Борис федорович поршнев

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ

Художник А.Д.Смеляков. Художественный редактор Н.Н.Власик,

Технический редактор Н.П.Кузнецова.

Корректоры Л.С.Агапова, Т.В.Гурьева

Формат 84хЮ8“/,2. Бумага типографская № 1. Гарнитура обыкновенная.

Печать высокая. Усл. печ. л. 12,2. Уч.-изд. л. 13.

Тираж 14500 экз. Тип. зак. 1184. Цена 95 к.

121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

Проблемы социальной психологии после долгого перерыва снова привлекли к себе большое внимание советской науки. Это продиктовано и фундаментальными теоретическими потребностями, и неотложными практическими задачами коммунистического воспитания нового человека.

В известной мере уже отшумела и отошла полоса начальных дискуссий о предмете и задачах советской марксистско-ленинской социальной психологии¹. Но это не значит, что в молодой и перспективной отрасли научного знания нет разных тенденций, разного направления мыслей. Они законны, как во всякой научной дисциплине, и будут отныне расцениваться не по претензиям, а по успехам.

Одно лишь разъяснение должно быть сделано с самого начала.

Существует и такое мнение, что социальная психология как наука — это не психология. Говорят, что она — отрасль теории исторического материализма и должна изучать методологические проблемы или конкретные факты “обыденного сознания” и “общественного мнения”, но ни в коем случае не передавать дело в руки психологов. Иными словами, социальная психология призвана изучать закономерности социологические, а не психологические. Спрашивается: зачем же сторонники такого взгляда держатся за существительное “психология”? Наука химия имеет множество разветвлений, и каждая отпочковавшаяся дисциплина определяется с помощью прибавления к слову “химия” того или иного эпитета (физическая химия, коллоидная химия, радиационная химия, биохимия, химия высокомолекулярных соединений). Но кому же придет в голову утверждать, что одна из них отнюдь не является химией? Сторонникам указанного взгляда на предмет социальной психологии можно лишь посоветовать придумать другое название для занимающей их области.

В самом деле, “общественное мнение”, “идеологическая борьба” и другие подобные категории относятся к изучению общественного сознания в широком смысле и лишь отчасти принадлежат к ведению психологии. Когда зарубежные авторы пишут о “психологической войне”, они сплошь и рядом имеют в виду войну не психологическую, а идейную.

Социальная психология есть психология — вот первое, что здесь должно быть сказано со всей определенностью. Как и в примере с химией, к существительному “психология” имеются разные эпитеты и определения для обозначения специального предмета, но родовым понятием остается психология.

Попытка “умыкнуть” социальную психологию у психологов объясняется бдительной охраной социальных закономерностей от психологизации. Но психологизация может быть только там, где есть намерение психологизировать их, где нет надежной науки о специфических законах жизни и развития общества. Советская общественная наука не зря прошла долгую творческую школу марксизма-ленинизма, для нее в настоящее время не видно сколько-нибудь реальной угрозы биологизации или психологизации, — точно так же, как биологической науке со времен Дарвина, а тем более сейчас, сто лет спустя, не грозит ни малейшая опасность растворения специфических законов жизни и ее эволюции в химии или физике. Лишь глубоко отставшие ученые могли пытаться захлопнуть дверь в биологию для химиков и физиков. Этот стык бесконечно плодотворен. Точно так же тем, кто боится психологизировать объективные экономические законы, можно сказать только одно: не психологизируйте их, а занимайтесь психологией, как биохимик не претендует дать химическую интерпретацию чисто биологического закона естественного отбора, открытого Дарвином. Эти науки нимало не исключают друг друга. При этом нечего бояться и того, что в наши дни психология имеет и надежную естественнонаучную основу. Давно и невозвратно прошли те времена, когда можно было рассуждать о душевных процессах, о психике, не опираясь на физиологию высшей нервной деятельности. Кто сказал “социальная психология”, тем самым сказал слово “психология”, а следовательно, сказал о науке, имеющей свою биологическую базу в знании законов функционирования головного мозга и всей нервной системы человека.

Всякие помыслы о психологии без физиологии, о каком бы разделе психологической науки ни шла речь, в наши дни не только не научны, но антинаучны, вступают в борьбу с современным научным знанием, в том числе с далеко продвинутым физиологическим учением И. П. Павлова. Лишь точное знание механизмов работы человеческого мозга, в особенности “второй сигнальной системы”, окончательно устранит попытки строить здание советской социальной психологии вне психологической науки.

Иными словами, социальная психология, впрочем, как и вся наука психология, лежит в обширной зоне стыка и перекрещивания общественно-исторических и биологических наук².

Некогда Огюст Конт, “отец позитивизма”, поверхностно утверждал, что в человеческом индивиде, в личности имеется, во-первых, биологическая сущность, изучением которой занимается физиология, во-вторых, социальная сущность, целиком и полностью объяснимая социологией; этими двумя отдельными причинными рядами и исчерпывается личность.

Скончавшийся в 1962 г. член Французской коммунистической партии, знаменитый психолог Анри Валлон с сожалением писал, что многим и сейчас различие между биологией и общественными науками рисуется как непроходимая пропасть, а поэтому и психология представляется то как придаток биологии, то как прихожая общественных наук, то как научный гибрид³. Но марксистская диалектика, продолжает Валлон, показывает, что психология является одновременно биологической наукой и общественной наукой и дает возможность психологу понять в единстве живое существо и его среду, понять их постоянное взаимодействие и ту общественную борьбу, в которой определяется личность человека⁴.

Социальная психология не составляет исключения из этого общего определения психологии. Социальная психология — это одна из перспективных пограничных проблем двух обширных областей современной системы наук.

Гораздо сложнее обстоит дело с вопросом о положении социальной психологии по отношению к так называемой общей психологии, или психологии личности. Это уже, так сказать, домашний спор.

Термином “социальная (общественная) психология” можно пользоваться не только в специальном смысле слова, но и в широком общеметодологическом. В этом последнем смысле всякая психика человека является социальной, ибо она в огромной степени обусловливается общественно-исторической средой⁵. В узком и специальном смысле слова социальной (общественной) психологией называют науку об особенностях психической деятельности людей в коллективе, в массовой человеческой среде в отличие от психических функций .индивида в относительном одиночестве или в его отношениях с другим индивидом⁶.

Дискуссионным пока остается вопрос, следует ли рассматривать марксистскую социальную психологию (в специальном смысле) как психологию “второго порядка”, т.е. начинающуюся там, где заканчивается психология индивидуальной личности (общая психология). Иначе говоря, является ли психическое взаимодействие людей в той или иной человеческой среде чем-то вторичным, добавочным по отношению к психике каждого индивида?

Или, напротив, специфика психики человека как раз и состоит в том, что явления социально-психические в ней первичнее и глубже индивидуально-психических?

Тот факт, что личность сама социальна, не служит аргументом в пользу первого взгляда. Напротив, он усиливает вероятность, что социальная психология в своем дальнейшем развитии окажется действительно еще более фундаментальной наукой, еще более “общей”, чем сама “общая психология”. Как знать, может быть, когда-нибудь только за ней и сохранится название психологии. Но до исхода этого научного спора еще очень далеко. Пока что марксистская социальная психология — еще очень молодая, становящаяся на ноги дисциплина, и предусматривать масштаб ее будущей экспансии преждевременно. До поры до времени в пределах науки психологии останется некоторого рода соревнование: какой из этих ее составных частей впредь будет принадлежать ведущая роль, т.е. какая из них окажется в конце концов результативнее. Это не спор о классификации наук, а внутринаучное соперничество.

Наука о социальной психологии по глубочайшему существу своему должна быть историчной. Историзм -в не меньшей мере ее краеугольный камень, чем материальная физиологическая основа психической деятельности. Она изучает меняющегося человека.

Папа Пий XII обратился с речью к X Международному конгрессу исторических наук в Риме в 1955 г. “Термин „историзм", — говорилось в этой речи, — обозначает философскую систему, которая не замечает во всей духовной деятельности, в познании истины, в религии, морали и праве ничего, кроме эволюции, и, следовательно, отвергает все, что неизменно, абсолютно и обладает вечной ценностью. Подобная система, конечно, несовместима с католическим мировоззрением и вообще со всякой религией, признающей личного бога”.

Тут верно то, что историзм несовместим с религией. В человеке нет ничего константного, кроме анатомии и физиологии его тела (включая сюда, разумеется, и мозг), общих для всего вида Homo sapiens на всем протяжении его существования. Но специфика человека и состоит в том, что функционирование этой константной основы в ее высших проявлениях бесконечно видоизменяется, вплоть до превращения функций в собственную противоположность вместе с изменениями и превращениями общественно-исторических отношений. Мозг остается тем же, но независимо от каких-либо органических изменений не только содержание сознания, а и любые операции мозга могут быть глубоко качественно различны. Мозг — это такой рабочий механизм, функционирование которого возможно по совершенно различным и даже противоположным рабочим схемам. Многие нервно-психические заболевания вовсе не являются болезнями в узком смысле слова — не порождены ни инфекциями, ни органическими или химическими нарушениями в нервных тканях. При этом критерий различения нормы и патологии носит чисто общественно-исторический характер, так что иные явления, ныне относимые к психопатологии, еще в прошлые века нимало не считались болезнью, и наоборот, индивиды, сегодня признаваемые нами здоровыми, в прошлые века могли содержаться в заведениях для душевнобольных и преступников. Как именно мозг “нормально” функционирует — это определяет не природная среда, окружающая индивида, а человеческая, общественная среда⁷. Это и значит, что высшая нервная деятельность человека подчинена принципу историзма.

Наука о социальной психологии и историческая паука не должны существовать друг без друга.

Основным вопросом исторического материализма является причинная зависимость между общественным бытием и сознанием.

Основополагающий тезис, что общественное бытие определяет сознание, — это неисчерпаемый по своему потенциальному богатству источник разработки новых и новых сторон науки об общественном развитии. Этот тезис должен быть всесторонне и полностью раскрыт не только с философской стороны, но и с конкретно-исторической: как именно, какими конкретными путями общественное бытие определяет сознание. Величайшая порочность экономического материализма состоит в претензии описать человеческую историю без всего субъективного. Между тем открытие марксизмом объективного требует не отбросить, а объяснить субъективное.

Социальная психология берется за изучение самой субъективной стороны субъективного. Это — исторически видоизменяющаяся психика людей.

Находим ли мы описание и анализ ее в сочинениях историков? Увы, ничтожно мало. А ведь история без психики — это история без живых людей. Это какая-то “обесчеловеченная” история. Например, в научных трудах по истории рабочего движения есть и экономическое положение рабочих, и статистические данные о их численности, есть сведения о стачках и об организациях, о рабочих партиях и программно-идеологической борьбе, — и все-таки недостаточно видно рабочих. Глубоко, до дна внутренний мир этих рабочих не раскрывается. В этом случае вместо исторического материализма получается что-то вроде бихевиоризма: изучение лишь внешнего поведения, без всякой “психологизации”.

Конечно, спорадически встречаются в сочинениях историков штрихи специфической психологии тех или иных групп, той или иной эпохи. Но, как правило, психологический анализ касается лишь отдельных исторических персонажей, и речь уж тут идет не о психологической науке, а о психологическом портрете.

Историки уже заметили отставание этой стороны их творчества⁸.

Сказанное выше не означает, что в данной книге может быть изложена конкретная методика приложения социальной психологии к разнообразным конкретным темам исторической науки. К этому приведет лишь путь теоретических исканий.

Точно так же здесь не могут быть даны готовые рецепты использования социальной психологии в современной истории. Несомненно, что ее конечная задача — быть наукой высоко действенной, способствовать формированию нового человека — человека коммунизма⁹. В конечном счете польза социальной психологии будет измеряться ее связью с жизнью, практикой строительства коммунизма. Это никак не исключает того, что ей нужен глубокий теоретический фундамент. Без закладки научной системы, без отработки простых элементов, исходных понятий, без относящихся к самому фундаменту обобщений эффект будет поверхностным. Нет хуже тех практиков, которые, спеша навстречу жизни, отмахиваются от копания в теории вопроса. Марксистско-ленинская социальная психология выполнит свои большие задачи в деле строительства коммунизма только в том случае, если она будет действовать как подлинная наука, а не “на глазок”.

Надо еще раз напомнить, что настоящая книга носит ограничительное заглавие: “Социальная психология и история”.

Историки сильно отстали в изучении психической стороны, субъективных аспектов описываемых ими массовых явлений. Лишь безнадежные “экономические материалисты” могут думать, что восполнение этого пробела привело бы к “психологизации” истории. Видеть реальность во всей ее полноте, познавать специфические закономерности отдельных уровней и сторон общественной жизни людей — требование подлинной исторической науки. Урок ленинских работ учит историков-ленинцев не пугаться жупела “психологизации”, а глубоко изучать как динамику общественных настроений, так и другие социально-психические факты.

Однако в конечном счете социальная психология, разрабатываемая психологами и историками применительно к прошедшим эпохам, — это гигантская лаборатория для познания и выверки тех понятий, которые нужны нам в современной общественной практике. Созидание коммунистических отношений, воспитание нового человека властно требуют не только текущих констатации и рекомендаций, но исследования фундаментальных проблем. Сложные субъективные краски общественной борьбы в странах капитализма, в молодых развивающихся странах тоже диктуют интерес к этим фундаментальным задачам психологической науки. Всем, кто хотел бы построить советскую науку о социальной психологии, “не слишком” углубляясь в теорию, надо напомнить: чем глубже фундамент, тем надежнее, тем выше может быть здание; чем глубже корни, тем щедрее ветви.

Автору остается добавить, что он остается несколько в стороне от основных направлений современной западной социальной психологии. Их довольно много, развиваемые идеи и методы разнообразны¹⁰. Но автор полагает, что всех их объединяет один общий признак: эта отрасль западной психологии не может быть названа в полном смысле социальной. Объектом здесь являются все-таки не общества, не общности, а суммы индивидов. Предлагаемая книга — раздумья о возможности нащупать под ногами совсем другую тропу.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ЛЕНИНСКАЯ НАУКА РЕВОЛЮЦИИ
И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ^*

Вплотную к жизни

Перед революционером, перед коммунистом В.И. Ленин поставил двойную задачу: “Трезвость и бешеная страстность”¹¹.

Марксизм — это строго научное понимание законов и условий процессов общественной жизни. Это единство абстрактной теоретической мысли и самого конкретного знания. Вместе с тем марксизм — это мечта и страстность. Пламенность мечты и фантазии, бешеная страстность. “Надо мечтать! Написал я эти слова и испугался”, — шутил Ленин в “Что делать?” Он вообразил себе грозного социал-демократа, вопрошающего: “Имеет ли вообще право мечтать марксист, если он не забывает, что, по Марксу, человечество всегда ставит себе осуществимые задачи и что тактика есть процесс роста задач, растущих вместе с партией?”. От этих грозных вопросов, от которых у него мороз подирает по коже, Ленин “попробовал спрятаться” за цитату из Писарева, где речь идет о естественности и необходимости некоторого разрыва между действительностью и обгоняющей ее мечтой, ибо иначе невозможно даже представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в искусстве, в науке или в практической жизни. “…Разлад между мечтою и действительностью, — писал Писарев, — не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядывается в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтою и жизнью, тогда все обстоит благополучно”¹². И Ленин заключает уже со всей серьезностью: “Вот такого-то рода мечтаний, к несчастью, слишком мало в нашем движении”¹³.

В отличие от легальных марксистов и меньшевиков, Ленин улавливал все, даже малейшие, симптомы революционных настроений и возможность их слияния в едином потоке. Зоркость Ленина во всем, что касалось глубинных, трудно уловимых явлений духовной жизни общества, служит одним из свидетельств адекватности его мыслей подлинной жизни. Эта психологическая зоркость была присуща ему как в периоды подъема революционного движения, так и упадка, как до Октября, так и после.

Ленин говорил В. Д. Бонч-Бруевичу о необходимости, изучения чаяний народных, ибо в них проявилась “народная психология”¹⁸. В 1920 г. он писал: “…к массам надо научиться подходить особенно терпеливо и осторожно, чтобы уметь понять особенности, своеобразные черты психологии каждого слоя, профессии и т.п. этой массы”¹⁹. Экономические и социальные условия жизни каждого класса, каждого слоя, каждой профессии вырабатывали в нем те или иные черты психологии. Поэтому, по Ленину, в определение и характеристику, например, пролетариата должна входить и психологическая сторона. Надо, полагал он, “определить понятие „рабочий" таким образом, чтобы под это понятие подходили только те, кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию. А это невозможно без многих лет пребывания на фабрике без всяких посторонних целей, а по общим условиям экономического и социального быта”²⁰.

В каждом конкретном деле, в каждом элементе революционной практики Ленин стремился приникнуть вплотную к чувствам, к психологии, к настроениям общественных сил. “Пожалуйста, напишите поскорее, как настроена публика в этом отношении…” — вот характерный оборот из его переписки²¹. Другой пример. Рабочий депутат должен бы узнавать через нескольких выдающихся и влиятельных рабочих, “как обстоит дело, как думают рабочие, каково настроение масс?”²². Ленин указывал на широкий диапазон источников информации по общественной психологии, без чего невозможно руководство массовым движением. Он не исключал и использования враждебных источников. “Надо всеми силами собирать, проверять и изучать эти объективные данные, касающиеся поведения и настроения не отдельных лиц и групп, а масс, данные, взятые из различных, враждебных газет, данные, допускающие проверку всяким грамотным человеком. Только по таким данным можно учиться и изучать движение своего класса”²³.

Богатство социально-психологических наблюдений Ленина отражает сформулированное им понимание отношений партии и народной массы: “Жить в гуще. Знать настроения. Знать все. Понимать массу. Уметь подойти. Завоевать ее абсолютное доверие”²⁴.

Вот почему наша советская наука о социальной психологии может и должна, прежде чем рассматривать свои специфические законы и явления, широко учесть в качестве отправного пункта те наблюдения, которые были сделаны Лениным на протяжении целой эпохи ради революционной практики, в рамках его бессмертной “науки революции”.