Архитектура русского классицизма

Произведения русского классицизма составляют не только важнейшую главу истории русской и европейской архитектуры, но и наше живое художественное наследство. Это наследство продолжает жить не в качестве музейной ценности, но и как существенный элемент современного города. К зданиям и ансамблям, созданным в XVIII и начале XIX века, почти невозможно приложить наименование памятников архитектуры—настолько прочно сохраняют они творческую свежесть, свободную от признаков старости.

Движение, начавшееся в русской архитектуре примерно с 60-х годов XVIII века, очень быстро проявило тяготение к большому стилю, стремившемуся охватить все отрасли строительной деятельности и утвердить себя как единую систему архитектурных законов.

На протяжении ряда десятилетий — от начала 60-х годов XVIII до 30-х годов следующего, XIX века—эта идея единого и притом универсального стиля не переставала владеть умами и творческими исканиями русских архитекторов. Отклонения от единой архитектурной системы, основанной на идеалах классики, не меняют существа дела: как ни многоразличны были отдельные архитектурные направления, сменявшиеся на протяжении этого периода, какими разнообразными особенностями ни отличаются манеры отдельных мастеров, архитектура в целом действует в течение всей этой большой исторической эпохи как единая национальная школа.

В процессе своего развития архитектурный классицизм сумел охватить системой композиционных, строительных и пластических приемов все области архитектурно-строительной деятельности и бытовой художественной культуры: от грандиозных ансамблей столицы до рядового провинциального особняка; от (сложного комплекса загородной дворцово-парковой резиденции до скромной помещичьей усадьбы; от уникального дворцового здания до типовых производственных и административных построек; от монументального архитектурного образа до деталей бытового убранства и обстановки жилья. Вся сложность и противоречивость русской жизни и русской культуры XVIII и начала XIX столетия объемлется в архитектурном отношении приемами и формами того стиля, который начался с робкой интерпретации античных и западноевропейских образцов и завершился созданием громадного национального художественного движения.

Начиная с самых ранних своих проявлений процесс формирования архитектурного классицизма происходил одновременно как бы в двух встречных направлениях: становление стиля осуществлялось и «сверху» и «снизу».

Нет никакого сомнения в том, что важнейшим фактором развития всей русской архитектуры в эту эпоху явилось строительство Петербурга, новой столицы, русского города нового типа, заложенного в пору великого исторического перелома. Именно на стройке Петербурга созрела и окрепла новая школа русской архитектуры.

Но в то же время становление новой архитектуры осуществлялось и «внизу»: в бесчисленных усадьбах, в провинциальных городах, обстраивавшихся, перестраивавшихся и возникавших вновь на новых землях русского юга; в разнообразном деревянном строительстве — городском и сельском; в бескрайней деревянной Руси, во всех концах которой с удивительной быстротой были усвоены приемы и формы все того же «нового стиля». Это движение распространяется и вширь и вглубь, проникая сквозь толщу безымянного сельского мелкопоместного и провинциального строительства к народному зодчеству. В XVIII—'XIX веках создаются произведения и типы, соединяющие русскую избу с ампирным особняком, бревно традиционного сруба —с классической колонной, двускатную кровлю той же избы — с античным фронтоном, народную резьбу по дереву — с пластикой архитектурного рельефа.

Эта вторая, «внестоличная» линия развития русского классицизма, как в фокусе, преломляется в архитектуре Москвы XVIII и начала XIX века. Москва в эту пору являет собой как бы синтез всей внестоличной русской культуры: и в застройке города, столь непохожей на регулярную планировку Петербурга, и в московских жилых домах — полугородских-полуусадебных, и в строительстве подмосковных усадеб находят свое законченное выражение черты архитектурного классицизма, неразрывно связанные с русской усадьбой и русской провинцией. Мы увидим, какое существенное значение имел для всего развития русской архитектуры этот встречный процесс становления стиля; именно благодаря ему архитектура классицизма так скоро приобрела характер не какого-то верхушечного, наносного, а тем более заимствованного течения, а сделалась национальным движением, выражающим самые разнообразные и глубокие стремления русской культуры.

Строительство новой столицы явилось для XVIII столетия не только громадным политическим, военным и народнохозяйственным предприятием, но и великим общенародным делом, в таком же смысле, в каком в XVI столетии национальным делом русского народа было созидание и укрепление Москвы. В архитектурном отношении строительство Петербурга означало редчайший в новой истории случай планировки и застройки громадного города на месте, свободном от строительного груза прошлого. Не случайно к этому новому городу начали с первых же лет его жизни применять всевозможные схемы и планы «идеальных городов», намереваясь осуществить здесь, на пустынных невских берегах, тот идеал «регулярности», который владел умами многих поколений архитекторов, философов, политиков, утопистов—от позднего средневековья до времени французского абсолютизма. Планы Петербурга, предложенные начиная с 1714года и завершающиеся генеральным планом Леблона, — это, в сущности, различные варианты все той же идеальной схемы «регулярного города»; в ней нашли отражение и давние мечты теоретиков Ренессанса, и отдаленные отзвуки утопии Кампанеллы, и рационалистически трезвые, но от этого не менее абстрактные и условные градостроительные планы французских и английских теоретиков XVII столетия.

Вся дальнейшая градостроительная история Петербурга—это, в сущности, история постепенного, но настойчивого преодоления отвлеченной геометрической схемы «регулярного города», которую пытались было навязать новой столице ее первые планировщики, воспитанные на образцах и идеалах Версаля. Но это преодоление осуществлялось не в форме возврата к допетровским традициям и образцам, а как творчество нового градостроительного и архитектурного идеала, проникнутого глубокими национальными традициями и многосторонне связанного с мировым архитектурным развитием. Кропотливая и напряженная работа архитекторов-планировщиков серединных десятилетий XVIII века, работа, еще очень мало изученная, направлена к тому, чтобы, сохраняя исходный принцип регулярности, создать на берегах Невы живой архитектурный организм. Этот организм менее всего мыслился его строителям как условное сочетание прямых перспектив, прямоугольных площадей, замкнутых дворцовых массивов, уличных магистралей, пересекающихся под обязательным прямым углом; именно таким сочетанием был план Леблона, и именно потому новый город не подчинился этому плану. Перемещение центра города с Васильевского острова на Адмиралтейскую сторону было первым отступлением от основной схемы леблоновского плана. Основные массивы новой застройки начали группироваться не внутри водной петли, как это намечал Леблон, а вдоль реки, так что Нева стала не только защитным рубежом и водной артерией города, но и главной осью городского плана. Тяготение к реке было той основной силой, которая предопределяла характер застройки раннего петровского Петербурга. Причем эта сила двигала развитие города не стихийно, а совершенно последовательно, отражаясь и закрепляясь в сменявших одна другую планировочных композициях. Эти композиции — создание русской градостроительной и архитектурной мысли. Петр Еропкин, Михаил Земцов и Алексей Квасов могут почитаться ее основными и наиболее плодовитыми выразителями.

Когда в 1737 году вновь учрежденная «Комиссия о Санктпетербургском строении» разрабатывала детальные планы застройки и развития отдельных частей столицы, в них сказались прежде всего результаты внимательного изучения природных особенностей нового города и тех сложных требований, которые были поставлены государственной властью перед новым центром империи. С другой стороны, в этой работе не переставали проявлять себя и старые традиции русского градостроительства. Эти последние выразились в той глубокой верности природе, которая заставила строителей Петербурга подчинить всю планировку города его наиболее мощному природному фактору —полноводной реке, а самую сетку городских улиц крепко связала с пейзажами невской дельты. Река не только вошла в планировку города своими многочисленными каналами, протоками, островами устья — она определила собой в дальнейшем весь архитектурный облик столицы, она дала свой масштаб площадям и проспектам Петербурга, она продиктовала архитектурно-пространственное построение центра города и взаимосвязь его главнейших опорных частей и архитектурных массивов. В геометрическую схему регулярного плана новый город внес чисто русское чувство безграничного простора, и, быть может, именно это сочетание петербургских просторов с геометрической четкостью основных линий застройки и составляет самую характерную особенность новой столицы.

Преодолению градостроительных схем западноевропейского абсолютизма сопутствовал и другой не менее важный процесс. История застройки и архитектурного развития Петербурга ознаменовывается борьбой за собственное архитектурное лицо города. Если основные идеи генерального плана имели своим истоком градостроительное творчество европейского абсолютизма, то типы и формы первых значительных сооружений петровского Петербурга ориентировались на иные западноевропейские образцы. Прототипами значительного числа первых дворцовых, правительственных и общественных зданий Петербурга явились преимущественно архитектурные образцы Скандинавских стран и Голландии.

Географическое соседство и относительная близость климатических и иных природных условий предопределили это близкое родство ранних построек Петербурга с архитектурой городов Скандинавии и Голландии. Очень большое число ранних петербургских построек обнаруживает тяготение к своеобразной «барочной готике», господствовавшей в XVII и начале XVIII века в этих странах Северо-Западной Европы.

Более того, общий облик петровского Петербурга, поскольку его можно воссоздать по старым гравюрам и описаниям, напоминает приморские города этих стран. Историческая и культурная противоречивость этого явления обнаружилась очень быстро. Архитектурные мотивы и образы, по природе своей чуждые русской культуре, не могли пустить сколько-нибудь глубоких корней в архитектуре новой столицы. К тому же самый характер нового города, великие исторические чаяния, с ним связанные, меньше всего соответствовали этому сближению его облика с архитектурой европейской провинции.

Петербург с первых десятилетий своей жизни заявил о себе как о городе мирового масштаба. Этот город не мог удовлетвориться архитектурными прототипами, какие были к лицу Голландии, Швеции, Дании и другим близлежащим странам северо-западной периферии Европы. Замечательной чертой всей дальнейшей истории Петербурга представляется не тот факт, что эти образцы были первоначально им использованы, а то, с какой быстротой они были преодолены и затем почти вовсе исчезли из архитектурного арсенала русской столицы. Не случайно из множества церковных и правительственных зданий петровского Петербурга, увенчанных характерными для городов Северо-Западной Европы высокими шпилями и другими барочно-готическими деталями, сохранились для дальнейшей жизни столицы только два таких архитектурных образца: колокольня собора Петропавловской крепости и центральная башня Адмиралтейства. При этом первый из этих образцов лишь формально связан с западноевропейскими башенными и церковными зданиями XVII века, по существу же, архитектурная роль Петропавловской колокольни и ее гигантского шпиля восходит, конечно, к традиционному русскому образу столпообразной вертикали, господствующей над всей городской застройкой и утверждающей идею мощи и «столичности» города. Иначе говоря, Петропавловская колокольня представляет собой петербургскую аналогию московской колокольни Ивана Великого.

Именно в качестве такой аналогии была задумана Петром эта доминирующая над городом вертикаль, и именно потому строитель новой столицы придавал такое значение ее быстрейшему осуществлению.

Середина XVIII века знаменует собой новый этап в архитектурном развитии Петербурга. Этот этап —будем условно называть его елизаветинским— неразрывно связан с деятельностью Растрелли, наложившего властную печать своих вкусов и своего гениального мастерства на архитектуру серединных десятилетий. Развитие архитектуры в ее наиболее высоких проявлениях сосредоточено в эту пору главным образом на дворцовом строительстве. Растрелли создает гигантские дворцовые комплексы как в самом городе, так и в загородных резиденциях. Барочное богатство архитектурного декора, архитектурной пластики, цвета, рельефа сочетается в работах Растрелли со строгой компактностью планов. Несмотря на свои подчас гигантские размеры, дворцовые корпуса Растрелли всегда носят характер строго прямолинейных блоков и в этом смысле внутренне согласуются с регулярным характером самого города. Однако в эту пору архитектура устремлена, в своих наиболее сложных замыслах, к теме дворца, дворцово-паркового ансамбля, загородной дворцовой резиденции. В самой столице культивируется дворцово-усадебный тип застройки. «Елизаветинский Петербург» в архитектурном отношении отмечен прежде всего сооружениями этого порядка. Планировочное, градостроительное творчество в собственном смысле слова заметно суживается после столь интенсивной и богатой идеями деятельности «Комиссии о Санктпетербургском строении». В 1724 году эта комиссия фактически прекращает свою работу, и перерыв этот длится целых двадцать лет. Сохранившиеся постройки елизаветинского времени, а в еще большей степени замечательные перспективные чертежи-планы Петербурга Сент-Илера воссоздают картину основных кварталов столицы в ту пору. На уже установившиеся линии главных магистралей и набережных города нанизываются отдельные куски дворцовой, усадебной и особняковой застройки. Вдоль проспектов в глубине кварталов располагаются замкнутые в себе небольшие (а подчас и довольно обширные) ансамбли жилых домов с примыкающими к ним садами, ансамбли дворцов с широкими парадными дворами и парками, и эти ансамбли оказываются вкрапленными в массу рядовых, преимущественно деревянных, городских строений. Гравюры Сент-Илера воспроизводят этот барочный Петербург — город, почти исчезнувший в последующие десятилетия, как исчез ранний петровский Петербург.

Начало классицизма, при всем его глубоком внутреннем отталкивании от Растрелли и от барочной системы вообще, сохраняет, однако, на известное время тот же метод застройки города, отдельными блоками или комплексами, почти независимыми от структуры городского плана. Так Деламот строит замкнутый в себе блок здания Академии художеств—громадный квадрат корпусов с вписанной в него окружностью; так Иван Старов, один из первых мастеров русского классицизма, воздвигает Таврический дворец в виде обширнейшей резиденции владетельного князя с широко раскинувшимися флигелями и парадным двором между ними, с великолепным парком, неразрывно связанным с конфигурацией и планом самого дворцового блока; так Ринальди создает в столице изысканные загородные виллы, вроде Мраморного дворца; так Кваренги, этот законченный классик и один из столпов новой школы, продолжает, однако, культивировать принцип архитектурного блока, почти независимого от городского окружения, и, опираясь на Палладиевы образцы, развивает этот принцип, создавая необыкновенное разнообразие типов: от громадного подковообразного блока Государственного банка, поставленного среди городских магистралей, но совершенно независимого от них, через простейший прямоугольный блок Екатерининского института, также мало связанный с городским окружением, до Конногвардейского манежа и Академии наук с их монументальными архитектурными формами, столь характерными для творчества этого мастера.

Последним «островным» сооружением XVIII века является Михайловский замок, оказавшийся неким анахронизмом уже при самом своем возникновении, этот уединенный дворец властительного феодала, всеми архитектурными средствами отделенный от городского окружения и знаменовавший скорей мечту о прошлом, чем утверждение современности. Это сооружение было воздвигнуто на рубеже столетий. Вместе с концом XVIII века оканчивается и тот период в истории Петербурга и в развитии русского классицизма, который связан в равной мере с идеей города и с идеей замкнутого дворцового ансамбля. Вместе с наступлением нового века в архитектуре решительно побеждает идея города.

Развитие русского классицизма означает в то же время развитие градостроительных начал в архитектурном творчестве. Отдельное здание начинает трактоваться как функция города. Как мы видели, с этим еще не хотел считаться Кваренги, но это уже стало законом для следующего поколения —для поколения Воронихина, Захарова, Росси, Стасова. В Казанском соборе Андрея Воронихина внешнее пространство, в данном случае пространство городской площади, открытой на проспект, определяет весь композиционный замысел архитектора; самый корпус собора играет второстепенную роль по отношению к наружной колоннаде, обрамляющей площадь и создающей ее архитектурное выражение, — прием, противоположный приему композиции собора и площади св. Петра в Риме, где площадь является лишь функцией монументального здания самого собора, как бы продолженного вовне при помощи наружных колоннад.

В период завершения пространственной композиции основных частей Петербурга, в течение первых десятилетий XIX века, как бы синтезируются архитектурные искания всего XVIII века, синтезируются и подчиняются новым формам, новому стилю, властно накладывающему свою печать на весь облик города. К этому времени Петербург приобретает свой «строгий, стройный вид», по слову Пушкина. И как бы мы ни оценивали в качественно-формальном отношении достижения позднего петербургского классицизма по сравнению с достижениями Растрелли, или Кваренги, или Ринальди, мы должны признать именно за этим, завершающим, периодом значение важнейшего градостроительного этапа в развитии Петербурга.
КЛАССИЧЕСКИЙ ПЕТЕРБУРГ В НАЧАЛЕ XIX ВЕКА

В эту пору закрепилось значение реки как основной композиционной оси городского плана. Застройка центральных площадей с исключительной силой подчеркнула осевое значение Невы в архитектуре города. Система трех площадей, переходящих одна в другую и образующих единую главную площадь вдоль берега, — площадь, к которой сходятся главные лучевые магистрали города, — создала исключительный по своей архитектурной и масштабной силе центр столицы. Обстройка этого центра крупнейшими монументальными зданиями (Адмиралтейство, Исаакиевский собор, Сенат и Синод, Главный штаб, Биржа) не уменьшила композиционной роли природных элементов (и прежде всего —водной глади широчайшей Невы), а, напротив, усилила их значение. Река явилась не только осью центрального ансамбля, но и важнейшим элементом городского пейзажа, его составной частью, иногда —фоном для больших архитектурных перспектив, иногда — передним планом для обширных пейзажных панорам. Масштабами этой широчайшей водной магистрали определились и масштабы городской застройки — размеры громадных центральных площадей, широких набережных, длиннейших прямых проспектов. Но этого мало: река, направление ее фарватера, громадные открытые пространства, создаваемые ею в центре города, оказали прямое влияние и на самые формы центрального архитектурного ансамбля Петербурга. Тройная площадь, о которой мы упоминали,— площадь, тянущаяся от Зимнего дворца до здания Сената и Синода, — представляет по своему очертанию и по своему масштабу как бы повторенное на берегу русло многоводной реки. Эта площадь, не имеющая себе подобия ни в одном городе мира, могла сформироваться только под непосредственным воздействием «державной Невы». По периметру этой площади, вокруг нее и в непосредственном соседстве с ней оказались сосредоточенными здания исключительной монументальной силы и архитектурной значимости. Это сочетание мощного природного фактора с предельной концентрацией архитектурных форм создало в Петербурге исключительный по своей мощи архитектурный массив городского центра.

Захаровское Адмиралтейство со своим 400-метровым фасадом, тянущимся параллельно береговой линии Невы, и со своей башней, поставленной на точке схода лучевых проспектов, явилось основой архитектурной организации этого ансамбля. Именно Адмиралтейство, этот громадный протяженный массив, расположенный в средней части площади, держит всю эту систему «трех площадей», объединяя собой набережную, Дворцовую и Сенатскую площади и лучевые магистрали проспектов. Биржа, возвышающаяся на противоположном берегу, на стрелке, омываемой с трех сторон водой, включает в этот ансамбль обширное водное пространство. Главный штаб и двойное здание Сената и Синода определяют собой пространственные границы ансамбля, и, наконец, собор св. Исаакия создает своим мощным гранитным массивом как бы второй пространственный план грандиозной архитектурной панорамы.
ПЕЙЗАЖНОЕ НАЧАЛО В АРХИТЕКТУРНОМ АНСАМБЛЕ

С необыкновенной ясностью и архитектурной силой выражен в Петербурге центр города. Этот центр — не замкнутый ансамбль зданий и площадей, а монументальный архитектурный пейзаж.

По периметру центральной площади сосредоточены значительнейшие здания столицы: императорский дворец, кафедральный собор, штаб армии, управление флотом, высшие правительственные учреждения. Концентрация зданий, представительствующих не только столицу, но всю страну, лишь подчеркивает то значение, которое придано в Петербурге архитектурному центру города. В собственном архитектурном отношении важна, конечно, не эта концентрация сама по себе, а то, что она сопутствует пространственному построению исключительной силы и выразительности. Здесь действует архитектура дальних дистанций, приличествующая мировому городу. Свободные резервуары архитектурного пространства — Марсово поле, набережные и стрелка Невы — наполняют панораму петербургского центра той ширью масштабов, какие ведомы только немногим из крупнейших городов мира. В этой панораме мирового города сочетаются два активных начала архитектуры дальних расстояний: силуэт зданий и их объемная пластика.
СИЛУЭТ И ПЛАСТИКА

Силуэт рассчитан на восприятие и воздействие издалека. Так воспринимаются прежде всего высотные части сооружений — колокольня Петропавловской крепости, башня Адмиралтейства, ростральные колонны около Биржи, купол Исаакиевского собора. Пластика архитектурных объемов выдержана в формах настолько крупных и сильных, что она также воздействует на большое расстояние вовне. Такова громадная двойная арка Главного штаба, тот же купол Исаакиевского собора, Александровская колонна с венчающей ее бронзовой статуей, мощный периптер Биржи. Пластика больших архитектурных форм продолжена в очертаниях крупных сооружений-массивов, образующих то плавный полукруг, охватывающий часть площади, то четкое прямоугольное обрамление последней, то компактный блок. Пластичное начало развивается в декоративном уборе отдельных зданий с их характерными для русского классицизма разнообразными скульптурными композициями (фигуры, группы и барельефы Адмиралтейства, триумфальная колесница Главного штаба, горельефы тимпанов собора св. Исаакия, бронзовый ангел Александровской колонны, скульптурное убранство Сената и Синода, сидящие фигуры у колонн Биржи). Силуэт и пластика дополняют друг друга, иногда переходя один в другую: так, купол собора св. Исаакия читается издалека как венчающий пространство силуэт, а вблизи —как мощная пластическая форма; то же относится и к монументальному периптеру Биржи.

Однако основное воздействие оказывают в этом громадном архитектурном построении чисто пейзажные перспективы. Человек все время находится внутри обширной панорамы, раскрывающейся то одним отдаленным планом (вид на стрелку Васильевского острова с набережной и мостов), то несколькими планами с чрезвычайно сильными задними «кулисами» (вид на Сенатскую площадь и собор св. Исаакия с противоположного берега Невы), то как прямая перспектива, ориентированная на определенный архитектурный массив (вид на Петропавловскую крепость с набережных, вид на Адмиралтейскую башню с центральных проспектов). Обширнейшее пространство Марсова поля, с его разнообразными чисто пейзажными перспективами на Инженерный замок, на Михайловский и Летний сады, характерно своей архитектурной организованностью; это, в полном смысле слова, пейзаж, созданный архитектурой.
НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ

Если построение петербургского центра носит ярко выраженный пространственно-пейзажный характер, то по тому же основному принципу построен и ансамбль главной улицы города — Невского проспекта. На прямую трассу этой магистрали как бы нанизаны отдельные площади, образующие пространственные интервалы фасадного фронта улицы. Самый этот фасадный фронт носит в общем нейтральный характер: застройка улицы, объединенная лишь более или менее общими габаритами высоты (сильно нарушенными в конце XIX и в начале XX века), состоит преимущественно из рядовых жилых домов, мало индивидуализованных и мало примечательных в архитектурном отношении. С тем большей силой воспринимаются пространственные интервалы, чередующиеся по мере движения вдоль улицы: Аничков мост с перспективой на Фонтанку и изящную колоннаду здания Кабинета, Александрийский театр и площадь-сад перед ним, Михайловский дворец, Гостиный двор, наконец, как заключительный и самый сильный аккорд — Казанский собор с полуовалом площади, образуемым его монументальной колоннадой. Каждый из этих интервалов-ансамблей носит самостоятельный характер и, что весьма важно, каждый резко отличен от следующего: мост, украшенный конными скульптурными группами, и извилистая узкая река, парадная площадь перед фасадом театра, строгий портик дворца, видный в перспективе короткой улицы, торжественная колоннада собора. Все эти ансамбли, прерывающие фасадный фронт улицы и наполняющие таким панорамным богатством путь следования по ней, являются, в свою очередь, звеньями более обширных архитектурных построений. Так, через Александрийский театр ансамбль улицы Росси связывается с Невским, через Михайловскую улицу — большой комплекс Михайловского дворца и его окружения, через Казанский собор — перспектива на здание Государственного банка и набережную канала Грибоедова и т.д. Важной особенностью Невского проспекта как архитектурного целого является замыкающая один конец Адмиралтейская башня —вертикаль, видимая с отдаленных точек улицы, пространственный ориентир, возвещающий завершение длинной прямой магистрали и как бы указывающий конечную цель пути.

Подобно системе центральных площадей Петербурга, архитектурное построение Невского проспекта завершилось в первой трети XIX века. Именно в эту пору, когда архитектурное мышление русского классицизма от понятия регулярности перешло к понятию пространственного ансамбля, сложился тот облик главной магистрали города, о котором мы говорили. Точно так же, как система «трех площадей» получила свой подлинный архитектурный смысл только после сооружения нового Адмиралтейства, Биржи, Главного штаба, Сената-Синода, Исаакиевского собора (все это — произведения начала XIX века), так и Невский проспект, существовавший в качестве главной улицы уже в первые десятилетия жизни города, стал архитектурным организмом лишь тогда, когда были построены Казанский собор, Александрийский театр, Михайловский дворец.

Русский классицизм обнаружил сильную и сознательную волю к созданию больших градостроительных организмов. И эта воля не затухла, а, напротив, разгорелась в позднюю пору развития школы, в ту пору, когда во всем мире градостроительные начала уже пришли в упадок. Построение центральной части Петербурга и Невского проспекта —лишь отдельные примеры проявления этой воли.

Так складывался в Петербурге ансамбль мирового города, и классицизм чеканил новый национальный стиль, оперируя большими архитектурными массивами, громадными пространствами, монументальными формами крупнейших сооружений. В облике «европейского» Петербурга не утратились, а получили новое развитие черты, свойственные русской архитектуре. В том концентрированном творчестве нового, какое являла собою северная столица, нашли многостороннее выражение самые глубокие устремления русской культуры.
КЛАССИЦИЗМ В МОСКВЕ

Но классицизм развивался и по другому руслу. Если основой петербургской архитектуры были синтезирующие городские ансамбли, то в Москве классицизм проявил себя прежде всего в «малом мире», в мире отдельного жилого дома, особняка, городской усадьбы. Здесь основной темой архитектурных исканий был барский дом и участок земли, с ним связанный. На протяжении XVIII века формируются новые типы городского дома и городской усадьбы. В то время как в Петербурге складывается новый организм города и этому процессу в конечном итоге подчинено развитие всех архитектурных форм, в Москве первичной остается тема отдельного дома. Структура города изменяется сравнительно мало на протяжении XVIII столетия. Зато глубокие перемены претерпевает план типичной московской усадьбы и типичного московского жилого дома. «Регулярность», управлявшая развитием Петербурга, не довлела над Москвой как городом. Но идея регулярности проникла внутрь отдельного усадебного участка, и здесь, в этом «малом мире», происходили процессы обновления архитектурных форм. Если в Петербурге дом стал в градостроительном смысле функцией города, то в Москве, наоборот, первичным оставался отдельный усадебный участок: город как целое был как бы функцией этого последнего. Облик Москвы в XVIII веке в значительной мере складывался из сочетания бесчисленных усадебных владений, и «живописный», «беспорядочный» характер городского плана и архитектурного пейзажа Москвы обусловлен прежде всего именно этим.

Однако регулирующая сила классицизма сказалась со всей определенностью и в Москве. Она относительно мало повлияла на чисто городские комплексы (недостаточно выраженные и незавершенные попытки больших ансамблевых построений в центре города), но она, повторяем, глубоко проникла в организм городской усадьбы и городского дома. «Регулярность» и принципы классической композиции выразились прежде всего в общем построении барского дома с его главным корпусом и симметричными флигелями, в расположении служб, хозяйственных и малых построек на ограниченном участке городского владения. Регулярность в еще большей степени проявилась в своеобразном отборе типов городского жилого дома — характерном явлении русской архитектуры конца XVIII и начала XIX века. Типовое начало имело глубокие корни во всей строительной практике этого времени. Провинция, перестраивавшая на новый лад свои жилые дома и правительственные здания, нуждалась не только в «сочинении планов» для самих городов, но и в образцовых проектах для отдельных домов. В самой Москве застройка жилых кварталов центра, окраин и Замоскворечья не обходилась без типовых образцов, разработанных «архитекторской командой» Ухтомского (в середине XVIII века), или «Комиссией по каменному строению столичных городов» (в 70-80-x годах этого столетия), или, наконец, отдельными московскими архитекторами начала XIX века.

В основе этой своеобразной типизации лежало целое сплетение экономических и культурно-бытовых факторов. Стремление провинциального дворянства подражать столичному образу жизни и столичному «стилю» в архитектуре и убранстве домов играло здесь не последнюю роль. Правительство желало иметь в провинциальных городах не только выдержанные в определенном «государственном» стиле здания присутственных мест (на этот счет давались специальные указания и при Екатерине и позднее), но и воздействовать в этом же духе на «обывательское» строительство. Но влияния этих моментов было бы совершенно недостаточно, если бы «новая архитектура», то есть классицизм, не ответила по существу каким-то более глубоким потребностям времени и вкусам обширных социальных слоев.

Гибкость в применении местных, привычных и дешевых материалов, в особенности дерева, притом в его исконной технике —срубе; строгая экономичность архитектурных решений, компактных, очень практичных планов, отвечавших самым разнообразным требованиям и возможностям — от обширных усадебных домов до миниатюрных одноэтажных особняков с мезонином; та же экономичность художественных приемов, простота общей композиции дома, скромность наружного убранства, довольствовавшегося немногочисленными и однотипными лепными деталями, — эти и им подобные черты обеспечили широкое и весьма органичное распространение и развитие классицизма в рядовом московском и провинциальном строительстве.

Московский классицизм последних десятилетий XVIII века разрабатывает в качестве основной темы различные типы «усадьбы в городе». В деятельности Казакова эта тема занимает центральное место. Проекты и постройки Казакова кристаллизуют основные типы московской городской усадьбы. Дом связан в равной мере и с улицей, и со своим дворовым участком. План всего комплекса строго приноровлен к особенностям места.

Иногда корпус дома отделен от улицы парадным двором, а самый дом расположен «покоем»; иногда он выходит непосредственно на линию улицы всем своим фасадным фронтом (дом Губина); в других случаях дом разрастается почти до размеров загородной усадьбы и обладает равноценными уличным и парковым фасадами (дом Гагариных, дом Голицыных); наконец, вырабатывается специфическая схема «наугольного» дома, выходящего на две улицы и образующего угол между ними.

Постройки Казакова носят всегда строго локальные признаки: они крепко привязаны к участку, они гибко отвечают особенностям места, его рельефу, его положению в городе; в этом — характерная, очень жизненная черта творчества выдающегося московского мастера. Но в то же время Казаков производит как бы отбор основных типов городской усадьбы, и мы можем говорить о «типе дома Разумовского», о «типе дома Румянцева»; индивидуальные черты этих построек являются одновременно фиксацией определенных типовых вариантов архитектурной темы московской «городской усадьбы».

Этот отбор архитектурных типов облегчался тем художественным самоограничением в композиционных и декоративных приемах, которое составляет важную черту русского классицизма. Самоограничение — не от недостатка или «бедности», а как закон архитектурной классики, сочетающей мудрую экономию художественных средств со столь же мудрой практической экономией. Классицизм превратил этот общий закон в обязательную норму архитектурного мастерства и в архитектурную особенность стиля. Композиция, построенная на весьма простых сочетаниях архитектурных объемов, располагающихся по четким осевым планам; крупные формы классических портиков, составляющие объемный и пластический центр всего построения; подчиненные центральному объему крылья-флигели, непосредственно примыкающие к центру или соединенные с ним галереями; удлиненный прямоугольник или вытянутый полуовал парадного двора, образуемого этим трехчленным объемным построением здания; еще более упрощенная композиция —в небольших особняковых постройках, где дело ограничивается одним объемом с миниатюрным портиком, — вокруг этих типичных приемов сосредоточены все созданные московским классицизмом композиционные типы.

С развитием классицизма изменяются и эти основные композиционные схемы. Планы городской усадьбы становятся более городскими: более тесным сделался усадебный участок, иногда суживающийся до размеров миниатюрного палисадника перед уличным фасадом и маленькой дворовой площадки позади дома. Фасадный фронт улицы приобрел большую жесткость и прямолинейность, он давит на расположение «городской усадьбы», — это сказалось и на конфигурации дома. И все же последний оставался в принципе усадебным, хотя он и сократил свои размеры и приобрел облик ампирного особняка.
ТИПОВЫЕ ПРИЕМЫ В КОМПОЗИЦИИ ЗДАНИЯ

Типовые начала переносятся теперь также и на обработку фасада, на пластическое и декоративное его убранство. В этом — одна из особенностей поздней стадии московского классицизма, обычно именуемой московским ампиром. В эту пору (10-30-е годы XIX века) вырабатываются новые мотивы и пластические приемы фасадного убранства, наделяющие жилые и общественные здания столь характерным «ампирным» обликом. Здесь типовое начало проявляется с еще большей последовательностью. Жилярди и Григорьев — виднейшие московские архитекторы-практики этого периода — неукоснительно придерживаются выработанных ими композиционных схем фасадного убранства, а также типовых деталей в этом последнем. В зависимости от характера здания, его масштабов, его положения в городе варьируется все тот же строго ограниченный «набор» этих деталей, равно как и вся композиционная схема. В нее обычно включаются: гладко рустованный цокольный этаж с окнами, украшенными тройным замковым камнем, иногда с крупной лепной маской, далее — гладкая стена второго этажа с высокими окнами вовсе без наличников, отделенная во всю длину фасада горизонтальной тягой от третьего этажа, окна которого, обычно значительно более низкие, иногда квадратные, имеют вместо наличника две выступающие по нижним углам полочки; гладь фасадной плоскости оживляется крупными лепными деталями (венками, личинами и т. п.), поставленными поверх окон третьего этажа. Если речь идет о двухэтажном здании, то применяется та же схема с соответственными изменениями, причем в таком случае окна второго (надцокольного) этажа обычно украшены замковыми камнями. Это одна из простейших и наиболее распространенных схем фасадного убранства. Те же мастера (а также Бове, Тюрин и другие) охотно применяют в качестве декоративного приема арочное окно, расчлененное колонками или лопатками на три части под общим широким архивольтом с вдавленным лепным фризом, обычно разбитым на трапециевидные сегменты. Варианты этого мотива, излюбленного московскими мастерами, применяются в самых различных случаях: и для украшения боковых ризалитов главного дома (дом Луниных на Никитском бульваре — Жилярди, i-я Градская больница —Бове), и для портала садового павильона (дом Найденовых — Жилярди), и как декоративное решение центральной части фасада особняка (дом бывшего Коннозаводства—Жилярди); он переходит даже в церковные постройки (церковь Всех скорбящих на Ордынке —Бове).

Самая композиция фасада предельно упрощается. Сочетание крупного портика (четырехколонного в небольших особняках, шести- и восьмиколонного в более крупных жилых и общественных зданиях, в отдельных случаях даже двенадцатиколонного) с гладкими стенами, вовсе не расчлененными по вертикали, но разделенными на горизонтальные полосы поэтажными тягами, определяет облик московского «ампирного» дома. Далее следуют характерные черты и детали этого облика. Если портик начинается с высоты второго этажа, то он бывает поставлен на выдвинутую вперед цокольную аркаду. Гладь стены подчеркивается рустовкой цокольного этажа и обычно не нарушается наличниками, так что окна кажутся как бы «врубленными» в стену. Вообще гладкая стена играет существенную роль в архитектурной эстетике позднего классицизма, и именно красота этой нерасчлененной стенной поверхности, составляющей выразительный фон для крупных пластических форм портика и для рельефа лепных деталей, старательно оберегается и подчеркивается в композиции фасада.
ЦВЕТ И ШТУКАТУРКА

Чем проще сочетание основных элементов архитектурной композиции, тем большую роль играет в ней цвет. Классицизм вырабатывает свое отношение к цвету и свою гамму красок, особенно активную в архитектуре начала XIX века. Полихромия Растрелли, это бурное празднество цвета, отливающего бирюзой стен, золотом капителей и ваз, белизной бесчисленных колонн, отошла давно в прошлое. Но оставлена также и «классическая», точнее говоря — ренессансная, однотонность построек Кваренги. Художественной нормой в архитектуре позднего классицизма становится двухцветность. Этот принцип органически связан с композиционной системой. Два контрастных цвета соответствуют сочетанию крупных архитектурных элементов и деталей с большими фоновыми плоскостями. Белые колонны портиков, белый рельеф лепных украшений — масок, венков, фризов — четко выделяются на глади теплых, охристо-желтых стен, и эти два основных цвета взаимно обогащают друг друга. Штукатурная плоскость стены, окрашенная в теплый интенсивный тон, приобретает и новые пластические качества.

Двухцветность фасадов классицизма связана не только с особенностями композиции, но и с самим материалом — оштукатуренным кирпичом и деревом. Штукатурка, как будто маскирующая строительный материал (будь то кирпич или дощатая обшивка сруба), выступает как носитель своеобразных и самостоятельных пластических и цветовых особенностей архитектурного произведения. Не следует усматривать в штукатурной технике только цветовую имитацию материалов (дерево — под камень, кирпич — под натуральную облицовку и т. д.). Конечно, в элементарных архитектурных замыслах имели место и попытки искусственно заместить один материал другим. Но развитие архитектуры, отделочной техники и художественного ремесла привело к тому, что оштукатуренное дерево само сделалось своеобразным новым материалом, обладающим своими, вполне оригинальными, качествами. Примечательную страницу в истории архитектуры составляют эти аристократические особняки и помещичьи усадьбы, имеющие в своей конструктивной основе избяной сруб: портики, белые колонны которых оказываются простыми бревнами, поставленными стоймя и обшитыми фанерой, иногда с натянутым поверх холстом, на который нанесен слой штукатурки; энтазис этих колонн, выполненный также при помощи дерева и штукатурки; цокольный руст, составленный из оштукатуренных досок; наконец, самая поверхность стен, чья безупречная, чисто «каменная» гладь получает возможность, благодаря той же штукатурке, быть окрашенной в интенсивный цвет.

Окрашенная штукатурка — существенный элемент среди архитектурных особенностей и выразительных средств русского классицизма. Именно благодаря этому средству сделалось возможным столь широкое проникновение архитектурных типов, созданных этой школой, в рядовое провинциальное и усадебное строительство. Не только проникновение типовых образцов, но и самостоятельное «низовое» (провинциальное, усадебное, при самом широком участии крепостных мастеров) архитектурное творчество —в духе и формах единого стиля. Наконец, именно благодаря этому средству все постройки русского классицизма, независимо от их размера и характера, приобрели те черты жизнерадостной теплоты, которые столь близки русскому национальному вкусу и имеют за собой столь давнюю традицию в русском зодчестве.

От этого широкого применения «дерева в штукатурке» один шаг оставался до проникновения архитектурных форм классицизма в собственно деревянное строительство. Так называемый «деревянный классицизм» — закономерная ветвь стиля, отнюдь не исчерпываемая в своем значении случайными провинциализмами. Классицизм приобрел широкое распространение в деревянном усадебном строительстве. Через усадьбу (а также через заштатную провинцию) он проник даже в деревню. Его экономные формы и детали легко усваивались плотником и деревенским резчиком. Его четкое построение планов отвечало практическим нуждам мелкого поместья в той же мере, в какой оно отвечало запросам столицы, купеческой и барской Москвы, богатой усадьбы. Более того, классицизм открывал поле для самостоятельного формообразования в дереве, причем основные принципы стиля находили внятный отклик даже в самом примитивном, «доморощенном» строительном творчестве провинции и деревни. Здесь осуществлялась та встреча народного зодчества с усадебно-городским «ампиром», которая дала столь характерные для русской архитектуры начала XIX века произведения деревянной классики. В этих крыльцах и воротах, где бревна фигурируют в облике тосканского ордена, в этих мезонинах, обрамленных классическим фронтоном, в этих резных украшениях, воспроизводящих венки, арматуру и метопы классицизма, — во всех этих приемах не следует видеть только случайную, достаточно произвольную амальгаму форм, только эклектическую смесь. Народное зодчество подражало здесь «городским» образцам; но в этих образцах узнавало близкие ему черты.

Не приходится идеализировать этот провинциальный и деревянный классицизм. Эта архитектура была наивна в своей подчас несколько примитивной и прямолинейной тяге к классике. Она была действительно провинциальна во многих смыслах, но в то же время она составляла существенно важное звено в архитектурной культуре страны, звено, посредствовавшее между столицей и провинцией, между городом и усадьбой и, в отдельных случаях, между усадьбой и деревней. «Деревянный классицизм» облагораживал быт и облик мелкого поместья, заштатных и уездных городов, доносил отблеск классической красоты до рядового провинциального строительства.
ПЛАНИРОВКА ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ ГОРОДОВ

Возвратимся снова к идее «регулярности» — одной из основных идей классицизма. Если через отбор архитектурных типов и их распространение в усадьбе и провинции архитектура классицизма связывала рамками единого большого стиля столицу и периферию и протягивала цепь от монументальных ансамблей Петербурга к деревянному провинциальному особняку, то столь же важным связующим звеном была планировка провинциальных городов. Планировочное творчество получило исключительно широкие размеры с70-х годов XVIII века, когда начался период нового русского градостроительства. Этот период связан с перестройкой многих старых городов и с возникновением новых. Принцип регулярности был перенесен со стройки Петербурга на новую планировку почти всех губернских и многочисленных уездных городов. Петербург был грандиозным воплощением этого принципа. Но дело было не только в одном столичном строительстве. Была огромная страна, требовавшая обновления своих городов, из которых одни были древними организмами, включавшими в себя седые кремли, старые посады, монастырские комплексы, другие — сравнительно поздними образованиями, еще не обладавшими сложившимся архитектурным обликом. Наконец, строились новые города, только что основанные на землях Украины и Новороссии, вновь возникавшие на южных и восточных окраинах государства, как Одесса, Новороссийск, Екатеринослав, Екатеринодар.

«Сочинение планов» для всех новых и для подавляющего большинства старых городских центров составляет одну из важнейших сторон архитектурной деятельности эпохи. Этой деятельности были посвящены государственные усилия, нашедшие свое выражение в работах «Комиссии по строению столичных городов», в создании института губернских архитекторов, в практических градостроительных начинаниях. Многое из этой деятельности изучено и освещено в литературе, еще больше — ждет изучения. Целая армия архитекторов, геодезистов, строителей была занята этой градостроительной работой. Хотя многие из «сочиненных» в этот период городских планов остались только планами, еще более значительное число их вошло в жизнь, наложив четкую печать градостроительных идей классицизма на планировку русских городов. Для многих городов планировка XVIII века и по сегодня составляет основу их построения: достаточно назвать Одессу, Пермь, Екатеринослав, древние города — Тверь, Ярославль, Кострому, малые городские организмы — Осташков, Одоев и многие другие. Для всех этих новых и старых городов, получивших в XVIII веке регулярные планы, характерно сочетание четкой схемы уличной сети со свободной застройкой. Это сочетание позволило каждому городу приобрести признаки «петербургской» регулярности, сохраняя в то же время нетронутым природный пейзаж. А в древних городах с регулярным новым планом свободно сочетались старые архитектурные массивы — храмы (как в Ярославле) и кремли (как в Туле). Регулярные планы не мешали усадебному типу застройки, потому-то во всех этих заново распланированных городах сохранялся пейзажный характер архитектурного облика города. Так вместе с «петербургским» началом регулярного плана жило «московское» начало живописной усадебной застройки города.

Изучая развитие русских провинциальных городов в XVIII и XIX веках, мы отмечаем ряд слабых сторон городской культуры, отсталость городской техники, благоустройства, строительного качества основной массы городских построек. Эта ограниченность и отсталость городской культуры русской провинции на всем протяжении указанного периода не должна заслонять от нас и ряда прекрасных особенностей русского города, и прежде всего не утраченного им живого чувства природы, неутраченной пейзажности, обилия зелени в его жилых кварталах, непосредственного перехода архитектуры в природный ландшафт. Только поверхностный и недалекий «урбанизм» новейшего времени может определить эти черты лишь как «деревенские» пережитки.