Чтобы плыть в революцию дальше…

— Ну, что ж. Пока! Но я в дальнейшем могу рассчитывать на твою грубую физическую силу? У меня еще масса организационных забот в Москве.

— Всегда пожалуйста, — ответил я.

Нет, от Лены подальше! С ней тревожно, и я глупею, чувствую себя мальчишкой. Нельзя!
письмо к свекрови
Лена Стрельцова сидела за письменным столом профессора Бармина, вертела в пальцах авторучку, прислушивалась к глухой пустоте квартиры, а на листе бумаги не появлялось ни строчки. Она даже не осмелилась написать привычного обращения: «ДОРОГАЯ КСЕНИЯ ВАСИЛЬЕВНА…»

Кого она боится? Самого родного для нее человека? Нет! Она не боится, она просто никак не может объяснить ни себе самой, ни на бумаге, почему вот уже два дня и две ночи она беспрерывно думает о долговязом студенте, которого неудачно пробовали посвятить в «рыцари». Впервые после Виктора она поняла, что может снова любить. Он моложе ее на два года. Ну и что? Ей кажется, что она нужна ему, как был ей нужен Виктор. Его девушка с испуганными глазами не в счет. Первая школьная любовь — и только.

А букет Мереда, будто упрек, по-прежнему на стеллаже, в керамической вазе.

Боже мой! Отличный человек, кандидат наук Меред Непесович Непесов. И знает она его давным-давно. Есть в нем все самое ценное: ум, обаяние, такт, он талантливый, одержимый ученый. Она хорошо понимает, что лучшего мужа ей и пожелать трудно. Будет забота, уважение, будут дети. Но вот сердце ее здесь лишнее, сердце здесь ни при чем…

«ЕСЛИ БЫ ВЫ, КСЕНИЯ ВАСИЛЬЕВНА, ОЧУТИЛИСЬ СЕЙЧАС РЯДОМ СО МНОЙ, Я БЫ СУМЕЛА ВАМ ВСЕ РАССКАЗАТЬ. ВЕРНЕЕ, МЫ БЫ СЕЛИ, ОБНЯЛИСЬ, ЧУТЬ-ЧУТЬ ВСПЛАКНУЛИ И ВМЕСТЕ РАЗОБРАЛИСЬ. ВИКТОРА Я ВЫИГРАЛА, КАК ПО ЛОТЕРЕЙНОМУ БИЛЕТУ. СЛУЧАЙНО И НЕОЖИДАННО. ЭТО НЕ ЧАСТО БЫВАЕТ — ПЛАТЯТ ВСЕ ОДИНАКОВО, А КРУПНЫЙ ВЫИГРЫШ ДОСТАЕТСЯ ОДНОМУ. СОЛГАТЬ ВАМ НЕЛЬЗЯ, ДА Я И НЕ МОГУ. ВЫ ВЕДЬ ЗНАЕТЕ ВСЮ МОЮ ЖИЗНЬ. ВЫ НЕ ЗАБЫЛИ, ЧТО Я РОДИЛАСЬ В КРАСНОВОДСКЕ В СОРОК ТРЕТЬЕМ ГОДУ…»

Мать потом говорила:

— Соседки мне завидовали: успела Шурка Стрельцова во время войны своего мужика повидать. Не каждой такое счастье…

А военного счастья у матери было всего одна ночь и день. Игнат Захарович Стрельцов, раненный где-то в Баксанском ущелье, умудрился, направляясь из госпиталя в Баку, наведаться через Каспий домой на сутки…

Мир для Лены начался с ослепительных вспышек солнечных зайчиков, заполнявших комнату. Отец работал стекольщиком, и дома всегда стояли бунты листового стекла, прислоненного к стенкам. Сквозь единственное окно восьмиметровой комнаты солнечные лучи зажигали стекла, превращали зеленоватые листы в сияющие зеркала, и Лене чудилось, что живут они в шкафу, оклеенном серебряной бумагой из-под конфет.

Под вечер зеркала тускнели, и дольше всего оставались яркие полоски, пересекавшие верхнюю кромку стеклянных листов, похожих на толстые страницы закрытой книги. Они светились разными цветами: вначале шел оранжевый, за ним — фиолетовый, голубой с розовыми отливами, а изнутри всю эту маленькую радугу пронизывали колючие, холодные иголочки.

Потом цветные полоски гасли, и с работы приходил отец. Игнат Захарович по праву считался среди соседей человеком работящим. Вернувшись с войны, он сразу достал из комода алмаз, хранившийся в ученическом пенале, и крохотный камешек, похожий на застывшую слезинку, бойко заскрипел, оставляя глубокую борозду, чуть присыпанную стеклянной пылью.

Он уходил из дома на рассвете, чтобы успеть до прихода на стройплощадку «сработать мелочь» у частных заказчиков, и, хотя в сорок седьмом родились близнецы Вера и Люба, семья не нуждалась благодаря его золотым рукам и терпеливому усердию Александры Семеновны.

Мать не знала усталости в заботах о детях. Она беспрерывно что-то перешивала, перекраивала, тайком от отца бегала разгружать в порт корабли, подолгу пропадала на рынке, хлопотала над керосинкой до вечера.

Никому не жалуясь, ни разу не уронив слезинки, она спала три-четыре часа в сутки и все успевала, со всем управлялась, бессознательно подражая мужу в аккуратности и исполнительности.

Так и жила семья стекольщика Стрельцова. Не богато, не бедно, без особых горестей, с маленькими радостями.

Привычно скрипел алмаз, сияли в комнате знакомые зайчики, по-прежнему на рассвете отец отправлялся «сработать мелочь», и никто дома долго не замечал признаков надвигающейся беды…

Приходя с работы, Игнат Захарович веселился, не зная меры, много шутил, пел песни про землянку и про фронтовой лес, и от него, кроме замазки, слегка попахивало спиртным.

«Ничего особенного, — рассуждала Александра Семеновна. — Человек воевал. Ему и не грех лишнюю стопку пропустить».

А Игнат Захарович мучился и скрывал, что медленно, но верно он превращается в алкоголика.

Как это произошло, он и сам толком не понимал. После ранения его назначили на продовольственный склад части. Неподкупно честный старшина Стрельцов придирчиво, с точностью до граммов, отпускал продукты, получал благодарности от начальства и лишь иногда, смертельно тоскуя о жене, выпивал стаканчик, чтобы согрелась душа, чтобы живы и здоровы были Шура и Леночка.

Первые годы после войны Стрельцов еще крепился и, передавая Александре Семеновне получку, наполовину потраченную в пивной, виновато косился в сторону, успокаивал заплетающимся, языком:

— Не волнуйся, мать! Потянем! Стекла не разбил, алмаз в кармане. Жизнью владею полностью…

Но он обманывал и себя и семью. Прошло немного времени, и он уже не мог просыпаться без мелкой дрожи в пальцах, без щемящей, воющей пустоты в груди.

«Последняя, будь ты проклята!» — клялся Игнат Захарович, залпом глотал где-нибудь на углу стакан водки, и назавтра все начиналось сначала.

Наступил день, и отец, возвращаясь домой, не устоял на ногах, грохнулся посредине двора. Он нес почему-то деревянный короб перед собой и ткнулся лицом в стеклянные листы. Тонкая пачка оконного стекла хрустнула, изранила небритые щеки, разорвала левую ноздрю, срезала на лбу кожу.

Залитого кровью мастера внесли в комнату, и жизнь в семье Стрельцовых навсегда раскололась, треснула, как стекло, к которому так бережно двадцать лет относился Игнат Захарович.

За прогулы Стрельцова уволили со стройплощадки, и, когда исчез проданный на водку алмаз, Александра Семеновна сказала Лене:

— Ну, дочка, надеяться больше не на кого. Сама видишь, сама понимаешь. Надо работать…

И Лена бросила школу, пошла работать.

Восемь классов, специальности никакой, и в результате — она курьер дирекции нефтеперерабатывающего завода.

В ней все сломалось, она затихла, затаилась, жила, словно по обязанности, без радостей и цели.

Молчаливо и быстро разносила по заводу бумажки или ездила в райком с пакетами, в образцовом порядке держала книгу росписей получателя и… не улыбалась.

Она часто ловила восхищенные взгляды мужчин, с ней пробовали заговаривать, шутить, приглашали в кино, но сразу скисали под ее отсутствующим, откровенно злым взглядом.

Серафима, машинистка из планового отдела, что красилась каждый месяц в разные цвета, однажды со вздохом позавидовала Лене:

— Вы умница, Леночка! Я в ваши годы вела себя глупее и осталась, как видите, без мужа, с ребенком на руках. Главное, не открывайте душу, не верьте мужчинам. Не продешевите! Я вам друг, плохого не посоветую.

«О чем это она?» — недоуменно посмотрела на машинистку Лена и вдруг спокойно сказала:

— Перекрасьтесь! Седые волосы вам как раз по возрасту.

Серафима позеленела и взвизгнула ей вслед:

— Хамка!

С тех пор больше к ней не лезли, не требовали откровений, и с легкой руки Серафимы за ней установилась репутация грубой и тупой девчонки.

Заканчивался рабочий день, все бумажки розданы, все подписи аккуратно, проставлены в книге, и у Лены тоскливо сжималось сердце.

Подольше не хотелось возвращаться домой, смотреть на пьяные слезы отца, выслушивать жалобы постаревшей матери.

Спасали занятия в вечерней школе. Раньше, до ухода из нормальной школы, аттестат маячил впереди как пропуск в другую жизнь. Получить его — и тут же уехать из Красноводска. Уехать куда угодно — учиться, работать, все деньги отсылать матери, жить впроголодь, носить любую рвань, но только бы сбежать из восьмиметровой комнаты, насквозь отравленной глухой безнадежностью.

А сейчас, если она и получит аттестат, вряд ли что-нибудь изменится. Не хватит у нее ни сил, ни совести бросить свою искалеченную семью. и все же вечерняя школа была отдушиной. Она не позволяла окончательно отупеть, превратиться в машинистку Серафиму…

Сколько она так просуществовала, пока не встретилась с Виктором?

Может, полгода, может, год, а может, и целую вечность.

Среди пакетов, которые она должна была раздать, был пакет инженеру по электронике, некоему в. н. Ардашникову. Она повертела его в руках, и ничего не шевельнулось в ее душе, ни малейшего намека на предчувствие.

«а пакет инженеру ардашникову и был тем самым лотерейным билетом. по нему я выиграла свое короткое, неповторимое счастье…»

Найти инженера Ардашникова оказалось нелегко. Никто толком не мог ей сказать, где его рабочее место.

— Витя? — Все расплывались в улыбке и разводили руками. — Есть у нас такой. Инженер по электронике есть, а самой электроники пока нет. Ищи!

Она бегала из цеха в цех, из лаборатории в лабораторию, почти везде ей говорили, что Ардашников сегодня заглядывал, вот-вот ушел. Наконец, в электроцехе посоветовали:

— Найди сначала шейха. Они дружат. Шейх поможет.

Шейха она знала в лицо. Шейх был настоящий, из далекой незнакомой страны. Он окончил университет в Москве и стажировался на их заводе. Шейха звали Али, но давно для удобства переименовали в обыкновенного Алика, и Лене плохо верилось, что этот тоненький, хрупкий паренек с усиками — человек другого мира, что у его папы есть счет в швейцарском банке, что ему подчиняется целое племя и в своей стране он будет жить по иным, непонятным и чужим законам.

Шейха Алика она разыскала быстро, и будущий глава племени не спеша объяснил ей очень правильным русским языком:

— Вероятно, он находится в научной контрольно-исследовательской лаборатории. Он имел желание направиться туда.

в лаборатории, в кабинете главного инженера, за столом сидели два человека.

Маленький, коротко стриженный, с толстыми очками на утином носу внимательно слушал громоздкого, с черными спутанными волосами. Черноволосый разговаривал, и в его руках что-то тускло поблескивало алюминием.

«…сейчас, спустя столько лет, я твердо уверена, что ни разу не видела у виктора незанятых рук. стоило ему присесть, заговорить, как его длинные; смуглые, покрытые несмываемой металлической пудрой пальцы начинали работать. они или развинчивали хитроумный переключатель, или ПЫТАЛИСЬ ПОДОГНАТЬ МИКРОСКОПИЧЕСКУЮ ГАЙКУ НА КРОХОТНЫЙ СЕРЕБРИСТЫЙ ВИНТИК…»

На ее приход не обратили внимания, и, не зная, кому из них адресован пакет, она произнесла заученную фразу:

— Для инженера Ардашникова. Из дирекции. Распишитесь.

Черноволосый со скрипом повернулся на стуле, взял пакет, посмотрел на нее и удивленно, заикаясь, протянул:

— По-онимаешь, а я тебя раньше на заводе не видел. Почему?

И она вдруг впервые не нагрубила, не обрезала незнакомого нахала, ни с того ни с сего обратившегося к ней на «ты». Она ответила в тон ему, легко и весело:

— Я тебя тоже. Почему?

Он расхохотался, черные волосы разлетелись по краям выпуклого лба.

— Меня зовут Виктор.

— А меня Лена.

Она смутилась и поспешно напомнила:

— Распишитесь.

Вот и все. Больше ничего в лаборатории не произошло, а она целый день невпопад отвечала на вопросы, едва не перепутала проклятые конверты, и вдобавок без всякой причины ей хотелось плакать.

Виктор посмотрел на нее с растерянным, радостным изумлением, словно не сразу поверил в ее существование; его радость передалась ей.

«ПОСЛЕ ВИКТОРА НИКТО НА МЕНЯ ТАК НЕ СМОТРЕЛ. ВТОРОЙ ТАКОЙ ВЗГЛЯД МНЕ ПОДАРИЛА ЖИЗНЬ ДВА ДНЯ НАЗАД, ВОТ ЗДЕСЬ, В КАБИНЕТЕ БАРМИНА. ГЛАЗА У ЮРЫ СВЕТИЛИСЬ ТОЧЬ-В-ТОЧЬ КАК У ВИКТОРА…»

Она разнесла последние пакеты, сдала книжку учета и вышла на' улицу.

Снаружи, за проходной, стоял инженер Ардашников. Моросил мелкий дождик, его волосы намокли, свалялись, но он спокойно курил сигарету и улыбался.

— По-онимаешь, я тебя жду.

Она не очень удивилась, она лишь со страхом почувствовала, что яростно краснеет, и, защищаясь от чего-то, с дурацким притворством фыркнула:

— Еще не хватало!

— По-онимаешь, — продолжал улыбаться Виктор. — Дождь! Дождь в Красноводске. Смешно! Значит, в Антарктиде гроза. Ты не боишься дождя?

— Нет.

— Правильно! Давай до города пешком…

— Трудно? — глядя прямо перед собой, тихо спросил Виктор.

— Что?

— Жить.

— По-онимаешь… Ты не обижайся. Я подумал… По-очему курьер? По-очему пакеты?

Никогда, ни с кем на заводе не делилась Лена своими домашними горестями. «Стыдно! — считала она. — Стыдно, и помочь мне нельзя». А тут она торопливо, будто опасаясь, что ей помешают, рассказала Виктору все сразу: вспомнила солнечные зайчики раннего детства, бессонные ночи матери, не утаила ни слова горькой правды про Игната Захаровича, который недавно пропил новую школьную форму близнецов…

Виктор не перебивал, беспрерывно курил сигарету за сигаретой.

Она замолчала, испуганная и растерянная от своего внезапного откровения.

Дождь не переставал, густой мокрой сеткой висел в воздухе. Лену мелко и противно познабливало.

— По-ослушай, — сказал Виктор. — Зайдем ко мне. Ко мне сегодня мама приехала…

— Мама? — Она опять остановилась.

— Ну да, маАДа. Она геолог, работает в Каракумах. Раз или два в месяц приезжает. Зайдем* а? Чайку попьем, еще шейх Алик собирался заглянуть…

Что-то очень доброе и теплое было в его приглашении, а слово «мама» прозвучало по-детски непосредственно, даже с оттенком гордости…

«…ДОРОГАЯ КСЕНИЯ ВАСИЛЬЕВНА! ВАМ И ВАШЕМУ СЫНУ Я ОБЯЗАНА ВСЕМ. ВЫ СДЕЛАЛИ ИЗ МЕНЯ ЧЕЛОВЕКА. Я ДАВНО ВСЕХ ЛЮДЕЙ МЕРЯЮ ПО ВАШИМ МЕРКАМ…»

— Познакомься, мама, Лена с нашего завода.

Трудно верилось, что эта женщина — мать Виктора. Стройная, спортивная фигура, загорелое лицо без морщин, подкрашенные губы, веселые, чуть лукавые глаза, и лишь нечастые искры седины, вспыхивающие в смоляных, гладко причесанных волосах, напоминали о се возрасте. Она расставляла на столе чашки и улыбнулась ровными, крепкими зубами:

— Лена с вашего завода любит вишневое варенье?

— О-обожает! — быстро подтвердил Виктор.

Они все трое рассмеялись. Лена с благодарностью взглянула в веселые, лукавые глаза Ксении Васильевны. Она поняла, что мать Виктора сразу догадалась о их недавнем знакомстве, догадалась и не насторожилась, не проявила дотошного женского любопытства.

И странно! Лена тоже ощутила себя здесь не лишней, не случайной гостьей, исчезли послед, ние остатки неловкости. Ей стало спокойно и уютно, хотя комната инженера Ардашникова уютом совсем не отличалась.

На огромном письменном столе, на подоконниках и по углам на полу навалом лежали разобранные, непонятные приборы, белые цилиндры конденсаторов, металлические радиолампы, паяльники, а у стены на специальной подставке был смонтирован миниатюрный токарный станок с электромотором. Две раскладушки, холодильник и полки с книгами, казалось, внесли сюда ненадолго, на один вечер. Завтра утром их уберут, и комната начнет выполнять свое прямое назначение универсальной мастерской, где ремонтируют все — от примусов до телевизоров последней марки.

А уют все равно был. Он исходил от белоснежной скатерти, от влажного золота аккуратно нарезанных лимонов, от вишневого варенья в старомодных стеклянных вазочках и, главное, от атмосферы непринужденности и простоты.

Ксения Васильевна еще не успела разлить чай, как в дверь просунулся утиный нос главного инженера контрольно-исследовательской лаборатории.

— Разрешите?

— Конечно, Левушка! — пригласил Виктор. Левушка уселся напротив Лены, взял ломтик лимона, не морщась пожевал и мрачно спросил:

— Вы где застряли?

— По-онимаешь, Левушка, дождь! Ре-едчайший дар природы для здешних мест! Пешком топали!

— Ну и дураки! — невозмутимо изрек Левушка и принялся за чай.

— А если романтики? — прищурилась Ксения Васильевна.

— Одно и то же, — не сдавался мрачный Левушка.

— Довольно ворчать, сосед! — хлопнул его . по плечу Виктор и повернулся к Лене. — По-ослушай, ты хочешь работать в контрольно-исследовательской лаборатории?

— Хочу! — почти выкрикнула она и испуганно прикусила губу.

Левушка отодвинул от себя чашку и подозрительно покосился на Лену:

— Что за намеки?

— Наоборот, никаких намеков! Ты завтра оформляешь Лену в свою лабораторию.

— Ты уже директор завода?

Виктор нахмурился, поперек выпуклого лба прочертилась прямая, глубокая складка, он заговорил, не заикаясь, твердо и строго:

— Лена весной получает аттестат зрелости. Не бегать же ей и дальше с пакетами! А лаборатория — это перспективно. Мы с тобой в силах ей помочь и обязательно поможем. Я прав, мама?

— Помочь надо, ты прав, — сказала Ксения Васильевна. — Но я не знаю, интересует ли Лену химия.

Если бы насчет химии спросил Виктор, она бы, не раздумывая, выпалила «Очень!», а Ксении Васильевне пришлось сконфуженно признаться:

— Я не знаю… Последний раз на четверку ответила…

— Вот видишь! — просиял Левушка. — В нашу хату ее и не тянет. Химия требует… Я, например, в десятом классе…

— Слышал! — перебил его Виктор. — Ты Менделеев с пеленок. Ты лучше ответь: человеку со средним образованием годится оставаться курьером? Нет? Ну и возьмешь Лену в лабораторию. По моему ведомству, к сожалению, пока и штатов нету.

— г А у меня, считаешь, есть? — возмутился Левушка.

— Найдете, — мягко произнесла Ксения Васильевна. — Нужно — стало быть, найдете.

— Найду, — вдруг охотно подтвердил Левушка и вздохнул. — Нельзя мне, Ксения Васильевна, сразу соглашаться. Я все-таки главный инженер. Доза бюрократизма — фундамент авторитета…

И снова все рассмеялись. Лена поняла, что сопротивлялся Левушка розыгрыша ради, не всерьез с ним спорил и Виктор. Еще поняла: никогда и ни в чем не откажет Левушка Виктору.

Вскоре пришел шейх Алик. Он осмотрел компанию за столом и понимающе кивнул Виктору:

— Отменим?

— Перенесем, — сказал Виктор и объяснил Лене: — Алик взялся обучить меня за три месяца арабскому языку.

— Ужас! — изумилась Лена.

— Наоборот! — хмыкнул Левушка. — Колоссальный успех! Инженер Ардашников уже знает все арабские цифры! В общем, век потрясающий! Виктор превращается в араба, а наш почтенный шейх желает стать, знаете кем, Ксения Васильевна? Он решил…

— Я сам! — строго перебил Левушку Алик, и в его голосе прозвучала уверенность человека, не привыкшего к возражениям. — Он шутит потому, что не жил у нас. Колониализм для него — слово из газеты. Я хочу, Ксения Васильевна, вступить в Добровольное общество содействия Армии и Флоту.

У Ксении Васильевны удивленно приподнялись густые брови, а шейх Алик все так же строго и даже слегка торжественно продолжал:

— Ваша армия никогда не завоевывала колоний. Ваша армия — защита от армии в пробковых шлемах. Значит, я обязан помогать вашей армии. Я желаю платить взносы, иметь билет. На родине мне скажут за это спасибо. Разве не логично?

— Возможно, — сказала Ксения Васильевна. — И что, вас принимают?

— Пока выясняют, — поморщился Алик. — Их смущает иностранное подданство.

— ¦ Не переживай, шейх! Убедим! — заверил Левушка. — Нельзя же, в самом деле, терять нашему добровольному обществу твою могучую поддержку.

Далеко за полночь Виктор пошел ее провожать.

Лужи на асфальте высохли, над головой летели низкие, рваные облака, пахло солоноватой сыростью близкого моря.

Теперь уже Виктор не умолкал всю дорогу.

— По-онимаешь, — растягивал он свое любимое слово. — Левушка — чертовски талантливый химик. Только у него нет характера. А с шейхом сложнее. Он в нашей стране шестой год. Пожалуй, если бы не его папаша, Алик и в комсомол бы попросился…

Потом он рассказывал о Ксении Васильевне и о себе.

Отца Виктор не помнит: его с матерью успели вывезти из Ленинграда, а отец умер от голода в осажденном городе.

Учился Виктор в Москве, его оставили в аспирантуре, но он сбежал. Сбежал сюда, в Красноводск, где рядом, в пустыне, по многу месяцев в году работает Ксения Васильевна.

Впервые за весь вечер Лена грубовато хохотнула:

— Ты что же, деточка, не можешь без мамочки?

— Не могу, — просто ответил Виктор. — У нее, кроме меня, никого нет, а мы с ней друзья. Так уж получилось.

— И она не ругала тебя, что ты бросил аспирантуру?

— Нет, она поняла. Я ей доказал: мне в аспиран- _ туре не место. Я не теоретик. Я все хочу своими руками. Пускай тысяча ошибок и одна удача. Как у Эдисона. Ребята из аспирантуры издевались: «Ты ископаемое! Кустарь-одиночка без мотора». Может, они и правы. Не всем же быть кандидатами наук.

Они шли по ночным, пустынным улицам, их шаги гулко щелкали в тишине, и каждый шаг неумолимо приближал Лену к дому.

Вот и все кончилось. Снова пьяный отец, угрюмая, проклинающая судьбу мать и два испуганных, робких близнеца на одной кровати…

Во дворе ее дома, возле подъезда, они остановились, с минуту помолчали, и Виктор нерешительно положил руки ей на плечи:

— Давай еще погуляем? Тебе не попадет?

Она обрадованно тряхнула косами, он поцеловал ее прямо в губы, она бесстрашно и неумело ответила на поцелуй…

В единственном в городе сквере, на мокрой скамейке под голыми, осенними деревьями они опять целовались, беспричинно хохотали, и Лену больше не смущало, что Виктору двадцать пять лет, что у него высшее образование и что знакомы они всего-навсего с двух часов сегодняшнего дня.

Они целовались, бегали вперегонки вдоль кирпичного забора порта и даже спорили.

— Ты напрасно! — кипятился Виктор. — Напрасно ругаешь свой родной город! Тут почти с любой улицы видно море! И не какое-нибудь занюханное, курортное, с зонтиками на берегу, а Каспий! Больше двухсот штормовых дней в году, мели, песчаные бури! Тюлени в центре континента, черт возьми! А ты видела Красноводск ночью из бухты? Нет? Ха! Сейчас устроим!

Он потащил ее к проходной грузового порта, кому-то позвонил, их пропустили, и они ворвались в кабинет дежурного диспетчера.

— Яша! — закричал Виктор с порога. — Мне нужен катер! На час! Немедленно!

Длинный, худой мужчина в форменном кителе с нашивками поднялся из-за стола и устало усмехнулся:

— Не закусывал? Запивал пивом? Виктор расхохотался:

— Правильно, но пиво не виновато! Длинный, худой мужчина в форменном кителе выслушал Виктора, с откровенным любопытством рассмотрел Лену, закурил и снял с гвоздя плащ.

— Тебе отказать — самому потом беда. Стало быть, девушка здесь родилась, а в море не бывала? Ладно! У меня как раз минут сорок свободных в запасе…

Сердито постукивая мотором, словно обидевшись, что его бесцеремонно разбудили среди ночи, катер с высоким носом и низкой, полукруглой кормой неторопливо отвалил от причала.

В тесной рубке стояла негустая, рассеивающаяся темнота, под ногами чуть покачивалась палуба на мелкой волне залива.

Диспетчер Яша вдруг быстро-быстро завертел штурвал, катер круто накренился, каблуки Лены поехали по палубе, она испуганно схватила Виктора за руку и замерла.

Высокий нос катера теперь стремительно несся прямо в звезды. Звезды лежали на берегу, казалось, кто-то небрежно швырнул их неотмеренной пригоршней, и они все перепутались между собой, большие и маленькие, неяркие и ослепительно злые. А над звездами висело в небе голубое, прозрачное зарево. Вверху оно багрово вспыхивало на лохматых, снова набухших дождем облаках, внизу отражалось и таяло в заливе светящимися зыбкими дорожками.