Ал. Михайлов

Ал. Михайлов

А календарный день?

— до тошноты одинаков —

день

моего сошествия к вам.

Еще бы — сын родился!

У Маяковских уже было две дочери — Люда и Оля, но сыновья — Саша и Костя — умерли в младенчестве, так что сын ожидался с особым желанием. А у грузин, среди которых они жили, исстари ведется, что рождению мальчика радуются больше, чем рождению девочки.

С выбором имени вопросов не возникло. В честь кого же еще назвать сына, появившегося на свет в день рож­дения отца! Такое не часто бывает. Да и в традициях семьи Маяковских было повторять имена.

«Багдадские небеса» дышали июльским зноем. Каза­лось, что и гора, к которой примыкал задней стеной дом, тоже раскалилась от жаркого солнца, и все Зекарское ущелье, выпустившее из себя речку Ханис-цхали, напол­нено летней истомой. Над садами и виноградниками сто­яла голубая сушь. И только говорливая речка, не обра­щая внимания на жару, весело пошумливала, неся свои прозрачные чистые воды по предгорью.

Как ей было знать, что произошло в Багдадах. А со­бытие — в семье Маяковских и в Багдадах — подтверж­дено документом. В метрической книге Им. Еп. Сакондзевской Георгиевской церкви, за тысяча восемьсот девя­носто третий год, в первой части о родившихся, в статье 14-й, мужского пола, записано: родился седьмого, крещен восемнадцатого июля Владимир; родители его: дворянин Владимир Константинович Маяковский и законная же­на его Александра Алексеевна, оба православной веры; восприемниками были: надворный советник Николай Ильич Савелиев и девица Анна Константиновна Маяков­ская, таинство крещения совершил священник Иусин Барбакадзе с причетником Николаем Дятшкариани.

...В имеретинском селе Багдады, выросшем вокруг ста­ринной крепости, шла обычная жизнь. Здесь, как и вез­де в Грузии, да и во всех других землях, рождались и умирали люди, рождение ребенка считалось великим сча­стьем и отмечалось как праздник, смерть человека при­носила горе и сопровождалась торжественно-печальным обрядом похорон и поминок...

Село Багдады — небольшое, около двухсот дворов, и хоть дом Константина Кучухидзе, где с 1889 года, со времени приезда в Грузию, жила семья Маяковских, на­ходился в полутора километрах от центра, о рождении сына лесничего моментально узнали все его жители.

Владимира Константиновича уважали. Этот высокий чернобородый человек был своим среди грузин, прекра­сно знал их обычаи, свободно говорил по-грузински, во всех случаях жизни сохранял свое достоинство, что осо­бенно импонировало местным жителям, людям гордым и независимым. О гостеприимстве кутаисского лесничего, которым мог пользоваться всякий приезжий, даже писа­ли в газете «Черноморский вестник». А для грузинских крестьян, по преимуществу имеретинцев, он был веселым, общительным, доступным человеком, хотя и находился на государственной службе. Так что и они искренне раз­деляли радость семьи Маяковских.

Вернулась от учительницы Люда. Вместе с трехлет­ней Олей, тоже родившейся в Багдадах, она радовалась появлению на свет брата. Впоследствии Людмила Вла­димировна скажет, что Володя и Оля, которые в детстве были неразлучны, оказались близки по темпераменту и остроумию. Небольшая, трехлетняя разница в возрасте сблизила Володю с Олей больше, чем со старшей сестрой, да та и дома бывала мало, училась сначала в Тифлисе, потом в Москве. Зато в редкие наезды младшие не остав­ляли в покое сестру своими расспросами.

Но вернемся к родителям. Владимир Константинович ведет свой род от вольных казаков Запорожской Сечи, чем он очень гордился. Родился же в Грузии, в городе Ахалцихе, в семье делопроизводителя городского управ­ления Константина Константиновича Маяковского. Ба­бушка Володи Ефросинья Осиповна, урожденная Дани­левская, приходилась двоюродной сестрой известному рус­скому и украинскому писателю Григорию Петровичу Да­нилевскому (1829—1890), автору исторических романов «Мирович», «Княжна Тараканова», «Сожженная Москва».

А если заглянуть в родословную поглубже, то предок Маяковских Демьян обнаружится как один из предводи­телей запорожских отрядов, прапрадед Кирилл — как полковой есаул Черноморских войск, о чем есть запись в дворянской родословной книге 1820 года. О прадеде поэ­та, Константине Кирилловиче, говорит только подорожная, дававшая ему беспрепятственный пропуск в разные города Российской империи. Родоначальником же Дани­левских был казак Данило, выходец из Подолии, основав­ший в конце XVII века на реке Донце слободу и «фортецию» для защиты от набегов кочевников. Перед Полта­вской битвой у него останавливался Петр I и даже кре­стил внука...

Семья Маяковских принадлежала к дворянскому сословию, но жила в большой нужде. Всех пятерых детей Константину Константиновичу учить было трудно. Из Ахалцихе семья перебралась в Кутаис. Владимир Кон­стантинович окончил здесь шесть классов гимназии.

Нужда заставила его обратиться к педагогическому совету гимназии с таким прошением:

«Отец мой, обремененный семейством, состоящим из семи душ, крайне беден и едва в состоянии доставить нам дневное пропитание и потому не имеет средств вно­сить причитающуюся в гимназии плату на правоучение. Представляя при этом свидетельство Кутаисской поли­ции за № 7732 о бедности, я прошу милостивого распо­ряжения совета об освобождении меня по крайней бед­ности от взноса платы за нравоучение».

Прошение, видимо, убедило педагогический совет, и ученик IV класса гимназии Маяковский был освобожден от платы «за нравоучение». После шестого класса из гим­назии все-таки пришлось перейти в реальное училище в Тифлисе. Но и там учиться было не на что, пришлось бросить, не завершив образования.

Больше повезло старшему брату, Михаилу, которому материально помог выучиться один из Данилевских, дя­дя. Михаил окончил Лесной институт в Петербурге. Он-то, живя в Эриванской губернии (нынешней Арме­нии), и. обучил Владимира ведению лесного хозяйства, отсюда в 1889 году и поехал Владимир Константинович в Багдады, уже на должность лесничего.

Многие годы с семьею Владимира Константиновича, уже и после его смерти, была тесно связана сестра Анна Константиновна. Для детей — тетя Анюта. Ей-то как раз выпала особенно трудная судьба. Еще молодой девушкой она оказалась надолго душевно и физически привязанной к больной матери, Ефросиний Осиповне. Потом эту свою привязанность, сострадание, человечность перенесла на больных и раненых, более сорока лет проработав сестрой милосердия в военном госпитале в Кутаисе. Последние же годы она жила в семье- Маяковских в Москве. Надо полагать, что и Анна Константиновна, человек редкой души, готовый ради ближнего на самопожертвование, то­же оказывала благотворное влияние на детей, часто бы­вая в их доме в Багдадах, в Кутаисе.

В. К. Маяковский на должности лесничего прорабо­тал долго, до самой неожиданной смерти в 1906 году, в возрасте сорока восьми лет.

Честный и самоотверженный работник, хороший семья­нин, он не чужд был и поэтических пристрастий. Как знать, может быть, и это обстоятельство сыграло свою роль в сближении, а затем и в возникшем чувстве люб­ви между ним и Александрой Алексеевной. Владимир Константинович умел ценить дружбу, верность. Люди, работавшие под его началом, платили ему тем же. Неда­ром он по приезде в Багдады очень скоро сдружился с местными жителями. Общению и дружбе помогало, ко­нечно, знание грузинского языка. А объездчик лезгин Имриз Раим-оглы так был привязан к Маяковским, что приехал с ними в Багдады.

Так началась и протекала жизнь Маяковских в Баг­дадах, имеретинском селе, в постоянных заботах о детях, их воспитании и обучении, многотрудных обязанностях главы семьи по лесничеству. И конечно, немалая доля хозяйственных забот падала на жену Владимира Констан­тиновича — Александру Алексеевну. Только преданная любовь мужа, который всячески облегчал ее жизнь, по­могла пережить все трудности, воспитать детей.

А до замужества была сиротская жизнь в Джалал-Оглы, в Армении (осталась без отца в возрасте одинна­дцати лет), подготовка к поступлению в учебное заведе­ние. Но учиться из-за бедности не пришлось. Образова­ние Александры Алексеевны, по свидетельству старшей дочери, ограничилось подготовкой в пределах трех-четы­рех классов гимназии.

Нельзя, разумеется, говорить серьезно о рисунках или о юношеских стихах Александры Алексеевны, но, види­мо, сыну многое передалось от матери. Отраду ей прино­сило знание армянского языка, оно расширяло общение, однако Александра Алексеевна, в отличие от своего бу­дущего мужа, была все-таки человеком замкнутым.

Воспитателем она была умным и тактичным. Больше воспитывала собственным примером — трудолюбием, ак­куратностью и собранностью во всяком деле, ровностью характера. Была требовательной к детям, но никогда не ущемляла их самолюбия, поощряла развитие их способностей, умела вносить в семью, в круг знакомых дух доб­рожелательства, взаимопонимания.

А Владимир Константинович, острослов, выдумщик, лицедеи, умел представлять в лицах тех, о ком рассказы­вал, часто поддавался настроениям, мог быть вспыльчи­вым и даже несправедливым, и вот тут-то неровность его характера уравновешивалась спокойствием, сдержан­ностью и деликатностью жены. Она создавала атмосферу семейного доброжелательства и взаимопонимания.

Александре Алексеевне не было еще полных семнад­цати лет, когда она вышла замуж за Владимира Констан­тиновича Маяковского. Молодая семья жила в селе Никитенка Эриванской губернии. Сначала дочь Людмила, потом мальчики — Александр и Константин (оба умерли очень рано).

Мать Володи, Александра Алексеевна, была женщиной замечательной. Она прожила долгую жизнь, умерла на восемьдесят седьмом году. Уже в очень почтенном воз­расте написала книгу о своем сыне — «Детство и юность Владимира Маяковского».

Отец Александры Алексеевны — капитан Кубанского пехотного полка, участник двух турецких войн, удостоен нескольких наград, в том числе Георгиевской медали «За службу и храбрость». Умер от сыпного тифа, во время войны, в 1878 году. Мать (бабушка Володи) — Евдокия Никаноровна Павленко (урожденная Афанасьева) умер­ла в 1902 году.

Теперь должно быть понятно, откуда появилось не без гордости сказанное уже поэтом Маяковским:

Я —

другим —

грузин.

Гостеприимство, конечно, не могло скрыть больших материальных трудностей, которые постоянно испытыва­ла семья Маяковских, живя в Багдадах, а после — в Багдадах и в Кутаисе. Родители из сил выбивались, но делали все возможное для воспитания и обучения детей.

Дети понимали это.

«Практические понятия. Ночь. За стеной бесконеч­ный шепот папы и мамы. О рояли. Всю ночь не спал. Свербила одна и та же фраза. Утром бросился бежать бегом: «Папа, что такое рассрочка платежа?» Объясне­ние очень понравилось» («Я сам»).

Родители любили музыку, пение, танцы. Хотели учить музыке детей. Но инструмента не было. Папа и мама шептались за стеной о возможности приобрести его в рассрочку, как выписывались книги и журналы, как за­казывалась одежда...

А в одном из писем Владимира Константиновича до­чери Людмиле в Тифлис (письма, кроме деловых, бы­товых подробностей обычно содержали наставления хо­рошо учиться и не посрамить себя перед подругами и знакомыми) промелькнула такая фраза: «Мы и детишки с нетерпением ждем праздников, когда и ты за нашим бедным столом будешь с нами». Но это — хоть и святая правда — не характерно для писем родителей Маяков­ских детям. Они не жаловались на бедность, они с до­стоинством превозмогали ее.

А работа у Владимира Константиновича была труд­ной, изнуряющей. Огромные площади лесничества — 90 тысяч гектаров леса разных пород, альпийские луга. Учитывая бездорожье и лесные завалы, объезды отнима­ли много времени и сил. Кроме того, возникали пожары в лесах, а тушение их было сопряжено с большими опас­ностями. Лесничий сам принимал участие и в тушении пожаров, и в сплаве леса, занимался посадкой, строил мосты, проводил дороги. С помощью старшего брата, Ми­хаила Константиновича, который в это время был инспек­тором лесного управления и жил большею частью в Бор­жоми, занимался наукой: лесное хозяйство велось на научной основе.

Во время приездов Михаила Константиновича в Багдады братья часто говорили об агрономе Владимире Ста­росельском, человеке передовом, ведущем хозяйство на высоконаучном уровне.

Владимир Александрович Старосельский (1860— 1916), блестяще закончив Петровскую сельскохозяйствен­ную академию, получил направление на Кавказ и почти пятнадцать лет возглавлял Сакарский питомник амери­канских виноградных лоз в Кутаисской губернии. С его именем связано одно из ярких событий первой русской буржуазно-демократической революции. А случилось по­чти невероятное: в период подъема революции кавказ­ский наместник граф И. И. Воронцов-Дашков предло­жил Старосельскому, которого лично знал (и по-видимо­му, учитывал, что тот — племянник видного генерала Д. С. Старосельского), пост кутаисского губернатора. Старосельский этот пост принял с предварительного сог­ласия Имеретино-Мингрельского комитета РСДРП (хо­тя в партию он вступил позднее, в 1907 году).

Деятельность Старосельского на этом посту (с июня 1905-го в течение восьми-девяти месяцев) резко разошлась с намерениями властей, которые хотели использовать его авторитет среди населения, чтобы притушить революци­онные волнения. «Красный губернатор», как прозвали его в народе, установил порядки, которые, по донесению начальника полиции на Кавказе, были «настолько пора­зительны на общем фоне государственного строя импе­рии, что иностранцы специально приезжают на Кавказ с целью ознакомиться на месте с новыми формами русской государственности».

За время своего губернаторства В. А. Старосельский заменил старые органы власти революционными комите­тами. Крестьянские комитеты, с ведома губернатора, при­ступили к конфискации помещичьих земель, лесов, па­стбищ. Собственно говоря, Кутаисский и сельские (кре­стьянские) комитеты были зародышами новой револю­ционной власти. На митингах и демонстрациях, которые проводились в Кутаисе, выступал и «красный губерна­тор», причем именно он был самым популярным орато­ром.

Михаил Константинович и Владимир Константинович Маяковские, встречаясь со Старосельским, по-видимому, вели не одни только научные беседы, как и не могли не испытывать революционизирующего влияния этого заме­чательного человека.

И еще одно знакомство могло влиять и, видимо, влия­ло на атмосферу жизни Маяковских, это знакомство и связи с семьей Вороновых. В .начале 70-х годов (нашего столетия) был открыт для изучения уникальный семейный архив Вороновых, охватывающий жизнь и деятель­ность Николая Ильича Воронова, известного обществен­ного и культурного деятеля России и Закавказья 60—70-х годов прошлого века, сподвижника А. И. Герцена и Н. П. Огарева, вместе с Н. Г. Чернышевским и М. Л. Налбандяном проходившего по «процессу 32-х» («лондонских пропагандистов», связанных с Герценом), его детей, по­томков — в общей сложности четырех поколений семьи. Архив был найден в абхазском селе Цебельда, где нахо­дилось имение Вороновых, своеобразное убежище рево­люционеров.

В письмах из архива Вороновых обнаружилось, что родители жены Н. И. Воронова К. и В. Прогульбицкие водили знакомство и дружбу с семьей Константина Кон­стантиновича Маяковского. Дружба между семьями пе­реходила от поколения к поколению. Н. И. Воронов и его жена А. К. Воронова хорошо знали и ценили и как работника, и как человека лесничего Владимира Констан­тиновича Маяковского.

И еще одна, не прямая, но тем не менее небезынте­ресная линия связи — многолетняя дружба Вороновых с семьей учительницы Ю. Ф. Глушковской. Та же, в свою очередь, была близка Маяковским — родителям поэта. Ю. Ф. Глушковская — первая учительница Володи, го­товившая его для поступления в гимназию. Сын Юлии Феликсовны, В. П. Глушковский, с раннего детства знав­ший Володю, друживший с ним, рассказывает: «Все мои лучшие воспоминания детства и юности связаны с моими частыми пребываниями в семье Маяковских в Багдадах. Богатая, живописная природа, веселая, жизнерадостная, дружная семья, обилие детворы, а главное, сам хозяин дома Владимир Константинович, который очень любил детей и часто с ними занимался, рассказывал по вечерам старинные грузинские сказки и предания, — все это прельщало меня, росшего в строгой, в замкнутой семье, без детского общества. Лучшим праздником для меня было гостить у Маяковских».

От В. П. Глушковского же узнаем, что Владимир Кон­стантинович хорошо декламировал стихи, «знал наизусть почти всего «Евгения Онегина», массу стихов Некрасова, А. К. Толстого». Стало быть, его привлекала в семье Мая­ковских не только возможность быть вместе с детьми и подростками, но и культурная атмосфера. Владимир Вла­димирович вспоминал о В. П. Глушковском с любовью, года три считал этого красивого длинного студента с кожаной тетрадью для рисования «Евгенионегиным». Дружеские семейные связи Вороновых и Маяковских, а затем и Глушковских носили не только бытовой харак­тер. Их, по-видимому, сближала также и общность взгля­дов на многие стороны жизни. Так что есть достаточные. основания видеть в знакомствах и связях семьи Маяков­ских один из источников ее демократических традиций, которые с раннего детства впитывал в себя и будущий поэт. Но семья Маяковских была еще и семьею как ма­ленькая суверенная ячейка общества. Это была дружная семья, где родители проявляли заботу о детях, об их уче­нии и воспитании, где дети любили родителей и были дружны друг с другом, доверяли друг другу.

Атмосфера дружбы в семье Маяковских передавалась из поколения в поколение. Из семейной переписки вид­но, как братья Михаил и Владимир заботились о се­страх. А Михаил Константинович писал Людмиле, своей племяннице, в апреле 1902 года: «...я должен тебе ска­зать, что папа твой не только мне родной брат, но и луч­ший мой друг, а при этих условиях все, что дорого и ми­ло ему, дорого и мило мне, и от этого мое духовное я за все время твоей жизни не отступало». Особенно дружны были Оля и Володя, младшие. Оба большие выдумщики на игры, они лепили глиняные игрушки, лазали в горы, производили раскопки в старой крепости, разыгрывали сражения.

Сольное представление давал Володя. Он залезал в огромный пустой глиняный кувшин-чури, служащий для хранения вина, и обращался оттуда к Оле:

— Отойди подальше, послушай, хорошо ли звучит мой голос?

И из кувшина-чури звучали стихи, которых уже не­мало знал, еще не умея читать, Володя.

Особенно весело было в семье Маяковских в Багдадах, когда на каникулы, на рождественские праздники приезжала старшая сестра Люда. Она была старше Оли на шесть и Володи — на девять лет и, конечно, брала на себя роль старшей. Она заразила младших любовью к рисованию, что, впрочем, было семейным пристрастием Маяковских. Людмила Владимировна окончила Строга­новское училище, после этого много лет работала на фаб­рике «Трехгорная мануфактура», возглавляя аэрографиче­скую мастерскую (рисование под давлением сжатого воз­духа), преподавала (с 1929-го по 1949-й) на факультете художественного оформления ткани Московского текстиль­ного института, была доцентом кафедры специальныхкомпозиций.

Ольга Владимировна тоже занималась рисованием на вечерних курсах Строгановского училища (когда семья Маяковских переехала в Москву), в 1920—1922 годах, вместе со старшей сестрой принимала участие в рабо­те над «Окнами РОСТА». Тут уже руководителем был младший брат, который продиктовал условие:

— Помните, что работать надо точно, к сроку. На другой день плакаты не нужны. Если не сможете так работать, лучше не беритесь.

И сестры никогда не подводили младшего брата.

Дружба между детьми, конечно, поддерживалась всею атмосферой жизни семьи и примером родителей. Алексан­дра Алексеевна и Владимир Константинович не только были дружны между собой, но они очень умело заменя­ли покровительство и опеку над детьми установлением дружеских отношений с ними. В переписке семьи Мая­ковских, даже в самых ранних письмах: родителей к до­чери Люде, учившейся в Тифлисе, и Люды к родите­лям — видна и трогательная забота о любой мелочи, ка­сающейся быта (на счету была каждая копейка!), и неназойливые, но тактично и неукоснительно повторяе­мые просьбы родителей к дочери «порадовать» их и младших (Олю и Володю) успехами в учебе, хорошими отметками, видно и то, что и Люда вполне откровенна с родителями. Например, в одном из писем 1898 года из Тифлиса она жалуется на свои неудачи в учебе («среза­лась» по одному предмету) и прямо говорит о себе — «я слабая ученица», жалуется на усталость, просит пере­вести ее в Кутаисскую гимназию, и все это в очень до­верительном искреннем тоне, не как провинившаяся дочь, а как близкий, самый близкий человек, сохраняющий, конечно, пиетет по отношению к родителям.

В ответ на письмо ни мать, ни отец ни словом не уп­рекают Людмилу, они дают советы сильно не огорчаться, приложить старанье, потрудиться как следует и добиться переэкзаменовки, чтобы не связывать себя на все лето. И почти в каждом письме Александры Алексеевны к Люде сделана приписка Владимира Константиновича, ино­гда даже большая, чем само письмо. В большинстве ро­дительских писем читаем: высылаем посылку, послали или пошлем то-то и то-то. Проявляется забота о каждой бытовой мелочи.

А Володя, совсем еще ребенок, со слов матери и отца,

всех, кто читал ему, запоминал множество стихов и с упоением декламировал их наизусть. Легко учился, быстро схватывал то, что ему интересно, и потому на уро­ках, еще приготовляясь в гимназию, любил порезвиться, во множестве задавал учительнице самые разнообразные вопросы, сочинял шаржи в стихах, в том числе и на учи­тельницу Ю. Ф. Глушковскую. Такие ученики нравятся учителям (они даже гордятся ими), но хлопот тоже до­ставляют немало.

Мальчик искал приключений и вне обычного круга сверстников, родителей, учительницы. Он упрашивал отца взять его в верховые объезды лесничества, и Владимир Константинович брал Володю, раз от разу убеждаясь, что тот проявляет выдержку, ведет себя по-мужски на трудных дорогах в любую погоду, днем и ночью.

А езде на лошади его выучил Имриз, объездчик. Этот «усатый нянь», как его звали в семье Маяковских, обу­чил Володю даже несложным элементам джигитовки. Отец смотрел на это с одобрением, так как считал, что мальчик должен воспитываться так, чтобы стать мужчи­ной.

Физически крепкий, рослый, Володя уже в детские годы выделялся среди своих сверстников и был заводи­лой в играх и развлечениях. Но более всего он выделялся своим духовным развитием. Родители это понимали. Вла­димир Константинович не без гордости представлял сы­на гостям дома, когда тому еще было всего пять — шесть лет:

— Это мой сын, наследник пустых имений, обладает замечательной памятью и сейчас прочтет вам стихи.

И «наследник пустых имении», подтянувшись, набрав в грудь воздуха, начинал читать:

Был суров король дон Педро;

Трепетал его народ,

А придворные дрожали,

Только усом поведет.

И прочитывал все довольно большое стихотворение Майкова «Пастух». Читал, конечно, и любимых в семье Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Но в стихотворении Майкова Володе нравился герой — не король дон Педро, конечно, а маленький, находчивый и остроумный козопас, который оказался умнее всех вельмож.

К своему пятилетнему «юбилею» Володя выучил сти­хотворение Лермонтова «Спор», и хотя не до конца, но прочел его наизусть.

А вот когда сам научился читать, то произошел ка­зус. Попалась книжка «Птичница Агафья»¹ . «Если б мне в то время попалось несколько таких книг — бросил бы читать совсем. К счастью, вторая — «Дон-Кихот». Вот это книга! Сделал деревянный меч и латы, разил окру­жающее» («Я сам»).

Среди взрослых Володя слыл затейником. «Помню, игра была такая, — вспоминает Александра Алексеев­на, — играющий начинал читать стихотворение, затем, не окончив, обрывал чтение и бросал платок кому-либо из играющих. Тот должен был закончить стихотворе­ние. Володя принимал участие в игре наравне со взрос­лыми. Или затевалась игра на придумывание возможно большего количества слов на какую-либо букву. Когда взрослым уже надоедала игра и они затруднялись назы­вать слова, Володя все еще энергично продолжал приду­мывать. Эта игра его очень увлекала».

Дружбу Володя заводил с братьями Глушковскими, двоюродным братом Мишей Киселевым и другими зна­чительно более старшими, чем он, подростками и юноша­ми. Любимым временем поэтому было лето, когда у Мая­ковских собиралась учащаяся молодежь — родственни­ки и знакомые. Володя не только был участником всех их походов в горы, но нередко и сам вовлекал старших в подобные мероприятия, внося в них выдумку, элементы игры, приключений.

Устраивались семейные выезды в глубь лесничества — на Зекарские минеральные воды. Сняв большие две ком­наты в деревянном бараке, заменявшем гостиницу, Мая­ковские и их гости уже действительно отдыхали, кроме разве Владимира Константиновича, который и здесь справ­лял дела по лесничеству. Зато все остальные вели воль­ный образ жизни, устраивали прогулки в лес, раскиды­вали где-нибудь на поляне скатерть и с аппетитом пое­дали сыр, яйца, холодную баранину и огурцы. А когда темнело, с факелами, с песнями возвращались домой.

«Летом все хорошо поправлялись на чистом возду­хе...» — так говорила об этом Александра Алексеевна, проявлявшая заботу о здоровье и самочувствии своих де­тей и близких.

На впечатлительного Володю, хоть и было ему от ро­ду шесть лет, не могло не повлиять это событие. Над кре­постью витал дух легенды. Двор обнесен земляным ва­лом, сохранились остатки крепостных стен, обвитые плю­щом, накаты для орудий. Детскому воображению Володи, когда он обживал этот романтический уголок грузинской земли, рисовались картины былых сражений...

Само расположение дома и крепости настраивает поэ­тически: отсюда открывается прекрасный вид на север — к снеговым вершинам Кавказских гор. Крепость огибает река Ханис-цхали, к которой ведет крутой обрыв. Река весной разливается и вовсю показывает свой горский ха­рактер.

Удобней и просторней, чем в доме Кучухидзе, здесь была и квартира. Но пожить в ней пришлось мало. Оля, подготовленная для поступления в то же учебное заве­дение, в котором училась старшая сестра, уехала с нею в Тифлис. Володя остался с родителями один, очень ску­чал без сестры. Наконец пришло время учиться и ему. Решено было определить его в Кутаисскую гимназию. Надо было готовиться, нужен был учитель.