Выражаем глубокую признательность Международному фонду «Культурная инициатива» и лично Джорджу Соросу за финансовую поддержку серии Лики культуры

 

К оглавлению

==120

ведание жизненных радостей, пускай лично для себя Лев едва ли смог добиться того, чтобы ими были заглушены заботы и скорби, а сделанная им сознательная ставка на то, чтобы продлить свою жизнь через увеселения²³, оказалась несостоятельной по причине ранней смерти. Невозможно выйти из-под обаяния величественных картин Рима при Льве в том их виде, как они изображаются Паоло Джовио, как бы хорошо ни были засвидетельствованы также и негативные стороны всего этого: раболепие парвеню и тайная нищета прелатов, которые, невзирая на долги, должны были жить на уровне своего положения²⁴, случайный и непредсказуемый характер покровительства, оказывавшегося Львом литературе, и, наконец, его вопиюще гибельная финансовая политика²⁵. Тот же Ариосто, который так хорошо все это знал и высмеивал, тем не менее дает в своей VI сатире полное мечтательной грусти изложение своей беседы с высокообразованными поэтами, которые должны его провести по городу руин, описание полных учености советов, которые ему удалось бы здесь выслушать насчет собственных сочинений, и, наконец, - картину сокровищ, собранных в ватиканской библиотеке. Именно это, а не давно оставленная надежда на покровительство со стороны Медичи, говорит он, могло бы явиться для него соблазнительной приманкой, когда бы егопожелали убедить снова отправиться в Рим в качестве посла Феррары.

Сами по себе руины и в самом Риме, и за его пределами, пробуждали помимо археологического рвения и восторженно-патриотического энтузиазма еще и элегически-сентиментальные чувства. Уже у Петрарки и Боккаччо мы наталкиваемся на отдельные мотивы в таком духе (с. 115, 118); Поджо (там же, с. 116) часто заглядывает в храм Венеры и Ромы и, будучи убежден, что это храм Кастора и Поллукса, где часто собирался сенат, погружается здесь в воспоминания о великих ораторах Крассе, Гортензии^240*,Цицероне. Особенно сентиментальное настроение присуще, наконец, высказываниям Пия II в связи с его описанием Тибура²⁶, а вскоре вслед за этим возникает первое идеализированное изображение руин вместе с его описанием у Полифило^{27 241}* развалины мощных сводов и колоннад, сквозь которые поднимаются старые платаны, лавры и кипарисы, окруженные кустарником. Девали возможно понять причину этого, однако теперь входит в обыкновение помещать изображение Рождества Христова, согласно Священной истории, среди возможно более живописных дворцовых руин²⁸. То, что искусственные развалины стали, в конце концов, принадлежностью пышной парковой архитектуры, - всего лишь практическое выражение того же чувства.

 

==121

Однако бесконечно важнее архитектурных и вообще относящихся к изобразительному искусству остатков античности были, разумеется, остатки письменные, как греческие, так и латинские. Их в абсолютном смысле слова принято было считать за источник всякого вообще знания. Книжность этого времени великих открытий изображается нередко; мы можем здесь прибавить только несколько штрихов, которым обычно уделяется меньше внимания²⁹.

Как ни велико было воздействие античных писателей в Италии вот уже в течение длительного времени, но в особенности в XIV в., однако речь здесь шла преимущественно о дальнейшем распространении уже давно известных авторов, чем об открытии новых. Наиболее популярные латинские поэты, писатели, историки, ораторы и сочинители эпистолярного жанра вместе с рядом латинских переводов отдельных сочинений Аристотеля, Плутарха и немногих других греков - к этому-то, в сущности, и сводился тот арсенал, которым вдохновлялось поколение Боккаччо и Петрарки. У последнего, как известно, имелся греческий Гомер, которым он восторгался, не будучи в состоянии его читать. Первый латинский перевод «Илиады» и «Одиссеи» с грехом пополам, прибегая к помощи одного калабрийского грека, осуществил Боккаччо. Лишь в XV в. начинается великая серия новых открытий, систематическое формирование библиотек на основе осуществления новых списков рукописей и исполненная рвения работа над переводами с греческого языка³⁰.

Разумеется, без энтузиазма отдельных собирателей этой эпохи, вкладывавших в это занятие все свои возможности до полного их исчерпания, мы обладали бы лишь малой частью авторов, дошедших до нашего времени; особенно это касается греков. Еще бытность свою монахом папа Николай V влез в отчаянные долги, чтобы покупать рукописи и заказывать их копии; уже в ту пору он открыто исповедовал две великие страсти Возрождения: к книгами строительству³¹. Став папой, он сдержал слово: переписчики работали на него не покладая рук, а агенты обшаривали полсвета. Перотто^242* получил у него за латинский перевод Полибия 500 дукатов, Гварино^243* уже получил 1000 золотых гульденов за Страбона и должен был получить еще 500, когда бы папа не скончался так рано. Николай V оставил после себя предназначенную в пользование всех членов курии библиотеку, состоявшую из 5000 или, как оказалось при пересчете, 9000 томов³², которая составила ядро Ватиканской библиотеки. Библиотека должна была разместиться в самом дворце как благороднейшее его украшение - подобно тому как то же самое некогда имело место у царя Птолемея Фила­

 

==122

ельфа²⁴⁴* в Александрии. Когда по причине разразившейся чумы Николай V вместе со двором отправился в Фабриано, он взял с собой своих переводчиков и компиляторов - чтобы они не умерли.

Флорентиец Николо Никколи^{33 246}*, член кружка ученых друзей, собравшихся вокруг старшего Козимо Медичи²⁴⁶*, пустил все свои средства на приобретение книг; в конце концов, когда у него самого больше ничего не осталось, Медичи предоставляли ему любые средства, в которых он нуждался для этих целей. Ему мы обязаны полным текстом Аммиана Марцеллина, сочинением Цицерона «Об ораторе» и многим другим. Он подвиг Козимо на приобретение великолепнейшего экземпляра Плиния из одного монастыря в Любеке. Со щедрой доверчивостью он одалживал свои книги, а также позволял людям читатьих у него дома столько, сколько они хотели, после чего беседовал с ними о прочитанном. Собрание Никколи, 800 томов, оцененных в 6000 золотых гульденов, поступило после его смерти при посредничестве Козимо в монастырь Сан Марко на условии сохранения доступа к нему общественности.

Из двух великих разыскателей книг, Гварино и Поджо, после-дний³⁴, как известно, отчасти по поручению Никколи, развивал кипучую деятельность в южно-немецких монастырях, делая это в связи с собором в Констанце. Там им были обнаружены шесть речей Цицерона и первый полный текст Квинтилиана²⁴⁷* - СенГалленский, теперь Цюрихский, кодекс. За 32 дня Поджо его полностью переписал, притом чрезвычайно красивым почерком. Он смог значительно дополнить Силия Италика²⁴⁸*, Манилия²⁴⁹*, Лукреция, Валерия Флакка²⁵⁰*, Аскония Педианского²⁶¹*, Колумеллу²⁵²*,Цельса^263*, Авла Геллия²⁶⁴*, Стация и многих других. Вместе с Ле-онардо Аретино Поджо выявил еще 12, теперь уже последних пьес Плавта, а также речи Цицерона против Верреса.

Руководствуясь чувством античного патриотизма, знаменитый грек кардинал Виссарион³⁵, подвергаясь тягчайшим лишениям, собрал 600 манускриптов как языческого, так и христианского со-держания, и разыскивал теперь надежное место, в котором он мог бы их сохранить, с тем чтобы его несчастная родина, если она когда-либо освободится, смогла вновь обрести свою утраченную литературу. Венецианская синьория (с. 54) заявила о своей готовности построить подходящее помещение, и еще до сих пор в библиотеке св. Марка хранится часть этих сокровищ³⁶.

За возникновением знаменитой библиотеки Медичи стоит своя совершенно особая история, входить в подробности которой мы теперь не можем. Главным собирателем у Лоренцо Великолепного был Иоанн Ласкарис²⁶⁵*. Как известно, после разграбления 1494

 

==123

 г. собрание должно было вновь, книга за книгой, восстанавливаться кардиналом Джованни Медичи (Львом X).

Библиотека Урбино³⁷ (ныне в Ватикане) была всецело создана великим Федериго да Монтефельтро (с. 36), который начал собирать книги еще мальчиком, а впоследствии постоянно содержал в разных местах от 30 до 40 scritton²⁵⁶* и за все время истратил на это свыше 30000 дукатов. Собрание этой библиотеки было весьма систематически продолжено и дополнено, главным образом с помощью Веспасиано, и то, что рассказывает об этом он сам, особенно примечательно, поскольку являет собой картину идеальной библиотеки этого времени. К примеру, в Урбино имелись каталоги Ватиканской библиотеки, библиотеки Сан Марко во Флоренции, библиотеки Висконти в Павии и даже каталог библиотеки Оксфорда. На их основании можно было с гордостью обнаружить, что по полноте сочинений отдельных авторов библиотека Урбино многократно превосходила их всех. Если говорить в целом, перевес был, быть может, на стороне средневековья и теологии: здесь имелся полный Фома Аквинский, полный Альберт Великий²⁵⁷*, полный Бонавентура^258* и пр. Но вообще библиотека эта была чрезвычайно разносторонней и содержала, например, все какие только возможно было достать сочинения по медицине. Среди «mоderni»²⁵⁹* в числе первых значились великие писатели XIV в., прежде всего Данте и Боккаччо; за ними следовали 25 отобранных гуманистов, представленных всеми их итальянскими и латинскими сочинениями, а также вообще всем, что они перевели. Среди греческих рукописей значительное преобладание было за отцами церкви, однако и из классики здесь среди прочего значились одинза другим: все сочинения Софокла, все сочинения Пиндара, все сочинения Менандра. Что касается последнего, то речь, очевидно, идет о кодексе, который исчез из Урбино очень рано, в противном случае филологи уже вскоре издали бы его.

Также мы можем составить себе представление, каким образом возникали тогда рукописи и библиотеки. Непосредственная покупка древнего манускрипта, который бы содержал редкий или единственный полный текст древнего автора была, естественно, редким подарком судьбы и на такую возможность рассчитывать не приходилось. Первое место среди переписчиков и почетное звание scrittori в собственном смысле слова приобретали люди, знавшие греческий язык. Были они всегда немногочисленны, и труд их щедро оплачивался³⁹. Прочие, copisti в собственном смысле, были частью работники, только этим и жившие, а частью - бедные ученые, нуждавшиеся в дополнительном заработке. Замечательно, что во времена Николая V

 

==124

 переписчиками в Риме были преимущественно немцы и французы⁴⁰, по всей вероятности, люди, о чем-либо ходатайствовавшие перед курией, которые должны были откуда-то добывать деньги на свое пребывание здесь. Когда, к примеру, Козимо Медичи пожелал срочно заложить библиотеку для своего любимого поместья Бадии под Фьезоле, он вызвал к себе Веспасиано и получил от него совет: отказаться от покупки наличных в запасниках книг, поскольку то, что желательно бывает купить, в запасниках отсутствует, но разместить заказы на переписку. После этого Козимо заключил с ним соглашение о размере поденной оплаты, Веспасиано же нанял 45 писцов и представил за 22 месяца 200 готовых томов⁴¹. Указатель, на основании которого осуществлялась работа, Козимо получил из рук самого Николая V⁴². (Разумеется, церковная литература, и партии для церковного хора далеко превосходили по объему все остальное.)

Рукописи выполнялись тем изящным новоитальянским письмом, начало которого относится еще к XIV в. Когда смотришь на книгу, относящуюся к этому времени, уже сам вид этого письма доставляет наслаждение. Папа Николай V, Поджо, Джанноццо Манетти²⁶⁰*, Николо Никколи и другие знаменитые ученые были сами прирожденные каллиграфы, и потому они требовали одного лишь во всех отношениях прекрасного и мирились только с ним одним. Также и все прочее оформление книги, даже в том случае, когда здесь не имелось никаких миниатюр, носило печать чрезвычайно тонкого вкуса, что особенно доказывают кодексы Лауренцианской библиотеки с их легкими линейными заставками в начале и конце. Материалом для книг служил, если она выполнялась для важных господ, исключительно пергамент, переплет же, будь то в Ватиканской библиотеке или в библиотеке Урбино, делался из карминно-красного бархата с серебряными застежками. Вполне понятно, что при таком настроении умов, когда благоговение перед содержанием книги было желательно по мере сил обнаружить в ее оформлении, внезапно появившиеся печатные книги натолкнулись поначалу на сопротивление. Федериго да Урбино «стыдился бы» иметь печатную книгу⁴³.

Однако утомленные переписчики (не те, что зарабатывали перепиской на жизнь, но многочисленные люди, вынужденные переписывать книгу для того, чтобы ею обладать) ликовали по поводу немецкого изобретения⁴⁴. Вскоре оно стало применяться в Италии для размножения сначала римских авторов, а затем также и греческих (причем долгое время в этих целях оно применялось исключительно здесь), и все же дело подвигалось далеко не

 

==125

 так скоро, как можно было ожидать, учитывая всеобщий энтузиазм по поводу этих сочинений. На протяжении некоторого времени формируются начала современных отношений авторов и издательств⁴⁶, а при Александре VI возникает предварительная цензура, поскольку ныне становится совсем не так легко уничтожить книгу, как этого еще смог добиться Козимо от Филельфо⁴⁶.

То, каким образом мало-помалу, в связи с прогрессом в изучении языков и античности вообще, формировалась теперь критика текста, в столь же малой степени лежит в поле зрения данной книги, как и история учености вообще. Нам следует заниматься не самим знанием, которым обладали итальянцы, новоспроизведением античности в литературе и жизни. Однако да будет нам все же дозволено сделать еще одно замечание в отношении исследований как таковых.

Греческая ученость была сосредоточена преимущественно во Флоренции и вообще характерна в основном для XV и начала XVI в. Движение, начало которому было положено Петраркой и Боккаччо⁴⁷, как следует думать, не простиралось далее сочувствия со стороны нескольких воодушевленных дилетантов. С другой стороны, в 1520-е годы, по мере вымирания колонии ученых греческих беженцев, пресеклись и исследования в области греческого языка вообще⁴⁸, так что истинным везением было то, что за это время овладеть им удалось северянам (Эразму, Этьенам²⁶¹*, Бюде²⁶²*). Колония эта была основана Мануилом Хрисолором²⁶³* и его родственником Иоанном, а также Георгием Трапезундским, затем приблизительно около момента падения Константинополя и после него сюда прибыли Иоанн Аргиропуло^264*, Теодор Газа²⁶⁵*, Дмитрий Халкондил²⁶⁶*, вырастивший настоящими греками своих сыновей Теофила и Василия, Андроник Каллист, Марк Мусурос²⁶⁷* и семейство Ласкарис²⁶⁸*, а также несколько других. Однако со времен завершения покорения Греции турками не произошло выдвижения поросли новых ученых мужей, за исключением сыновей беглецов и, быть может, одного-двух кандиотов²⁶⁹* и киприотов. То, что теперь, приблизительно около времени кончины Льва X, начался также упадок исследований и в области греческого языка как такового, отчасти имело причиной общую перемену в умонастроениях⁴⁹, а кроме этого, и относительное пресыщение содержанием классической литературы. Разумеется, совпадение этой тенденции с вымиранием ученых греков также не является чем-то случайным. Если в оценке уровня изучения греческого языка самими итальянцами принять за точку отсчета момент около 1500 г., то это была эпоха, когда оно достигло высшего расцве­

 

==126

та: тогда учились разговаривать по-гречески люди, которые полстолетия спустя, уже будучи стариками, все еще обладали такой способностью, например папы Павел III и Павел IV⁵⁰. Разумеется, однако, для такой степени овладения предметом было необходимо общение с природными греками.

За пределами Флоренции платные учителя греческого языка почти постоянно имелись в Риме и Падуе, в Болонье же, Ферраре, Венеции, Перудже, Павии и других городах они, по крайней мере, появлялись время от времени⁵¹. В области греческого языка бесконечно велики заслуги, числящиеся за типографией Альдо Мануччи в Венеции, где впервые были напечатаны по-гречески наиболее важные и объемистые авторы. При этом Альдо постоянно рисковал своим состоянием: то был издатель и типограф, каких поискать за всю историю издательского дела во всем мире.

Хотя бы парой слов следует здесь упомянуть и то, что помимо классических исследований довольно значительное место завоевала в Италии также и ориенталистика. То, что Джанноццо Манетти⁵², великий флорентийский ученый и государственный деятель (1459 г.), выучил древнееврейский язык и вообще познал всю иудейскую ученость, было связано с догматической полемикой с евреями. Его сын Аньоло должен был с детства изучать латинский, греческий и еврейский языки. Сам папа Николай V поручил Джанноццо сделать новый перевод полной Библии, поскольку бытовавшие в филологических кругах этого времени настроения склонялись к тому, чтобы отказаться от Вульгаты⁵³. Да и помимо них еще задолго до Рейхлина²⁷⁰* находилось немало гуманистов, включавших в круг своих занятий также и еврейский язык, а Пико делла Мирандола обладал талмудистской и философской ученостью образованного раввина. Потребность в изучении арабского языка создала прежде всего медицина, которая более не могла удовлетворяться старинными латинскими переводами великих арабских врачей. Внешним же поводом для этого явились венецианские консульства на Востоке, при которых состояли итальянские врачи. Иеронимо Рамузио, венецианский врач, переводил с арабского и умер в Дамаске. Андреа Монгаджо из Беллуно⁵⁴ долгое время оставался в Дамаске ради Авиценны²⁷¹*. Он выучил арабский язык и исправил текст своего автора; венецианское правительство назначило его преподавать этот предмет в Падуе.

Прежде чем перейти к рассмотрению воздействия, оказывавшегося гуманизмом как таковым, нам следует еще немного задержаться на Пико. То был единственный человек, отважив­

 

==127

шийся на то, чтобы во всеуслышание и с большой настойчивостью отстаивать науку и истину всех времен, выступая против одностороннего возведения античности на недосягаемый пьедестал⁵⁵. Он ценит содержательную сторону не только Аверроэса²⁷²* и еврейских исследователей, но также и схоластиков средневековья; ему кажется, что он слышит, как они говорят: «Мы будем жить вечно - не в школах педантов, но в кругу мудрецов, где обсуждению подвергается не вопрос о матери Андромахи или о сыновьях Ниобы, но о глубинных основаниях человеческих и божественных вещей. Кто подойдет поближе, заметит, что также и варвары обладают духом (Mercurium), бьющимся не на языке, но в груди». Владея мощным, вовсе не лишенным изящества латинским языком и ясной манерой изложения, Пико с презрением относится к педантическому пуризму и общей завышенной оценке заимствованной формы, особенно когда это связано с односторонностью и ущербом для великой целостной истины в ее существе. На примере Пико возможно видеть, какой высокий взлет изведала бы итальянская философия, когда бы Контрреформация не обезобразила здесь всю высшую духовную жизнь.

Но что это были за люди, соединившие благоговейно почитаемую античность с современностью и превратившие первую в основное содержание современного для них образования?

Это поистине тысячеликая толпа, предстающая нынче в одном, а завтра - в ином облике; однако и в эпохе, и в них самих присутствовало сознание того, что они являют собой новый элемент гражданского общества. В качестве их предшественников возможно рассматривать, прежде всего, тех странствующих клириков XII в., о поэзии которых шла речь выше: тот же самый скитальческий образ жизни, те же свободные и даже более чем свободные воззрения на жизнь и по крайней мере начатки той же «антикизации» поэзии. Однако в противовес всему средневековому, все еще преимущественно духовному образованию, к тому же и находившемуся в руках духовных лиц, ныне на свет появляется новое образование, ориентированное в основном на то, что средневековью предшествовало. Люди, являющиеся его активными проводниками, становятся важными господами⁵⁶, потому что они знают то, что знали древние, потому что они пытаются писать так, как писали древние, потому что они начинают мыслить и едва ли не чувствовать так, как думали и чувствовали древние. Традиция, которой они себя посвящают, воспроизводится в тысяче разнообразных эпизодов.

 

==128

Нередко приходится слышать сетования авторов Нового времени, жалующихся на то, что ростки несравненно более самостоятельного, по всей видимости, в существе своем итальянского образования, в том виде, как они проявились во Флоренции около 1300 года, были впоследствии полностью заглушены гуманистическими тенденциями⁵⁷. В это время во Флоренции все поголовно умели читать, даже погонщики ослов распевали канцоны Данте, а лучшие из сохранившихся итальянских манускриптов принадлежали первоначально флорентийским рабочим. Тогда-то и стало возможным появление на свет такой популярной энциклопедии, как «Tesoro» Брунетто Латини²⁷³*. В основе же всего этого лежали превосходные личностные свойства, да еще доведенные во Флоренции до совершенства участием в государственных делах, торговлей и путешествиями, но, главным образом, полным отказом от всяческой праздности. В те времена флорентийцы высоко ценились и использовались во всем мире, и не напрасно именно в этом 1300 году папа Бонифаций VIII²⁷⁴* назвал их «квинтэссенцией». Под мощным напором гуманизма эта доморощенная тенденция стала приходить приблизительно с 1400 г. в упадок: начиная с этого времени все стали ждать разрешения всех вопросов от одной лишь античности, по причине чего дали литературе выродиться в сплошное цитирование. Сама утрата Италией свободы также связана с данным аспектом, поскольку эрудиция эта покоилась на порабощении авторитетам, приносила свои суверенные городские права в жертву римскому праву, а потому искала и находила благосклонность сильных мира.

К этим жалобам мы еще будем время от времени возвращаться при оценке истинных масштабов нанесенного ущерба и положительных моментов, его компенсировавших. В настоящий же момент необходимо прежде всего констатировать тот факт, что культура энергичного XIV столетия была уже сама с неотвратимостью направлена на полную победу гуманизма и что именно величайшие деятели чисто итальянского духа были людьми, широко распахнувшими двери перед безудержным увлечением античностью в XV в.

И в первую очередь здесь следует назвать Данте. Когда бы итальянская культура была продолжена рядом гениев его калибра, такие люди, даже в условиях сильнейшей насыщенности античными элементами, смогли бы сохранить в высшей степени своеобразный национальный характер. Однако ни Италия, ни весь Запад в целом не смогли произвести на свет второго Данте, и, таким образом, он был и остается тем, кто впервые

 

==129

 с настойчивостью выдвинул античность на передний план культурной жизни. Хотя Данте и не рассматривает античный и христианский мир в «Божественной комедии» как совершенно равноправные, однако постоянно проводит между ними параллели. Как раннее средневековье сопоставляло типы и антитипы из повествований и картин Ветхого и Нового завета, так и Данте, как правило, соединяет вместе языческий и христианский примеры одного и того же факта⁵⁸. Не следует забывать также и того, что просторы христианской фантазии и христианской истории были хорошо изведаны, в то время как мир античный был сравнительно неизвестным, многообещающим и будящим воображение, что в условиях поголовного участия в нем общества гарантировало ему перевес, когда не стало обеспечивавшего баланс между ними Данте.

В умах большинства живущих ныне людей Петрарка существует в качестве великого итальянского поэта, в то время как слава, которой он пользовался у современников, была в гораздо большей степени связана с тем, что он как бы олицетворял в своей личности античность, подражал всем жанрам латинской поэзии и писал письма, которые, являясь исследованиями по отдельным вопросам античности, имели недоступную нашему разумению, но для этого лишенного учебников времени очень понятную ценность.