Ястребиный орёл

— 1 —

ХОРАСАН, историч. область на Ср. Востоке, в сопредельных р-нах Туркм. ССР, Ирана и Афганистана. Значит. часть Х. занимают Туркмено-Хорасанские горы...

От мыслей про условность придуманных человеком границ меня отвлекла переползающая через пыльную дорогу здоровенная гюрза в руку толщиной. Встреча с такой змеей в природе немедленно создает у меня приподнятое настроение. Увидеть гюрзу после полудня было необычно (ползать по солнцепеку слишком жарко), хотя в мае и возможно, — период размножения.

Я забарабанил рукой по крыше кабины, Хыдыр-Ага затормозил. Соскочив с борта кузова, я на бегу соображал, что в брачный сезон рядом может оказаться и еще змея, а то и не одна, и старался внимательнее смотреть по сторонам. Но, пока я несся вприпрыжку к кусту держидерева, к которому проползла гюрза, она уже исчезла, еще раз заставив меня испытать знакомое уже ощущение: все вокруг — это их дом, а не наш. Всякий раз, когда мы не прибегаем к силе, они здесь решают, а не мы, надо нам встречаться или нет. Потоптавшись впустую вокруг колючего прозрачного кустика, я вернулся на дорогу и, придерживая бинокль на груди и магнитофон на поясе, полез назад в кузов. В этот момент все и произошло.

Согласитесь, это очень интересно, как некоторые мгновения отпечатываются в памяти, — словно фотографии, которые, будучи однажды снятыми, потом годами висят над столом перед глазами. Так получилось и на этот раз. Зацепившись руками за шершавый борт грузовика, я поставил пыльный кирзовый сапог на горячее, пахнущее перегретой резиной колесо, подтянулся, чтобы запрыгнуть в кузов, и, когда солнце резануло поверх борта прямо по глазам, инстинктивно отвернул голову и в этот момент увидел двух птиц.

— 2 —

В воздухе реют чайки и крачки, проносятся косяки пеликанов, колпиков и караваек, куда-то торопятся серые, красные и белые цапли, мечутся взад и вперед косяки различных уток; из камышей доносятся гоготание диких гусей, ржание поганок, стоны лысушек, как бы негодующие крики султанок... кряканье уток, пение камышевок, звонкое трещание Prinia, свист ремезов и усатых синиц. И как хорошо здесь, в камышах, среди массы воды, в горячем воздухе, в кругу своих пернатых друзей!

Первый, необходимый и крайне ответственный этап любой орнитологической работы — это определение птиц, которых вы наблюдаете. Помимо важности для научных исследований оно само по себе для многих может быть увлекательно как спорт или азартная игра. Этим объясняется тот факт, что любительское наблюдение и определение птиц («бёрдвотчинг») стало сегодня одним из наиболее популярных видов отдыха и туризма, объединив миллионы любителей по всему миру. Порой оно приобретает весьма экстравагантные формы: множество людей в разных странах готовы пересечь полмира и платить потом тысячу долларов в день за возможность посмотреть на маленькую невзрачную птичку, живущую где-нибудь в кустах в интересном для наблюдателя месте...

Проводится это определение по целому набору признаков. Их полное перечисление неизбежно утянет нас в тоскливые для непосвященного глубины традиционной зоологии, интересной далеко не всем, поэтому — коротко о главном. Нужно подчас мгновенно (птицу нередко видишь лишь секунду) оценить размер ее тела, пропорции и форму хвоста, крыльев, шеи, головы и клюва; детали окраски; то, как птица сидит или двигается; характер ее криков, позывов и песни. Различия между отдельными видами очевидны и неспециалисту, определение же некоторых из них требует колоссальной дотошности и опыта.

День за днем, месяц за месяцем вы накапливаете этот опыт, раз за разом сверяя наблюдаемое в бинокль с иллюстрациями в определителе, собственными зарисовками, описаниями из разных книг; фотографируете, надиктовываете и записываете наблюдаемое. Позже, уже при известных навыках, вы узнаете птицу по облику — некоему совокупному обобщению всех этих отдельных деталей, мгновенно высвечивающему в вашем сознании либо название вида, либо то непонятное, что мешает его однозначно определить. И если вы работаете в том или ином регионе достаточно долго, то в один прекрасный момент достигаете того заветного рубежа, когда определение видов как таковое перестает быть камнем преткновения, что предоставляет вам новую степень свободы в работе.

Поэтому в первый момент, увидев двух этих птиц — среднего размера изящных орлов, очень чистой и нарядной окраски (шоколадно-коричневый верх и белый, с продолговатыми пестринами низ), парящих необычно низко (всего метрах в десяти) над холмами и словно как-то особо-приглашающе показываясь мне, я ощутил шок от сознания того, что этого вида ни разу в жизни не встречал.

В следующую секунду в голове моей произошло лихорадочное сопоставление того, что я видел, с тем, что было известно про Западный Копетдаг из теории, и уже через мгновение у меня «в зобу дыханье сперло»: сомнений не оставалось, хоть и не верилось собственным глазам, — это была пара ястребиных орлов.

Сидит себе издали заметной яркой черной кляксой на бледно-зеленом склоне, временами каркает грассирующе-гортанно, посматривая черным птичьим глазом на идущего к нему от отары алабая. Дождался, пока собака подошла почти вплотную, уже чуть не кинулась на него, и снисходительно-неторопливо взлетел в метре от облапошенного собачьего носа.

Воистину у него коэффициент интеллектуальности больше, чем у собаки, все правильно. В это не верится просто потому, что мы сами, будучи млекопитающими, не видим этого ума в птице. В собаке видим, так как нам легче общаться с ней: у нее есть мимика, выражение лица. А у ворона привычного нам мимического инструмента общения нет. Мигнет прозрачным веком, глядя боком, по-птичьи; наклонит голову, разглядывая; ну, поднимет перья на затылке от удивления или от удовольствия. А ведь в этой птичьей голове далеко не куриные мозги...»
«4 февраля. ...Балобан шутя спикировал на сидящего ворона, который взлетел, оказавшись по размеру заметно крупнее самого сокола; классический экземпляр: огромный размах (бывают ведь иногда до 180 см!); ромбовидный хвост; мощный вздутый клюв и косматая борода на горле; такого с вороной не спутаешь... Балобан еще разок налетел на него, но ворон не особенно реагирует, понимает, что это игра.

Особенность ворона как вида ощущается постоянно. Огромный, мощный; самый умный из всей пернатой братии (из всех птиц самые умные и в целом прогрессивные — воробьиные, из всех воробьиных — врановые, из всех врановых — ворон); распространен по всем континентам и во всех ландшафтах от тундры до пустынь. Не случайно у половины народов мира он — символ мудрости и рока. «...Крикнул ворон: «Невер мор!..».

И как играют! Вот что значит интеллект. В лабораториях, где жизнь комфортабельная и оставляет время для досуга, резвятся вовсю. Чего только не вытворяют: и с разлета садятся на скользкий пол, проезжая по нему, как на лыжах; и «солнышко» крутят на веревке, раз за разом кувыркаясь через нее вниз головой, и многое другое. В природе игру труднее наблюдать; только когда в воздухе, на огромной высоте, пилотажем развлекаются и видны издалека.

А иногда летит и вдруг издаст особенный, странный звук — как пробуемая при настройке виолончельная струна.

Когда вижу ворона или слышу его курлыкающее карканье над скалами в горах, или в пустыне, или в дремучей, безжизненной тайге, всегда испытываю приподнятое волнение. Особая птица».

◄

Встреча с юннатами
Оставив позади много путей и дорог, достиг он ворот сада, выпил шербет из чаши, поданной ему справа, и в саду том на него налетели две птицы и выклевали ему глаз.

(Хорасанская сказка)
«12 февраля. ...Правильно, ребята!..

Ну, а ты что опаздываешь?.. Понимаю... Да, конечно, животных покормить — это уважительная причина... Проходи, садись.

Так вот, если ворон даже и в городе — интеллигентный индивидуалист и молчун (как исключение, собирается иногда до ста — ста пятидесяти птиц в особых местах: на свалках и т. д.), то вот серая ворона — со-о-овсем другое дело...

Сразу должен признаться, что я ворон люблю и уважаю. Во-первых, потому, что их большинство людей, плохо зная, не любит или даже ненавидит. Во-вторых, — за ум и смекалку. После воронов они — самые умные птицы. И любознательные.

Ну, а гражданам недолюбливать ворон есть, конечно, за что. Потому как, если соберется каркающей братии на ночевку хотя бы тысяч десять (а бывает — и пятьдесят тысяч, и почти сто!), то мало не покажется. Не только обкакают сплошняком весь Александровский сад, «стены вечные Кремля» и даже (!..) Дворец Съездов, но и закаркают всех насмерть в окрестных домах. Одно утешение — вплотную к Красной площади не очень-то много граждан обитается.

И не шутки это все. Когда совсем уж поплохело, совсем не стало житья от ворон, правительство приподняло бровь (в том смысле, что уж если и терпим орнитологию как науку, то вот он, тот самый момент, когда пора эту орнитологию использовать): а ну-ка убрать всех ворон из Кремля!

Но ведь это вам не граждане СССР с пропиской в паспорте, это ведь птички, природа, необузданная стихия! Они ведь не слушаются! Навострили орнитологов — те стали думать.

Слушай, ты не только опоздал, но теперь еще и вертишься! Как тебя зовут? Сиди... Морковкин? Ты шутишь?.. Не кричите, ребята, я верю, что правда... Хорошая фамилия. Вот и сиди спокойно, Морковкин. Что?.. Меня?.. Сергей, э-э, Александрович... Нет, я на пятом курсе учусь... Нет, не в МГУ, а в педагогическом институте... В Ленинском, и это у меня педпрактика... Разному учат, Морковкин, разному... Очень интересно... Что? Наш факультет?.. Географо-биологический... Он на улице Кибальчича... Нет, это между «Щербаковской» и «ВДНХ»...

О чем я говорил?

Так. Короче, призадумались орнитологи. Травить нельзя (и бесполезно); стрелять тоже нельзя (Кремль все-таки, плюс — «всех не перестреляешь!»); отпугивать проигрыванием криков тревоги — на это даже бестолковые чайки перестают реагировать после третьего раза, а уж вороны-то, наоборот, слетаться будут, чтобы послушать... Чего делать-то?

Решили расшугать их специально натренированными ловчими птицами. Ведь когда хищный ястреб-тетеревятник гордо летит на своих мощных крыльях, от этого всему пернатому населению вокруг — сплошная и неподдельная тревога и паника...

Сказано — сделано! Создали спецподразделение в структуре комендатуры Кремля, выдали трем орнитологам важные красные удостоверения, предоставили допуск в святая святых... Все ходят гордые и довольные.

Короче, потом зашуганных, полуобщипанных тетеревятников из-под ветвей голубых правительственных елей выковыривали, спасая от истошно орущих оголтелых серо-черных хулиганов...

Джоггеры еще ворон не любят на Ленинских горах. Джоггер — это не русское слово, слово-паразит; или, может, даже вообще не слово. Так что и произносить его не будем на потребу потенциальному противнику, а скажем по-нашему, хоть и многословнее: утренние бегуны-физкультурники тоже ворон не любят. Впрочем, дневные и вечерние бегуны их тоже не жалуют...

Морковкин, ну что ты хихикаешь как придурочный? Пионер, а мешаешь выступать! Что у тебя там? Вынь!.. Ну и что, что из запазухи в штаны пролезла... Доставай!.. Ящерица?.. Не кричите, ребята!.. Я так и думал, что крыска... Рубашку надо лучше заправлять, тогда и не пролезет... Посади ее в портфель и больше не вертись... Ну, так застегни его, чтобы не вылезла!.. Что?.. Не будет ей скучно, я интересно рассказываю!..

О чем я говорил?..

Да, так вот. Появилась на Ленгорах и в парке Горького новая мода у ворон: трюхает себе гражданин для укрепления нервной системы и здоровья в целом, а на него вдруг пикирует с дерева черная тень, вцепляется лапами в волосы и клюет прямо в чайн... клюет в голову своим крепким клювом! До крови!

Понятное ведь дело: у тебя гнездо поблизости, дети в яйцах растут, а здесь покою нет от этих, которые носятся и носятся кругами... А гражданам, которые с нервной системой и бегают, тоже непоправимый урон — оклемайся потом от такого; им ведь после этого вдвое больше бегать надо, а, значит, воронам вдвое хуже, следовательно, они вдвое злее нападают... Понимаете экологическую взаимосвязь?..

А то и хуже бывает: воспитательница из детсада вышла помойку выбросить, а на нее как спикировала пара ворон! Как начали орать, клевать, скандалить! Так перепугали бедную, что ее еле откачали, и начался серьезный конфликт между людьми и воронами... Депутатов привлекли! Орнитологи говорят: да не паникуйте вы, птенец рядом был, не опасно это для детей... И что же вы думаете? Закрыли детский сад, перевели в другое место! А репутация воронья еще больше пострадала...

В дикой-то природе (если найдете сейчас ворону вдалеке от жилья) она ниже воды и тише травы (или наоборот, как там?), а уж в городе... Ни одна птица не умеет так приспосабливаться к городским условиям, как ворона. Ну, сами посудите: гнезда из проволоки строит? Строит. Тряпками внутри выкладывает? Выкладывает. (А один раз я вообще в Балашихе гнездо нашел, в котором лоток был размочаленными фильтрами от сигаретных окурков выстелен — и мягко, и тепло, и от паразитов великолепная профилактика: никотин всех вшей и пухоедов отпугивает!). Вместо отдельных пар (как ей положено) почти колониями гнездится? Гнездится. Птенцов остатками макарон из столовок выкармливает? Выкармливает. «Пурпаки» с молоком открывает? Открывает. Сухари в луже размачивает? Размачивает! Орехи на асфальт с высоты кидает? Кидает. На проезжую часть под машины их подкладывает? Подкладывает. А сейчас уже и корм из рук берет! Где это видано, чтобы ворона корм из рук брала и так человеку доверяла?! Это ведь не белочка-дурочка...

ПэПээСа, э-э... Петра Петровича расспросите, он вам еще и не такое расскажет...

Оттого-то и завидки человека берут: мол, если ядерная зима, то нам всем каюк, и никого не останется, кроме крыс в подвалах да ворон на пожарищах... А ведь птичек этих за такое уважать надо.

А еще люди часто злятся на ворон за свои собственные ошибки, обвиняют их напрасно. Вот я когда был на полевой практике в Павловской Слободе, наши девчонки нашли в саду (!) на территории биостанции гнездо коростеля.

Коростель — обычная птица, встречается на полях в очень разных местах, но он скрытен, и увидеть его всегда очень трудно: летает он мало и неохотно; не любит он летать, а вместо этого уходит от опасности пешком сквозь траву.

Коростель даже на зимовку в южные страны большую часть своего долгого пути идет пешком, никто его и не видит; кому интересно смотреть, как коростель пешком идет средь травы? Вот если бы он гордо парил в вышине или стремительно пикировал... Поэтому никто и не смотрит на коростеля, а раз не смотрит, то и не видит его никто.

А уж если хочешь увидеть коростеля, то надо осторожно подходить на его крик («Крэкс-крэкс!» — это он так кричит и точно так же по-латыни называется: Crex crex), а подойдя совсем уже близко, надо быстро бежать к тому месту, где он кричит, и тогда, если повезет, удается его вспугнуть, и он взлетает из травы, расправив свои пестрые крылья с большими рыжими пятнами. Перелетает метров на десять, снова садится в траву, и теперь его уже и не найти: сразу уходит от опасности пешком. Вот какая интересная птица коростель; очень скрытная. А уж гнездо его найти и того труднее.

И вот девчонки наши, значит, нашли. Рассказали об этом, а сами и не знали, что это за птица такая. Я вроде как орнитолог; вроде как догадываюсь, о чем они говорят. Отправились мы всей подгруппой смотреть.

Шли аккуратно, высматривали заранее; подходим к куртинке травы среди скошенного открытого места в саду, а мама-коростелиха сходит с гнезда (когда мы уже метрах в двух были), пригибается пониже — и бегом, бегом от нас к высокой траве, поспешно так, но без паники, словно говоря: «Ну, вот зачем вы здесь?! Делать вам, что ли, нечего?!»

Посмотрели мы гнездо, записали все, сфотографировали (там одиннадцать пестрых яиц было), не тронули ничего. Только одно яичко положили в банку с водой — узнать, насколько насижено; так вот оно плавало уже, как поплавок, а это значит, что уже скоро вылупляться птенцу (если совсем свежее яйцо, то лежит на дне, если немного насижено — плавает посередине банки: это все от количества газа внутри; плавучесть возрастает, когда зародыш растет). Ну вот, не трогали больше ничего и сразу ушли, чтобы мама-коростелиха побыстрее на гнездо вернулась, — нельзя же яйца надолго оставлять.

На следующий день пришли проведать (вдруг птенцы уже вылупились? Птенцы у коростеля уникальные — малюсенькие, пушистые и черные как уголь) и видим, что пять яиц в гнезде расклеваны... И сразу понятно стало, что это вороны сделали. Выследили нас, как шпионы, когда мы первый раз подходили, а потом поинтересовались, что же это мы там такое интересное в траве рассматривали...

Вот и вышло, что это мы воронам подсказали, где поживу искать; навредили коростелю... Плохо получилось. Потому как, если ворона сама такое гнездо найдет, то это — одно дело; это природа. А если человек ее навел, то это уже совсем другое, это уже наше с вами человеческое вмешательство.

Так что хлопот от ворон действительно хватает, и не только птицам, но и человеку тоже. Это уж, как всегда, с индивидуальностями и талантами... Чуть проявит кто-нибудь активность, ему сразу: сиди и не высовывайся! Так ведь?

А от ворон что? Прибыли особой нет, а расходов — миллионы. Одни памятники отмыть от белых клякс (это ведь концентрированный аммиак, разъедает и гранит и бронзу) чего стоит. Засиживают, понимаете ли, историческое и культурное наследие... И ладно, если бы одно только историческое или только культурное, но и политическое тоже... И не только наследие, но и сегодняшние реалии... Воронам-то все равно, кому на макушку сесть, что Пушкину, что Чайковскому, что... Короче, непорядок, ребята; не можем мы такое терпеть! Моют, моют дворники великие головы щетками, а все без толку...

Не трогай портфель! Сидит она там себе, и пусть сидит... Нет, не задохнется... И не страшно ей там... Нет, она не боится темноты... Я же только что сказал, что ей и атомная война нипочем... Потому что это крыса!.. Конечно, мне интересно, как ее зовут, но про это, Морковкин, ты нам потом расскажешь... Вот и хорошо!

Или как однажды сижу я в Вологодской области, на самом севере это было, почти на границе с Архангельской тайгой (деревня Нижняя на речке Вожеге, отличное место, посмотрите потом по карте, — это вам домашнее задание). Сижу, обдираю вечером птиц, тушки делаю для научной коллекции. Приходит ко мне в гости (я в пустой деревенской школе жил) местный монтер, Толян его зовут. Поддатый сильнее обычного и расстроен; смолит на всю школу вонючим дымом из своей самокрутки, как грустный паровоз. Я, говорит, студент, к тебе, как к специалисту, поделиться — накипело у меня...

— Ты, Серога, пойми! Меня ведь чуть не убили мужики! Я им говорю: я не виноват! Какое... И слушать не хотят... Ну, оно и понятное дело; сам представь: человек копил-копил, в очереди стоял-стоял, ждал-ждал, купил-таки наконец свой цветной «Рубин», сел новости смотреть... А он у него — йййоок! И погас, на хрен, в первый же день... Навсегда. Абзац... Перегорел к свиньям. И не предохранитель, а всерьез перегорел, с дымом...

И не у одного. А сразу у всех, кто смотрел... В двух деревнях... Потому что у меня на две деревни один трансформатор, один распределитель; ёнть, кто же от подстанции будет отдельную силовую линию в каждую деревню тянуть, ну ты ж понимаешь...

Так ты думаешь, они меня стали слушать, что это ворона на трансформатор в клюве проволоку притащила и, представляешь, села с ней, падла мохнатая, на самое неподходящее место!.. Я и снимать ее не стал, чтобы мужикам подтвердить; так и висит там жареная...

Вот видите, ребята... А уж про современные самолеты, которые ломаются, если ворона в турбину попадает, я и не говорю; это уже миллионы, а то и миллиарды долларов...

Что? При чем здесь подводная лодка?.. Морковкин, ну как ворона может попасть в турбину подводной лодки?! Да, правильно, субмарина тоже очень дорогая; да, даже дороже самолета... Да, она может проплыть вокруг света через все океаны... Ну конечно же я люблю китов... Нет, я не был моряком...

Зато я, как и вы, был юннатом и провел в то время на Звенигородской биостанции МГУ целое лето, изучая в вольерах поведение молодых врановых: галок, грачей, но в большинстве — ворон.

Мы, юннаты, занимались там разными научными исследованиями, а я, значит, воронами. А нами, юннатами, занимался КаэНБэ — очень хороший человек. Кто знает Константина Николаевича? Молодцы, ребята, опустите руки.

Так вот, я с тех самых пор теперь на всю жизнь уверен, что двадцать воронят в сумме точно умнее одного девятиклассника. Сохранил, можно сказать, уважение и священный ужас...

Чего они только со мной не вытворяли! Усядешься, бывало, наблюдать, а они окружат со всех сторон, смотрят жалобно, похрюкивают нежно вполголоса (у ворон ведь штук пятьдесят разных видов карканья описано); почти воркуют, как голубки, а сами затаят замысел и ждут момента...

Потом спохватываешься, а все, поздно уже: карандаши и ластики растащены и попрятаны по углам вольеры, шнурки на кедах развязаны или затянуты мертвыми узлами, на плече или на журнале наблюдений бессовестная клякса (вроде как не по злобе', по молодости, мол, простодушно капнули... А наверняка специально кто-нибудь целился...).

Кшикнешь на них (разогнать-то нельзя — научный эксперимент), а они опять уже сидят вокруг, моргают своими невинными черно-синими глазами... А там уж их и опять кормить пора, распихивая пальцами кусочки мяса в двадцать ненасытно раззявленных, предсмертно-истошно орущих ртов среди хлопающих крыльев...

Орнитология... Смех смехом, а более наглядного примера практических орнитологических проблем я вам, ребята, и не найду. Поэтому изучать ворон в частности и всех птиц вообще — дело очень важное.

Вон орнитолог Константинопольский как своих студентов-аспирантов выведет на учеты, расставит по наблюдательным постам, так потом расхаживает с профессорским видом, в очках и с бородой (он и вправду — профессор в очках и с бородой) и кидается коршуном на дотошных московских пенсионеров, требующих разъяснить, по какому такому праву стоит студент с блокнотом около помойки и записывает?

А орнитолог Константинопольский тут как тут: мол, в чем дело, товарищи?! Отойдите! Вы саботируете советскую науку! Люди важным делом заняты! Ворон считают...

Сердятся бабуси, недоумевают ветераны с авоськами; сетуют на беспредел; мол, при Сталине такого не бывало...

Что?.. Да, и я считал... Слушай, Морковкин... будь другом, не отвлекай меня, пожалуйста, мы уже почти закончили... Ну, конечно, сможешь ее вынуть из портфеля, не век же ей там сидеть... Что?.. Вот тогда мы все вместе и посмотрим, что она умеет...

О чем я говорил?

Да, так вот. Есть, есть у нас орнитологи, у которых основное занятие — ворон считать. И ихтиологи есть, которые на работе целый день рыбу ловят. И ботаники есть, которые в рабочее время собирают ромашки и лютики. И садоводы есть, которые официально груши околачивают...

Так что у всех у вас впереди — неограниченные возможности. Главное, ребята, — это только правильно выбрать себе дело по душе!»