Анатолий Вассерман Сундук истории. Секреты денег и человеческих пороков

Болезнь Саудовской Аравии

Ограничение экономических взаимоотношений — едва ли не самая распространённая в веках и странах форма политического давления. Счесть её болезнью не вправе даже человек, свято верующий: политика должна всецело подчиняться экономике.

Известный журналист (и довольно удачливый политик) Владимир Ильич Ульянов справедливо учил: политика есть концентрированное выражение экономики. Но сам процесс концентрирования порождает, как положено по законам диалектики, переход количества в качество. У политики рождаются собственные интересы, далеко не во всём сводимые к экономике.

Да и сама экономика порою требует многоходовых манёвров. Так, грамотный хозяйственник стремится повысить прибыль, но иной раз может торговать в убыток себе — чтобы привлечь новую клиентуру и/или разорить конкурентов.

Естественно, амбиции надлежит соизмерять с возможностями.

Наполеон Карлович Бонапарт пытался разорить Великобританию, запретив континентальной Европе торговать с нею. Британцам это не слишком мешало — владычица морей находила покупателей и на других континентах. А если надо было что-то продать именно европейцам — товар называли американским. Британцы даже создали за свои деньги несколько заокеанских заводов — чтобы при необходимости ставить на своих изделиях их клейма. Европа же всячески изворачивалась, чтобы обойти невыгодную ей блокаду. Несчастный для Наполеона восточный поход, после которого империя так и не оправилась, был задуман всего лишь как средство заставить Россию — вопреки интересам её собственных экспортёров — блюсти запрет на торговлю с Великобританией.¹²⁸

Не принесла особого успеха и экономическая блокада Кубы. СГА — Соединённые Государства Америки (state означает государство — смысл Декларации Независимости как раз в том, что тринадцать британских колоний объявили себя самостоятельными государствами) — не учли: их главный в ту пору геополитический конкурент готов был покупать кубинский сахар даже в убыток себе, лишь бы завести базу поблизости от вражеского континента.

Но неизбежные неудачи не умаляют значения экономического оружия.

На 1973.10.06 выпал по иудейскому лунно-солнечному календарю Судный день. Десять дней после Нового года Бог подводит итоги дел каждого человека и в Судный день выносит всем приговоры на следующий год. По канону в этот день надлежит поститься и молиться, дабы приговор не был слишком суров.

Даже из армии всех верующих распускают по домам — на молитвы. В укреплениях вдоль Суэцкого канала и на Голанских высотах остались крошечные патрули из приверженцев других религий. Поэтому египетские и сирийские войска без особого труда прорвались на крошечную израильскую территорию.

Но малый размер — не только недостаток. Солдаты вернулись на фронт чуть ли не за день. Ещё через пару дней мобилизовались резервисты. А через неделю, остановив и окружив прорвавшихся, Армия Обороны Израиля перешла в контрнаступление. Что с учётом арабских политических (и вытекающих отсюда военных) традиций совершенно неизбежно.¹²⁹

Тогда арабские страны, экспортирующие нефть, остановили экспорт «до тех пор, пока Израиль не вернётся на исходные рубежи». К СССР, традиционно поддерживавшему арабов (у них в ООН два десятка голосов, а у Израиля один), вынужденно присоединился весь западный мир. Израилю пришлось повернуть свои танковые колонны в сорока километрах от Каира и Дамаска и к 1973.10.24 действительно вернуться в укрепления.

Политической цели — спасения от разгрома — арабы добились. Но за пару недель нефть подорожала на порядок. Арабы почувствовали вкус шальных денег. И договорились с прочими экспортёрами — ограничивать торговлю и впредь, чтобы удерживать высокую цену. Так политический манёвр принёс очевидную экономическую выгоду.

Правда, экономика всё-таки первична. Через несколько лет по закону Саймона нефть вновь — невзирая на все сговоры экспортёров — стала дешеветь. Даже новый мощный политический ход — многолетняя война Ирака с Ираном — лишь немного оттянул обвал рынка.

Впрочем, Саудовская Аравия сумела сыграть и на понижение — по классическому принципу «что не можешь уничтожить — возглавь». Резко нарастив экспорт, она обвалила рынок в одночасье.

Для неё это было не слишком болезненно: издержки нефтедобычи на юге Аравийского полуострова низшие в мире. Зато конкуренты, чьи производственные расходы не в пример выше, изрядно пострадали.

Особый удар пришёлся по СССР. К тому времени Союз, также привыкший безудержно тратить шальные нефтяные деньги, втянулся в войну, уже несколько веков бушующую между бесчисленными племенами, кланами и группировками в Афганистане. Как только поток нефтедолларов иссяк, турбина советской военной машины заглохла. А заодно и прочая экономика посыпалась.

Впрочем, нефтяные несчастья СССР — предмет отдельной заметки. Здесь куда важнее отметить: сырьевой дубинкой пользовались не только арабы. Скажем, СГА в 1941-м организовали нефтяную (да в какой-то степени — и по многим другим видам сырья) блокаду Японии в тот момент, когда её экономика уже полностью перестроилась на военный лад. Если бы Япония отказалась от военных планов, она бы неизбежно разорилась при обратной перестройке. Вступив же в войну, она лишилась возможности дальнейшего расширения военного производства, ибо гражданская часть экономики была уже свёрнута. СГА, правда, понесли изрядные потери в начальной фазе войны. Но когда японские боевые возможности исчерпались, экономическое превосходство СГА — в том числе и в части доступа к сырью — оказалось решающим.

Жаль, что у России сейчас нет внешнеполитических рычагов эффективнее нефтегазового. Но его использование — не преступление, а общепринятая норма. И уж во всяком случае не болезнь.

Венесуэльская болезнь

«Политика массовой национализации и квазинационализации частной собственности», вызывающая негодование Илларионова, случалась далеко не единожды — и не только в Венесуэле. Например, в образцово капиталистической Великобритании лейбористы, придя к власти сразу после Второй мировой войны, национализировали целые отрасли. Возможно, потому, что при послевоенном разорении не видели иного способа поддержать их существование.

Правда, многократное повторение национализации позволило всесторонне изучить её практически неизбежные последствия. Сдержать их удаётся, разве что если государственное предприятие реально конкурирует с частными (как, например, Renault во Франции). Если же национализирована монополия — катастрофа неминуема.¹³⁰

До поры до времени предприятие, щедро подпитанное казёнными — то есть для его менеджеров даровыми — деньгами, расширяется и процветает. Но рано (как правило) или поздно (если очень повезёт) качество работы ухудшается — ведь оценивают его теперь не столько потребители (своим трудовым рублём или фунтом), сколько чиновники разных рангов (чьи доходы и расходы если от чего и зависят, то уж точно не от работы подведомственных заведений).

Вслед за качеством закономерно падает и количество. Его, правда, оценить заметно проще, чем качество.

Так ведь и найти уважительные причины сокращения объёмов производства несложно. Тем более что главная из этих причин объективна. Потребители стараются заменить некачественные товары и услуги чем-нибудь более приемлемым.

Наконец, казённая продукция дорожает: количество упало, а сократить число рабочих мест или зарплату на каждом из них не согласится ни демократически избранный чиновник (ему нужны голоса и на следующих выборах), ни тем паче диктатор (не имея внятных способов изучать общественное мнение, он опасается незримых течений).

Если цену поднять не удаётся, изыскиваются иные способы поживиться из казённого котла. Ходорковский и Невзлин, купив на аукционе казённую нефтяную компанию ЮКОС, обнаружили: едва ли не каждый её администратор, начиная с уровня мастера, имел персональную скважину, доход из которой капал прямо в его кошелёк. Как только они покончили с этой формой хищений, прибыль компании выросла в несколько раз.

Кстати, ЮКОС являет и другие примеры эффективности частного управления. Так, там внедрили новую компьютерную систему управления всеми скважинами и насосами. Даже создали самостоятельную компанию СибИнТек для разработки управляющих программ. Решив поставленные ЮКОСом задачи, СибИнТек ушёл на вольные хлеба. Несколько сот молодых сибиряков, изучив искусство программирования за нефтяные деньги, теперь зарабатывают благополучие собственными силами.

Ходорковского ругали за само проведение аукциона по ЮКОСу: не допустив конкурентов к торгам, он отдал государству примерно триста миллионов долларов, а честный аукцион принёс бы, по экспертным оценкам, раза в три больше. Но когда государство решило изъять основу могущества олигарха, слишком увлёкшегося политикой (и на мой взгляд, далеко не безупречного в ней¹³¹), акции ЮКОСа стоили десятки миллиардов. Правда, за это время и нефть подорожала чуть ли не впятеро, а значит, чистая — за вычетом издержек на добычу и транспортировку — прибыль выросла раз в десять. Но по меньшей мере три «крата» роста цены компании — следствие не выгодных внешних обстоятельств, а несомненной эффективности приватизации.

Об ЮКОСе я говорю так подробно прежде всего потому, что компания — один из очень немногих примеров национализации в нынешней России. Правда, есть ещё Сибнефть, выкупленная по реальной цене. Но в её истории есть и пример неэффективной приватизации. Первый покупатель — Березовский — превосходный изобретатель схем ведения дел, но далеко не лучший организатор. А уж главный способ его деятельности — приватизация менеджмента, т. е. подкуп руководителей компаний, ему не принадлежащих — и вовсе годен только для работы с казёнными корпорациями (так, в правлении Общественного Российского Телевидения все представители государства дружно голосовали под диктовку Березовского). Не удивительно, что Абрамович — не столь изощрённый политик, но хороший управленец — выкупил Сибнефть у Березовского куда дешевле, чем продал государству.

Других сколько-нибудь серьёзных случаев национализации в новейшей российской истории не заметно. Не зря Илларионов обвиняет власти ещё и в квазинационализации. Что это такое — сказать трудно. Именно поэтому оправдаться от столь расплывчатого обвинения практически невозможно.

Вероятнее всего, Илларионов имеет в виду массовое вмешательство чиновников в хозяйственную жизнь. Формы вмешательства весьма разнообразны — и зачастую разнобез образны. Мелочная регламентация того, что должен регулировать — изменением спроса — сам рынок. Нелепые и каждодневно усложняющиеся налоговые и таможенные правила. Принуждение к оплате властных затей — от посадки газонов до городских праздников — под лозунгом социальной ответственности бизнеса (хотя именно бизнес даёт местным властям налоги, в том числе и на все их затеи). Наконец, прямые поборы и взятки.

Но всё это — ни в коей мере не национализация. Инициатива здесь исходит не от государства как целого. И интересы государства — пусть и превратно понятые — ни в коей мере не защищаются. Ибо нельзя путать интересы государства с интересами отдельных его чиновников. Так же как интересы страны — с интересами государства.

Словом, национализации у нас пока далеко не так много, чтобы считать её болезнью. Оно и понятно. Доля сырья, добычей которого не слишком сложно распоряжаться, в нашем доходе пока явно меньше, чем в венесуэльском.