Вольфганг борхерт за дверью
жүктеу/скачать 325.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- СЦЕНА I
СОННа Эльбе. Однообразный плеск воды. Эльба. Бэкманн. Бэкманн: Где я? Господи, где это я? Эльба: У меня. Бэкманн: У тебя? А ты -- кто? Эльба: А кем я была, когда ты, желторотик, сиганул в мою воду? Бэкманн: Эльба? Эльба: Она самая. Бэкманн (удивленно): Ты -- Эльба! Эльба: Во зенки-то вылупил! Небось, думал, я такая романтичная бледно-зеленая девица? Вроде Офелии, с кувшинками в распущенных волосах? Собирался утопнуть и провести вечность в моих объятьях? Нет, сынок, ошибочка вышла. Я не совсем романтична и ни капли не благоуханна. Приличная река должна вонять. Да. Нефтью и рыбой. И чего тебе надо? Бэкманн: Отключиться. Там, наверху, я больше не могу. Я в этом больше не участвую. Я хочу отключиться. Быть мертвым. Всю жизнь быть мертвым. И отключиться. Наконец-то, в тишине и покое. Проспать сто тысяч лет подряд. Эльба: Да ты, молокосос, удрать хочешь, так? Считаешь, ты там больше не можешь, да? Там, наверху, да? Вообразил, что испытал достаточно, ты, мелочь! Сколько тебе лет, новичок-неудачник? Бэкманн: Двадцать пять. И теперь я хочу отключиться. Эльба: Гляди-ка, двадцать пять. И остаток -- продрыхнуть. Двадцать пять, а там, пока ночь да туман, -- прыгнуть в воду, потому что больше не может! Чего ты больше не можешь, старче? Бэкманн: Ничего, там наверху я больше не могу ничего. Голодать не могу. Хромать -- не могу, доползти до своей койки -- и снова ковылять вон из дома, потому что койка моя занята другим. Колено, койка и кусок хлеба -- я больше так не могу, понимаешь! Эльба. Нет. Ты, сопливый самоубийца, слышишь, нет! Ты конечно решил, что если твоя женушка больше не хочет с тобой резвиться, если ты хромаешь и в брюхе у тебя урчит, так значит можно прятаться мне под юбку? Взять и плюхнуться в воду? Да если все голодные начнут топиться, старая добрая Земля останется голой, как чертова лысина, голой и гладкой. Нет, так не бывает. Со мной этот номер не пройдет. Не желаю иметь с тобой никаких дел. Тебя, малыш, просто надо отшлепать, именно так! Хоть ты и был шесть лет солдатом. Все были. И все на что-нибудь хромают. Найди себе другую постель, если твою заняли. Я не хочу твоей жалкой, ничтожной жизнишки. Слишком ты для меня мал, парень. Послушайся старой женщины: поживи сначала. Пусть-ка тебя потопчут. Да и сам -- сам топчи других. А когда будешь сыт всем по горло, так что блевать потянет, когда останешься совсем без ног, а сердце твое поползет на карачках, тогда вот и поговорим. Ну а сейчас ты никаких глупостей не натворишь, ясно? Сейчас ты уберешься отсюда, золотко мое. Этой твоей малюсенькой щепотки жизни для меня чертовски мало. Попридержи ее. Мне она не нужна, ты ж только начал. Закрой рот, человечек! Я хочу тебе кое-что сказать, только очень тихо, на ушко. Ну, подойди сюда: мне на твое самоубийство на..! Ты, сосунок. Гляди, что я сейчас сделаю. (Громко.) Эй, ребятушки! Подкиньте-ка этого паренька обратно, до Бланкенезе, на песочек! Он хочет попытаться еще раз, вот только что мне пообещал. Да осторожней, он говорит, у него нога больная, плутишка! СЦЕНА IВечер. Бланкенезе. Слышен свист ветра и плеск воды. Бэкманн. Другой. Бэкманн. Кто это? Ночью, у воды. Эй! Кто тут? Другой. Я. Бэкманн. Спасибо. И кто это -- «я»? Другой. Я -- Другой. Бэкманн. Другой? Какой другой? Другой. Вчерашний. Прежний. Тот, что был всегда. Утверждатель. Отвечающий. Бэкманн. Прежний? Тот что всегда? Другой, тот, со школьной скамьи? Другой, с катка? С лестничной клетки? Другой. Из той снежной бури, под Смоленском. Другой, из блиндажа под Городком. Бэкманн. И тот, под Сталинградом, тот другой -- тоже ты? Другой. Да. И еще тот, что был сегодня вечером. И тот, что будет завтра. Бэкманн. Завтра. Завтра не будет. Завтра будет без тебя. Вали отсюда. У тебя просто нет лица. Другой. Ты меня не прогонишь. Я -- Другой, я всегда рядом: завтра. В полдень. В постели. В полночь. Бэкманн. Да пошел ты. Нет у меня постели. Я лег здесь, в грязи. Другой. Другой, из грязи, -- тоже я. Я тот что всегда. И ты от меня не отвяжешься. Бэкманн. У тебя нет лица. Уходи. Другой. Ты меня не прогонишь. У меня тысячи лиц. Я голос, который каждому знаком. Я -- Другой, я всегда рядом. Другой человек, Отвечающий. Тот, кто смеется, когда ты плачешь. Кто понукает тебя, когда ты устаешь. Я -- погонщик, я -- подстрекатель, заноза. Я оптимист, я нахожу в беде удачу и в самой тьмущей тьме вижу свет. Я тот, кто верит, смеется, любит! Я тот, кто будет шагать вперед, даже если хром на обе ноги. Я говорю «ДА», когда ты отвечаешь «нет», я -- Утверждатель. И тот, кто… Бэкманн. Утверждай, сколько влезет. Только отстань. Ты мне не нужен. Я говорю НЕТ. Нет. Нет. Уходи. Я говорю «нет». Слышишь? Другой. Да. И остаюсь. Ты сам-то кто, ты, Отрицатель? Бэкманн. Я Бэкманн. Другой. А имени у тебя нет, Отрицатель? Бэкманн. Нет. Со вчерашнего дня. Со вчерашнего дня меня зовут просто Бэкманн. Только Бэкманн. Как стол зовут просто стол. Другой. И кто тебя так зовет? Бэкманн. Жена. Нет, та, которая была моей женой. Я был далеко. В России. Целых три года. А вчера вот вернулся. К несчастью. Три года -- это много, знаешь ли. «Бэкманн», -- сказала мне жена. Просто «Бэкманн». А меня три года не было дома. Она сказала «Бэкманн», как о столе говорит «стол». Бэкманн -- просто мебель. Подвинься, мебель Бэкманн. Вот. Теперь у меня нет имени, понимаешь? Другой. А почему ты лежишь тут, в песке? ночью? у самой воды? Бэкманн. Не могу встать, вот и лежу. Я раздобыл себе негнущуюся ногу. На память. Такой, знаешь, полезный подарочек, чтоб не сразу войну позабыть. А я как раз и не хочу забывать. Больно славно все вышло. Ребята, было здорово, так ведь? Другой. И вот поэтому ты ночью лежишь в воде? Бэкманн. Я упал. Другой. Ах ты упал. В воду? Бэкманн. Нет же, ты! Нет! Слышишь, я специально. Нарочно я. Не могу больше выносить это. Это увечье, эта хромота. И потом, она, которая была моей женой. Сказала мне просто «Бэкманн», как стол назвала «столом». А тот, другой, который был у нее, он сидел и скалил зубы. И эти развалины. Эта свалка здесь, дома. В Гамбурге. И мальчик мой где-то внизу, под ней. Обломки, осколки, обрывки. Осколки костей, обрывки мяса. Ему всего годик был, я никогда не видел его. А теперь вижу -- каждую ночь. Под сотней тысяч камней. Мусор, ничего кроме кучки мусора. Я думал, больше не выдержу. Хотел покончить со всем. По-моему, было просто: с понтона вниз. Бултых. И все. Кончено. Другой. Бултых? И все? Кончено? Тебе привиделось. Ты ведь тут лежишь, на песке. Бэкманн. Привиделось? Да. Это от голода. Мне привиделось, что она вышвырнула меня назад, она, Эльба, эта старая… Не приняла меня. Решила, что я должен попытаться еще раз. Что не имею права. Говорит, я сопляк. Говорит, ей на мою беспросветную жизнь на… В самое ухо мне сказала, что ей на мое самоубийство на… На… -- сказала мне эта грымза и выругалась, как базарная баба. Она решила, что жизнь прекрасна, и вот я лежу тут, на берегу Бланкенезе, мокрый до нитки, и мне холодно. Вечно мне холодно. Я так долго замерзал в России. Сыт по горло этой вечной мерзлотой. И Эльба, старая карга, -- да, она привиделась мне с голоду. Что там? Другой. Идет кто-то… Девчонка или что-то такое. Точно. Сейчас увидишь. Она. Есть тут кто-нибудь? Только что я слышала голос. Эй, есть тут кто-нибудь? Бэкманн. Да, лежит здесь один. Здесь. Здесь, внизу, у воды. Она. А почему Вы не встаете? Что Вы там делаете? Бэкманн. Лежу, как видите. Отчасти на суше, отчасти в воде. Она. Но почему? Вставайте. А я-то как увидела у воды что-то темное, так и подумала: труп. Бэкманн. Правильно. Что-то совершенно темное и есть, могу Вас уверить. Она. Как Вы странно говорите. Теперь ведь часто по ночам в воде находят мертвецов. Они такие бывают распухшие и скользкие. И белые-белые, как привидения. Вот я и напугалась. Но Вы, слава Богу, живой пока что. Только, наверное, мокрый до нитки. Бэкманн. Точно. Мокрый и холодный, как настоящий труп. Она. Ну так поднимайтесь. Или Вы ранены? Бэкманн. И это тоже. У меня отняли колено. В России. Так что я должен хромать по жизни со своей больной ногой. Вот я все падаю и падаю. О том, чтобы встать на ноги, и речи быть не может. Она. Ну, поднимайтесь. Я помогу. А так Вы превратитесь в рыбу. Бэкманн. Если Вы полагаете, что падение прекратилось, давайте попробуем. Вот так. Спасибо. Она. Видите, можно сказать, воспарили. Но Вы промокли совсем и замерзли. Если б не я, быть бы Вам рыбой и очень скоро. Вы, кажется, и язык проглотили. Знаете что, я тут живу недалеко. И дома у меня есть сухая одежда. Пойдемте ко мне? Пойдем? Или Вы гордый и не дадите себя переодеть? Вы, полурыба? Ну, Вы, мокрая, немая рыба, Вы! Бэкманн. Хотите взять меня с собой? Она. Ну да, если пойдете. Но только потому что Вы промокли. Может, Вы совсем неприглядный тихоня, и я не пожалею, что позвала Вас. Я Вас беру с собой, оттого что Вы промокли и замерзли, понятно? И потому… Бэкманн. «Потому»? Что еще за «потому»? Нет, только оттого что я замерз и вымок. И больше никаких «потому». Она. Нет. Есть еще одно. Потому что у Вас такой безнадежно печальный голос. Такой тоскливый и безутешный. Что, глупость сказала, да? Ну, идемте, Вы, старая, мокрая, немая рыба. Бэкманн. Стойте! Не тащите меня так. Моя нога -- она не поспевает. Потише. Она. Ах да. Ладно: потише. Как две древние, ископаемые, мороженые рыбы. Другой. Ушли. Вот они, двуногие. Какие занятные существа живут на Земле. Сначала кидаются в воду, потому что дико хотят умереть. Но тут совершенно случайно из темноты являются другие двуногие -- с юбкой, грудкой и длинными локонами. И жизнь опять прекрасна и удивительна. И умирать больше никто не хочет. А все из-за пряди волос, белой кожи и запаха женщины. Тут уж они и со смертного ложа скачут так резво, как десять тысяч оленей по весне. И добрая половина утопленников, которым невмочь было на этом скучном, жалком шарике, оживают мгновенно. Даже утопленники -- и все из-за пары глазок, чуточки тепла и сочувствия, мягких лапок и нежной шейки. Даже утопленники, эти двуногие, самые занятные человеки на свете. жүктеу/скачать 325.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|