Я тебя не отпускал
жүктеу/скачать 380 Kb.
|
Граница Ардоры и Талига Ручей едва выбивается из-под камней, но мне хватит и этого. Ледяную воду горстями в лицо, кожа горит, и глаза щиплет – не отмыться, не надейся. Как легко объяснить что угодно другим, и как трудно – самому себе. А так, чтобы не назвать себя безвольным подлецом, вообще невозможно. Ну что ж, скажи себе, Нель Савиньяк: ты – подлец. Твои великие предки переворачиваются в гробах от стыда за тебя, тебе не будет места в родовом склепе, и не сидеть тебе в Рассвете по правую руку от Арно Каделского, и по левую тоже не сидеть. Тебе вообще в Рассвет не попасть, его достойны только те, кто честно погиб на поле битвы, а не… Не отмывался от собственной мерзости над лесным ручьем. Вот так, перестанем упиваться своим ничтожеством, ногу – в стремя, и вперед! Пакет под рубашкой жжет тело хуже стыда, это важнее всего, важнее жизни и совести, потому что в нем – жизнь Талига. А будешь исповедоваться над каждым кустиком и каяться у каждой лужицы – от погони не уйти. Зная Фреда, можно не сомневаться, что погоня дышит в затылок. Фред. Фред! Врагов не жалеют, врагов не хотят, перед врагами не стыдятся. А я, видимо, выродок. Потому что мне хотелось хотя бы сказать, что… я перестал тебя ненавидеть, Фред. И начал ненавидеть Золотой договор, варитов, древних имперцев, которые поделили мир именно так, а не иначе. Я был с тобой, я хотел тебя и, обнимая, ненавидел кесаря Готфрида, короля Фердинанда, Эсперадора, кардинала, всех святых и закатных тварей, а больше всего – себя. Мерзко и стыдно вдруг вообразить, что нашел лекарство, мерзко и стыдно вдвойне убедиться – лекарство все равно не действует. И не подействует. Я тот, кто я есть, мне не в чем оправдываться. Я везу домой спасение и оружие. И довезу. Рыжий несет на себе дурацкую надежду, дурацкую память, четырежды дурацкие сожаления и пакет. Пакет переедет границу Талига, все прочее останется здесь – в хилых, сожженных зноем ардорских лесочках, в придорожных ручьях, на крутых тропинках. Но если бы, если бы, будь оно проклято!.. Если бы я был Массимо Левейрой на самом деле, если бы в миг предельной близости поверил, что нашел если не счастье, то забвение… я бы остался?! Убил бы Берхайма, вытряс бы из Фреда душу, написал Эпинэ и Окделлу?! Какая глупость! Щенячья глупость! А Рокэ прав, прав, прав! Стучат копыта: «Рокэ прав»! И сердце стучит, и ветер в лицо орет!.. Он тебя выкинул, потому что решил – ты безвольная скотина, – а скотина нашла стойло, ну и к Чужому все. Рокэ там, по ту сторону границы. Рокэ! Что б он о тебе ни думал, а он ждет пакет. А небу плевать на твою боль. Нужно просто запрокинуть лицо – и ветер высушит слезы, в один миг высушит. И только ком в сжавшемся горле будет напоминать о случившемся, и проглотить его никак не получится. Кто скажет, как перетряхнуть память? Как перестать помнить закаты и рассветы, встреченные вместе, как забыть счастливые утра и сумасшедшие ночи? Как затолкать в глотку вырвавшиеся не раз и не два путаные признания? Помнить, помнить – каждую черточку, каждый жест, каждый оттенок в голосе – и знать: не для тебя. Не имеешь права. Как поверить, что человек, который был для тебя всем, умер? И осталась копия, оболочка, которую должно звать Рокэ Алва и постараться встречаться как можно реже. Вы делаете одно дело, а он делает его блестяще. И этого должно быть довольно… Но когда с незажившей раны срывают корку, а под ней гной, это так… что дай мне силы растоптать эту боль, оставить ее здесь и больше не вспоминать. Скачи, Рыжий, скачи быстрее! Мы успеем! Мы должны. У твоего хозяина голова занята всякими глупостями, но ты-то умница! Ты не собьешься с дороги, не угодишь в кротовью нору, иначе мы оба умрем, а Рокэ не получит пакет, и никто не будет знать… А когда узнают, может стать уже поздно. Скачи, Рыжий! А я вспомню, чтобы потом забыть. Может быть, это мое первое воспоминание. А может – десятое или сотое. Когда человеку всего пять, его не интересует время. Времени целое море, целый мир, а в этом мире заснеженный лес, в лесу поляна. Сугробы возле елей, холод щиплет щеки. Добираться пришлось долго, ноги давно замерзли и промокли, перчатки потерялись там, где мы устроили игру в снежки – но какое это имеет значение? Сумерки, усталость, уже немного хочется домой, к няне, маме, ужину и теплу, но веселье пока не отпустило, и дом – лишь смутное воспоминание. Я совсем не помню дороги – только извилистые лесные тропинки, по которым мы столько плутали. Ну и что, зато Росио помнит. Конечно, он не заблудится – ведь ему уже девять. За спиной довольный визг. Это Эмиль наконец-то забрался на дерево и устроился на толстой ветке. Сидит, болтает ногами. Росио стоит под деревом и посмеивается. – А как слезать будешь? – Слезу! Отойди, я сам! – Просить будешь – не сниму! – Я не буду… ой, Росио, там белка! – Это лист, с осени остался. Вечно ты выдумываешь… – Не выдумываю! Гляди, какая рыжая. Нель, Нель! Росио не верит, что белка… – Эмиль, не вставай! Ветка скользкая. – Я ее достану, покажу тебе. – Да не нужна мне белка, лучше вон ту сосульку достань. Росио сосулек никогда не видел. Странно, но у него на родине они не растут. И снега не бывает, а сосульки вырастают из снега и мороза! Так сказал Росио, а он книги читает, ему лучше знать. Вот бы посмотреть, как это – чтобы зима без снега… и гранаты в цвету, и море! Море! Госпожа Дори сказала маме, что на следующий год мы с Эмилем поедем к ним в гости. Что она и Карлос с Рокэ нас приглашают. А отцу Рокэ все равно не до гостей. Он, как мой отец, всегда занят. Отец Росио и Карло – Первый маршал. Вот бы посмотреть! Росио смеется и говорит, что он отца тоже редко видит. И даже ихняя мама господина Первого маршала редко видит, ох ты, не «ихняя», а их! То есть мама Карло и Росио. Госпожа Дори строгая, но так хорошо улыбается, почти как мама! А Карло – задавака. Подумаешь, приглашение прислали от гунебер… гебернер… от того важного господина с усами… от губернатора! Бал какой-то… а нам туда без взрослых нельзя, мама и госпожа Дори поехать не захотели, вот мы втроем и остались. А Карло поехал, ну и пусть! Вот вернется, мы ему расскажем, как весь лес обошли, как в снежки играли, пусть завидует. Подумаешь, бал – скука смертная, есть дела поинтересней. Так сказал Росио, и мы пошли. В лес. Карло сам виноват… Серая тень мелькает между деревьев, замирает за обметанным снежной пылью стволом. Вылезти из сугроба трудно, хорошо – рядом палка. Опереться на нее и прыгнуть! – Ну что, где там твоя белка? Испугалась страшного охотника и убежала? – голос Росио звенит на морозе. Эмиль пыхтит, а потом радостно: – Достал! Вот, держи! – Да, белка! Живая белка! Ты храбрый охотник, Эмиль Савиньяк. Да какая ж это белка, просто скрюченный холодом лист! Но братец радуется, и Росио хохочет. И я кричу: – Молодец! Я тоже белку хочу, достань! – А тебе сосулька, Нель, по лбу!
– Собачка… или сюда… не бойся. Она делает шаг вперед, другой, выбирается из-за дерева. Двигается в сумерках почти незаметно, как призраки, о которых няня говорит… А глаза-то у нее какие, желтые и… плохие у собаки глаза. Наверное, люди ее обижали. – Росио! Эмиль! Глядите, собачка!.. Росио отворачивается от дерева, смотрит на нас с собакой и вдруг кричит: – Нель, стой, на месте стой!.. Я б и рад стоять, потому что в голосе Росио приказ – такой же, как у отца, ему попробуй не подчинись, но стоять уже нельзя… собачка бросается ко мне. Молча. И спасает только выставленная перед лицом палка. Я лежу на земле, что-то жесткое сдавливает грудь, противное, вонючее дыхание, но палку я не выпускаю. И глаза не закрываю, поэтому вижу над собой две желтые луны. Потом они исчезают. В воздухе висит белая колючая пыль. Она оседает медленно, гораздо медленней, чем краснеет снег вокруг. Серая собака корчится на снегу, хрипит, пасть у нее в пене. Потом лесной пришелец содрогается последний раз и затихает. Я, как завороженный, разглядываю кровь и кинжал с простой удобной рукояткой, под странным углом торчащий из горла зверя. Отец сказал, что через год или два он разрешит нам с Эмилем носить оружие и научит, как держать его в руках. Обещал, что подарит нам кинжалы. Не хуже, чем у Рокэ и Карло… Росио сидит на снегу, руки у него в крови, на лице тоже красные разводы. Он быстро вытирает ладони об одежду и наклоняется над собакой. – Нель… – Эмиль как-то слез с дерева, стоит рядом и почему-то шепчет. – Она тебя не укусила? – Нет. – Зачем она бросилась, я ведь ей ничего плохого не хотел? А вот теперь она умерла, да, так только мертвые лежат – без движения, без звука.
– Мы сейчас пойдем домой, – Росио берет меня за руку, другую протягивает Эмилю. Я стараюсь держаться покрепче, потому что вдруг вижу, что уже почти совсем темно, ели такие высокие, они закрывают небо. А до замка идти далеко. Так мы и топаем по сугробам молча, ноги начинают заплетаться, а голова кружиться, и Росио негромко говорит: – Я вас обоих не дотащу, так что вспомните, что вы не хлюпики. Как воевать будете, если еле тащитесь? Каши мало ели?
– Не спать, дураки! Пошли дальше! Мы опять тащимся куда-то в темень, дальше я почти ничего не помню и прихожу в себя от режущего глаза света. Лошадь. И человек в толстом полушубке, с фонарем в руках. – Господин Рокэ! Да что ж это!.. – Вы малышей в седло посадите, а я сам. Как вас зовут? – Клаус, ваша милость. Клаус Шиммель. Я старший лесничий. Вы б тоже в седло сели, ваша милость. Барыни-то уж с ума сходят! Герцогиня Георгия приехали, вот вас и хватились поздно, пока ее встречали, пока то, другое… – А герцогиня привезла Людвига? – сонно спрашивает Эмиль. Все время, пока мы гостили в замке Ноймариненнов, Эмиль страдал, что мы тут самые младшие. Хорошо, если Людвиг приехал! Лесничий усаживает нас в седло, меня впереди, Рокэ и Эмиля – позади, и берет повод. – Пошла! – Мы собачку видели. Она злая, – бормочу я, прижимаюсь щекой к полушубку Росио и проваливаюсь в сон.
– Рокэ, потрудитесь объяснить, как вы оказались в лесу? Вам было мало парка? – госпожа Дори стоит у камина и смотрит на сына. Ого! Если б на меня так посмотрели, я бы разревелся. – Долорес, прошу тебя! – мама встает и вдруг обнимает Росио, он ощутимо вздрагивает. – Утром у меня было два сына, а сейчас три. А если б не твой младший, не осталось бы ни одного. Росио, я не знаю, как… как благодарить тебя…
– Матушка, ну что вы… просто собачка… – Собачка?! Дурачок… – Арлетта, я ценю твою благодарность, но Рокэ должен понять, что шалостям есть предел. А если бы волк был не один? Рокэ, что бы вы стали делать, если б там оказалась стая? – То же самое, – Росио старается не смотреть на свою маму, но голос у него уверенный. – Ой! Это был волк?! – Эмиль даже подпрыгивает на месте. – Росио, ты убил волка?! – Вот вечно так! Я старший, а причитают все над Рокэ! – Карло влетает в гостиную, быстро скидывает насквозь промерзший полушубок на руки Клаусу, кланяется герцогине и смеется. – Матушка, это я виноват. Мы условились сходить в лес, а я нашел занятие поинтересней. Ну, вот они сами и… – Карлос, обмануть меня даже вашему отцу не удавалось. Разговор будет завтра. А пока вы наказаны – оба. Из замка ни ногой. Карлос и Рокэ одинаково кивают, они вообще очень похожи, только Карло старше – он уже скоро в Лаик поедет! – и глаза у него черные. Он сгребает нас всех троих в охапку и выталкивает за дверь. Уходя, мы слышим: – Долорес… не наказывай мальчиков. Рокэ спас Лионелю жизнь. Я как подумаю… Святая Октавия, это же был волк! – Арлетта, когда у тебя будет шестеро, ты поймешь. Если им потакать, то может быть беда. Мой сын в себе уверен. Считает, что и со стаей справится. Все они такие, а потом… потом…
– Болваны! У мамы сердце больное, что отец говорил?! – Не ори, – Росио вырывает у брата руку, и я вижу, что на рукаве кровь. – Только не говори мне, что волк тебя тяпнул! – Карло хмурится. – В рану всякая гадость попасть может… – Нет, я сам порезался. Кинжал неправильно взял…
– Нель, ну ты что?! Все же кончилось, волк тебя не съел… – Рокэ неловко обнимает меня, а мне так стыдно! Он меня должен презирать, а не жалеть! – А ты… а если б он съел тебя… – Он бы подавился. Мы, Алва, несъедобные. И Савиньяки тоже, – Карло подхватывает меня на руки, – но ты, братец, в следующий раз слушай, что старшие говорят. Как я тебя учил кинжал с такой гардой держать? – Да отстань ты, тоже мне, учитель! Просто я испугался… за Неля. Рокэ Алва испугался за меня. А я за него. А как же я боюсь теперь! Только вот Рокэ, похоже, не боится больше ничего. Я чуть свожу колени, и Рыжий останавливается на повороте. Нужно решить, какую выбрать дорогу. **** Самый простой способ сбить со следа погоню – оказаться там, где тебя не ждут. А где не ждут человека с присвоенным именем? Верно! На тракте, с его купцами, повозками и постоялыми дворами. Так лучше всего: люди Фреда точно сочтут, что беглец выберет окольную дорогу. Да и проезжие мне на руку – едва ли преследователи рискнут применить силу при большом количестве зрителей. Сколько их может быть? Тридцать человек? Сорок? По тракту я смогу проехать еще несколько хорн, но потом все равно придется сворачивать. И тогда вся надежда на Рыжего. Он еще не устал, но не нужно принадлежать к Дому Молний и иметь врожденное чутье кавалериста, чтобы понять: надолго его не хватит. Рыжий выдержит еще один рывок, не больше… а я не могу дать ему отдохнуть и не могу бросить его здесь. Хотя бы потому, что приличного коня в этих местах не сыскать. Мы выберемся вместе, или оба останемся тут. Есть же предел и моей подлости! Я хочу надеяться, что есть. Хозяйка маленького придорожного трактира улыбается мне и спешит принести вина. От ее улыбки меня пробирает озноб: что если фридриховы ребята решат спалить не ее заведение, а ее саму?.. С них станется! Я заставляю себя сидеть смирно – не сбежать, бросив на стол кошелек. Я должен хотя бы попытаться сбить их со следа. Как жаль, что в разгар лета здесь мало народу, осенью затеряться было бы куда проще! Больше всего на свете мне сейчас хочется назваться хозяйке, отставить ей все свои деньги, пакет на имя герцога Алва и попросить найти гонца до границы. А самому вернуться в Ассерьенте. Есть вещи, за которые нужно держать ответ. И одна из них – подлость, сделанная человеку, который тебе верил. Мне становится смешно и грустно, когда я думаю, что Эмиль на моем месте так и поступил бы. Полчаса разницы в возрасте – и другой характер. Братец скорее пальцы себе отгрыз, чем устроил бы нечто подобное. Он не смог бы врать и изворачиваться, он не попался бы в ловушку своей проклятой, недобитой... Эмиль куда лучше меня! Лучше во всем! И именно потому я бесконечно счастлив, что он сейчас на своем месте, а не на моем. Хозяйка ставит передо мной блюдо с мясом и спрашивает, не нужно ли красивому дворянину еще чего-нибудь. Нужно, еще как нужно! Очень многое – и прежде всего, чтобы Рыжий выдержал! А еще мне бы очень хотелось, чтобы стены ее увитого плющом трактира не напоминали чисто выбеленный домик в пяти хорнах от другой границы. Генерал Боннер похож на готовый лопнуть котел – пузатый, маленький, красный и очень рассерженный. Он выкатывается из комнаты и так хлопает дверью, что лампа на столе подпрыгивает. Мы переглядываемся и смеемся. – Вот гадаю – он пошел выполнять твои распоряжения или искать секундантов? После целого дня в седле на осеннем ветру мне не верится, что можно согреться. А Рокэ выглядит так, словно сиднем сидел в гостиной, а не мотался по перевалам и лагерям куда дольше моего. Я прислоняюсь головой к пестрому коврику на стене, сжимаю в ладонях кружку с грогом и прикрываю глаза, чтобы не смотреть на Алву слишком пристально. И когда я заметил, что люди правы и Росио действительно красив, как Леворукий? Наверное, перед отъездом в Лаик. Он заехал попрощаться с нами на полгода, мы сидели на парапете одной из башенок Сэ, пили вино и ржали громче геральдических коней Эпинэ. Я не услышал и половину рассказов про Арамону и Дюваля. Потом Эмиль страшно удивлялся при каждом моем промахе и вопрошал, что было у меня в ушах, когда Рокэ пересказывал нам байки о бывшем танкредианском монастыре. С ушами у меня было все в порядке, а вот с глазами… Я не слушал, я смотрел. И еще не знал, что человек, знакомый мне с рождения, станет сниться каждую ночь. До этого вечера я едва ли замечал, как Росио вообще выглядит, мне это было безразлично. Рокэ Алва – это все равно, что отец, мама, Эмиль… никому не придет в голову задаваться вопросом, красивы ли люди, без которых ты не мыслишь своей жизни, которые – как часть тебя самого. Наверное, в тот вечер я немного повзрослел. И сейчас я счастлив, что Боннер убрался, пусть он и вправду пошел за секундантами! Мне семнадцать лет, и хочется знать и понять все и немедленно! Узнать, как это будет – коснуться губами гладкой щеки, уголка улыбающихся губ, заглянуть прямо в глаза… Мне кажется, Рокэ понимает, о чем я думаю, но я отнюдь не уверен, что стоит произносить это вслух. Алва отталкивает от себя кружку и принимается стаскивать мундир: – Если через полчаса Боннер не доложит о выполнении моих рекомендаций, секундантов пойду искать я. Идти далеко не придется, – он подмигивает мне, и у меня сердце начинает стучать быстрее. Пусть бы Боннер со своими резервными полками, засунутыми без приказа в пасть Изначальным тварям, увяз в осенней грязи и сюда больше не пришел. – Варзов велел тебе заниматься резервами в качестве наказания? – я благодарен старику за такой приказ. Если бы не это, мы бы еще долго не увиделись. – Похоже на то. Он не устает твердить, что худшего офицера, чем я, в армии просто нет, – Алва закидывает руки за голову, потягивается, и я даже подаюсь вперед – так мне хочется до него дотронуться. Еще пару лет назад я так бы и поступил – просто положил ему голову на плечо, и это выглядело бы совершенно естественным. Но сейчас это отчего-то невозможно. – Есть, – я ухмыляюсь и продолжаю проникновенно: – Ги Ариго.
– Так ему и скажу: «Эр Вольфганг, вы доворчитесь, Создатель услышит ваши молитвы! И пошлет вам в порученцы капитана Энтрага вместо капитана Алвасете. Вы будете менять ему пеленки и повязывать слюнявчики. А в первом же бою он сбежит, и останетесь вы совсем без порученца!» Как думаешь, Варзов проникнется? – «Сбежит» – это к Иораму. Ги не побежит, ему гонор не позволит. Просто он все напутает.
– Ваши милости, ужин готов! – первым рапортует трактирщик. – Прикажете греть воду для умывания? – Капитан Алвасете, я отдал своим людям соответствующие распоряжения, но мне хотелось бы, чтобы в следующий раз генерал фок Варзов… – Да, любезный, грейте. И несите ужин, – выражение лица Росио меняется так быстро, что я даже вздрагиваю. – А вам, Боннер, я советовал бы поменьше хотеть и побольше думать. Я не доложу генералу фок Варзов о вашей самодеятельности, но при одном условии: если впредь вы будете выполнять его приказы беспрекословно, и вас не потребуется проверять. Вам ясно? Трактирщик исчезает, а Боннер еще несколько секунд пыхтит на пороге. И снова хлопает дверью. – М-да. Секундантов мы явно не дождемся, – философски замечает Алва. На этом постоялом дворе кормят отменно, но я глотаю жаркое, не чувствуя вкуса. Непонятное волнение получает название. Я хочу Рокэ, хочу быть с ним рядом, хотя бы сегодня. Видно, стоило так долго не видеться, чтобы это понять. Алва втыкает нож в мясо и весело спрашивает: – Ну, корнет Лэкдеми, поведайте, как вам служится? Я столько хотел ему рассказать, ведь всего в письмах не напишешь! Но все вдруг становится неважным, я молчу, разглядывая скатерть, а потом поднимаю глаза и шепчу: – Я скучал. Рокэ откладывает прибор, смотрит на меня, в глазах танцуют огоньки свечей. Четко, без улыбки произносит: – Я тоже, Нель. Я тоже. Мы доедаем ужин в молчании, изредка переглядываясь. Потом я иду мыться. Долго стою над тазом с кувшином в руке. Слишком много думаю, вот в чем беда! Не нужно сейчас взвешивать все «за» и «против», нужно просто сделать шаг навстречу и будь что будет. Ведь это Росио! Чего я боюсь? Он входит в спальню, отбирает у меня кувшин. Я молчу, меня все сильней колотит. Рокэ слегка нажимает мне на шею, заставляя опустить голову над тазом, и льет теплую воду на волосы. Остается лишь подчиняться его рукам, неожиданно ласковым, таким ласковым, какими они не были никогда! Когда он случайно касается моего лица, я ловлю его ладонь и быстро подношу к губам. Прижимаю к щеке и целую – быстро, потом еще раз, чуть прихватывая кожу зубами. Он заметно вздрагивает, резко выдыхает и ставит кувшин. Прижимает меня к себе, я весь мокрый, но ему, кажется, все равно. Его рубашка мгновенно намокает, очерчивая мускулы на груди, темные соски, и со мной что-то происходит. Будто меня огрели хлыстом или обварили в кипятке. Я кладу руку ему на затылок, сжимая черные пряди в горсти, и прижимаюсь губами к его губам. Мы так близко друг к другу, что я чувствую его тело, как свое, и знаю – ему хорошо. Я обхватываю руками его бедра и со стоном прижимаюсь еще сильнее. Алва чуть отстраняется: – Нель… – Мне уже семнадцать, – упрямо бормочу я, словно он мне что-то возразил. Но в его глазах вопрос, даже требование, и я отвечаю на него. – Да при чем тут это?! Я хочу тебя и возьму, Нель, слышишь! Рокэ расстегивает на мне бриджи, нетерпеливо дергает ткань и касается моего члена. Я утыкаюсь лбом ему в плечо и жадно толкаюсь в ладонь. – Да уж… дразнишься. – Не бойся только, ладно? – он легонько проводит пальцем по головке, и это прикосновение делает со мной нечто такое, отчего стены начинают отплясывать дикий танец. – Ладно. Что за чушь мы несем, закатные твари… ничто уже не имеет значения, никакие слова и доводы. Ворвись сюда хоть Боннер, хоть гаунау, мы не остановимся. Я чувствую голой спиной жесткие простыни и не понимаю, когда успел раздеться. Рокэ стоит перед узкой кроватью и смотрит на меня. Такими глазами, будто в доме пожар. Я кладу ладонь себе на член и медленно сжимаю. Он почти падает рядом, отводит мою руку, прижимается лицом к моему животу… и мне больно, больно от нетерпения! Я не знаю, как это будет, лишь догадываюсь, но мне все равно – пусть только сделает, что обещал. Он проводит языком по головке, обхватывает ее губами, ласкает внутреннюю сторону бедер, и я просто тону в своем желании, в бесстыдстве этих ласк. Рокэ рывком поворачивает меня на бок и ложится сзади – больше на узком ложе никак не устроиться, а у Алвы всегда было хорошо с расчетами на местности. Я усмехаюсь непослушными губами и прижимаю лицо к покрывалу. Влажные пальцы касаются моих ягодиц, вынуждая раздвинуть ноги. Рокэ настойчив и осторожен, но, когда он касается входа, я невольно сжимаюсь. Алва успокаивающе целует меня в затылок, гладит плечи. Я проклинаю свою трусость, мне смешно и до такой степени хочется почувствовать его в себе, что я ругаю глупое тело, которое не желает подчиняться, ругаю вслух. А Рокэ смеется и накрывает ладонью мой член. Я прижимаюсь к нему бедрами, выгибая спину, и требую. Что я сейчас говорю, совершенно неважно, но, скорей всего, мои слова пристали какой-нибудь шлюхе, потому что Алва просто-таки дрожит от смеха, а может быть, и не только от смеха. У меня перед глазами сплошной туман, и сквозь него я слышу шепот: – Нель… смейся, сколько хочешь, но… я люблю тебя. Голос пропадает, и я не могу ответить. Точнее, отвечаю, но не словами – выгибаюсь еще сильней, завожу руку за спину, обхватываю его член, несколько раз двигаю ладонью – вверх-вниз. Ощущая его напряжение и выступившую влагу, направляю головку в себя. Это легко, потому что от его слов – таких искренних, таких нужных – я расслабляюсь и впускаю внутрь горячую тяжесть. Резко подаюсь назад, Рокэ стискивает мое бедро, пытаясь сдержать, но куда там! Я кричу, кричу прямо в ладонь, зажимающую мой рот, – от боли и счастья. Ничего уже не доходит до меня, кроме движений в глубине тела и движений его руки на моей плоти. Я не чувствую себя, не чувствую отдельным человеком, даже свое имя забыл, потому что мы сейчас – одно целое. Я и Рокэ. И нет между нами ничего, кроме этого жара, кроме сорванного дыхания, прерывистых стонов и хриплого шепота. Боль отступает так же резко, как и появилась, а на смену ей приходит такое… Росио заставляет меня перевернуться лицом вниз, приподнимает за бедра, просовывая руку между животом и постелью. И все повторяется сначала, только еще ярче и сильнее. И вот тут я теряю себя совершенно. Чувствуя, как моих ягодиц касаются жесткие завитки волос, я знаю: вот теперь все. Ближе уже невозможно. Его движения становятся жестче, но боли нет совсем, или я перестал ее ощущать. На каждом толчке я подаюсь ему навстречу, сжимаю мышцы внутри и, задыхаясь, кричу его имя. И с этим криком выплескиваюсь ему в ладонь. Весь содрогаясь, знаю – он кончает тоже, сжав мои бедра так, что я двинуться не могу. После мы ложимся рядом, но расставаться не хочется даже на миг, поэтому мы продолжаем прижиматься друг к другу. Так и засыпаем – обнявшись. В то утро я проснулся первым и обнаружил, что мои губы по-прежнему прижаты к губам Рокэ, а рука лежит на его плече. А его рука – на моей талии. Стараясь не разбудить его, я провожу ладонью по спутанным волосам, остро жалея лишь об одном – что ночь прошла, а новый день несет расставание. Его ждут резервы, Боннеры и возвращение в ставку, меня – мой эр и перевалы Торского хребта. Скорей бы война! Я сознаю глупость такой мысли, но ничего не могу с собой поделать и дурацким образом улыбаюсь ему, когда он открывает глаза. В первый же миг его пробуждения я вижу в синей глубине такую радость, что хочется кричать. От счастья. От невыносимой остроты моей любви к нему. Это было всего лишь семь лет назад. Годы пронеслись стремительно, вбирая в себя войну, смерть, победы и разлуки. Счастье отдавать и счастье брать. Безоглядно, ничего себе не оставляя. Все кончилось в один день, в один миг. Я кое-как собрал себя по кускам, выстроил стену, а она оказалась такой хлипкой! Стена рухнула от встречи с тем, что казалось игрой – опасной, но просчитанной на десять ходов вперед. Вышло иначе. Фред, узнав, кто я такой, ни за что не поверит, что Лионель Савиньяк в его постели не только выпытывал тайны и распутывал заговоры. Граф Савиньяк, как последний дурак, искал замену – хоть на день, хоть на час. Искал то, что не купишь за деньги, не вырвешь силой. Доверие и нежность. И даже находил… временами. И тем сильнее сейчас расплата. За самообман приходится платить дороже всего, так писал какой-то мудрец. Он был прав. Я оставляю золото на столе и, садясь в седло, машу рукой хозяйке трактира. Мы едем дальше, Рыжий. До границы еще далеко. А до Рокэ – еще дальше. Как до луны и звезд. Отец как-то сказал матушке, что знает Алваро Алва, своего троюродного брата, так давно и так хорошо, что лучше не бывает, но Воронов только Чужой поймет до конца. Я думал, что знаю Росио, как самого себя. Я верил ему, как себе, и в определенном смысле верю сейчас. Но я не могу понять, что произошло, и, наверное, никогда не пойму. А ведь я пытался! Ох, как же я старался понять! И все напрасно. Я был в Тарнике, нянчился с очередным посольством, когда во двор кордегардии влетел гонец от коменданта Олларии. Гонец уже побывал у Его Величества и теперь жаждал поделиться новостями. От его первой фразы что-то будто ударило меня по затылку. Я заставил себя слушать, не пропуская ни одного слова. И враз онемевшими губами выдавил вопрос: – Герцог Алва ранен? – я был уверен, что без единой царапины из такой мясорубки выбраться невозможно! И лишь молился всем святым сразу – чтобы не смертельно. – Капитан гарнизона говорит: нет. Или, во всяком случае, ничего серьезного. Стража прибыла на Винную перед рассветом. В доме было почти тридцать трупов, но…
– Лионель, вы когда-нибудь видели такое сборище напыщенных дураков? В Олларии дураки лощеные, зато здесь их можно наблюдать в первозданном виде. Не хотите ли… Я прервал его на полуслове. Просто не мог больше этого вынести: – Рокэ, я написал тебе письмо. Ты не ответил. Не можешь объяснить причину? – я написал ему всего один раз. И теперь понял, что спрашивать нужно о другом, но было поздно. Темная бровь поползла вверх: – А я был обязан? – Свинья. В этот миг я был готов к смерти, вообще готов ко всему. Сейчас он с той же проклятой, как приклеенной к лицу улыбочкой скажет: «Мы будем драться», или еще что-нибудь столь же бессмысленное. Я приму вызов, и через десять минут он меня убьет. Я вздернул подбородок, но Рокэ молчал. Потом вновь налил себе и проглотил касеру, как воду. – Герцог Алва, если вам нечего больше мне сказать, то, где найти меня, вам известно. Обойдемся без секундантов. Я повернулся на каблуках и вышел. Тихо притворил дверь и услышал за ней звон разбитой бутылки. Прижимаясь пылающим лицом к шершавой кладке стен, я старался выровнять дыхание. И затолкать подальше беспомощное желание заорать, тоже что-нибудь разбить, убить кого-нибудь, напиться в хлам, размазывая сопли… Вызова так и не последовало. Я, конечно же, напился. И не раз, и не два, даже не сотню. Эмиль тоже ничего не понимал, но мы об этом не говорили. Слишком было больно и страшно. Постепенно я привык, и мы встречались почти по-прежнему. Почти. Любовницы и любовники Рокэ Алвы менялись быстрее, чем рубашки. Скоро я заметил странную закономерность. Я знал, кто ему может понравиться, но он всегда выбирал противоположность. Словно бы издевался сам над собой. За два года у Росио не осталось друзей, и даже Рамон Альмейда и Людвиг Ноймар ругались и пожимали плечами, клянясь никогда больше не связываться с ним. Но каждый из нас все равно был готов отдать за Рокэ жизнь, потому что мы быстро поняли: что бы с ним ни случилось, а предательством там и не пахнет. Он променял все на войну, все это видели, а остальное – его личное дело. Чужой и твари его! Как же я себя обманывал! Я не смирюсь и не забуду. Разве можно? Я все на свете отдал бы, чтобы забыть, предоставить Росио жить так, как ему нравится, но это ардорское дело, так неожиданно свалившееся мне на голову… не финти! Принц Фред, которого ты уложил в постель, словно поднес огонь к бочке с порохом у тебя в душе. И сколько себя не уговаривай, а как теперь быть, ты не знаешь. **** Тракт закончился, стой, Рыжий. Будем думать. Фред знает, кто я такой, значит, он будет ждать от меня немыслимых эскапад. Значит, нужно поступить совсем просто. Выбрать самую предсказуемую дорогу. Напрямик, через лес, последний приграничный лес. Когда через шесть часов Рыжий начинает сбиваться с ноги, а я – проваливаться в дрему, накатывает злость. У меня был выход! Заплатить хозяйке, но гордыня родилась раньше меня. Вообразил, что доедешь на измученной лошади, обманешь обманутого принца, обведешь погоню. Они могут перехватить меня в любом месте! А лес – одно название. Прятаться негде. Нужно поменять план, пока не поздно. Я поворачиваю Рыжего назад, теряя драгоценное время, тратя его силы, заставляю спуститься в широкий овраг и выбраться на тракт чуть ближе к границе. Вот вам! Радость моя длится не больше получаса, потому что в четырех хорнах от границы они меня и ждут. Лионель Савиньяк сам себя перехитрил, какая замечательная шутка! Рыжий ныряет в лес, петляет между деревьев, он уже и так выдержал больше, чем сможет любая лошадь! Прижимаясь лицом к мягкой гриве, я знаю – не уйти. Их много, позади человек двадцать, а наверняка есть еще. Меня поймали в ловушку. Я шепчу: – Родной мой, скотина ты рыжая, быстрей, – а сердцем прошу прощения. Пакет под рубашкой давно натер кожу, все тело ноет, но скачка занимает все мысли без остатка. Они сходятся полукругом, а Рыжий теряет скорость. И я даже не удивляюсь, когда слышу где-то высоко привычный свист. Наверное, Фред приказал взять меня живым, поэтому они пока предупреждают… Не дождетесь! Когда через несколько секунд и десяток поворотов, Рыжий словно натыкается на невидимую преграду и падает, я успеваю соскользнуть на землю. Даже не слишком ударившись при этом. Поднимаюсь на ноги, выхватываю шпагу и кинжал. Я вижу приближающиеся тени, жаль, что уже темно! Впрочем, меня и при свете дня ничто бы не спасло. Ну да, половину Савиньяков звали Арно, и половина из них не дожила до тридцати. Меня зовут Лионель, но мне явно светит фамильная участь. Только еще ни один Савиньяк не умирал без боя. **** – Отдайте оружие и будете живы, – голос Йозефа Шпеера не слишком изменился от скачки. Хороший офицер. Лишь оттого, что в Дриксен есть такие, мы до сих пор не вошли в Эйнрехт. Нужно попробовать с ним договориться. Такие исполняют долг до конца, но только если верят отдающим приказы. А Йозефу давно хочется послать Его Высочество Фреда к Чужому. Вот с Алвой дрикс бы поладил… «Гуси» с четырех сторон. Кажется, вот это и называется «задница Изначальной твари». Я стараюсь держаться поближе к не слишком солидному дубку – все какая-то опора и защита. Разрубленный Змей, в этой Ардоре даже лесов приличных нет… а у меня нет пистолетов! Маскировка штатского хлыща не предполагала ношение огнестрельного оружия, и я бросил свои вещи там, где напал на след Берхайма. Дурак! Фред даже не подумал следить за мной, можно было купить оружие… болван ты, Нель Савиньяк. В том, что вместе с тобой на тот свет попадет двумя дриксами меньше, будешь виноват лишь ты сам. – Граф Савиньяк, я говорю последний раз… – Йозеф! Советую вам оставить меня в покое. Я, разумеется, оценил ваше численное преимущество, но подсчитайте-ка скольких подданных лишится кесарь, прежде чем вы меня свяжете? Йозеф спешивается, делает знак своим, и они начинают медленно подтягиваться поближе. Я прижимаюсь спиной к дереву. – Вы сможете убить восемь человек, но шестнадцать не убьете. А нас больше, чем шестнадцать, – дриксенский акцент и дриксенская же логика. Он прав, конечно. Арифметика боя не на моей стороне. Трое нападают разом, шпага первого со звоном ломается о хлипкий дубок. Ну да, приятель, там только что было плечо противника. Кажется, подчиненные Йозефа не слишком верят в возможность взять меня живым и непоцарапанным. Как медленно они двигаются!.. Нельзя оставлять бок открытым, «гусь», разве тебя этому не учили? Один есть! А второй отскакивает в сторону, и тут же со спины заходят еще трое. Хлопок, второй. Оба мимо. Ну, Йозеф, меткий стрелок, ты меня достал! Запугивать врага нельзя до бесконечности. Вот теперь я буду знать, что точное метание кинжалов возможно и в темноте. Меньше нужно было разглагольствовать, Йозеф. Попробуй, достань из глотки сталь! Кувыркаться по земле – занятие не из приятных, но лучше пара синяков, чем пятеро дриксов перед лицом и еще толпа – за плечами. – Тварь фрошерская!.. – Спятили?! Сказано же: живьем! Вот уж эти слова я и на их языке пойму… – Пристрелить гада! Он лейтенанта убил! Растерялись, но ненадолго. Снова атакуют и мешают сами себе. А у меня теперь только шпага… Я успеваю достать еще одного, прежде чем меня загоняют в угол. В хороший такой тупик между дубами и их рожами. Ну вот, а теперь выбирай, каким будет твой последний удар… Можно повернуть лезвие к себе… Эта мысль сидит в голове пару секунд и... проклятье!.. Если есть хоть один шанс, я не стану этого делать. Фред разрежет меня на куски, если не хуже, но, может, по дороге удастся бежать… и поэтому последний удар достается здоровенному детине в широкой шляпе. А потом меня хватают за горло. Руки заламывают за спину, от удушья темнеет в глазах. На, получи, гадина! Убивать я уже не могу, но маленьких «гусят» от тебя теперь не народится! Дрикс воет и отпускает мое горло, а кулак его ближайшего соседа летит ко мне… Драться так драться! Ох, какие же крепкие у них челюсти!.. Прямо не «гуси», а медведи… Если добраться до лошадей, я смогу уйти… может быть… может. Меня все-таки сбивают на землю. Один плюхается на живот, другой на ноги. – Веревку давай! – наклоняется ко мне. Моложавое лицо с подбитым глазом. – А мне еще жаль тебя было, фрошер… Что ж ты так, а? Ему швыряют веревку. Двое выкручивают руки, а он пытается завязать узел. И шепчет мне на ухо, обдавая перегаром: – Не отбивайся ты так, мы тебя не обидели бы, а теперь извини. Выстрела я не слышал. Только в лицо брызнуло что-то со знакомым острым запахом. Заботливый дрикс ткнулся мне головой в грудь и затих. – Прикончи его, Франц! «Гусь», сидящий за моей головой, поднимает руку. Что там у него, смотреть некогда. Я бью не глядя, попадаю во что-то твердое и едва успеваю увернуться. Тот, кто разлегся на моих ногах, безмолвно заваливается на бок, так и не сумев ударить. Кажется, с дыркой в голове. Сейчас лучше не вставать. Не вставать, потому что выстрелы хлопают беспрестанно. Рядом хрипит чья-то лошадь, потом падает и бьется в конвульсиях на земле. А около корчится человек, прижимая руки к животу. Еще один катается по сухой траве и вопит так, что уши закладывает. Ночь и вспышки. Ночь и блеск клинков. Красиво и жутко. – Роже! Ищите его! «Его» – это меня, видимо. И какой знакомый голос, надо же! Пуля едва ли не чиркает меня по щеке, под ноги летит обломок железа, я благословляю судьбу и хватаю его. Мелькает кавалерийская перевязь, я бросаюсь навстречу Роже – и вовремя. От троих сразу ему не отбиться. Со спины ближайший «гусь» явно не ждал нападения. Обломок входит ему под ребра, и я даже успеваю его вырвать. Очень удачно, потому что второй, разогнавшись, как бык, летит прямо на меня. Ну, получи! Ненавижу бить в живот, слишком грязно. И жестоко. Но выбирать при таком раскладе – дело заведомо тухлое. – Ваша Светлость!.. К оврагу!.. Там лошади! Роже Водемон не умеет говорить тихо. Не умел. Эта пуля была моя. Моя, Роже! Не надо было. Закрывать собой сюзерена – это только в книгах хорошо. Но дрикс вонючий больше никого не убьет. Как тебе, тварь, это нравится?! Пойдешь в Закат без глаза, вон острие обломка едва из черепа не выглядывает, а вытащить его уже никак. – Ловите! – человек со знакомым голосом швыряет мне пистолет, и как удачно! Я успеваю выстрелить первым, и еще один «гусь» валится в траву. Тишина падает внезапно. Так внезапно, что я глохну. Все молчат, и только тоненько стонет умирающая лошадь. Даже раненых не слышно, а их тут много… Я тупо смотрю на землю, на лежащего на спине Роже, на труп дрикса поперек его тела и пинаю «гуся» ногой. Нужно будет быстрее написать вдове Водемона, а не то мама опять успеет первой. – Граф Савиньяк, – безупречная, казенная вежливость в любых условиях, будь то дружеская пирушка или бой. Личный адъютант герцога Рокэ Алва не слишком похож на своего генерала. Или уже маршала. Меня в Талиге не было больше двух месяцев, за это время могло много чего случиться. – Здравствуйте, барон. – Странно, отец Рокэ тоже всегда выбирал в адъютанты баронов. По поляне будто полк закатных тварей пробежался. Я на миг прикрываю глаза, надо собраться. Нельзя так стоять и думать, что ты жив, а по крайней мере несколько человек погибли, чтобы спасти тебя. Я ошибся в расчетах… просто ошибся, и моя ошибка… никогда больше не повторится. – Граф, вам дурно? – А я и забыл, насколько барон Крессэ заботлив, просто как моя бабушка Рафиано. И как он только переносит выходки Рокэ? Истерзался весь, наверное. – Раненых осмотрите. И Чужой бы вас побрал, Крессэ… как же я рад вас видеть! Барон скептически качает головой и отходит. Я иду к тому месту, где рухнул Рыжий – мимо трупов. Сажусь на землю и касаюсь мокрой от крови гривы. Сижу, ни о чем не думаю. Нужно решить, что делать с трупами дриксов и пленными, если они есть, но я… думать больно. Теплая тяжесть вдруг ложится на плечи, и рывок в сторону не помогает. – Лионель. Кто тебя просил сворачивать с тракта? Я глазам своим не верю, но он здесь. Странно, что в бой не полез. Тогда наших погибло бы меньше. Но не полез, значит, причина была. О чем я думаю, чтоб мне сдохнуть!.. Это же Рокэ… Рокэ Алва, который должен быть в Придде на полевых учениях. Но до границы Талига три хорны, а мы сидим посреди полной трупов поляны. Рядом. И его рука лежит на моем плече. – Тут еще был отряд, – он, как всегда, отвечает на незаданный вопрос – и другим голосом: – Крессэ! Гоните всех к деревьям. Живее! – Ты решил их перевешать? – зачем я это спрашиваю? Будто мне не все равно, повесит он фридриховых ребят или нет! Десятком дриксов на свете будет меньше, только и всего. Рокэ убирает руку с моего плеча и рывком встает. И мне кажется, что я сейчас сделал какую-то глупость. – Чем быстрее мы уберемся с земель Великого герцога, тем лучше. Так что на веревки нет времени. Крессэ! Адъютант подскакивает к Алве, вытягивается в струнку. Рокэ едва заметно морщится. – Расстрелять. Всех. – Монсеньор… но двое или трое все равно успели сбежать. Может, отпустить и этих? – странно, что Крессэ до сих пор не привык. С Вороном не спорят. Его приказы не обсуждают. – Выполняйте. А ваше милосердие, барон, приберегите для честной войны. Эти люди – шайка разбойников, напавших на одинокого путешественника, виконта Максима Левейра. На подобное отребье статья Золотого договора о пленных не распространяется. Коротко и ясно. И совершенно правильно. Я поднимаюсь с земли и слышу приказы Крессэ, потом выстрелы. Люди Фреда умирают без просьб о пощаде. Как солдаты. – Договор при вас? – голос Алвы сухой, как летняя выжженная солнцем трава. Я молча лезу за отворот своей невероятно грязной рубахи и протягиваю ему пакет. Стою и смотрю, как он вскрывает кинжалом обертку и разглядывает бумаги. Удовлетворенно хмыкает. И снова: – Крессэ! Нет, положительно, это не адъютант, а сокровище! Удивительно, что он не бергер. Рокэ слегка поворачивает голову ко мне: – Не стоит вам пока показываться на глаза Сильвестру. Некоторые подробности ваших приключений не предназначены для обсуждения на королевских советах, – в темноте лицо Рокэ кажется совершенно безмятежным, – и для исповедей тоже. Пакет в Олларию повезет Крессэ, я дам ему сопроводительное письмо и сильную охрану. А вы предстанете пред очами кардинала чуть позже… для заслуженной награды. Что скажете, Лионель? Скотина. Гнусная скотина. Заслуженная награда, значит?! Хорошо! – Великолепная идея. Позже я, пожалуй, поведаю некоторые подробности кардиналу. А не то совесть моя, боюсь, такого груза не выдержит. Могу и вам поведать, если будет время. Люди вокруг уже устраиваются в седлах. К нам подводят лошадей. Вороной Алвы приветственно всхрапывает, узнав меня, а серый трехлетка прижимает уши. Жаль! Мне хочется откусить себе язык, потому что злые и несправедливые слова так и рвутся наружу. Алва рисковал жизнью, чтобы спасти меня. Ему пришлось нарушить приказы Варзов или Рудольфа – уж конечно, ни маршал Запада, ни Первый маршал не в курсе прогулки целого полка по ардорским землям! Так не все ли равно, как Рокэ при этом разговаривает?! Пора привыкнуть. Давно пора. Просто всего слишком много… Прежде чем сесть в седло, я оглядываюсь. Рыжий останется тут, а серый полумориск увезет Лионеля Савиньяка домой. Самое время выполнить свое обещание. Границу моя дурь не переедет. Все сгорит здесь. Навсегда. Я поправляю седло и берусь за луку. Тихий щелчок рядом заставляет повернуть голову. Рокэ протягивает мне флягу: – Пей. До Валло ехать около двух часов, и лошади устали. Лошади устали. Ох, Рокэ… После первого же глотка начинает щипать глаза. Не касера ведь – вино, и отличное! Что со мной? – С каких это пор в твоей фляге не «Черная кровь»? – я свожу колени, серый слушается великолепно. Мы петляем между деревьев, сейчас выберемся на тракт, перейдем в кентер, а он не располагает к разговорам. Какое счастье. – В Валло «Крови» не было, а пить хотелось, – Алва пожимает плечами, – пришлось брать «Вдовью слезу». Да? Так оно и есть, Рокэ? – Эмиль, – начинаю я, но он понимает с полуслова. – С ним все в порядке. Вы сможете придумать любое объяснение для сослуживцев и семьи. Мне хочется огреть его хлыстом, но я лишь прикусываю губу. Все равно коноводы полка под командованием Рокэ Алвы к седлам плети не приторачивают. Никому неохота загреметь под арест. И он прав. Знай Эмиль о моих похождениях, его бы никто не удержал. Он бы кинулся выручать меня и сорвал все дело. Алва слегка пригибается к шее вороного, тот прибавляет шагу. Не хочет разговаривать, я тоже не хочу. Просто отлично. Мы едем домой, а договор, подписанный Фредом от имени кесаря, уже летит вместе с Крессэ в Олларию. Через четыре-пять дней Сильвестр прочтет его, поговорит с Рудольфом, они созовут Совет, король будет потрясен вероломством северного соседа… интрига кончилась, началась политика. Интересно, что Талиг потребует в качестве компенсации? Можно взять очень много! Или все же будет война? Я думаю о чем угодно и, когда копыта серого уже топчут землю Западной Придды, добираюсь как раз до реестра земель графства Шааршрехен – ну и названия у дриксов! Ничего, если король захочет, можно будет переименовать. За подпись Фреда под договором о нападении кесарь отдаст не только графство… что он сделает с племянником, когда Дриксен предъявят ультиматум? Зачем я об это думаю? Да затем, что просто не могу не думать! Чужой с его тварями, даже о Фреде думать не так больно, как о едущем рядом Рокэ! Когда мы въезжаем в Валло, я уже просто валюсь с седла. Это я-то! Сцепляю зубы, отгоняя тяжелую одурь. Но Алва все равно замечает, ведь уже совсем светло. Когда я спешиваюсь, он подхватывает меня под локоть. Мы поднимаемся на второй этаж деревянного дома, я едва попадаю ногами по ступеням. И, когда за нами закрывается грубо оструганная дверь, осторожно сажусь на стул. Вот сейчас он уйдет, а я пойду умоюсь, надо ведь ехать дальше… Но Рокэ не уходит. Я слышу, как он отдает приказы двум капитанам. Эти люди спасли мне жизнь, я об этом помню, но, наверное, Рокэ велел им не лезть ко мне, они выслушивают распоряжения и уходят. Чудно, мы остаемся здесь до завтра. Можно поспать. Деревенский парень приносит вино и сыр. Пить я еще могу, а вот есть – уже нет. Алва отнимает у меня бутылку, оказывается, я пью прямо из горлышка. Как не куртуазно. Стягивает с меня камзол, рубаху и тащит к кровати. – Отпустите меня, герцог, – я что-то бормочу непослушными губами, и когда только успел напиться? Видно, это потому, что два месяца я не позволял себе пьянеть. Ведь один раз я чуть не проболтался! Когда Фред ласкал меня на веранде. Леворукий, как же это было… думал, что с ума сойду. Рокэ толкает меня на подушку, и кажется, стаскивает с меня сапоги. Я вяло сопротивляюсь. – Я едва не назвал его твоим именем… – что ж это я несу, будь все проклято?! Алва окончательно расправляется с моей одеждой и берет со стола бутылку. Делает глоток, очень спокойно уточняет: – Кого же? Фридриха? – Точно, – я со смешком поворачиваюсь на бок. Закрываю глаза. Что сказано, то сказано. Он и так догадался. Не зря ведь говорил о подробностях, которые не для ушей кардинала. – Рад за вас, – дурацкая у него появилась привычка: перескакивать с «ты» на «вы». Трудно предсказать, когда именно он ударит и насколько это будет больно. – Наверняка ваш опыт был упоителен. Выспитесь, расскажете? – Ни за что. Бережно сохраню в глубинах… памяти, – все, язык совсем заплетается. Почему он не уходит? – Жаль, что вы не успели насладиться любовью по-дриксенски с целым полком подданных вашего избранника. Не стоило так торопиться, раз это вам настолько нравилось. Вот – ударил. Но мне не больно, потому что – заслужил. Все это я заслужил. Дверь, наконец, хлопает, я вдавливаю лицо в подушку. Прикусываю ткань зубами. Только бы вслух не застонать, закатные твари… этого еще не хватало. Огненные круги все быстрее вертятся перед глазами, и я все-таки забываюсь пьяным сном без сновидений. жүктеу/скачать 380 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|