обязательства, последний, по сговору со Сфорца, приказал убить его в Кастель Нуово⁵¹. И кондотьеры, владевшие доставшимися в наследство государствами, никогда не чувствовали себя уверенными в своей судьбе; когда Роберто Малатеста и Федериго Урбинский умерли в один и тот же день (1482 г.), один в Риме, а другой в Болонье, обнаружилось, что каждый из них, умирая, завещал свое княжество другому⁵²! По отношению к сословию, которое позволяло себе столь многое, считалось дозволенным все.

Еще совсем юный Франческо Сфорца женился на богатой наследнице из Калабрии, Полиссене Руффа, графине Монтальто, которая родила ему дочку; одна из его теток отравила жену и ребенка и завладела наследством⁵³.

Со времени падения Пиччинино появление новых княжеств кондотьеров воспринималось как нетерпимый далее скандал; четыре «великих государства» - Неаполь, Милан, Папское государство и Венеция - создали как будто некую систему равновесия, которая не терпела более никаких нарушений такого рода. В Папском государстве, кишевшем мелкими тиранами, которые частично еще были или оставались кондотьерами со времени Сикста IV, непоты добились исключительного права на подобные предприятия. Но достаточно было какого-либо колебания в отдельных случаях, чтобы кондотьеры вновь давали о себе знать.

 

==23

В дни жалкого понтификата Иннокентия VIII⁴⁷* дело было близко к тому, что бывший ранее на бургундской службе капитан Боккалино чуть было не передался к туркам вместе с городом Озимо, который он завоевал для себя⁵⁴, можно было только радоваться тому, что он при посредничестве Лоренцо Великолепного⁴⁸* удовлетворился денежной компенсацией и уехал. В 1495 г. при общей неразберихе, вызванной войной, которую вел Карл VIII⁴⁹*, на политической арене появился кондотьер Видоверо из Брешии⁵⁵; уже раньше он завоевал город Чезена, убив множество дворян и горожан; но крепость не сдалась и ему пришлось уйти.

Теперь во главе войска, которое ему уступил другой авантюрист, Пандольфо Малатеста из Римини, сын вышеупомянутого Роберто и венецианский кондотьер, Видоверо отнял у архиепископа Равенны город Кастельнуово. Венецианцы, которые опасались худшего и без того были теснимы папой, «доброжелательно» приказали Пандольфо при случае арестовать приятеля, он сделал это, хотя «с болью в сердце», затем пришел приказ повесить его. Пандольфо предусмотрительно сначала удавил его в тюрьме, а потом показал народу. Последним более значительным примером подобных узурпаций является знаменитый кастелян из Муссо⁵⁰*, который во время смуты в Милане после битвы при Павии (1525 г)⁵¹* притязал на озеро Комо.

                                        ***

Как хороший правитель, справедливый и доступный регент, он после долгих войн спокойно правил, собрал великолепную библиотеку и проводил свой досуг в ученых и благочестивых беседах Джованни II Бентивольо Болонский (1462-1506 гг.)⁵²*

 

==24

, чья политика была обусловлена политикой д*Эсте и Сфорца, также можно причислить к деятелям такого типа. А что за кровавое одичание мы видим, напротив, в домах Варани из Камерино, Малатеста из Римини, Манфредди из Фаэнцы и, прежде всего, Бальоне из Перуджи. События в доме последнего в конце XV в. нам особенно хорошо известны из великолепных исторических источников - хроник Грациани и Матараццо ^{58 53}*.

Бальоне были одним из тех родов, чья власть не оформилась в виде княжества, а в большей степени была верховенством в городе и опиралась на богатство семейства и фактическое влияние на замещение должностей. Один из членов семейства признавался остальными в качестве главы; однако, между членами его различных ветвей царила глубокая, тайная ненависть. Им противостояла аристократическая партия, возглавляемая семейством Одди; в 1487 г. все были вооружены и все дома этих семейств полны брави (наемных убийц); каждый день совершались насилия; при погребении убитого немецкого студента две коллегии вступили в вооруженную борьбу друг с другом. Иногда брави, бандиты, состоявшие на службе у различных родов, устраивали сражения на открытых площадях города. Напрасно жаловались купцы и ремесленники; правители и деспоты папы молчали или спешно ретировались.

Наконец Одди были вынуждены оставить Перуджу, и тогда город становится военным лагерем, где целиком и полностью господствуют Бальоне, превратившие даже собор в казарму для своих войск. Заговоры и измены жестоко карались; после того как в 1491 году 130 человек, вторгшиеся в город, были разбиты и повешены у дворца, на площади города соорудили 35 алтарей, три дня служили мессы и проходили процессии, чтобы избавить это место от проклятия. Непот папы Иннокентия VIII был среди бела дня заколот в переулке, непот же Александра VI⁶⁴*, посланный чтобы уладить конфликты, не добился ничего, кроме открытых насмешек.

Главы правящего семейства Гвидо и Ридольфо вели бесчисленные переговоры со святой, творящей чудеса, доминиканской монахиней сестрой Коломбой из Риети, которая, угрожая большими невзгодами в будущем, призывала к миру, естественно безрезультатно. В этой связи хронист постоянно указывает на богобоязненность и благочестие лучших граждан Перуджи в эти страшные годы. При приближении Карла VIII (1494 г.) Бальоне и расположившиеся лагерем в Ассизи и его окрестностях высланные ими Одди вели между собой такую войну, что все строения в долине были сравнены с землей,

==25

 поля оставались невозделанными, крестьяне дичали, превращаясь в разбойников и убийц, а олени и волки заселили буйно разросшийся кустарник, пожирая трупы убитых, «мясо христиан». Когда папа Александр VI бежал в Умбрию от возвращавшегося обратно из Неаполя Карла VIII (1495 г), в Перудже у него возникла мысль, что он мог бы навсегда избавиться от Бальоне, он предложил Гвидо устроить нечто вроде рыцарского турнира, чтобы где-нибудь собрать их всех вместе, но Гвидо счел, что «самым прекрасным зрелищем было бы увидеть вместе все войско Перуджи», и папа отказался от своего плана. Вскоре после этого высланные Одди вновь предприняли нападение, входе которого лишь личное мужество Бальоне позволило им одержать победу. В этом сражении на главной площади города восемнадцатилетний Симонетто Бальоне сражался с немногими сотоварищами против нескольких сотен, он упал, получив более 20 ран, но поднялся снова, когда на помощь ему пришел Асторре Бальоне верхом на коне, в золоченых стальных доспехах, с соколом на шлеме: «Подобный Марсу по виду и подвигам, он ринулся в гущу сражения».

В те годы Рафаэль был двенадцатилетним мальчиком в учении у Пьетро Перуджино. Возможно, впечатления этих дней увековечены в ранних, небольших по размеру изображениях святых Георгия и Михаила; возможно, что-то взято оттуда и продолжает жить в знаменитой картине, изображающей св. Михаила; и если Асторре Бальоне и нашел где-то свое воплощение, то в облике небесного воина в «Илиодоре».

Противники были частью уничтожены, частью в панике бежали и не имели больше сил повторить нападение. Некоторое время спустя им было частично дано прощение и разрешение вернуться. Но в Перудже не стало спокойнее; внутренний раздор в правящем семействе проявился теперь в новых ужасных преступлениях. Против Гвидо, Ридольфо и их сыновей Джанпаоло, Симонетто, Асторре, Джисминдо Джентиле, Маркантонио и других объединились два внучатых племянника, Грифоне и Карло Барчилья, последний был также племянником князя Варано ди Камерино и зятем одного из изгнанных ранее - Джеронимо делла Пенна. Тщетно Симонетто, имевший дурные предчувствия, молил на коленях своего дядю позволить ему убить этого Пенна; Гвидо отказал ему в этом.

Заговор внезапно созрел ко времени свадьбы Асторре с Лавинией Колонна в середине лета 1500 года. Празднество началось и несколько дней продолжалось при зловещих предзнаменованиях, нарастание которых замечательно описано

 

==26

 Матараццо. Присутствовавший на свадьбе Варано, собрал всех соучастников вместе; с дьявольской хитростью Грифоне было указано на стремление его супруги Дзенобии к единовластию и на ее вымышленную связь с Джанпаоло и, наконец, каждому заговорщику была определена его жертва. Дома всех Бальоне были удалены друг от друга и большей частью расположены на месте нынешней крепости. Каждый из заговорщиков получил подкрепление из 15 брави; оставшихся поставили на стражу. В ночь на 15 июля двери были взломаны, Гвидо, Асторре, Симонетто и Джисмондо были убиты; остальным удалось бежать.

Тело Асторре лежало на улице рядом с телом Симонетто; видевшие его и «особенно иностранные студенты» сравнивали его с древним римлянином, столь достойным и великим он выглядел.

Выражение же лица Симонетто было столь бесстрашным, будто сама смерть не смогла одержать над ним верх. Победители обходили друзей дома, чтобы представиться, но нашли всех в слезах и в приготовлениях к отъезду в свои имения. Бежавшие Бальоне собрали войско и на следующий день ворвались во главе с Джанпаоло в город, где другие их сторонники, которым Барчилья только что угрожал смертью, немедленно перешли на их сторону; когда у церкви Сан Эрколано Грифоне попал в его руки, Джанпаоло приказал своим людям убить его; Барчилья и Пенна бежали к главному виновнику несчастья, Варано, в Камерино; в одно мгновение, почти без потерь, Джанпаоло стал властителем города.

Аталанта, все еще красивая и молодая мать Грифоне, которая за день до этого вместе с его женой Дзенобией и двумя детьми Джанпаоло уехала в свое имение и прогнала с материнским проклятием поспешившего вслед за ней сына, теперь вернулась с невесткой, разыскивая умирающего сына. Все избегали обеих женщин: никто не хотел, чтобы его сочли убийцей Грифоне, боясь навлечь на себя проклятие матери. Но люди ошибались; она сама потребовала от сына простить того, кто нанес ему смертельный удар, и он умер с ее благословением. Люди благоговейно смотрели вслед обеим женщинам, когда они в своих окровавленных платьях шли по площади. Это та самая Аталанта, для которой Рафаэль впоследствии написал свое знаменитое «Положение во гроб». Таким образом, она положила свою собственную печаль на алтарь наивысшего и самого святого горя матери.

Собор, рядом с которым происходила большая часть этих трагических событий, был обмыт вином и освящен заново. Со времени свадьбы все еще стояла триумфальная арка, расписанная изображением подвигов Асторре и хвалебными стиха­

 

==27

ми того, кто описывает нам все это, славного Матараццо. Возникла новая легендарная история Бальоне, которая является лишь отражением этой цепи жестокостей. Легенда утверждала, что с давних пор в этом роде все умирали насильственной смертью, однажды 27 сородичей сразу; их дома разрушались и обломками мостили дороги и т. п. При ПавлеIII⁵⁶*действительно начался снос их дворцов.

Однако теперь у Бальоне появились добрые намерения навести порядок в собственной партии и защитить должностных лиц от титулованных злодеев. Но проклятие рода продолжало действовать подобно кажущемуся потушенным пожару. В понтификат Льва X⁶⁶* в 1520 году Джанпаоло заманили в Рим и обезглавили; один из его сыновей, Орацис, властвовавший в Перудже лишь временно и в период жестоких столкновений как приверженец партии герцога Урбино, которому также угрожал папа, вновь свирепствовал в собственном доме самым отвратительным образом. Были убиты дядя и три двоюродных брата, после чего герцог приказал передать ему, что этого довольно⁶⁹. Его брат Малатеста Бальоне-флорентийский полководец, обессмертивший свое имя предательством в 1530 г., а его сын Ридольфо - последний в роду, получивший в 1534 году путем убийства легата и чиновников короткую, но страшную власть над Перуджей.

                                             ***

Тридцать лет спустя члены дома Малатеста превратились в нищих изгнанников. Около 1527 года, как во времена Чезаре Борджа, разразилась настоящая эпидемия, разрушающая эти мелкие династии; лишь очень немногие пережили ее и даже не на благо себе. В Мирандоле, где властвовали мелкие князья из рода Пико, в 1533

 

==28

 году находился бедный ученый Лилио Грегорио Джиральди⁶⁷*, бежавший из разоренного Рима к гостеприимному старому князю Джованни Франческо Пико (племяннику знаменитого Джованни⁵⁸*); в связи с обсуждением устройства надгробия, которое князь хотел приготовить для себя, появилось сочинение⁶¹, посвящение которого датируется апрелем того же года. Но как же печально звучит позднейшая приписка: «В октябре этого же года несчастный князь был лишен своим племянником жизни и княжества, а мне едва удалось бежать в самом жалком состоянии».

Бесхарактерная полутирания, которую осуществлял Пандольфо Петруччи в раздираемой между усобицами Сиене, едва ли достойна подробного рассмотрения. Ничтожно и злобно правил он с помощью профессора права и астролога и возбуждал ужас, совершая убийства. Его летним развлечением было сбрасывание огромных камней с горы Монте Амиата; он не обращал внимания на то, кого и что они встретят на своем пути. После того как ему удалось то, что не удалось самым хитрым, - он избежал козней Чезаре Борджа - он позднее умер тем не менее презираемым и забытым. Но его сыновья продержались еще довольно долго с помощью своего рода совместного властвования.

                                         ***

 

==29

гом обложить налогами духовенство; при сильном землетрясении в Абруццах оставшиеся в живых должны были продолжать платить налоги за погибших. При всем этом Альфонс был самым гостеприимным хозяином своего времени для высоких гостей (см.с.18) и прославился непрестанными пожертво-ваниями кому угодно, в том числе и врагам; в вознаграждении же за литературные труды он вообще не знал предела - так, Поджо за латинский перевод «Киропедии» Ксенофонта получил 500 золотых монет.

Ферранте⁶³, сменивший Альфонса, считался его незаконным сыном от испанской дамы, но, возможно, его отцом был валенсийский маран⁵⁹*. Сделало ли его мрачным и жестоким его происхождение или заговор баронов, угрожавших его жизни, но среди тогдашних князей он был в любом случае самым ужасным. Неутомимый в своей деятельности, признанный одним из сильнейших политиков своего времени, он, не будучи развратником, направлял все свои способности, включая злопамятность и глубочайшее притворство, на уничтожение своих противников.

Оскорбленный всем, чем только можно оскорбить князя, ибо состоявшие с ним в родстве предводители баронов вступили в сношения со всеми его внешними врагами, он привык считать чрезвычайное повседневным. Средства для борьбы и внешних войн извлекались теми же магометанскими способами, которые применял Фридрих II: зерном и маслом торговало только правительство; всю торговлю вообще Ферранте сконцентрировал в руках крупного купца Франческо Коппола, который делился с ним своими доходами и поставил себе на службу всех судовладельцев; к этому добавились принудительные займы, казни, конфискации, безудержная симония и контрибуции с церковных корпораций. Кроме охоты, которой он безоглядно предавался, Ферранте оставил себе два развлечения: он держал своих живых противников в надежно охраняемых темницах, а бальзамированных мертвых сохранял в той одежде, которую он и носил и при жизни⁶⁴⁶⁰*. Он посмеивался, говоря со своими доверенными лицами о пленниках; из коллекции мумий даже не делалось тайны. Его жертвами были почти исключительно люди, которых он предательски захватил за своим королевским столом. Совершенно дьявольским было отношение к поседевшему на королевской службе больному первому министру Антонелло Петруччи, который постоянно испытывал страх смерти, что неизменно доставляло удовольствие Ферранте, пока, наконец, подозрение в участии в последнем заговоре баронов не послужило поводом для его ареста и казни, одновременно с Копполой. Описание этого уКараччоло⁶¹* и Порцио⁶² *повергает в ужас.

 

К оглавлению

Из сыновей короля старший, герцог Альфонс Калабрийский⁶³*, получил право своего рода соправителя; это был дикий и жестокий развратник, превзошедший отца в откровенности и не стеснявшийся демонстрировать свое презрение к религии и ее обычаям. Лучшие, живые черты тогдашних тиранов у этих князей искать не следует; все, что они взяли от культуры и образования, - лишь роскошь или внешний блеск. Настоящие испанцы появляются в Италии почти всегда уже деградировавшими; но последний представитель этого саранского рода (1494 и 1503 гг.) проявляет бросающиеся в глаза черты вырождения. Ферранте умирает от забот и страданий; Альфонс подозревает своего родного брата Федериго, единственного порядочного человека в семье, в измене и оскорбляет его самым недостойным образом; наконец он, считавшийся до сих пор одним из лучших полководцев Италии, потеряв самообладание, опрометчиво бежит в Сицилию, оставив своего сына, младшего Ферранте⁶⁴*, в жертву французам и всеобщей измене. Династия, правившая подобным образом, должна была бы по крайней мере дороже продать свою жизнь, чтобы ее наследники и потомки могли надеяться на реставрацию. Но жестокий человек никогда не бывает смелым («Jamais homme cruel ne fut hardi»), как по этому поводу несколько односторонне, но в целом совершенно справедливо замечает Коммин.

                                               ***

 

==31

 его туда, по специально проложенным каналам, оборудованная всем необходимым для дворцового этикета.

Тот, кто попадал в крепость, подвергался многократному досмотру, никто не должен был стоять у окна, дабы не иметь возможности подать сигнал. Изощренной системе проверок подвергались те, кто составлял ближайшее окружение герцога; им он доверял высшие дипломатические и лакейские должности, так как-то и другое было здесь одинаково почетно. И этот человек вел долгие тяжкие войны и вершил постоянно большие политические дела, т. е. он должен был непрестанно направлять с поручениями своих людей, наделяя их широкими полномочиями. Его безопасность держалась только на том, что ни один из них не доверял другому, что кондотьеры при помощи шпионов и посредников, а высшие чиновники путем изощренно подогреваемого раскола в их среде, в частности путем соединения в каждом действии хорошего и дурного, держались в состоянии неведения и раздора. В глубине души Филиппе Мария пытается обрести безопасность между двумя противоположными полюсами мировоззрения: он верит в созвездия и в слепую необходимость и в то же время обращается ко всем, кто мог бы помочь ему в трудную минуту, он читает древних авторов и французские рыцарские романы - и этот человек, не желавший слышать никаких упоминаний о смерти⁶⁶ и даже приказывавший удалять из крепости своих умирающих фаворитов, чтобы никто не омрачал счастливую атмосферу в крепости, намеренно ускорил свою собственную смерть, отказавшись от кровопускания и лечения раны, и умер с достоинством.

Его зять, ставший его наследником, счастливый кондотьер Франческо Сфорца (1450-1466 гг., с. 22 ел.), вероятно, более всех других итальянцев соответствовал духу XV века. Нигде победа гения и индивидуальной силы не была выражена столь блистательно, как в нем, а кто не склонен был это признавать, мог тем не менее почитать в его лице любимца Фортуны. Милан открыто признал честью получить столь знаменитого властителя; при вступлении в город, толпа народа на руках внесла его на коне в собор, и он не смог спешиться⁶⁷. Итог его жизни был в описании знатока подобных вещей, папы Пия II, таков⁶⁸: «В 1459 году, когда герцог прибыл на съезд князей Мантую, ему было 60 (скорее 58) лет; в верховой езде он был подобен молодому человеку, он был высок и очень импозантен, выражение его лица - серьезно, речи спокойны и благосклонны, все его поведение было истинно княжеским, он обладал неповторимым единством духовного и физического совершенства и был

 

==32

 непобедим в бою, - таков был человек, который из низкого сословия поднялся до власти над государством. Его супруга была прекрасна и добродетельна, а дети прелестны, как ангелы небесные, он редко болел, все его главные желания исполнились. Но и с ним случились несчастия, его супруга из ревности убила его любовницу, его старые товарищи по оружию и друзья, Троило и Бруноро, покинули его и перешли к королю Альфонсу, другого своего друга Чарполлоне он вынужден был казнить за измену; ему пришлось пережить, что его брат Алессандро подстрекал французов против него, один из его сыновей интриговал против него и попал в заключение, завоеванную им марку Анкона он вновь потерял в ходе войны. Никому не выпадает столь безмятежное счастье, чтобы не приходилось иногда вести борьбу с грозящей опасностью. Счастлив тот, кому выпадает мало превратностей судьбы». На этом отрицательном определении счастья ученый папа расстается с читателем. Если бы у него была возможность заглянуть в будущее или же он пожелал бы обобщить выводы о полностью неограниченной княжеской власти, то от его взгляда не укрылась бы следующая постоянная черта ненадежность будущего для семьи герцога.

Те самые ангелоподобные и заботливо обучаемые и всесторонне образованные дети, став взрослыми, полностью деградировали из-за неограниченного эгоизма.

Галеаццо Мария (1466-1476 гг.), виртуоз всего внешнего, гордился своим красивым почерком, высокими жалованьями, которые он платил, кредитами, которыми он пользовался, своими сокровищами (2 миллиона золотых монет), знаменитыми людьми в своем окружении, войском и соколиной охотой, которые он содержал. При этом он охотно выступал с речами, так как хорошо говорил, может быть, лучше всего речь его была в тех случаях, когда он мог оскорбить венецианского посла⁶⁹. При этом у него бывали причуды, например, он приказал расписать за ночь комнату фигурами, были и чудовищные жестокости по отношению к приближенным и безоглядное распутство.

Некоторым фантазерам казалось, что он обладает всеми свойствами тирана, они убили его и передали государство его братьям, один из которых, Лодовико Моро, отстранив заключенного в темницу племянника, захватил всю власть. На время этой узурпации приходится вторжение французов и трагическая судьба всей Италии Лодовико Моро был наиболее законченным типом князя того времени, и воспринимается как создание природы, которое не может вызывать гнев.

При глубочайшей аморальности выбираемых им средств Ло­

 

==33

довико Моро в их использовании совершенно наивен; он, вероятно, очень удивился бы, если бы кто-либо пожелал объяснить ему, что не только за цели, но и за средства несут моральную ответственность, и счел бы свое стремление по возможности избегать смертных приговоров исключительной добродетелью. Полумифическое почтительное отношение итальянцев к его политической силе он воспринимал как естественную дань⁷⁰; еще в 1496 году он похвалялся, что папа Александр - его капеллан, император Макс - его кондотьер, Венеция - его казначейство, король Франции - его курьер⁶⁵*, которого он может посылать куда угодно⁷¹.

С достойной удивления осмотрительностью он оценивает возможные выходы из тяжелейшей ситуации 1499 года, надеясь, что делает ему честь, на благость человеческой природы; своего брата, кардинала Асканио, который просит позволения переждать опасную ситуацию в миланской крепости, он отсылает из-за того, что некогда у них был тяжкий спор: «Монсиньор, не сочтите за оскорбление, но я не доверяю Вам, хотя Вы и мой брат», - он уже нашел коменданта крепости, этого «гаранта своего возвращения», человека, которому он делал только добро и не причинил никакого зла⁷². Комендант же сдал крепость.

Внутри герцогства Моро стремился править добродетельно и с пользой для государства, поэтому в Милане и также в Комо, он рассчитывал на свою популярность; однако впоследствии (начиная с 1496 г.) повышая налоги, превысил возможности своего государства; в Кремоне он приказал тайно, только из соображений целесообразности, удушить уважаемого горожанина, возражавшего против новых налогообложении; с тех пор при аудиенциях он установил барьер, чтобы люди находились на значительном расстоянии от него ⁷³, и им приходилось при переговорах говорить очень громко. При его дворе, самом блестящем в Европе, так как бургундский двор уже не существовал, нравы упали чрезвычайно низко; отец торговал дочерью, супруг - супругой, брат – сестрой ⁷⁴. Однако герцог оставался деятельным и считал себя вследствие того, что создал себя своими деяниями, близким к тем, кто также был обязан своим положением собственным духовным возможностям, т. е. к ученым, поэтам, музыкантам и художникам. Академия, основанная им ⁷⁵, существовала в первую очередь для него самого, а не для обучаемых учеников; ему нужна была не слава знаменитостей, а общение с ними и их деяния.

Известно, что Браманте ⁶⁶* сначала оплачивали скудно ⁷⁶; но Леонардо ⁶⁷* до 1496 года получал справедливую плату - да и что вообще могло удерживать его при этом дворе, если он не оставался там добровольно? Мир был открыт ему как, может быть,

 никому из смертных того времени, и если что-либо указывает на то, что в Лодовико Моро было нечто высокое, то именно столь длительное пребывание великого мастера при его дворе. Когда позже Леонардо служил Чезаре Борджа и Франциску⁶⁸*, то и в них он, вероятно, оценил необычные природные дарования.

Из сыновей Моро, которых после его низложения дурно воспитывали чужие люди, старший, Массимилиано, совершенно не похож на отца; младший, Франческо, был, по крайней мере, способен к взлету. Милан, который в те времена столь часто менял правителей и при этом испытывал бесконечные страдания, пытается, по крайней мере, защитить себя от враждебных действий французов, отступающих в 1512 году под натиском испанской армии, и Массимилиано просят предоставить городу подтверждение того, что миланцы не причастны к их изгнанию из Италии и могут без обвинения в мятеже сдаться новому завоевателю⁷⁷. Следует обратить внимание и с политической точки зрения на то, что в такие переходные моменты несчастные города, как, например, Неаполь при бегстве арагонцев, обычно отдаются на разграбление бандам разбойников (подчас и очень знатных).

Во второй половине XV в. следует отметить два особенно хорошо устроенных государства, управляемых деятельными князьями: княжество рода Гонзага⁶⁹* в Мантуе и Монтефельтро в Урбино. Гонзага были, как семейство, достаточно единодушны; с давних времен в их семье не было тайных убийств, и они могли показывать своих умерших людям. Маркиз Франческо Гонзага⁷⁸ и его супруга Изабелла д*Эсте при всех случавшихся иногда разногласиях оставались достойной и дружной супружеской парой и воспитали выдающихся и счастливых сыновей в такое время, когда их малому, но очень важному по своему значению государству часто грозила величайшая опасность. То, что Франческо как правитель и кондотьер будет проводить прямолинейную и честную политику, не могли ни требовать, ни даже ожидать, ни император, ни французские короли, ни Венеция; однако, по крайней мере, со времени битвы при Таро (1495 г.) он ощущал себя, насколько это касалось его воинской чести, патриотом Италии и передал этот же образ мыслей своей супруге. Каждое проявление героической верности, например, при защите Фаэнцы от Чезаре Борджа, она воспринимает как спасение чести всей Италии. Наши суждения о ней не нуждаются, в свидетельствах художников и писателей, которые щедро отблагодарили свою прекрасную правительницу за ее покровительство; собственные письма достаточно характерны.

 

==35

Принцы бегут, но и на чужбине им угрожают подосланные убийцы (последнее убийство было совершено до 1471 г.); при этом еще происходили и непрерывные заговоры извне; незаконнорожденный потомок незаконнорожденного пытается отнять власть у единственного законного наследника престола (Эрколе I); позднее, в 1493 г., Эрколе отравил свою последнюю супругу, узнав, что она хотела отравить его по поручению своего брата Ферранте Неаполитанского. Эту цепь трагедий завершает заговор двух незаконнорожденных против их братьев, правящего герцога Альфонса I и кардинала Ипполита. Однако этот заговор был вовремя раскрыт и закончился для его участников пожизненным заключением.

В дальнейшем фискальная система в этом государстве получила наибольшее развитие, как и должно было произойти, так как из всех больших и средних итальянских государств оно подвергалось наибольшим угрозам и весьма нуждалось в укреплениях и вооружениях. Вместе с ростом налогов должно было улучшиться и благосостояние страны, и маркиз Николо (1441 г.) высказывал пожелание, чтобы его подданные были богаче других народов. Если быстрый рост населения указывает на действительно возросшее благосостояние, то исключительно важным фактом является то, что в 1497 г. в чрезвычайно разросшейся столице уже не было домов, которые сдавались в наем⁸².

Феррара является первым современным европейским городом; здесь впервые по приказу правителей возникли столь крупные равномерно расположенные помещения для квартировки войск; здесь за счет концентрации чиновничества и искусственно насаждаемой промышленности увеличилась плотность населения столицы; богатых беженцев со всей Италии, в частности флорентийцев, приглашали поселиться здесь и строить дворцы. Однако косвенное налогообложение достигло во всяком случае приемлемого уровня. Герцог заботился о своем народе так же, как это делали и другие итальянские государи (например, Галеаццо Мария Сфорца): в голодные годы зерно закупалось за границей ⁸³ и распределялось среди населения, по-видимому, бесплатно; в обычные же времена герцог обеспечивал себя за счет монополии, если не на зерно, то на многие другие продукты питания: солонину, рыбу, фрукты, овощи, причем последние заботливо выращивались на валах Феррары и вблизи от них.

Одним из самых сомнительных источников доходов казны была продажа ежегодно вновь занимаемых должностей, распространенная по всей Италии; применительно к Ферраре мы располагаем в этом вопросе наибольшими сведениями. Например, в 1502 году большинство купило свои должности по очень

 

==36

зуют ее как непоколебимо спокойную, лукавую в своих наблюдениях и любезную женщину. Бембо⁷⁰', Банделло⁷¹', Ариосто⁷²' и Бернардо Тассо посылали свои произведения этому двору, хотя он и был малым, не имел большой власти, а его казна часто бывала пуста, столь тонкого, приятного общества, как это, со времен распада (1508 г.) старого Урбинского двора нигде более не было; даже двор Феррары был здесь превзойден во многих существенных чертах, в частности, например, в свободе передвижения Изабелла была выдающимся знатоком искусства, и один лишь список ее небольшого, в высшей степени изысканного собрания не оставит ценителя равнодушным

В лице великого Федериго (1444-1482 гг.), - был ли он на самом деле настоящим Монтефельтро или нет, - Урбино имел одного из самых выдающихся представителей итальянских правителей Как кондотьер он обладал политической моралью кондотьеров, в чем они виновны лишь наполовину; как властитель своей маленькой страны он проводил политику, целью которой было тратить завоеванное во внешнем мире богатство внутри страны, а ее облагать, насколько это возможно, небольшими налогами

О нем и его знаменитых преемниках Гвидобальдо и Франческо Мария сказано. «Они возводили здания, заботились о возделывании земель, всегда жили в одном и том же месте и содержали множество людей; народ любил их»⁷⁹.

И не только государство были рассчитанным и организованным произведением искусства, но также и двор, причем в любом смысле Федериго содержал 500 человек, придворные должности были столь совершенны, как ни при одном дворе крупнейших монархов, но здесь ничего не расточалось, все имело свое предназначение и точный контроль. Здесь не играли в азартные игры, не злословили, не хвастались, так как двор должен был быть одновременно местом воинского воспитания сыновей других властителей, образование которых было делом чести для герцога Дворец, который он себе построил, не был самым великолепным, однако классическим по совершенству архитектурного замысла, в нем Федериго собрал свое главное сокровище - знаменитую библиотеку Так как он чувствовал себя в абсолютной безопасности в стране, где всякий получал от него помощь или заработок и никто не был нищим, он ходил всегда безоружным и без доспехов; никто не мог уподобиться ему - гулять в открытых садах, прини-

 

==37