Священномученики Иаков (Маскаев), архиепископ Барнаульский, Петр (Гаврилов) и Иоанн (Можирин), преподобномученик Феодор (Никитин) и мученик Иоанн (Протопопов)

Священномученики Иаков (Маскаев), архиепископ Барнаульский, Петр (Гаврилов) и Иоанн (Можирин), преподобномученик Феодор (Никитин) и мученик Иоанн (Протопопов)

Дни памяти:  Собор Новомучеников Российских Июль 16 / 29

В 1901 году Иаков Иванович был рукоположен в сан священника ко храму в селе Зобово, расположенном в 180-ти километрах от Оренбурга. Отец Иаков зарекомендовал себя как энергичный труженик на ниве Христовой. Он неустанно проповедовал, его усилиями в течение нескольких лет была построена в селе новая церковь. Несмотря на стесненные обстоятельства в средствах и большую семью, отец Иаков был одним из самых щедрых жертвователей в епархии. Горячо отзываясь на призыв Церкви и Отечества о помощи, он активно собирал и пересылал пожертвования на нужды армии и флота во время русско-японской войны 1904-1905 годов. 8 / 21 апреля 1905 года епископ Оренбургский и Уральский Иоаким (Левицкий) наградил его набедренником. В 1909 году отцом Иаковом было выстроено здание церковноприходской школы в деревне Ворониной. С 1913 года он значится членом епархиального комитета православного миссионерского общества. В 1915 году отец Иаков был награжден камилавкой. Во время начавшейся в 1914 году Первой мировой войны отец Иаков со своими прихожанами щедро жертвовали на нужды русских воинов, и пожертвований всегда было больше, чем в каком бы то ни было другом приходе в епархии, хотя они жертвовали не от материального избытка, а от широты милующих сердец, жертвовали всё, что имели.

Дело просвещения, всегда существенное для процветания любого народа, в начале XX века в России испытывало значительные трудности, и в особенности там, где в епархиях только недавно основались учебные заведения. В тяжелом материальном положении оказалась и Оренбургская Духовная семинария; это обстоятельство подвигло создать Общество вспомоществования ее нуждающимся ученикам, одним из деятельнейших участников и щедрым жертвователем которого стал священник Иаков Маскаев. «Без помощи Общества, — писалось в отчете ревизионной комиссии, — немало бедных воспитанников нашей семинарии не могли бы продолжать своего образования, а другие остались бы без необходимой обуви и одежды».

За безупречное и ревностное пастырское служение он вскоре был возведен в сан протоиерея и включен в состав епархиального управления. Среди своих прихожан, а также среди духовенства в епархии отец Иаков имел столь высокий авторитет, что когда пришло время и в Оренбургской епархии было образовано Орское викариатство, он был вызван в Оренбург в качестве кандидата на архиерейскую кафедру.

В январе 1923 года в Оренбурге состоялось собрание духовенства и мирян под председательством епископа Оренбургского Аристарха (Николаевского). На этом собрании абсолютным большинством голосов было решено кандидатом на Орскую кафедру избрать протоиерея Иакова и командировать его в Москву для рукоположения в сан епископа. Узнав желание правящего архиерея и собрания священнослужителей градо-Орских церквей возвести его в сан епископа, отец Иаков стал отказываться, указывая на то, что на его руках остались дети-сироты, трое из которых в несовершенных летах, причем младшей дочери всего пять лет, а между тем от епископа в настоящий исторический момент требуется прежде всего исповедничество, он должен быть готов к ссылкам и тюрьмам. На все возражения и слезные просьбы отца Иакова пронести мимо горькую сию чашу архипастырского служения и внять сиротству детей ему было сказано, что у Бога нет сирот. Выслушав это, отец Иаков согласился и не стал больше спорить, вручив детей попечению Бога и Матери Божией. Впоследствии все дети дожили до преклонного возраста, пережив летами мученика-отца; они всегда ощущали незримую Божию защиту.

По пострижению в монашество с именем Иаков, в честь апостола Иакова, брата Господня, с днем тезоименитства 23 октября, отец Иаков был рукоположен в сан епископа преосвященным Антонином (Грановским) и бывшим когда-то архиепископом Екатеринославским Владимиром (Соколовским-Автономовым), который сообщил нарекаемому в архиерейский сан, что он находится в подчинении Патриарха Тихона и никогда не прерывал с ним общения. После хиротонии епископ Иаков вернулся в Оренбург. 10 мая 1923 года епископ Аристарх отбыл в Москву, отдав распоряжение, что епископ Иаков остается на время его отсутствия управляющим Оренбургской епархией. В этом же году епископ Аристарх отпал в обновленчество; вместе с тем стало ясно, что епископ Антонин является одним из руководителей обновленчества, и по этой причине законность хиротонии владыки Иакова стала вызывать сомнения и желание у священнослужителей и прихожан, чтобы этот вопрос был разрешен священноначалием. 22 июля 1923 года состоялось собрание всех православных священнослужителей города Орска с участием представителей от приходских советов градо-Орских церквей по вопросу хиротонии епископа Иакова, которое единодушно постановило: «Принимая во внимание неканоничность и безблагодатность ВЦС и принятой от него именуемым епископом Иаковом — бывшим протоиереем Маскаевым, хиротонии, по недоразумению... вменить в обязанность епископу Иакову с первым отходящим поездом отправиться в город Москву и явиться к Патриарху Тихону или его заместителю для получения исправления в епископском сане и благословения от Святейшего на служение в городе Орске.

Кроме того, ввиду выдающихся нравственных достоинств и чистоты православия и той любви народа и духовенства, которую снискал епископ Иаков за кратковременное служение в Оренбургской епархии и в городе Орске, просить Святейшего Патриарха оставить любимого нами архипастыря в городе Орске, как народного избранника и весьма ревностного деятеля на ниве Христовой, снабдив его установленной грамотой». Так как попечение об Оренбургской епархии в то время было поручено архиепископу Челябинскому Серафиму (Александрову), владыка Иаков направил к нему письмо с объяснением всех обстоятельств дела и получил ответ о спорности в каноническом отношении его хиротонии. Получив такой ответ, епископ Иаков немедленно подчинился высказанному суждению и, рассматривая это распоряжение как необходимый крест, прекратил совершение богослужений.

В соответствии с решением собрания священнослужителей, 26 июля владыка Иаков из города Орска направился в Москву к Святейшему Патриарху, но в вагоне поезда в Оренбурге был арестован сотрудниками ОГПУ и возвращен ими в Орск. Через некоторое время владыка вновь попытался встретиться с Патриархом, но снова был арестован и после краткого пребывания в заключении освобожден.

Ввиду сложившегося положения, 5 августа 1923 года было вновь созвано собрание священнослужителей градо-Орских церквей с участием представителей приходских советов и заслушано сообщение владыки о его безуспешных попытках достичь Патриарха. Собрание постановило: «...С епископом Иаковом в молитвенно-евхаристическое общение войти; просить его озаботиться получением от Патриарха Тихона соответствующей грамоты свидетельствующей о его епископском достоинстве».

3 сентября 1923 года епископ Иаков отправил прошение Патриарху Тихону, в котором он изложил все обстоятельства дела и добавил: «Смиренно прошу не считать меня как карьериста... а если я что и сделал по малоопытности, без злого умысла, то коленоприпадающе к стопам Святительским Вашего Святейшества умоляю простить меня недостойного и грешного, исповедую верность "до смерти" Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, кормило коей в стране нашей Освященный Собор передал Вашему Святейшеству, рабски, как негодный раб, прошу, Ваше Святейшество, принять меня в общение; никаким обновленческим группам я не сочувствую и реформ в жизнь проводить никогда не буду без благословения Вашего Святейшества... Снизойдите, Ваше Святейшество, к моей мольбе и исполните мою слезную просьбу. 26 июля я отправился к Вашему Святейшеству, но в вагоне в городе Оренбурге был арестован и возвращен обратно; собираюсь снова — но опять те же препятствия... Но буду надеяться на помощь Божию. Согласно извещения архиепископа Серафима о спорности и неканоничности моей хиротонии, я добровольно, как крест, возложил на себя запрещение и теперь службу не служу».

Патриарх Тихон принял его в молитвенное общение, но предложил написать письменное заявление, что владыка не имеет ничего общего с обновленческим Синодом. Епископ Иаков выполнил предложение Патриарха и написал заявление в обновленческий Синод, что он не желает и не находится в его подчинении. После этого его хиротония, как совершенная архиереями старого поставления, была признана действительной.

В это время владыку беспрестанно вызывали в ОГПУ, грозя арестом и предлагая стать негласным сотрудником. Видя, что властями созданы такие условия, когда он не может выехать из города для установления связи с Патриархом, владыка решил согласиться, для того, чтобы хоть несколько ослабить надзор над собой и канонически разрешить вопрос о законности своей хиротонии, получив об этом официальный документ Патриарха. Он заявил начальнику ОГПУ о своем согласии на сотрудничество. А затем выехал в Москву, где побывал у Святейшего и получил все необходимые документы, подтверждающие подлинность его хиротонии, и вернулся в Орск, где был тут же вызван к начальнику ОГПУ, который спросил его, зачем он ездил в Москву. Владыка ответил, что ездил за ставленнической грамотой.

13 января 1925 года обновленцы наложили на епископа Иакова запрещение в священнослужении, но оно было ничего не значащим для него, так как он никогда не связывал себя с ними, желая быть только в Патриаршей Церкви. После решительного отказа иметь какую бы то ни было связь с обновленцами владыка был вызван в ОГПУ, где ему было предложено начать сотрудничество с ОГПУ в связи с данным им обещанием, а также и с обновленцами. Владыка категорически отказался от сотрудничества как с теми, так и с другими. Начальник ОГПУ попытался уговорить его, действуя то лестью, то угрозами, но владыка проявил решительную твердость в своем выборе и не пошел ни на какие компромиссы. Вскоре ОГПУ предложило ему встретиться для переговоров с одним из своих сотрудников вне пределов здания ОГПУ, но владыка, твердо держась своего решения, отказался с кем-либо встречаться и уже никогда и никуда и ни на какие встречи не шел.

В это время владыка служил каждый день и за каждой службой проповедовал; в своих проповедях он старался как можно глубже раскрыть содержание Евангелия, но нередко ему приходилось касаться и существа обновленческого раскола. Однажды владыку задержали, когда он ехал на богослужение. Уже начинали звонить к службе, когда его привели в ОГПУ, где кроме сотрудников находился обновленческий священник. Все они стали шумно требовать, чтобы владыка дал подписку, что он перестанет проповедовать против обновленцев и вообще будет проповедовать реже. Владыка категорически отказался, сказав, что проповедь — это уставная часть богослужения, а устав он отменить не может. Продержав некоторое время, они отпустили его. В храме между тем не начинали служить всенощную до выяснения всех обстоятельств, и велика была всеобщая радость, когда приехал владыка и началось богослужение.

Видя непреклонность епископа в служении православию и его решительную борьбу с обновленцами, ОГПУ в 1925 году арестовало владыку и приговорило к трем годам ссылки, которую он был отправлен отбывать в город Самару. В ОГПУ составили на него следующую характеристику: «Как епископ среди верующих, и особенно среди монашествующих, пользуется авторитетом и имеет на них влияние».

После ареста владыки дети его остались без средств к существованию, и в храмах города устраивались тарелочные сборы на «архиерейских детей», дети зачастую сами ходили с тарелочкой. Авторитет владыки, любовь паствы к нему, его почитание были столь велики среди православных, что они с охотой и обильно жертвовали сиротам.

По окончании ссылки в 1928 году владыка был назначен епископом Осташковским, викарием Тверской епархии. В Осташкове владыка прослужил около года и 6 февраля 1929 года был назначен епископом Балашовским, викарием Саратовской епархии.

В 1928 году в Балашове была арестована большая группа духовенства, а в 1929 году местные власти снова принялись собирать сведения о священнослужителях и верующих города Балашова. Они видели, что при балашовском соборе собрана дружная община верующих во главе с правящим епископом Иаковом, они обвинили их в том, что те ведут «среди населения агитацию против мероприятий советского правительства и партии, такого рода деятельностью они разлагающе действуют на местное население в селах». Было арестовано пятнадцать человек — священнослужителей, монахинь и мирян. Среди них 12 февраля 1930 года был арестован и епископ Иаков. Всех арестованных поместили в тюрьму в городе Балашове.

Власти стали вызывать для допроса одного за другим лжесвидетелей. Один из них показал, что «епископ Иаков, являясь враждебно настроенным по отношению к советской власти, имеет тесную связь с монашествующим элементом и реакционными церковниками, с коими частенько ведет беседы на дому, где он проживает; его квартиру очень много посещает не только городских церковников, но и приезжих, коим он дает советы для борьбы с мероприятиями советской власти и высказывает свое недовольство таковыми... так например, в одной из проповедей в кладбищенской церкви, примерно числа 25 мая, Маскаев говорил: "Для нас, верующих, настало невыносимо тяжелое время, власть всюду нас притесняет, не дает нам свободно мыслить; закрывая церкви, она оставляет нас, верующих, без куска хлеба, храм Божий это наша духовная пища, а советская власть нас лишает этого". Маскаев с приездом в Балашов объединил черные силы церковников из монашествующего, торгового и чиновничьего элемента и является вдохновителем их в борьбе с советской властью».

Давали показания в качестве лжесвидетелей и отступники от веры, священники, снявшие с себя сан. Один из них показал: «Мне, как бывшему священнику Преображенской церкви и бывшему благочинному города Балашова, хорошо известно, что кафедральный собор города Балашова являлся центром контрреволюционной церковной организации... Квартиру епископа Иакова Маскаева стали посещать черносотское духовенство, реакционные церковники и монашествующий элемент не только города Балашова, но и окрестных сел и районов за получением советов и обмена мнениями. Последний же, являясь вдохновителем контрреволюционной своры, в своих беседах и советах определенно восстанавливал посещающих его квартиру и подстрекал их против проводимых советской властью мероприятий. Так, примерно в мае 1924 года, в разговоре со мной по вопросу закрытия Преображенской церкви и положения коллектива сказал: "Гонения на Православную Церковь растут с каждым днем; несмотря на издаваемые законы, советская власть их сама же и нарушает, заточили сотни невинных отцов духовных, грабят и разоряют народное имущество и преследуют верующих вплоть до заточения по тюрьмам, вот плоды завоеваний русским народом свободы". Он же, Маскаев, в беседе с приехавшими крестьянами, примерно в сентябре 1929 года, по вопросу хлебозаготовок говорил: "Тяжелое настало время для народа, советская власть — власть рабоче-крестьянская, а своими мероприятиями разорила крестьянство, обобрала, что называется, дочиста, какой же крестьянин после этого скажет, что ему нужна советская власть". Маскаева очень часто и много посещает монашек, коих он настраивал для обработки местного населения, особенно в защиту церквей на случай кампании по закрытию последних, благодаря чему никому небезызвестно то, что, наряду с проводимыми кампаниями по закрытию церквей в округе, имелся ряд случаев открытых выступлений верующих против закрытия, вплоть до оказания сопротивления представителям советской власти и общественным работникам, как-то: в селе Андреевки Аркадакского района, в селе Мача Тамалинского района, в селе Репно-вершины Балашовского района и так далее. Во время произнесения одной из проповедей в соборе Маскаев, призывая верующих к сплочению для защиты религии, произнес: "Претерпевайте, верующие, все обиды, наш Отец, Иисус Христос, терпел за нас, придет время и вы возрадуетесь"».

Один из членов приходского совета городского собора показал: «...Оставшийся представитель всей этой кучки Иаков Маскаев играет видную роль среди обиженных советской властью кулаков, монашек и антисоветского элемента. К нему часто и много ездят из сел монашек и священнослужителей, кои, получив должное внушение и наказ, какой точки придерживаться, возвращаются обратно в села. Мне, например, известно со слов, или вернее из разговоров, отдельных лиц о том, что Маскаев советует приезжим к нему священнослужителям, монашкам и церковникам возбуждать соответствующие заявления перед вышестоящей советской властью на мероприятия советской власти на местах и организованно не допускать закрытия церкви...»

4 марта 1930 года следователь допросил владыку, задавая вопросы в соответствии с показаниями лжесвидетелей. Владыка ответил: «В городе Балашове я проживаю с 15 марта 1929 года и служу в качестве епископа Балашовской епархии. За время нахождения меня в Балашове я близких знакомых, с которыми бы я поддерживал постоянное знакомство, не имел и не имею. В гостях я ни у кого не бывал, а также и у меня никогда никто не бывал. В отношении обращения ко мне со стороны верующих граждан о содействии их ходатайствам по вопросу незакрытия или вновь открытия церквей могу сказать следующее. Ко мне неоднократно являлись как члены коллектива верующих, так и члены церковного совета и просили у меня совета, как и перед кем им ходатайствовать, чтобы у них не закрывали церковь или, когда церковь была уже закрыта, вновь открыть, согласно желания верующих, на что я им предлагал обращаться согласно указания митрополита Серафима в окружной административный отдел... Но подобные обращения ко мне были очень редки, а в большинстве случаев верующие, помимо и не извещая меня, сами непосредственно обращались по соответствующим инстанциям...

Я знаю, что в городе Балашове проживает много монахинь, но я лично ни с одной из них не знаком и у меня на квартире таковые никогда не были. Кроме случаев, когда они приходили с заказом к дочери по шитью. В отношении двух монахинь, которые живут при соборе, могу сказать, что я их лично знаю плохо, знаю, что одну из них зовут Наталия, а другую, просфорню, даже и звать не знаю. Две эти монахини лично у меня на квартире не были, и о церковных делах я с ними никогда не говорил.

Лично ко мне из сел как Балашовской епархии, так и из других епархий никто и никогда, не обращался с просьбой дать указания, как и что предпринимать по вопросу закрытия церквей со стороны местных органов власти.

Летом 1929 года ко мне на квартиру пришла неизвестная мне гражданка, назвалась монахиней бывшего подворья Балашовского монастыря в Царицыне и просила меня сообщить, какого я церковного течения, кем назначен епископом Балашовским и какого я мнения о митрополите Григории Екатеринбургском. На что я ей ответил, что я православный, назначен митрополитом Сергием Нижегородским, что же касается Григория, то я его считаю отколовшимся от Православной Патриаршей Церкви. Когда я своими ответами удовлетворил просительницу, я в свою очередь задал ей вопрос, кто она и почему ее эти вопросы интересуют. На что мне эта монахиня сказала, что она приехала из Сталинграда, где большинство городских приходов перешло к григорианцам, а также она слышала, что я являюсь обновленцем, и она приехала это проверить и, если это правда, что я обновленец, то спасти здешних сестер от заблуждения. Далее эта монахиня задала мне вопрос, что если я не обновленец, то почему молюсь за власть, на что я ей также дал исчерпывающий ответ, который, по-видимому, ее удовлетворил, и больше она ко мне не приходила, и я ее больше не видал...

В отношении проповедей, произносимых мною почти после каждой ей службы, могу сказать, что в своих проповедях я исключительно касался евангельских тем, не сопоставляя их с современной жизнью и не касаясь в них современных политических и бытовых вопросов».

Все обвиняемые и некоторые свидетели, будучи допрошены о владыке, говорили о нем как о выдающемся архиерее и ревностнейшем архипастыре, обладавшем среди православных города бесспорным и заслуженным авторитетом. Никто из обвиняемых не подтвердил фактов антигосударственной деятельности епископа, но для властей было достаточно свидетельства о его церковной деятельности.

13 марта 1930 года следствие было закончено, и владыке было предъявлено обвинение. Ознакомившись с ним, он написал: «В предъявленном обвинении виновным себя не признаю, ибо антисоветской деятельностью я не занимался».

9 июня 1930 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило епископа Иакова к трем годам заключения в концлагерь. Вместе с ним были приговорены еще четырнадцать человек: четверо — к трем годам концлагеря, шестеро — к трем годам ссылки, один — к тюремному заключению на четыре месяца, трое освобождены с ограничением выбора места жительства, с поступлением на три года под надзор властей.

Среди этих троих была Раиса Покровская. Она родилась 5 сентября 1862 года в селе Казачки Балашовского уезда в семье диакона Льва Покровского. Получила хорошее образование и почти всю жизнь проработала учительницей в Балашовском женском монастыре, где приняла иноческий постриг. В 1923 году монастырь был закрыт, но монахини добились разрешения открыть на его месте монашескую общину, и Раиса, как и многие другие насельницы, продолжала жить в общине. В 1929 году власти закрыли и общину, а вскоре Раису арестовали. На вопрос следователя, знает ли она епископа Иакова, Раиса ответила: «Епископа Иакова Маскаева я знаю и неоднократно слыхала его проповеди в церквях, он пользуется большим авторитетом среди верующих и имеет на них влияние...»

Раису обвинили в том, что она «распускала среди населения явно антисоветские слухи, имела связь с монашками окрестных сел, через коих и обрабатывала местное население в антисоветском духе».

Виновной она себя не признала. Ей было тогда шестьдесят восемь лет, и власти приговорили ее к высылке из Балашова. Раиса была освобождена из заключения и отправлена под надзор властей в город Воронеж, где через три месяца, в сентябре 1930 года, скончалась.

По распоряжению властей епископ Иаков был отправлен в Соловецкий концлагерь и в конце июня прибыл в пересыльный лагерь в городе Кемь.

Незадолго до окончания срока заключения, 16 декабря 1932 года, Особое Совещание при Коллегии ОГПУ распорядилось отправить епископа на три года ссылки на Урал. Однако каким-то образом потерялись учетные документы, в которых сообщалось, в какой именно лагерь был отправлен епископ. 27 июня 1934 года Свердловское ОГПУ обратилось к своему начальству в Москву с сообщением, что епископ Иаков в Свердловск не прибыл, и просило объявить его во всесоюзный розыск.

Епископ Иаков между тем ни от кого не скрывался, но сразу же после освобождения из лагеря посетил заместителя Местоблюстителя митрополита Сергия и 4 апреля 1933 года получил от него назначение на Барнаульскую кафедру с поручением временно также управлять и Бийской епархией. В 1935 году владыка был возведен в сан архиепископа.

В Барнауле святитель-исповедник сразу стяжал любовь паствы истовым богослужением, проповедями, христианским мужеством, которое напоминало пастве мужество апостолов и первых святителей-мучеников Церкви Христовой. Владыка служил каждый день. Учитывая, что нет возможности для преподавания Закона Божьего, для богословских и литургических бесед, владыка везде в храмах, где служил, завел всенародное пение, чтобы из сознательного восприятия богослужения научить богословию. Иногда он сам выходил с посохом в руке к народу и давал знак, чтобы пели все. По городу и везде, куда бы он ни отправлялся, он всегда ходил в священнической одежде и с посохом, хотя в то время уже одно это было исповедничеством, вызывая со стороны безбожников хулу и насмешки. В своей жизни святитель отличался крайней нестяжательностью и для богослужений имел только одно архиерейское облачение. На службы в городские храмы он всегда ходил пешком. В будние дни совершал богослужения по священническому чину, во время праздничных богослужений всегда сам выходил к народу, совершая елеопомазание всех. После окончания литургии всех благословлял, независимо от того, много или мало было народа. В это время у него можно было что-либо спросить и получить ответ. В Барнаул к нему приехала дочь Нина. Она часто видела его молящимся ночью. Просыпаясь в два и в три часа ночи, Нина видела, с каким усердием владыка молился Богу. В эти годы здоровье владыки, сокрушенное заключением в Соловках, сильно пошатнулось, и в 1936 году он в сопровождении дочери выехал на лечение в Одессу. Когда он после непродолжительного лечения вернулся в Барнаул, стало очевидно, что близится новое гонение, и он завел себе сумку, в которой было собрано все необходимое на случай ареста.

Осенью 1936 года НКВД Алтайского края приступил к реализации плана по уничтожению духовенства Барнаульской и Бийской епархии. 23 сентября были арестованы и заключены в тюрьму в городе Бийске благочинный, протоиерей Даниил Носков, и мирянин Гектор Захарьин. 29 сентября был арестован священник Николай Пальмов. Все они согласились подписывать допросы с показаниями, которые требовались следователям. На основе их показаний власти составили обвинительное заключение, в котором, в частности, было написано: «23 сентября 1936 года 4-м отделом УГБ НКВД по Западно-Сибирскому краю в Смоленском районе ликвидирована контрреволюционная повстанческая организация, возглавляемая Барнаульским епископом Маскаевым Иаковом и благочинным священником Носковым Даниилом Матвеевичем.

Деятельностью контрреволюционной организации были охвачены: Смоленский, Алтайский и Грязнухинский районы и города: Бийск и Барнаул. В состав контрреволюционной организации входило 6 оформленных повстанческих ячеек с числом участников 28 человек...

Организация подготовляла повстанческие кадры для вооруженного выступления против советской власти в момент интервенции...»

Основываясь на лжесвидетельствах, подписанных арестованными обвиняемыми, 29 октября 1936 года власти арестовали архиепископа Иакова и заключили в тюрьму в городе Бийске. Во время длившихся в течение нескольких месяцев допросов архиепископ Иаков держался с большим мужеством и достоинством.

— Вам предъявляется обвинение в том, что вы являетесь идейным вдохновителем и руководителем контрреволюционной повстанческой организации в Смоленском и других районах Западно-Сибирского края. Что вы можете показать об этом? — начал допрашивать следователь.

— Виновным себя в этом не признаю, — ответил владыка.

— Вы говорите неправду. Следствие располагает бесспорными данными, изобличающими вас как руководителя этой контрреволюционной организации.

— Я уже ответил на первый вопрос, что виновным себя не признаю. Я не был участником никакой контрреволюционной организации.

— Вы продолжаете говорить неправду. Вам известен Даниил Носков, благочинный Смоленского района?

— Даниила Матвеевича Носкова я знаю. В мае 1933 года я из города Балашова прибыл в город Барнаул и занял место архиепископа. Первое время, ознакамливаясь с духовенством, занимающим приходы, я требовал их послужные списки. В то время Даниил Носков служил священником в селе Точилино Смоленского района. На этот приход он был поставлен мною по просьбе прихожан. В 1934 году Носков по просьбе прихожан села Смоленского мною был переведен в село Смоленское с возложением на него временно исполняющего должность благочинного. Носков у меня в Барнауле не был ни разу. Я же у Носкова был в 1935 году в конце июня, когда ездил на курорт в село Белокуриху. Заезжал к Носкову, когда ехал в Белокуриху и обратно. На курорт в Белокуриху приезжал один раз ко мне и Носков, привозил деньги, собранные с приходов на содержание патриархии.

— Дайте показания о политической настроенности Носкова Даниила.

—Дать показания о политической настроенности Носкова я не могу, так как с Песковым говорил очень мало, но из всех разговоров я вывел заключение, что он относится лояльно к советской власти.

— Вы говорите неправду. Вам как архиепископу хорошо известно антисоветское настроение Носкова. Вы хорошо знали, что Носков был судим за контрреволюционную деятельность и отбывал наказание в Сиблаге. Предлагаем не запираться, а давать правдивые показания.

— О том, что Носков был судим Тройкой, я знал из его послужного списка, и что он в Смоленском районе отбывает административную ссылку. О политических настроениях Носкова я не знал, так как по этому вопросу с ним разговора не имел.

— Вы опять врете. Следствию известно, что вы, будучи у Носкова в 1935 году, имели с ним беседу на контрреволюционную тему. Категорически настаиваем, чтобы вы на этот вопрос дали правдивые показания.

— Беседа у меня с Носковым была только о церковных делах, то есть о сборе добровольных пожертвований на содержание патриархии, о службе в церквях, о перемене антиминсов. В этих разговорах коснулись, как жили раньше, кто где учился. Говорили и о том, кто за что был судим и где отбывал наказание. Носков говорил, что он не знает, за что был осужден. С Носковым по этому вопросу я разговоров полностью припомнить не могу. О себе я говорил, что был вызван к уполномоченному в ОГПУ, предъявили обвинение, допросили и судили заочно Тройкой.

— Вы все время даете показания ложные и отвиливаете от ответов на поставленные вам вопросы, что вы являетесь вдохновителем и руководителем контрреволюционной организации, созданной в Смоленском и других районах Западно-Сибирского края. Носков Даниил является одним из руководителей этой организации, о чем он дал показания. Настойчиво требуем от вас правдивых показаний.

— Я повторяю, что ни вдохновителем, ни участником контрреволюционной организации не являлся.

— Вам предъявляются показания Даниила Носкова от 19 октября, где он указал, что признает себя виновным в том, что был руководителем контрреволюционной организации в Смоленском районе. Будете ли вы продолжать говорить следствию неправду или будете давать правдивые показания?

— Я намерен говорить правду и говорю правду на поставленные передо мной вопросы. Если Носков признал себя виновным, значит, он это делал, но мне лично об этом известно не было.

— Следствие располагает бесспорными данными о том, что вы были осведомлены о контрреволюционной деятельности Носкова и лиц, связанных с ним, так как Носков информировал вас об этом. По-прежнему настаиваем на даче правдивых показаний.

— Категорически отрицаю это, о контрреволюционной деятельности Носкова я осведомлен не был, так как он мне об этом не говорил.

— Вы уклоняетесь от ответов на вопросы, которые вам ставит следствие. Следствию известно, что вы были не только осведомлены Носковым о его контрреволюционной деятельности, но и принимали в ней самое активное участие, давая Носкову соответствующие установки. Следствие категорически требует не запираться и настаивает на правдивых показаниях.

— Я утверждаю, что о деятельности Носкова осведомлен не был, поэтому и принимать участия не мог, а также не мог давать каких-либо установок.

— Вы продолжаете увиливать от ответов. Ваша осведомленность о контрреволюционной деятельности Носкова и связанных с ним лиц и ваше практическое участие в этой контрреволюционной деятельности бесспорно доказаны следствием. Вам предъявляется показание Захарьина от 23 октября: «Иаков даже говорил, все это нужно строить под видом церковных объединений, дабы не провалить начатое дело». Как видите, дальнейшее ваше запирательство бесполезно, и следствие предлагает вам дать показание по этому вопросу.

— Это отрицаю, с Носковым я так не говорил и о контрреволюционных действиях его осведомлен не был.

— Ваше поведение на следствии свидетельствует о вашей неискренности, а также о том, что вы своими показаниями стараетесь запутать следствие. Будете ли вы давать следствию правдивые показания или отказываетесь от дачи показаний?

— Я намерен давать следствию показания и даю их.

— Если вы заявляете, что намерены давать следствию показания, то давайте их. Расскажите о контрреволюционной деятельности вашей, Носкова и других лиц по созданию повстанческой организации в Западно-Сибирском крае.

— Рассказать об этом я не могу. О контрреволюционной деятельности Носкова я не знаю, сам же я в политику не вдаюсь.

— Вы говорите неправду. Следствием вы изобличены как главный руководитель контрреволюционной повстанческой организации, созданной Носковым, Пальмовым и Захарьиным в Смоленском и других районах Западной Сибири. Давайте показания по этому вопросу.

— Я уже указал на предыдущем допросе и говорю сейчас, что об организации не знал и не являлся ее идейным руководителем.

— Вы продолжаете говорить неправду. Для изобличения вас в том, что являлись руководителем контрреволюционной организации, вам дается очная ставка с обвиняемым Захарьиным.

— Расскажите, что вам известно об участии в контрреволюционной повстанческой организации Маскаева Иакова Ивановича, — спросил следователь Захарьина.

— Об участии в контрреволюционной организации архиерея Иакова Маскаева мне стало известно от Даниила Носкова при следующих обстоятельствах. Летом, точно месяц я не упомню, но это было в середине 1935 летом, я пошел к Носкову. В разговоре с ним мне Носков сказал, что вчера к нему проездом на курорт заезжал архиерей Иаков. Архиепископу Иакову Носков рассказал о проводимой работе по созданию контрреволюционной организации. Архиепископ Иаков, выслушав Носкова, одобрил действия и дал новые установки по вербовке новых участников.

— Что вы можете показать по этому поводу? — спросил следователь владыку.

— К Носкову я проездом на курорт Белокуриху заезжал в 1935 году в конце июня. Разговоров с ним, то есть с Носковым, о контрреволюционной организации не имел и установок никаких не давал.

После того, как лжесвидетель был уведен, следователь сказал, обращаясь к владыке:

— На очной ставке с Захарьиным вы изобличены в том, что Носковым были осведомлены о контрреволюционной повстанческой организации, вы приняли в этом участие и дали практические установки по вербовке новых участников в организацию. Будете ли вы теперь по-прежнему отрицать вашу принадлежность к контрреволюционной повстанческой организации?

— Свое участие в контрреволюционной организации я категорически отрицаю.

— Вам для очной ставки предъявляется обвиняемый Пальмов.

— Расскажите, что вам известно об участии в контрреволюционной повстанческой организации Маскаева Иакова. Членом этой организации являлись и вы, — сказал следователь Пальмову.

— Летом 1935 года, кажется в июле, я зашел к благочинному Даниилу Носкову переговорить об устройстве меня на приход. В разговорах о нашей жизни Носков мне рассказал, что у него в конце июня был Барнаульский архиерей Иаков Маскаев, которому он рассказал о проводимой контрреволюционной работе в Смоленском районе. Архиепископ Иаков одобрил все действия и дал новые установки вовлекать как можно больше недовольных. С того момента я узнал, что Маскаев является руководителем нашей организации.

— Что вы можете показать по этому поводу? — спросил следователь владыку.

— Я уже указал, что у Носкова был проездом, но разговоров с ним на тему о контрреволюционной организации не имел и установок ни письменных, ни устных не давал.

— Как видите, ваше запирательство и нежелание давать правдивые показания следствию и то, что вы своими ответами стараетесь запутать следствие, подтверждается другими участниками и руководителями этой повстанческой организации. Будете ли вы давать следствию показания о вашей контрреволюционной деятельности и деятельности других лиц, связанных с вами?

— Свое участие в организации я отрицаю. О контрреволюционном заговоре Носкова я не знал, поэтому не давал ни письменных, ни устных установок.

— О том, что Носков, Пальмов и другие вели активную контрреволюционную работу, вы были осведомлены. Об этом подтверждали сами обвиняемые на очной ставке с вами 31 октября 1936 года. Почему вы это скрываете?

— О контрреволюционной работе, которую проводили Носков, Пальмов, я ничего не знал.

— Вы говорите неправду. При первом допросе вы, характеризуя Носкова, заявили: «из всех разговоров я вывел заключение, что он относится лояльно к советской власти». Значит, у вас с Носковым разговор на политические темы был, так как без этого вы не могли бы сделать такого вывода.

— Такой вывод я сделал потому, что он, то есть Носков, в разговорах со мной не сделал ни одного выпада против власти. И к тому же Носков еще до получения от меня благословения был представителями власти зарегистрирован на приход.

— Вы же говорите, что с Носковым не имели разговора на политическую тему, а были у вас разговоры чисто религиозного характера. Как же вы все же могли определить его лояльность к советской власти?

— В разговорах Носков сказал, что у него отношения с местными властями хорошие. В доказательство привел, что на него не накладываются такие налоги, как на других священников, свыше нормы.

— Об отношении местных властей к Носкову вы сами хотели узнать или Носков в разговорах рассказал сам об этом?

— Задал вопрос Носкову я, как у него дела с налогом. Носков мне сказал, что налоги накладывают не свыше нормы.

— Значит, у вас с Носковым были и другие разговоры, не религиозного характера?

— Разговор был на религиозную тему, а отсюда вытек вопрос и о налогах. Других разговоров не было.

— Вы по-прежнему даете следствию неверные показания. С Носковым у вас был разговор и на политическую тему. О чем вам было подтверждено на очной ставке 31 октября с обвиняемыми Пальмовым и Захарьиным. Почему вы стараетесь скрывать это от следствия?

— Я уже отвечал, что никаких разговоров с Носковым на политические темы не имел. Пальмов и Захарьин от меня этого не слышали, поэтому утверждать не могут.

— Вы своими неверными показаниями стараетесь ввести следствие в заблуждение. Носкова вы характеризуете как лояльного человека, а Носков дал показания, что он антисоветский человек. В своих показаниях он говорит: «...они, то есть Пальмов, Можирин, Захарьин излагали свои взгляды, зная, что и я не советский человек». И ваши показания, что вы с Носковым не имели разговора на антисоветские темы, являются ложными.

— Никаких разговоров на антисоветские темы я с Носковым не имел.

— Кроме этого, Носков показал, что он, как благочинный и имеющий непримиримую вражду и злобу против советской власти, все антисоветские суждения священников оформил в контрреволюционную организацию, став руководителем последней. Вам он об этом рассказал, когда вы к нему заезжали. Предлагаем не запираться и дать показания.

— Ни о какой организации меня Носков не информировал, и такого разговора не было.

— Намерены ли вы давать следствию показания о своем участии в контрреволюционной организации?

— Показания давать согласен.

— Дайте показания, в чем заключалось ваше практическое участие в организации.

— Никакой организации участником я не был, и дать показания по этому вопросу я не могу.

— Вы же на первый заданный вам вопрос, будете ли давать показания своем о своем участии в организации, дали ответ, что показания дадите, а теперь заявляете, что дать показания не можете. Чем объяснить ваши противоречивые ответы?

— Противоречий не вижу, я думал, что вы будете касаться лиц, причастных к организации, поэтому ответил, что показания давать буду.

— Хорошо, дайте показания о известных вам лицах, принимавших участие в организации.

— Мне стало известно о контрреволюционной работе священников, находящихся в моем подчинении, только во время следствия. До этого времени я не знал, что они ведут работу контрреволюционного характера.

— Вы говорите неправду. О том, что Носков, Пальмов, Можирин и другие ведут контрреволюционную работу, вы знали до следствия. Предлагаем не запираться, а дать показания по этому вопросу.

— Повторяю, что до следствия я не знал, что они ведут работу против власти, когда меня стали допрашивать, то были зачитаны кое-какие показания, с того времени я узнал, что они ведут контрреволюционную работу.

— О том, что вы являлись не только участником организации, а даже руководителем ее, вам подтверждали на очных ставках Пальмов и Захарьин, и вы их показания слышали.

— Показания Пальмова и Захарьина я отрицаю, так как они не говорят, что слышали это от меня лично, а им обо мне говорил будто бы Носков...

— Носков начал заниматься контрреволюционной деятельностью с момента прибытия в Смоленский район из Сиблага. Вы, зная о его контрреволюционных действиях, не сняли его с работы, а, наоборот, приняли сами активное участие, возглавив эту организацию. Что вас заставляет скрывать это?

— Занимался ли Носков контрреволюционной деятельностью с момента прибытия в Смоленский район, мне неизвестно. И вел ли он работу впоследствии, я не знал также.

— Вы не могли не знать, что Носков создает организацию в Смоленском районе, так как Носковым за этот период времени завербованы Пальмов, Василевский и другие священники. К тому же, когда вы приезжали к Носкову, то об этом имели разговор.

— Разговора с Носковым о его контрреволюционной деятельности у меня не было, и я не знал, что им создается какая-то организация.

25 декабря 1936 года архиепископу Иакову был предъявлен протокол об окончании следствия. Владыка его подписать отказался, сказав, что он не признает себя виновным и поэтому протокол подписывать не желает.

Однако следствие на этом не было закончено, и он вместе с другими заключенными продолжал пребывать в тюрьме. Несмотря на тяжелые условия тюремного заключения и длительность пребывания в узах в условиях неопределенности, не сулившей ничего доброго, владыка не унывал, подкрепляемый благодатью Духа Святого, дававшего силы переносить все испытания, сколь бы длительны и тяжелы они не были.

Вместе с владыкой в числе других были арестованы священники Петр Гаврилов и Иоанн Можирин, инок Феодор (Никитин) и мирянин Иван Протопопов.

Священномученик Петр родился в 1870 году в деревне Уткино Мамадышского уезда Казанской губернии в семье крестьянина Гавриила Гаврилова. В 1888 году окончил учительскую семинарию, а в 1903 году — миссионерские курсы. В 1895 году Петр Гаврилович был рукоположен в сан священника. За безупречное и ревностное служение отец Петр был возведен в сан протоиерея.

В 1929 году он был выслан из города Барнаула в Нарым. Вернувшись через четыре года из ссылки, служил в одном из храмов в городе Бийске. 1 ноября 1936 года отец Петр был арестован. 4 ноября состоялся первый допрос, а затем допросы продолжались в течение нескольких месяцев.

— Вам предъявляется обвинение в том, что вы являлись участником контрреволюционной организации, ставящей своей задачей свержение советской власти вооруженным путем в момент интервенции со стороны Японии. Что вы можете показать об этом?

— Виновным себя в этом не признаю.

— Вы говорите неправду. Следствие располагает бесспорными данными, изобличающими вас как активного участника повстанческой организации. Требуем от вас правдивых показаний.

— Я этого даже и в мыслях не имел и заниматься этими вещами не занимался.

— Вы продолжаете говорить неправду. Вам известен священник Розанов Александр?

— Да, Розанова знаю с 1935 года, он ко мне пришел как к протоиерею. С ним разговор был краткий, но о чем говорили, точно не помню.

— Дайте показания о политических настроениях Розанова.

— О политических настроениях Розанова сказать ничего не могу, не знаю.

— Сколько раз у вас бывал Розанов?

— Был он у меня раза два-три.

— Зачем он приходил к вам?

— Зачем он приходил ко мне, не знаю.

— С кем он, то есть Розанов, приходил к вам?

— Не помню когда, то есть в какой-то месяц 1936 года, Розанов приходил ко мне со священником Николаем Городецким, приходили они ко мне за советом, куда писать и как о сложении подоходного налога.

— А был ли у вас Розанов с другим кем-либо еще в 1935 и 1936 году?

— Нет, больше ни с кем не приходил.

— Вы по-прежнему продолжаете говорить неправду. Следствию известно, что Розанов был у вас в 1935 и 1936 году вместе с благочинным Смоленского района Даниилом Носковым.

— Верно, припоминаю, что Носков был у меня осенью 1935 года и весной 1936 года, приходил он ко мне за миром и с отношением архиерея отпустить ему мира. Когда был у меня Носков второй раз, то ко мне зашел и Розанов. Напившись у меня чаю, они от меня ушли к Михаилу Босых.

— У кого Носков ночевал, когда бывал в Бийске?

— У меня Носков не ночевал ни разу, когда он приходил весной 1936 года, то ночевал у Босых.

— Какие у вас с Носковым были разговоры?

— Разговоры были чисто религиозного характера, то есть говорили, что нужно было бы иметь свою архиерейскую кафедру в Бийске.

— Почему вы на предыдущий вопрос ответили, что кроме Розанова и Городецкого у вас никого не было? Почему скрыли свое знакомство Носковым?

— Я не скрыл свое знакомство с Носковым, а просто забыл, что он был у меня.

— Вы говорите неправду, следствие располагает данными, что с Носковым и Розановым у вас были контрреволюционные разговоры, позднее вас Носков вовлек в повстанческую организацию.

— Это я отрицаю.

— Вы все время даете следствию ложные показания и отвиливаете от ответов на поставленные вам вопросы, что вы являетесь участником повстанческой организации.

— Ни в какой организации я не состоял и не знаю о ее даже существовании.

— Вы напрасно стали на путь запирательства. Следствие располагает бесспорными данными, что вы были хорошо осведомлены о контрреволюционной деятельности Розанова и Носкова, так как сами являлись участником повстанческой организации. Будете ли вы продолжать говорить неправду или будете давать следствию правдивые показания?

— Я еще раз подтверждаю, что показания мои правдивые. Я не знал и не участвовал в контрреволюционной организации.

— Вы опять уклоняетесь от ответов на вопросы. Вы не только были осведомлены, а даже сами принимали активное участие в выявлении настроений среди населения и подбирали людей для вербовки в повстанческую организацию. Следствие от вас категорически требует не запираться, а говорить на поставленные вам вопросы правду.

— Это отрицаю. Ни с кем никогда я не вел никаких разговоров.

— Вы архиерея Маскаева знаете? Дайте показания о политических настроениях Иакова Маскаева.

— О политических настроениях Маскаева я ничего не знаю, по этому поводу разговора с ним не было.

— Вы врете, о политических настроениях Маскаева вы были осведомлены. Для уличения вас во лжи вам предъявляются показания священника Пальмова, который прямо указывает, что Маскаев настроен контрреволюционно, являлся руководителем повстанческой организации, давал установки, приезжал в 1935 году сам в Бийск и Смоленск.

— Это отрицаю. Со мной Маскаев ни о чем никогда не говорил. В Бийск Маскаев приезжал в 1935 году, в первых числах января, провел службу и уехал, разговоров с ним я не имел.

— На предыдущем допросе вы сказали, что с Маскаевым знакомы с 1933 года. Дайте показания о политической настроенности Маскаева, — потребовал следователь на следующем допросе.

— О политических настроениях Маскаева я ничего не знаю.

— Вы говорите неправду. О политических настроениях Маскаева вы были хорошо осведомлены. Для уличения вас во лжи вам на предыдущем допросе были предъявлены показания обвиняемого Пальмова, который указал, что Маскаев являлся основным руководителем контрреволюционной повстанческой организации. Им, то есть Маскаевым, были завербованы Носков, вы и другие. Следствие настойчиво требует от вас не запираться.

— Маскаева я знаю только как архиерея. Разговоров на политические темы никогда не имел. Пальмова я совершенно не знаю и показания его отрицаю.

— Ваше поведение на следствии свидетельствует о вашей неискренности, а также и о том, что вы своими показаниями стараетесь запутать следствие. Будете ли вы давать следствию правдивые показания или совершенно отказываетесь от дачи показаний?

— Показания давать я не отказываюсь.

— Если вы заявляете, что показания давать следствию будете, тогда расскажите о вашей контрреволюционной деятельности и деятельности сообщников.

— Контрреволюцией я не занимался, поэтому у меня не было никаких сообщников и рассказать об этом я ничего не имею.

— Но на предыдущий вопрос вы ответили, что следствию будете давать показания о вашей контрреволюционной деятельности, теперь же заявляете, что ничего не знаете. Категорически настаиваем дать следствию показания о контрреволюционной вашей деятельности.

— Контрреволюционной деятельностью я не занимался.

— Вы по-прежнему врете. Следствие располагает неопровержимыми данными, что вы не только были участником организации, а даже по указанию руководства контрреволюционной организации создавали ячейку в городе Бийске. Требуем дать показания по этому вопросу.

— Я уже ответил на предыдущие вопросы, что контрреволюционной деятельностью не занимался, поэтому больше ничего сказать не могу, так не знаю.

— Признаете ли себя виновным в предъявленном вам обвинении, что вы являлись участником контрреволюционной организации?

— Виновным себя в этом не признаю, ни в какой организации я не состоял.

— Вы врете. Следствию достоверно известно о ваших контрреволюционных настроениях. Требуем дать по этому вопросу правдивые показания.

— Мои настроения лояльные по отношению к советской власти, поэтому дать показания о своих контрреволюционных делах не могу, так как у меня их не было.

— Ваше поведение на следствии свидетельствует о вашей неискренности и о том, что вы своими показаниями стараетесь запутать следствие. На предыдущих допросах вы были уличены показаниями других обвиняемых, что являлись участником контрреволюционной организации. Будете вы давать следствию правдивые показания или отказываетесь от дачи показаний?

— Показания давать я не отказываюсь, но говорю, что контрреволюционных настроений у меня не было, и я не состоял ни в какой организации.

— Хотя вы и заявляете следствию, что показания будете давать правдивые, но даете следствию ложные показания. Для изобличения вас в неправде вам предъявляются показания Михаила Босых, где он говорит, что вы, читая газеты в сторожке 22 октября, говорили: «Испанский фашизм безусловно возьмет Мадрид и выгонит из Испании коммунистов. Управятся у себя, тогда возьмутся и за наших товарищей... И если они возьмутся, то сотрут с лица земли эту советскую власть». Будете ли вы теперь отрицать свои контрреволюционные настроения и участие в организации?

— Показания Босых я отрицаю полностью. Никогда я после службы в сторожке не был и не имел привычки заходить, а если когда и случается зайти, то газет читать в сторожке в присутствии сторожей и других лиц не читал. Газеты я выписываю на дом и читаю их дома в свободное от службы время.

— Но ведь Босых ваш сослуживец по церкви и показать неправду не мог, к тому же он ссылается на ряд лиц, присутствовавших при этом. Эти лица подтверждают показания Босых. Настойчиво требуем дать правдивые показания о ваших контрреволюционных настроениях.

— Я уже отвечал вам, что контрреволюционными делами не занимался, поэтому дать показания по этому вопросу не могу.

Затем допросы продолжались еще в течение месяца, и следователи настойчиво добивались, чтобы священник оговорил себя и других.

— Дайте показания о ваших контрреволюционных взглядах, — потребовал следователь.

— Я лоялен к существующей советской власти и антисоветских настроений не имел.

— Вы говорите неправду. Допрошенный свидетель Босых прямо указал, что вы свои антисоветские настроения часто высказывали, будучи в церковной сторожке. Показания Босых вам были предъявлены. Не старайтесь запутать следствие ложными показаниями.

— Никогда я газет в церковной сторожке не читал и говорить такие слова по отношению к советской власти не мог.

— Вы все время говорите неправду. Для уличения вас в неправде вам дается очная ставка с Михаилом Босых.

— Расскажите, что вам известно о контрреволюционных действиях Петра Гаврилова, — спросил следователь Михаила Босых.

— Гаврилов настроен резко антисоветски. К этому я могу привести следующее. В двадцатых числах, кажется 22 октября 1936 года, Гаврилов после окончания церковной службы вышел из церкви и зашел в сторожку В этот день были получены свежие газеты «Совсибирь» и «Красный Алтай». Эти газеты Гаврилов взял и стал читать о новых событиях в Испании. Прочитав эти известия, стал говорить: «Испанский фашизм безусловно возьмет Мадрид и выгонит из Испании коммунистов. Управятся у себя — возьмутся за наших товарищей. Испании помогает Германия, а нашим воевать с ними не стоит соваться. И если они возьмутся, то сотрут с лица земли эту советскую власть.

— Что вы можете сказать по этому вопросу? — спросил следователь отца Петра.

— Возможно, что я и заходил в сторожку, но не имею привычки читать газеты в сторожке.

— Кто кроме вас и Гаврилова был в это время в сторожке? — спросил следователь свидетеля.

— Кроме меня в сторожке были сторожа церкви. Был еще какой-то нищий, который сидел в углу сторожки, разбирал собранные куски от подаяния.

— Ваше запирательство, как видите, ни к чему не приводит. Требуем дать правдивые показания об этом, — сказал отцу Петру следователь.

— Я уже сказал, что в сторожке газет я не читал и разговоров антисоветского характера не вел.

Когда лжесвидетель был уведен, следователь сказал священнику.

— Как видите, ваше поведение на следствии, имеющее цель запутать своими ложными показаниями, не оправдывается. Предлагаем не запираться, а дать правдивые показания о проводимой вами контрреволюционной работе.

— Никакой контрреволюционной работы я не проводил, поэтому дать показания по этому вопросу не могу.

Добиваясь лжесвидетельства от священника, следователь и далее продолжал устраивать очные ставки с теми, кто оговорил себя и собратьев, но отец Петр отверг все их показания.

Священномученик Иоанн родился в 1870 году в селе Софьино Тамбовской губернии в семье крестьянина Михаила Можирина. По окончании среднего учебного заведения Иван Михайлович был рукоположен в сан священника. В 1931 году отец Иоанн был арестован и заключен в концлагерь. По возвращении из заключения он стал служить в храме в селе Старо-Белокуриха Алтайского края. Незадолго до нового ареста отца Иоанна постигло большое искушение, по поводу которого он писал 4 сентября 1936 года священнику Даниилу Носкову: «С самого начала поступления на Белокурихинский приход тяжелая картина, тяжелое впечатление отзывались в моей душе и сердце. Теперь казалось, что дело устроилось. В воскресные дни, а в особенности в великие праздники, когда больше бывает молящихся, стало раздаваться под сводами храма живое пастырское слово — об устроении жизни прихожан по заветам Христа. И в эти минуты мне чувствовалось, что мои уста глаголят от избытка сердца. Но увы, наверно не придется отслужить ни одной литургии, так как церковь требуют освободить для засыпки хлеба, как и в прошлом году. Провидение снова оставляет меня без службы. Все эти действия лишают нас права отвергать промыслительные действия Бога и обязывают нас к осторожности в суждениях о том, что невозможно для нашего разума узнать».

23 сентября 1936 года власти арестовали священника, заключили в тюрьму города Бийска и сразу же приступили к допросам.

— Сколько времени вы жили в Смоленском районе?

— В Смоленский район я прибыл после освобождения меня из лагерного пункта на станции Яя в 1933 году. Освобожден я был по инвалидности как нетрудоспособный. С 15 июля 1933 года я начал служить священником в Смоленском районе. Служил в селах Ново-Смоленское, Смоленское, Старо-Тырышкино.

— Имели ли вы знакомых в Смоленском районе до приезда в него?

— Знакомых никого не имел.

— Почему после освобождения из лагерей вы избрали местом своего жительства Смоленский район?

— Я, будучи освобожден из лагеря как нетрудоспособный, должен был отбывать вольную ссылку три года в Западной Сибири. Местом отбывания ссылки был назначен город Бийск. Бийский отдел ОГПУ определил мне место жительства в Смоленском районе, куда я и явился.

— Назовите ваших хороших знакомых в Смоленском районе.

— Хорошо знакомых у меня в Смоленском районе не так-то много. В селе Смоленском я знаю священника Даниила Матвеевича Носкова. В селе Старо-Тырышкино знаю Митрофана Гавриловича Белгородцева, церковного старосту Степана Семеновича Кащеева, крестьянина-единоличника, и Павла Яковлевича Труботурина, секретаря церковного совета.

— Расскажите, при каких обстоятельствах и где вы познакомились с перечисленными выше лицами.

— В 1933 году я был на базаре в селе Смоленском. Идя по базару, я увидел человека, идущего в сиблаговской одежде. Остановив его, я спросил: из Сиблага? Он мне ответил: да. На мой вопрос, кто такой, мне последовал ответ, что священник по фамилии Носков, сослан в Смоленский район для отбытия ссылки. До зимы 1933 года я Носкова нигде не встречал. Служил же я священником в селе Ново-Смоленском. Зимой 1933 года, в каком месяце, не помню, ко мне пришел монах, отбывавший со мной наказание в Сиблаге. Звать этого монаха Василий Федорович, фамилию не знаю. Этот монах, придя ко мне, сказал, что он пришел от Носкова, который назначен архиереем благочинным. Носков как благочинный послал его по селам брать на учет священников. Точно не помню, ночевал этот монах или нет, знаю, что он от меня ушел в село Анутское. Настоящее мое знакомство с Носковым относится к началу 1934 года, то есть к тому времени, как я переехал служить священником в село Смоленское. После закрытия каменной церкви в селе Смоленском я перешел служить священником в молитвенный дом в селе Смоленском, где служил и Носков. С тех пор я считаю Носкова своим хорошим знакомым.

— Признаете ли себя виновным в предъявленном вам обвинении в том, что вы являетесь активным участником контрреволюционной группы? Участвовали на сборищах этой группы у Даниила Носкова? Высказывали свои антисоветские взгляды, предлагали вести организацию недовольных лиц на вооруженное восстание для свержения советской власти?

— Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю, так как ни в какой группе, ведущей антисоветскую работу, не состоял.

— Вы у Носкова часто бывали в селе Смоленском?

— Знаю я Носкова с 1934 года, то есть с того момента как он приехал в село Смоленское. Поправляюсь, с того момента, как я стал служить священником в селе Смоленском, я служил в каменной церкви, ныне закрытой, а Носков служил в деревянной. Живя в одном селе, я посещал Носкова.

— Посещая Носкова, вы имели с ним разговоры о жизни колхозников и единоличников села Смоленского?

— Разговоры о жизни крестьян у нас с Носковым, конечно, были, но разговоры были в плоскости того, что верующих с каждым годом ставится меньше. Говоря об этом, мы толковали, что те крестьяне, которые в колхозе, они не ходят потому, что заняты работой, а вот почему не ходят в церковь единоличники, мы додуматься не могли. В другой какой-либо плоскости у нас с Носковым разговоров не было.

— Следствию известно, что вы с Носковым говорили о том, что среди мирян есть много недовольных советской властью и что этих недовольных нужно приблизить к церкви.

— Таких разговоров с Носковым не было.

— Вы говорите неправду, так как с Носковым вы довольно часто говорили на политические темы, обсуждали прочитанное из газет о событиях в других странах, говорили, что война с СССР неизбежна, и переворот должен быть.

— Никогда с Носковым на политические темы не говорили.

— Вы в июле 1936 года заходили к Носкову?

— Какого числа, не помню, но в июле 1936 года у Носкова я был. Заходил я к Носкову, по-видимому, узнать, какой он получил ответ на поданное им заявление об освобождении, так как я имел в виду после его

освобождения занять его приход.

— Когда вы зашли к Носкову, то кто был у него?

— У Носкова в это время сидел священник Николай Пальмов и какой-то крестьянин из села Ново-Белокуриха, но фамилии этого крестьянина я не знаю, узнал я, что он из Ново-Белокурихи потому, что он пришел вместе с Пальмовым регистрировать его в это село. И больше, кажется, не было никого.

— О чем в это время вы говорили?

— Разговор был на разные обыденные темы. Во время этих разговоров коснулись вопроса и о новой конституции. Я стал говорить, что по новой конституции будут предоставлены права выбора и священникам, но здесь же сразу сказал, что в этих правах не нуждаюсь, так как я никогда не ходил на выборы и не пойду, мое дело исправлять религиозные обряды. Дальше коснулся вопроса, что при новой конституции будет разрешено свободное проведение митингов и собраний, а будут ли разрешены крестные ходы, не сказано. Каких-либо серьезных подробностей мы не касались, и обсуждать конституцию мы не обсуждали.

— Вы говорите неправду, так как во время этой беседы, касаясь новой конституции, вы высказывали свои взгляды, что использовать эту конституцию можно хорошо после ее утверждения, собирать крестьян, проводить открытые митинги и организовывать население для открытия новых церквей.

— В таком разрезе мы по вопросу о новой конституции не разговаривали.

— Во время этой беседы вы касались и международного положения. Разбирая последние события, лично вы и Носков высказывали свое мнение о неизбежной войне иностранных государств с СССР и восстания во время войны внутри страны.

— Об этом у нас разговоров не было.

— Следствию известно, что вы разговоры о войне внутри СССР вели не только с Носковым, Пальмовым, а даже и среди крестьян, которых своими разговорами обрабатывали в антисоветском духе. Почему вы это скрываете от следствия?

— Разговоров о предстоящей войне СССР с другими странами я нигде ни с кем не вел.

— Вы опять говорите неправду. Вам предъявляется протокол допроса свидетеля Степана Кащеева, который на допросе показал, что он заходил к вам на квартиру, когда вы жили в церковной сторожке, слышал от вас, что при советской власти жить стало плохо, кормиться стало нечем, колхозники сидят голодом. Тут же добавляли Кащееву, что жизнь скоро переменится, так как будет война и Япония свергнет советскую власть.

— Таких разговоров я с Кащеевым не имел, хотя Кащеева знаю хорошо. Жить мне было не так-то плохо, и обижаться мне на жизнь не приходилось.

— Вы жили в селе Старо-Тырышкино Смоленского района?

— В селе Старо-Тырышкино я жил с 1 августа 1935 года по 15 июня 1936 года. С 1 августа до 12 декабря 1935 года я там служил священником. В декабре месяце после закрытия церкви я в этом селе жил без работы.

— Жителя села Старо-Тырышкина Митрофана Белгородцева вы знаете?

— Знаю, так как он был сторожем церкви и был церковным старостой. Белгородцев колхозник.

— Имели вы с Белгородцевым разговоры о том, что скоро будет война и колхозников за то, что они не хотели жить единолично, будут убивать?

— Таких разговоров у меня с Белгородцевым никогда не было.

— Вы говорите неправду, так как Митрофан Белгородцев нами допрошен, по этому вопросу он показал, что в один из воскресных дней в марте 1936 года в церковную сторожку пришли он, Кащеев, Летягин и ряд женщин. В разговорах с ними вы стали говорить, что при советской власти жить стало плохо и особенно плохо живется колхозникам. Потом сказали, скоро житье переменится, так как власть свергнут, колхозов не будет.

— Таких разговоров я ни с Кащеевым, ни с Белгородцевым не вел.

— Вы напрасно встаете на путь отрицания этого, так как Белгородцев и Кащеев в своих показаниях, которые вам были зачитаны, подтверждают разговоры в сторожке. От вас я также требую правдивых показаний.

— Я еще раз подтверждаю свои показания, что таких разговоров с ними не вел.

— Кроме всего этого Захарьин подтверждает, что в то время, как вы были у Носкова вместе с Пальмовым, то и там высказывали такие же взгляды, что власть будет свергнута и настанут новые лучшие времена. Почему вы все же пытаетесь отрицать то, что вы антисоветски настроены?

— Если я с Пальмовым и был у Носкова, то Захарьина там не видел. Говорить что-либо против советской власти я не говорил.

2 октября 1936 года следователи произвели очную ставку между священником Иоанном Можириным и Степаном Кащеевым, которого следователь спросил:

— Расскажите, когда, при ком и где вы говорили с Можириным о плохой жизни крестьян при советской власти, и что вам говорил Можирин.

— Точно не помню, кажется в январе или феврале 1936 года, я зашел к Можирину в сторожку. Меня Можирин спросил, что нового в селе. Я ответил, что живем по-старому. После этого мне Можирин сказал, что он недавно ездил в село Смоленское и слышал там, что скоро будет война СССР с Японией. Добавил, что война уже идет, скоро японец возьмет все по Урал в свои руки, и жизнь будет значительно легче, а то ему, священнику, очень плохо живется при советской власти. Когда я спросил, откуда все это ему известно, он ответил, что читал в газетах.

Следователь, обратился к священнику Иоанну:

— Следствием устанавливается, что вы, будучи антисоветски настроены, воспитывали в таком же духе и крестьян, распространяя всевозможные провокационные слухи, о чем подтверждает и свидетель Кащеев. Требую от вас откровенных показаний о ваших антисоветских действиях.

— Когда Кащеев был избран представителем для ходатайства об открытии церкви, мы ходили с ним вместе. Значит, он также мог бы знать те же новости, которые слышал и я. Помню, что Кащеев мне говорил, что он в газетах читал о скорой войне. Я же с Кащеевым в разговоры не вступал, а только говорил, что войны с Советским Союзом быть не может, так как советская власть сильно вооружена и вступить в войну с ней побоятся, а о том, что крестьянская жизнь плохая, я ему не говорил.

— С какого времени вы знакомы со Степаном Семеновичем Кащеевым?

— Знаю его с 1936 года, то есть с того момента, когда он был выбран религиозным обществом села Старое Тырышкино уполномоченным по ходатайству об открытии церкви, которая была закрыта на ремонт.

— Какие у вас с Кащеевым были разговоры во время его посещения вас, кроме церковных вопросов?

— С Кащеевым у меня были разговоры только на церковные темы, о том, как собрать денег на ремонт церкви, куда подавать заявление о разрешении открыть церковь.

— Вы говорите неправду, Кащеев в своих показаниях прямо говорит, что вы с ним имели разговоры на антисоветские темы, обрабатывали его с расчетом привлечь в повстанческую организацию. В январе 1936 года Кащеев вами в вашей квартире был завербован в организацию, — и следователь зачитал показания Кащеева.

— Это я отрицаю, — ответил отец Иоанн. — Так как ко мне Кащеев приходил как к священнику, разговоров у меня с ним никаких не было, кроме церковных дел.

— Но ведь Кащеев в своих показаниях прямо указывает когда, где и при каких обстоятельствах он вами был привлечен в участники повстанческой организации. После того как вы его привлекли в организацию, предложили и ему проводить вербовку новых участников. Выполняя вашу установку, Кащеев ходил и обрабатывал новых участников.

— Нет, этого не было, и виновным я себя не признаю.

— Сколько раз вы присутствовали на контрреволюционных сборищах у Носкова?

— К Носкову я приходил один раз в 1936 году, когда у него был Пальмов. Один раз у меня были Носков с Пальмовым, но это я не считаю сборищами.

— Вы врете. Следствие вас изобличает как участника контрреволюционной повстанческой организации. По установке руководителя этой организации Даниила Носкова вы проводили вербовку новых участников в организацию. Будете ли вы давать следствию правдивые показания?

— Я намерен давать показания следствию.

— Если вы заявляете, что намерены давать правдивые показания, то следствие от вас требует рассказать о вашей контрреволюционной деятельности и о деятельности других участников вашей организации.

— Я контрреволюционной деятельностью не занимался, а о других не знаю, если они вели работу против советской власти, то пусть об этом говорят сами.

— Вы продолжаете говорить неправду. Вам были проведены очные ставки с Жабиным, с Кащеевым и с Захарьиным. Первые двое рассказали следствию, как вы их обрабатывали в контрреволюционном духе, а Захарьин прямо указал, что вы являетесь активным участником организации. Намерены ли вы и дальше запираться?

— Показаний их я не подтверждаю, на меня они показали ложно.

— Ваше поведение на следствии свидетельствует о вашей неискренности, а также и о том, что вы своими показаниями стараетесь запутать следствие. Вы уличены как активный участник повстанческой организации, от вас следствие настойчиво требует рассказать о контрреволюционной организации и ее участниках.

— В организации я ни в какой не состоял и о ее участниках не знаю.

— Вам предъявляются показания руководителя вашей контрреволюционной повстанческой организации Даниила Носкова, где он говорит: «Они, то есть Можирин, Пальмов и другие участники организации, приходя ко мне, излагали свои антисоветские взгляды, зная, что и я не советский человек». Будете ли вы продолжать говорить неправду?

— Показания Носкова я отрицаю. К нему я приходил как к благочинному за советом по церковным делам. Никогда антисоветских взглядов я не высказывал.

Через некоторое время следователи снова вызвали на допрос отца Иоанна.

— Дайте показания, кем вы были завербованы в контрреволюционную организацию и когда.

— Меня никто в организацию не вербовал, и дать показания по этому вопросу я не могу.

— Вы говорите неправду. Следствие располагает данными о вашем активном участии в организации.

— Я участия ни в какой организации не принимал и дать показания не могу.

— Для уличения вас в неправде вам предъявляются показания обвиняемого Даниила Носкова: «Участниками организации были: я, Носков, Захарьин, Пальмов и Можирин». Будете ли вы продолжать

говорить неправду следствию?

— Показания Носкова я отрицаю.

— Но ведь Носков прямо указал, что он является руководителем организации, давал вам как участнику организации задания выявлять недовольных, привлекать в организацию.

—Никаких заданий по выявлению недовольных советской властью я от Носкова не получал.

— Вы говорите неправду. Для уличения вас в этой неправде вам предъявляются показания Носкова, где он говорит: «Захарьин, Пальмов, Можирин говорили мне о тех недовольствах среди крестьян, которые они выявляли». Как видите, ваше запирательство ни к чему хорошему не приводит, вы уличаетесь показаниями ваших же соучастников. Не запирайтесь, дайте показания о вашем участии в организации.

— Я уже говорил, что участником организации не был и давать показания в дальнейшем отказываюсь.

— Чем вызван ваш отказ от дачи следствию показаний о контрреволюционной деятельности участников организации?

— Это вызвано тем, что я ни в какой организации не состоял, поэтому дать показания не могу.

— Вам в процессе допроса предъявлялись показания других обвиняемых — Носкова, Захарьина, Пальмова, которые прямо указывают, что вы были активным участником организации. Еще раз предлагаем дать следствию правдивые показания.

— Никакого участия в контрреволюционной организации я не принимал. Показания Носкова, Захарьина и других отрицаю.

— Напрасно вы отрицаете. У Носкова вы были, имели с ним беседы на контрреволюционные темы, получали от него установки на проведение контрреволюционной работы. Не запирайтесь, дайте показания об этом.

— Когда я служил в селе Смоленском вместе с Носковым, то виделся с ним, когда же он уехал из села Смоленского, то я бывал у Носкова один-два раза в год. Приходил к нему как к благочинному. В 1936 году я был у Носкова два раза, заходил по церковным делам.

— Вы врете. Разве входило в ваши церковные дела обсуждение проекта новой конституции, которую вы хотели использовать в контрреволюционных целях?

— Верно, это не входило в церковные дела, но мы касались конституции не всей, а только тех пунктов, где говорится об отделении Церкви от государства, о правах и выборности. Ни в каких

контрреволюционных направлениях мы конституцию использовать не хотели.

— Как вы хотели использовать конституцию в контрреволюционных целях, об этом следствию хорошо известно из показаний других обвиняемых. Эти показания вам предъявлялись. От вас по-прежнему требуем дать следствию показания о вашем участии в контрреволюционной организации, возглавляемой Носковым.

— Ни в какой организации я участия не принимал и дать показания не могу.

— Ваше поведение на следствии свидетельствует о вашей неискренности и желании запутать следствие. Вы не хотите давать следствию показания только потому, что скрываете остальных участников организации.

— Я уже сказал, что показания давать отказываюсь, но ни в какой организации я не состоял и о ней не знаю.

— Намерены вы все же давать показания о вашем участии в организации или нет?

— Давать показания не буду — организации я никакой не знаю.

Преподобномученик Феодор (Федор Васильевич Никитин) родился в 1873 году в крестьянской семье в селе Солдатском Орловской губернии. Принял иноческий постриг. В 1931 году инок Феодор был приговорен к десяти годам заключения в концлагерь в Сибири, откуда был досрочно освобожден по состоянию здоровья и отправлен в административную ссылку в село Колбаны Грязнухинского района Западносибирского края. Здесь он работал в храме сторожем. 17 ноября 1936 года инок Феодор был арестован.

— Вам предъявляется обвинение в том, что вы являлись участником контрреволюционной повстанческой организации. Что вы можете показать об этом? — спросил следователь.

— В этом себя виновным не признаю.

— Вы говорите неправду. Следствие располагает бесспорными данными, изобличающими вас как активного участника организации.

— Никаким участником организации я не был и дать показания по этому вопросу не могу.

— Вы продолжаете говорить неправду. Вам известен Даниил Носков, благочинный Смоленского района?

— Даниила Носкова я знаю. Познакомился с ним в селе Точилино Смоленского района, куда он устроился священником в 1933 году после освобождения из ссылки. Когда я стоял в церкви, ко мне подошел Носков и, увидев на мне сиблаговскую одежду, стал спрашивать, откуда я. На вопрос Носкова я ответил, что из Орловской губернии, в Сибири отбывал наказание. Носков на это мне сказал, что и он был в Сиблаге, освобожден недавно. С тех пор мы с ним изредка встречались.

— Дайте показания о политической настроенности Даниила Носкова.

— О политических настроениях Носкова дать показаний не могу, так о них не знаю.

— Вы говорите неправду. Вам хорошо были известны антисоветские настроения Носкова, он сам вам рассказывал, за что был осужден, где отбывал наказание. Предлагаем не запираться, а дать правдивые показания.

— О том, что Носков был осужден Тройкой ОГПУ, я знал из его рассказов, но не знал, за что его судили. На политические темы мы с ним не говорили, и дать показания по этому вопросу я не могу.

— Вы опять говорите неправду. Следствию известно, что вы у Носкова были не один раз и имели разговоры антисоветского характера. Настаиваем на даче правдивых показаний.

— К Носкову я заходил по церковным делам, разговора с ним на антисоветские темы не имел.

— Вы все время врете и отвиливаете от прямых ответов на поставленные перед вами вопросы. Носков является одним из руководителей организации, о чем он дал показания. Настойчиво требуем от вас дать правдивые показания.

— Я даю правдивые показания, и участником организации я себя не считаю.

— Вам предъявляются показания Носкова, где он прямо говорит, что он вас использовал для связи между участниками организации, посылая с записками. Будете ли вы и далее отрицать свое участие в организации?

— Показания Носкова подтверждаю в том, что он меня действительно посылал в ряд приходов к священникам с распоряжением от архиерея, в котором говорилось, чтобы собрать пожертвования на содержание патриархии.

— К кому вы ходили с записками от Носкова?

— Ходил к священнику Николаю Пальмову, к священнику Михаилу, ныне почившему, к священнику Ивану Можирину и другим священникам, фамилий которых не помню. У Пальмова я ночевал.

— Перечисленные вами лица являются активными участниками организации. К ним вы ходили от Носкова с определенной целью, узнать их настроения и доложить потом об этом Носкову.

— Нет, Носков отправлял меня по приходам, не давая задания узнавать настроения. Когда же я вернулся, обойдя приходы, то Носков спросил меня, кто и как принял архиерейский указ и кто как живет.

— Значит Носков посылал вас не только с указом от архиерея собрать пожертвования, а и узнать настроения священников?

— Нет, такого задания он мне не давал.

— Зачем же он тогда спрашивал у вас, кто как настроен?

— Он как благочинный должен был знать, как относятся к нему священники, входящие в его благочиние.

— Вы говорите неправду. Носков хотел через вас узнать о настроениях священников, которых потом он мог бы привлечь в организацию. Вам он дал задание обойти район как участнику организации.

— Это я отрицаю, участником организации я не был.

— Вы являетесь активным участником контрреволюционной повстанческой организации. Дайте показания, кем и когда вы были вовлечены в организацию.

— Ни в какой организации я не состоял и меня никто в нее не вербовал.

— Вы говорите неправду. В организации вы принимали активное участие.

— О своем участии в организации я показаний дать не могу, так как никакой организации я не знаю.

— Даниил Носков является руководителем повстанческой организации в Смоленском районе. Вас же, как участника организации, Носков использовал для контрреволюционной работы, посылая с письмами и записками по районам к участникам организации.

— Это я отрицаю. Носков давал мне поручения ходить по приходам не с записками, а с указом от архиерея собрать добровольные пожертвования на содержание патриархии.

— Носков, посылая вас по району, дал поручение собирать сведения о настроениях среди населения. Не отрицайте этого, а дайте правдивые показания.

— Носков мне не давал такого поручения, но, когда я, обойдя район, возвратился к нему, то он интересовался, как кто принял указ архиерея.

— На прошлом допросе вы сказали, что Носков спрашивал вас и о настроениях среди населения. Почему же вы сейчас даете противоречивые показания?

— Противоречий в своих показаниях я не нахожу, я говорил, что он спрашивал, как живут люди, но это я не считаю, что он интересовался настроениями населения, так как это у каждого человека первый вопрос при встрече.

— Вы говорите опять неправду. Носков вас прямо спрашивал, какие настроения среди населения, и вы ему рассказали, что вам удалось узнать, обойдя район.

— Я еще раз повторяю, что заданий мне Носков никаких не давал, но когда я вернулся из района, он меня стал спрашивать, где и как живут люди. Видя по селам, что часть крестьян жалуется на свое плохое житье в колхозах, что не хватает хлеба, а часть хвалит свою жизнь, я так и рассказал Носкову. Носков мне на это ничего не сказал.

— Все же вы неискренни. Носков признал себя руководителем организации в Смоленском районе и дал показания по этому вопросу. Вы же, являясь участником организации, выполняя его установки, ходили к участникам организации с письмами и выявляли настроения среди крестьян.

— Я участником организации не являлся и виновным себя в этом не признаю.

7-9 апреля 1937 года состоялось судебное разбирательство с участием выездной сессии Специальной Коллегии Западносибирского края, на котором обвиняемые, признавшие себя виновными и оговорившие других, стали выступать с заявлениями, что сделали это под влиянием угроз и давления со стороны следователей. 9 апреля выездная сессия Специальной Коллегии постановила отложить слушание дела, направив его на дополнительное расследование в краевую прокуратуру.

Следователи НКВД стали допрашивать дополнительных «свидетелей», некоторые из которых сидели с обвиняемыми в тюрьме в качестве подследственных. 8 июня 1937 года следователь записал показания подобного свидетеля, бывшего члена Коммунистической партии, содержащегося в Бийской тюрьме по обвинению в связи с троцкистами.

— Расскажите известные вам факты сговора следственно-заключенного Гектора Захарьина с его однодельцами относительно отказа в судебном заседании от показаний, данных ими на предварительном следствии, — следователь.

— Гектора Николаевича Захарьина я знаю с февраля 1937 года со времени пребывания моего в больнице, где в то время находился Гектор Захарьин и его одноделец священник Можирин, — ответил свидетель. — Находясь в течение месяца с указанными лицами в больнице, я неоднократно был свидетелем их разговоров, в которых они, и главным образом Захарьин, строили планы отказа на судебном заседании от показаний, данных ими на предварительном следствии. На третий или четвертый день моего пребывания в больнице Захарьин говорил Можирину примерно следующее: «В суде надо свести дело на нет. Сделать это надо так, чтобы не оскорбить следствие — надо кое-что признать, но затем выхолостить сущность своего признания. У меня уже имеются вполне продуманные девять вариантов моего выступления, и с учетом обстановки в суде один из них будет реализован». В то же время он рекомендовал Можирину признать хотя бы такой факт, как имевшее место сборище по обсуждению сталинской конституции. Где было это сборище, когда — я не помню, но в разговорах об этом Захарьин с Можириным говорил. Можирин заявлял, что ни в чем признавать себя виновным не будет, также не признает и факт этого сборища.

12 мая был вызван на допрос один из тех обвиняемых священников, Николай Пальмов, который отказался от показаний, данных на следствии. Следователь спросил его:

— Что послужило причиной того, что вы на судебном следствии отказались от своих показаний, данных на предварительном следствии?

— Я чувствовал себя невиновным, поэтому на суде, когда спросили меня, признаю ли я себя виновным, я ответил, нет.

— Вам было предъявлено обвинение на предварительном следствии?

— Да, было.

— Во время допросов на предварительном следствии ваши показания зачитывались с ваших слов?

— Показания зачитывались с моих слов, но некоторые показания я дал неправдивые.

— Почему же вы давали неправдивые показания? Или вас вымогали давать такие показания?

— Это получилось в силу вот чего. Я после ареста был заключен в тюрьму и на второй, кажется, день был вызван на допрос. После допроса сидящие в этой же камере заключенные стали меня спрашивать, за что сижу, о чем допрашивали и так далее. Я им рассказал, что обвиняют по 58-й статье пункт 10 и 11 Уголовного Кодекса. После этого один из заключенных сказал, что во время допроса будет лупка, в каком смысле лупка, я не понял, а тот заключенный указал: чтобы избежать этого, нужно скорее признаться. Я, видя человеческое обращение со стороны следователей, не желая портить взаимоотношений, во время допроса на поставленные передо мной вопросы стал признавать себя виновным и принял на себя вину даже в том, в чем не был виноват. Каких-либо физических воздействий во время предварительного следствия не было.

— Какие же вы свои показания считаете неверными?

— Показания мои неверны в том, что я указал, что являлся участником организации. На самом деле ни в какой организации я не участвовал и в организацию, как таковую, никого не вербовал. В остальном свои показания подтверждаю полностью.

Но следователи не остановились на этом и стали допрашивать дальше.

— Вы обвиняетесь в том, что являлись активным участником контрреволюционной повстанческо-диверсионной организации, действовавшей в Смоленском районе. Признаете ли себя в этом виновным? — спросил следователь Костриков.

— Виновным себя в этом не признаю, так как ни в какой контрреволюционной организации я не состоял.

— Вы говорите неправду. В показаниях от 24 октября и в последующих показаниях вы признали себя в этом виновным и рассказали о вашей практической деятельности. Расскажите, по каким причинам вы отказались от показаний?

— Причиной моего отказа является то обстоятельство, что тогда я давал ложное показание, а сейчас решил говорить только правду.

— Что явилось причиной дачи ложных, как вы их называете, показаний?

— Будучи доставленным в Бийскую тюрьму, в первый же день заключенные, находившиеся со мной в одной камере, расспрашивая о сущности моего дела, стращали меня избиением в том случае, если я не буду сознаваться. Боясь избиения, я и дал ложные показания, наговорил то, о чем я совершенно не знал и не знаю.

— У вас показания вынуждали?

— Нет, не вынуждали, но настойчиво добивались признания.

— Кто из заключенных вас запугивал и рекомендовал признаваться?

— Почти вся камера, но фамилий их ни одного не знаю.

— Вы говорите неправду. Ваше признание последовало после восьмикратных ваших допросов и трех очных ставок с другими обвиняемыми и свидетелями. Чем объяснить, что вы, как об этом говорите, будучи «запуганным», продолжали длительное время не признавать себя виновным и признали только после очных ставок?

— До признания меня допрашивал следователь Буйницкий. Он обращался со мною корректно. 24 октября меня допрашивал Костриков. Последний от меня настойчиво требовал признаний и грубо обращался. В силу настойчивости и грубости я дал ложные показания.

— Вы продолжаете говорить неправду. На допросе вы показали, что дали такое показание в силу того, что со стороны следствия видели человеческое обращение и не желали портить взаимоотношений со следователями. Находите ли вы, что противоречите себе?

— Да, противоречие есть, но это объясняется неправильной записью в протоколе допроса. Тогда я говорил о человеческом обращении только со стороны следователя Буйницкого, а он записал о человеческом обращении со стороны следователей.

— Вы вновь противоречите себе. Признание о том, что вы являетесь участником контрреволюционной организации, вами дано следователю Кострикову, а не Буйницкому. Следовательно, в протоколе допроса речь могла идти только о Кострикове. Чем объяснить противоречивость ваших показаний?

— Не желая дальше запутывать следствие, вынужден признать, что я являлся активным участником контрреволюционной повстанческо-диверсионной организации в Смоленском районе, а также в смежных с ним Алтайском и Грязнухинском районах, во главе которых стоял благочинный Даниил Матвеевич Носков.

— К какому времени относится начало возникновения контрреволюционной организации?

— О точном времени возникновения контрреволюционной организации я сказать не могу. Я лично был завербован в нее благочинным Носковым в сентябре 1934 года.

— Какие задачи ставила перед собой ваша контрреволюционная повстанческо-диверсионная организация?

— Контрреволюционная повстанческая организация, участником которой я являлся, ставила своей задачей помощь Японской армии в момент возникновения войны путем организации вооруженного восстания, с одной стороны, а до возникновения войны — организацию актов диверсий в колхозах в виде срыва сезонных работ, как-то: уборки урожая, сеноуборки, выполнения гособязательств и тому подобного, путем создания антиколхозных настроений, организации невыходов на работу и выходов из колхозов. В то же время перед участниками контрреволюционной организации ставилась задача тщательно и повседневно изучать настроение населения и регулярно информировать руководителя организации благочинного Носкова.

1 июля 1937 года священник Николай Пальмов написал заявление начальнику местного НКВД, что отказался от показаний на суде под давлением одного из заключенных, который угрожал ему расправой. После этого он вновь был вызван на допрос и подписал все показания, под которыми требовал от него подписей следователь.

22 июля следователь передопросил инока Феодора.

— Признаете ли себя виновным в том, что являлись активным участником контрреволюционной повстанческой организации?

— Нет, не признаю и на предварительном следствии я говорил об этом.

— Но ведь вас Носков использовал как связного, посылая в села к участникам организации, а также выявлять антисоветские настроения среди населения?

— Верно, меня Носков посылал по селам с указом архиерея по сбору добровольных пожертвований. Когда приходил из района, тогда заходил к Носкову и говорил ему, кто как принял указ. В разговорах Носков меня спрашивал, как живет народ, какие есть настроения. Я видел, что некоторые жалуются на свою жизнь в колхозе, об этом говорил Носкову, для чего ему это надо было, я не знаю. Участником организации я себя не признаю и не признаю себя виновным. 12 июня 1937 года следователи снова допросили архиепископа Иакова.

— Следствию известно, что вы имели тесные связи с архиепископом из Новосибирска Асташевским и его преемником Васильковым. Расскажите о характере этих связей.

— Архиепископа из Новосибирска Асташевского и его преемника архиепископа Василькова я знаю. Моя связь с ними была исключительно по делам духовной службы.

— Расскажите, как часто вам приходилось бывать в городе Новосибирске в квартирах Асташевского и Василькова.

— В квартире Асташевского за время моей службы в городе Барнауле пришлось быть два раза: первый раз в июне 1934 года, а второй раз 12 сентября 1936 года; в квартире Василькова — один раз, 12 сентября 1936 года.

— Расскажите о цели посещения вами Асташевского и Василькова.

— Первое мое посещение квартиры Асташевского было вызвано тем, что Священный Синод в июне 1934 года предложил, или вернее поручил, произвести дознание по поводу жалобы протоиерея Сырнева на неправильные административные действия Асташевского. Я произвел это дознание и письменно доложил Синоду о неосновательности жалобы. Второй случай моего посещения, имевший место 12 сентября 1936 года, произошел так: я возвращался из Одессы после лечения. Доехав до Новосибирска, я не смог закомпостировать билет. В силу этого я остановился ночевать у Асташевского. Пробыл у него с 9 часов вечера до 11 часов следующего дня, а затем выехал в город Барнаул. 12 сентября я навестил архиепископа Василькова с целью представиться ему, так как в то время я его еще не знал, кроме того во время моего пребывания на лечении Васильков был назначен временно управляющим Барнаульской епархией. Мне нужно было получить от него текущие дела епархии. Дел в это время я не получил, их перед моим отъездом в квартиру Асташевского принес протоиерей Аристов, исполнявший обязанности секретаря Василькова, он и вручил мне дела епархии.

— Следствию известно, что, посещая квартиры Асташевского и Василькова, вы с ними имели беседы об организации борьбы с советской властью. Расскажите о характере этих разговоров.

— Мои разговоры как с Асташевским, так и с Васильковым носили исключительно деловой характер по духовным делам. Никаких разговоров на политические темы между нами не было.

— Вы говорите неправду. Следствие располагает бесспорными данными, изобличающими вас в том, что вы от Асташевского и его преемника Василькова получили установку о создании в районах Алтая повстанческих организаций для вооруженной борьбы с советской властью в момент возникновения войны с Японией, приняли эту установку и проводили практическую контрреволюционную деятельность. Дайте об этом показания.

— Я утверждаю, что таких разговоров между нами не было и никакой установки я не получал.

— Вы говорите неправду. Следствию известно, что такое предложение вам Асташевским и Васильковым дано, вы его приняли и проводили в жизнь через священников вашей епархии. Признаете ли вы это?

— Я уже говорил об этом, что таких разговоров между нами не было, никаких предложений я не получал и поэтому признать себя виновным в этом не могу.

— Следствию известно, что вами через священников Романовского и Носкова созданы контрреволюционные повстанческие организации в Алтайском и Смоленском районах. Признаете ли вы это?

— Нет. Виновным себя в этом не признаю.

— Вам зачитываются показания священника Андрея Максимовича Романовского.

И следователь зачитал показания священника Андрея Романовского, в которых тот оговаривал себя и других, а затем написал, что и архиепископ Иаков вместе с другими архиереями вел контрреволюционную работу и предлагал священнику Романовскому вести такую работу в Алтайском крае. И далее следователь написал, что архиепископ подтверждает показания Романовского и свою контрреволюционную деятельность, и потребовал, чтобы владыка поставил свою подпись под этими показаниями, но архиепископ Иаков категорически отказался ставить свою подпись под протоколом допроса.

3 июля 1937 года Сталин подписал распоряжение о массовых расстрелах и о проведении дел приговариваемых к расстрелу административным порядком через Тройки. 25 июля 1937 года Тройка НКВД приговорила архиепископа Иакова (Маскаева), протоиерея Петра (Гаврилова), священника Иоанна (Можирина), инока Феодора (Никитина), Ивана Протопопова и других к расстрелу.

Архиепископ Иаков, священники Петр и Иоанн и инок Феодор были расстреляны 29 июля 1937 года и погребены в безвестной общей могиле. Мирянин Иван Протопопов был расстрелян 4 августа 1937 года.

Причислены к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.